zen.yandex.ua
О ПРОЕКТЕ (КРАТКО)Торпедоносцы. Х/ф
Вторая Мировая война. 1944 год. Действие в фильме происходит на зыбкой границе войны и не войны, и это наделяет картину совершенно специфическим драматическим качеством, порожденным не одной авторской волей, но реальностью тотальной войны.
Сквозной сюжет фильма — военная работа морских летчиков, показанная со знанием дела и множеством подробностей, ведомых лишь тому, кому приходилось держать в руках штурвал бомбардировщика. Минисюжеты — короткие и, в основном, лирические истории на периферии сквозного действия: флирт посудомойки Маруси и стрелка-радиста Черепца, переживания летчика Гаврилова, понявшего, что возвращенный ему из детдома мальчик — не его сын, целомудренная влюбленность капитана Белоброва в юную вдову Настю…
Фильм посвящен летчикам Краснознаменного Северного флота.
В картине удалось собрать редкий по слаженности актерский ансамбль, и сам собой исчез вопрос о главном герое военного фильма как героической личности. Здесь герои — все. В этом — этическая ценность картины, внутренне полемичной по отношению к утвердившемуся стереотипу военного фильма.
В общей сложности в кинотеатрах ленту посмотрели около 11,5 млн. зрителей.
Интересные факты
«Торпедоносцы» — это история о советских камикадзе… » — так однажды охарактеризовал свою картину режиссер Семен Аранович в интервью японской газете. Действительно, эта лента — непрочитанная или забытая страница из истории Великой войны. В фильм включены документальные кадры воздушных боев морской авиации и подлинные фотографии летчиков Северного флота.
Сценарий написан по военным рассказам писателя Юрия Германа, во время войны служившего корреспондентом ТАСС на Северном фронте. Семен Аранович, в прошлом военный летчик и бортмеханик, работая над игровой картиной, использовал, разумеется, и свой личный опыт. Возможно поэтому лента, вышедшая в начале восьмидесятых, иными словами, через сорок лет после показанных на экране событий 1944-го года, смотрится не как воспоминание, а как свидетельство. Стиль «под документ», черно-белое изображение усиливают впечатление прямого репортажа из прошлого.
Награды
— Государственная премия СССР;
— Приз Всесоюзного кинофестиваля (Киев);
— Премия им. А. Довженко.
Художественный фильм (Ленфильм, 1983).
Режиссер: Семен Аранович
Сценарий: Светлана Кармалита
Оператор-постановщик: Владимир Ильин
Художник-постановщик: Исаак Каплан
Композитор: Александр Кнайфель
В главных ролях:
Белобров — Родион Нахапетов
Дмитренко — Станислав Садальский
Черепец- Алексей Жарков
Гаврилов — Андрей Болтнев
Маруся — Татьяна Кравченко
Шура — Вера Глаголева
Настя — Надежда Лукашевич
В ролях: Юрий Дуванов, Всеволод Шиловский, Александр Филиппенко, Эдуард Володарский, Е. Артемьев, А. Сирин, Ю. Кузнецов, Митя Михайлов
Семен Аранович: Четвертый год Великой Отечественной войны. Это время действия картины. Место действия — Заполярье. Там доблестно сражались летчики нашей морской авиации, точнее, Гвардейский минно-торпедный авиационный полк Краснознаменного Северного флота. Будни торпедоносцев – так можно вкратце обозначить содержание нашего фильма, поставленного по сценарию Светланы Кармалиты с использованием фрагментов военной прозы Юрия Германа. […]
Признаюсь, я давно мечтал снять картину о морской авиации, потому что для меня она — часть собственной биографии. Правда, воевать мне не довелось, но в течение пяти лет после окончания Высшего военно-морского минно-торпедного училища я летал штурманом в Заполярье, узнал людей, работавших там, познакомился с традициями, бережно сохраняемыми морскими летчиками. Морская авиация — берусь это утверждать! — вобрала в свои традиции все лучшее и от авиации йот флота. Поэтому не только я как постановщик, а и вся дружная творческая группа картины были увлечены темой, которую нам предстояло, по сути, впервые воплотить в кинематографе. […]
Стремясь создать в «Торпедоносцах» коллективный портрет защитников Родины, мы должны были тщательно проследить, как из всех разнообразных деталей гарнизонной и «обычной» — вне службы — жизни вырастает героический характер. Здесь каждый был готов совершить такой же подвиг, как экипаж полковника Фоменко, протаранивший самолетом немецкий конвой, или же экипаж старшего лейтенанта Белоброва, выполнивший боевое задание, но не вернувшийся на базу. Героями не рождаются, ими становятся в конкретных обстоятельствах. А у торпедоносцев такие обстоятельства были общим фоном их ежедневной работы, были их нормой бытия, нормой поведения.
