Потом настала перестройка,
Потом пайки в голодный год,
Флот растащили на иголки,
Такой случился оборот.
…
Когда-то был он офицером,
Капразом гордо он ходил,
А стал, увы, пенсионером,
По истеченью лет и сил!
Sic transit, всё, друзья, проходит,
Забыты Маркс и ленинизм,
Война окраинами ходит,
Разгульно пьет капитализм.
Герой не пил, искал работу,
Но сути он не мог схватить,
Когда тупые обормоты,
Его стремились опустить!
И стал он никому не нужен,
Ну, не востребован совсем,
И силы есть и не недужен,
Он кем-то был, а стал — никем.
Он на собраньях ветеранов
Проблемы мира обсуждал,
А на фуршетах долгожданных
Халявно водку потреблял.
Но где проблемы континентов,
Когда в кармане ни шиша?
Какие, на хрен, инциденты:
Нет денег, и болит душа!
Попав в пучину перестройки,
Гол, как сокол остался он.
Надежды, словно след от тройки
Исчезли, словно сладкий сон.
Тот пенсион, что для гражданских,
Недостижим был, как Монблан,
Стал невесом, как пух гишпанский,
Как легкий утренний туман!
На пенсион прожить с семьёю
Никак ему не удалось,
И он не стал шутить с судьбою:
Работать всё-таки пришлось.
А денег нет. Одни погоны
Златыми звездами горят,
Пришлось, ну не грузить вагоны,
Но делать, что ему велят!
Сегодня он таксист исправный,
А завтра он кирпич везёт,
Потом он сторож — самый главный
Ночной России патриот!
Давно ль, блистая эполетом,
Он с шуткой дам легко снимал,
Теперь в занюханном буфете.
Пюре кефиром запивал.
Жена его и знать не хочет,
На лето гонит в Петербург,
Чего он тут стихи бормочет?
Катись, бездельный, блин, супруг!
А он от пенсиона крохи
К поездке цельный год копил,
И там под Питером, со вздохом
Вновь на чужих людей робил!
Он три больших звезды на флоте
За службу честно получил,
Но получив под зад, в болоте
Под Питером свой век влачил.
Но как же жить без интереса.
Без денег, теток и погон,
Стоять, как шкап за занавесом,
Как пыльный старый граммофон?
Быть беззащитною мишенью
Беззлобных шуток и тирад,
Он, всё-тки, – божие творенье
Не ожидал таких наград!
Как дальше быть, как жить, однако?
С женой в квартире прозябать?
И обязательно и всяко
Её упрёки принимать?
*****
Умён был наш герой не в меру
И выход верный всё ж нашел:
Обрел в момент иную веру –
Он к вере шахматной пришел!
*****
Играть, играть он пристрастился,
На деньги, пончик иль глинтвейн.
И сразу как-то округлился,
И стал он даже пить портвейн.
Купил подержанный компьютер.
Программку шахматную вбил,
Забыв весь мир, япона-муттер,
Он в миттельшпиле кайф ловил.
Жена гнала его из дома,
Что за мужик: ни дать ни взять!
Был, блин, орел, а стал кулёма
Ну, нахрен, в шахматы играть!
Он подкатился к сослуживцу,
Что офис рядом занимал.
Опять подфартило строптивцу:
Он ел, пил чай и вновь играл.
И жизнь счастливая настала,
И стал весь мир он покорять!
Звезда внезапно воссияла:
Играй! Он продолжал играть!
И он играл без остановки:
Жене его здесь не достать,
Коль время есть и подготовка,
Так почему бы не играть?
Играл с грузином из Цхалтубо,
С Мариной – нашей — из Бордо,
И с Антуаном, что на Кубе.
А вот с хохлами – западло.
Он шейху проиграл: в Марокко,
Тот в это время кофе пил,
И дул полуденный сирокко,
И шейх героя опустил.
*****
А он играл, не унывая:
То на коне, а то в углу,
Нокдаун свой переживая,
Но снова вел свою игру.
Хоть и без денег, но, однако,
В сети он статус получил,
Играть с ним трусили ребята,
И это придавало сил!
Он стал бодрее и стройнее,
На женщин взор стал обращать,
А чтобы действовать вернее
Стихи плохие им читать.
За жизнь он накопил их много:
Втайне пиитствовал, злодей,
Жену, избавив от тревоги,
Стихи писал он про блядей.
Но были, правда, отклоненья
Когда молчал Пегасов дар,
Он погружал в чаёк варенье
И вспоминал про Гибралтар!
«Проходим Гиралтар,
И крутится локатор…»
Ваш автор мигом добавлял:
«Лил молоко я в тёщин сепаратор,
Но самогон в стаканы наливал.»
Герой немного обижался,
За тёщу и за Гибралтар,
Но автор тут же извинялся,
Да у тебя, товарищ, дар!
И извиненья подкреплялись,
Материально, так сказать,
Они немного напивались:
Поэт не может не поддать!
Жена, не чувствуя в супруге
Ни пламя страсти, ни любви,
В неделю трижды шла к подруге,
Потом они на йогу шли.
Его жене его стишонки
Обрыдли, как земле колхоз,
Как бабе молодой пелёнки…
Кому ж писал он? Не вопрос.
Не детям он писал, однако:
Имел корыстный интерес
Стихом, как мягкой теплой лапой
Склонял к адюльтеру, стервец.
Они же дуры, блин горелый,
Проглотят, все, что, наваял:
Здесь важно, чтоб стишок умелый,
Под юбки руку направлял.
Он в ситуациях вращался,
Ну, в ситуациях любви.
Хоть в рифмах часто ошибался –
Плевать, ведь бабы-то свои.
Его я прыти удивлялся,
Ведь не стоит, или почти?
А он всё с тетками общался:
И всё читал, читал стихи.
Мы здесь не будем углубляться:
Зачем он баб гулять водил:
Годков немало парень прожил
Огромный опыт получил.
Чем на прогулках занимался
-Что трахнул, целовал взасос?
Герой устало улыбался.
Открытый, стало быть, вопрос.
Он в центре мировых событий,
И важным тоном излагал
Как новизну первооткрытья,
Что автор ваш давно уж знал.
Судил о том, что всем известно,
И беззаботно врал притом,
При этом взгляд предельно честный
Всегда в наличии: bon ton!
И что-то, выудив в газете,
Перевирал без меры вновь,
И, перепутав все на свете,
Трепался часто за любовь!
Вот он у вас, улыбкой блещет,
Спокойно лезет в ваш буфет,
Рука с бутылкой не трепещет,
Махнул рюмаху: всем привет!
Нет, нет, он был не алкоголик,
Он просто тупо есть любил,
Веселый, шустрый, словно нолик,
Так доставал, что нету сил!
Имел, притом, особый пунктик:
Любил он сладости пожрать!
И за конфет «Кавказских» фунтик
Готов был Родину продать!
Его слова я повторяю.
Он устоять никак не мог,
Когда ром-бабу доедая,
Смотрел он алчно на пирог!
Ещё пил чай без перерыва,
И кофе следом поглощал,
Судьба его не пощадила
И кофемана час настал.
Сердечко ёкнуло, качает
Не в ритме кровь слегка оно.
С тех пор он в кофе добавляет
Уж не коньяк, а молоко.
Но отлежав на койке время,
Он вновь пришел, был месяц май
С улыбкой на лице до темя
Он вопросил: А где же чай?