Римская цифра «Х» (10)
Кстати, где-то ещё до Барнаула мною была предпринята попытка навести хоть какое-то однообразие в одежде призывников из моего 10-го вагона и придать ей отличие от одежды призывников из других вагонов. Дело в том, что кормёжка призывников была организована из входящего в состав эшелона вагона-кухни. В пути делались специальные остановки, на которых и происходила кормёжка по типу корабельной бочковой системы – от групп призывников за харчем по очереди бегали представители, и им с кухни в зелёных эмалированных вёдрах выдавалась положенная пища.
Из вагона за харчами сразу бежало человек 10. Вот здесь и начинались проблемы, так как я не мог оказывать дальнейшего влияния на ситуацию. Во всех вагонах почти все призывники были в халатах и тюбетейках («допушках») и с очень (с непривычки) похожими лицами – если собиралась группа из более чем одного призывника, я терялся и зачастую не мог определить, кто же из моего вагона, а по-русски они или не понимали или делали вид…
Вот тут-то я и проявил флотскую смекалку. Уже не помню, где и как мне в руки попал кусок мела, после чего на меня снизошло мгновенное озарение. На одном из перегонов Казнов и Севастьянов нанесли каждому призывнику нашего, 10-го вагона мелом во всю спину отличительный знак «Х» (римская цифра «Х» (10) и начальная буква моей фамилии)… Я был страшно горд своею находчивостью – на первой же «кормёжной» остановке я вслед за бочковыми неспешно вышел из вагона и пошёл в сторону замполита с тайной надеждой нарваться на похвалу…
Зам стоял у вагона-кухни, тыкал пальцем в сторону группы призывников и, как всегда, что-то орал… Подойдя поближе, я разобрал: «Кто, кто, кто… нарисовал кресты на спинах мусульман?!». Тут-то я и понял, что опять пролетел. Подойдя к разгорячённому заму, я попытался объяснить, что это мои люди, и что это я распорядился, и что это никакие не кресты, а римская цифра Х (10), означающая номер нашего вагона, или буква «Х» – начальная буква моей фамилии (какая версия ему будет приятней).
Когда он услышал версию о начальной букве моей фамилии, то вообще озверел и потерял всякий человеческий облик – мгновенно забыв про кресты на мусульманских спинах, зам заорал, что я их заклеймил, словно своих рабов. Он кричал, что обязательно будет докладывать о моей политической близорукости и рабовладельческих наклонностях ЧВС КТОФ (члену военного совета) и поставит вопрос о привлечении меня к строгой комсомольской ответственности (надо отдать ему должное – кто из нас комсомолец, а кто партийный, он знал на память)…
При каждой последующей встрече он напоминал мне об этом случае и постоянно грозил страшными карами, хорошо ещё, что впереди, в районе Хабаровска в эшелоне произошёл крупный залёт с коллективной офицерской пьянкой, на фоне которой мой проступок стал смотреться чем-то малозначительным и сразу забылся…
Сибирь
После Новосибирска всё устаканилось. Наконец-то я свёл сальдо с бульдой – количество подвластных призывников привёл в соответствие с количеством УПК в балетке, переданной мне на сборном пункте.
Нормализовалась (стала рутиной) и наша бытовая «внутривагонная» организация –
в обоих тамбурах исправно несли свою нелёгкую службу закутанные в национальные узбекские халаты дневальные по тамбурам (халаты имелись только у немногих призывников, поэтому их пришлось изъять и перевести в разряд служебной, дежурно-вахтенной формы одежды). Эти мои управленческие решения были оправданы, так как стёкла входных дверей в обоих тамбурах были частично побиты во время посадки в Андижане, а в Сибири снег ещё не сошёл и было холодно.
Также оказалась целесообразной инициированная мною маркировка допризывников римской цифрой «Х». Хотя цифра и была стёрта, её хорошо различимые следы на спинах допризывников остались – таким образом, в любой толпе я уверенно идентифицировал своих подопечных и в случае необходимости мог принимать по отношению к ним адресные меры.
В каждом отсеке (купе) после каждого приёма пищи делалась влажная приборка. А в промежутках между приёмами пищи допризывники среднеазиатской национальности беспрестанно пили зелёный чай, который им круглосуточно готовили два узбека-проводника.