В фильме несколько параллельных сюжетов, спаянных в общую тему. Мы пытались строить картину по принципу мозаичного полотна, где каждая частица обязательно соответствует конкретному месту, имеет свой «вкус, цвет, запах». Вблизи иные детали кажутся сугубо конкретными, порой не слишком значимыми для общего дела, но когда рассматриваешь все полотно, сознаешь, что означает в нем каждая частица.
Исполнителям ролей нравился сценарий, все трудились с максимальной самоотдачей . Мы вместе мерзли по 12 — 14 часов во время съемок, вместе импровизировали, уточняли детали и подробности. Представляется символичным, что многие артисты, не занятые в тот или иной день, приезжали на площадку, чтобы сопереживать, видеть, как работают их товарищи.
Были у группы, понятно, и трудности, о которых поначалу как-то не думалось. Например, из старой военной техники, нужной нам, ничего не сохранилось. Торпедоносцы летали на машинах «Ил-4». А такой самолет чуть ли не в единственном экземпляре мы могли видеть только на пьедестале перед Музеем авиации Северного флота в Мурманске. Самолет, который «занят» в картине, энтузиасты и сотрудники музея отыскали в тундре, он был подбит в результате прямого попадания в кабину. Машину отремонтировали в краткие сроки, поставили двигатель, остальное оборудование, — словом, возродили к жизни «ветерана» боев.
Торпедные атаки снимались в натуре. Причем делали это «под хронику», чтобы создавалось ощущение документальности происходившего. При монтаже в фильм вошли и подлинные кадры, снятые в годы войны. Первую атаку оператор В. Ильин показал намеренно очень длительной (она идет на экране почти семь минут), чтобы зрители четче «ощутили» наших героев, поняли, что есть «быт войны». Очень важно было воссоздать время и атмосферу, в которой жили и работали торпедоносцы. Большое значение отводилось музыкальному строю фильма, в него включены мелодии, популярные в сороковые годы. Они ненавязчивы, но присутствуют в киноленте постоянно. Использованы в фильме и фрагменты радиозаписи спектакля «Таня» с участием Марии Ивановны Бабановой.
[…]В картине работал ансамбль единомышленников. Это касается не только актеров, но и оператора Владимира Ильина (с ним мы делали «Летнюю поездку к морю»), и художника Исаака Каплана (прежде работали над телефильмом «Красный дипломат»), и композитора Александра Кнайфеля, с которым я встретился на телефильме «Рафферти».
В конце картины медленным наплывом мы даем фотографии торпедоносцев полка. Вглядитесь в лица героев. Мы хотим, чтобы они остались в сердцах зрителей. После одного из просмотров на «Ленфильме» попросил слова Герой Советского Союза Вячеслав Павлович Балашов, в годы войны летчик-торпедоносец. Оказалось, и он горел в самолете, и он падал в Баренцево море, как наши герои…
— Смотрел я сейчас на экран, будто вновь пережил ту атаку, — сказал Балашов, и голос его дрогнул.
Это было для всех нас самым высоким признанием. «Режиссер представляет фильм.