Наибольшие проблемы создавала группа призывников-славян (человек 5-6), возглавляемая неформальным лидером по кличке Боцман. На каждой подходящей для этого остановке наши братья по крови предпринимали изощрённые попытки по добыче спиртных напитков – несколько случаев мною было пресечено, но пару раз они всё же умудрились напиться…
Время и обстоятельства всегда рождают своих героев и свои поучительные истории. На одной из остановок мы пересеклись с идущим нам навстречу (с востока на запад) эшелоном. И старший одного из вагонов, задёрганный борьбой с пьянством и доведённый до ручки, лейтенант-танкист поведал мне историю, якобы случившуюся в одном из эшелонов.
Дело тоже было связано с пьянством допризывников, набранных где-то на золотых приисках. Пил практически весь вагон, после чего начинались массовые разборки. Детонатором выступал, как правило, некий неформальный лидер (вожак), который не внимал ни голосу разума, ни угрозам старшего по вагону, находившегося на грани нервного срыва. В конечном итоге, когда пьяный вожак отломал вагонный столик и, размахивая им над головой, попытался организовать драку с призывниками соседнего вагона, «доведённый до ручки» старший вагона тоже озверел. На следующее утро на одной из остановок он приказал своим сержантам скрутить ещё не опохмелившегося вожака, вывести его из вагона и привязать к ближайшему столбу. После чего выгнал из вагона всех подчинённых допризывников (таких же неопохмелившихся) и построил их напротив столба с вожаком.
Достав лист бумаги с заранее заготовленным текстом, он зачитал приказ по вагону: «За систематические пьянки, развязанные драки и порчу имущества министерства путей сообщения властью, данной мне Советским правительством, Коммунистической партией и советским народом, я приговариваю призывника (имярек) к расстрелу. Старший вагона (звание, Ф.И.О.)». После чего приказал одному из сержантов завязать глаза «приговорённого» полотенцем и произвёл выстрел в воздух. Сначала, когда ему завязывали глаза, вожак обмочился, а после выстрела сразу как-то обмяк и обвис в опутавших его верёвках. Когда верёвки развязали, вожак кулём рухнул на землю – его сердце, подточенное беспробудным пьянством, уже не билось…
Историю эту лейтенант рассказывал с не скрываемым одобрительным пониманием и в глазах его, при этом, зажигался какой-то загадочный внутренний огонь…
Надо упомянуть, что 16 патронов к ПМ, которые я мечтал израсходовать на среднеазиатских камышовых котов, постоянно «жгли мне ляжку». Побуждаемый древними инстинктами, я выходил в тамбур и через разбитое стекло любовался мелькающими таёжными пейзажами, готовый немедленно открыть огонь по первой увиденной таёжной живности. Удобный случай так и не представился. В конце концов уже где-то в Забайкалье я расстрелял эти патроны по воронам, рассевшимся на мелькающих придорожных деревьях. Дневальный по тамбуру допризывник в халате и тюбетейке смотрел на меня с благоговением и подбирал с пола стреляные гильзы…
Кстати, где-то на этом же отрезке пути у меня в вагоне разгорелась межнациональная распря – далёкий предвестник ошского, киргизо-узбекского конфликта. Дело в том, что в вагоне у меня ехало человек 10 киргизов, внешне ничем от узбеков не отличавшихся. К ним частенько «на огонёк» по-свойски заскакивал и Шишка (лейтенант-двухгодичник-киргиз Козубай Шишкураев) из Толькиного вагона. Как-то раз, когда я «чаевал» в гостях у Тольки, к нам заскочил Шишка, который гостевал в моём вагоне у земляков. Он был в самых растрёпанных чувствах и под глазом у него наливался свежий фингал. Что-то там произошло межнационального – когда Шишка стал помогать своим, то досталось и ему, несмотря на его «высокое» лейтенантское положение. Махалово в моём десятом вагоне шло приличное – вшестером (я, Толька и четверо наших старшин) еле их растащили…
По-моему, где-то в Чите из Толькиного вагона свернула в Монголию группа призывников. Их старший подарил мне на память монгольскую монету, если не ошибаюсь, достоинством 15 мёнге. Впереди уже явно забрезжило окончание нашего путешествия – следующей крупной станцией был Хабаровск, а там уже и Владивосток…
На секретном (от руководства эшелона) военном совете старших вагонов было принято решение закатить по этому поводу прощальную вечеринку. По кругу была пущена фуражка и собрана вся оставшаяся в наших карманах наличность, на которую и закупили максимально возможное количество спиртного. Закусь добыли в кухонном вагоне. Также пригодились грецкие орехи и солёные сырные шарики («курт»), которыми в родных кишлаках были снабжены в дорогу призывники, таким образом, этого добра было и у нас навалом…
Организовали пьянку в 11-м вагоне, при этом необходимо отметить, что удалась она на славу…