«Торпедоносцы» («Советский экран», 1983 г., № 16)
Петр Шепотинник: Море в кино снимали тысячу раз. Но удивительное дело, в фильме Семена Арановича «Торпедоносцы», каким-то совсем новым, словно и не виденным ранее пространством, взглянуло на нас Северное море с экрана.
Море в системе художественных ценностей фильма не просто место действия. Море, если угодно, метафора стиля картины. Попробую объяснить, что имею в виду.
Драматургическая основа фильма «Торпедоносцы» — военные очерки и рассказы Юрия Германа. Но создатели фильма не пошли по пути объединения разрозненных сюжетов единой интригой. Им захотелось представить жизнь на экране во всем ее спектре, многообразии, передать ее текучесть, не подчиняя железной логике фабулы. Насколько я могу судить по фильму «Торпедоносцы» и по предыдущему художественному фильму С. Арановича «Летняя поездка к морю», режиссера словно смущает возможность навязывать жизни свои эстетические законы, он слишком доверительно к ней относится, чтобы деформировать ее свободное течение резким сюжетом.
Другое пространство фильма – тревожное военное небо, расчерченное авиазигзагами. Ни море, ни небо не вместишь ни в какой объем. Их не определить формулой.
Такой по воле создателей «Торпедоносцев» увидена нами и жизнь военного гарнизона, оазиса тепла и мира, окольцованного тяжелым морским пространством – пространством войны.
Пусть вам не покажется странным, что я так долго рассуждаю на темы, казалось бы, отвлеченные и не имеющие отношения к тому, о чем фильм «Торпедоносцы», к его героям. Просто существуют такого рода произведения искусства, при встрече с которыми необходимо определить метод повествования, сознательно избранный автором.
Если же этого «включения» в стилистику картины не произойдет, то у зрителя может сложиться впечатление необязательности, эскизности. Одно событие не цепляется за другое, а лишь едва касается, словно повествователь не повествует вовсе, а вспоминает нами увиденное, а точнее, и не вспоминает, а припоминает, перебирая в памяти сцены, в которых «важное» соседствует со «случайным».
Я говорю не только о том предельном, тщательнейшем правдоподобии каждого кадра «Торпедоносцев», воспроизводящего отделенную от нас четырьмя десятилетиями реальность, не только о желании авторов не упустить, не растерять ни один, даже самый мелкий штрих, способный это расстояние во времени сократить до минимума.
Речь еще и о другом – о том, что драматургия картины родственна природе факта. И в этом смысле «Торпедоносцы» в нашем кино имеют не так уж много аналогов, среди наиболее близких, пожалуй, — фильм Алексея Германа «Двадцать дней без войны».
Факт всегда непредсказуем.
Метод С. Арановича документален, по сути. Режиссер повествует так, словно и сам не знает ничего о своих героях, словно он сам готов поддаться «коварству» жизни, способной изогнуть в любую сторону линию судьбы героя.
Рассказывая историю старшего лейтенанта Белоброва, автор словно теряется в оценках, он растерян перед тем, о чем нам поведал, он не в силах распутать тот житейский клубок, который смотала война. Да и как его распутать! Белобров контуженный, возвращается из госпиталя в надежде на счастье, на встречу с любимой – Настей, но Настя изменила ему, вышла замуж за другого – майора Плотникова. Настя хотела счастья, но майор Плотников погибает в первом же воздушном бою. Кругом — «но», расставленные войной.
Родион Нахапетов играет, будто гася таящуюся где-то в глубине души его героя стихию отчаяния. Белобров, прекрасно понимающий, что его чувство к Насте обречено на несвободу, все-таки пытается внести в свое смятение какой-то лад, он пробует как-то объясниться с Настей, заведомо зная бессмысленность каких-либо объяснений…
С таким же сложным, хотя и качественно другим чувством нежности, изнутри подтачиваемой тревогой и сомнением, рассказана авторами история инженера Гаврилова. К нему из детского дома возвращается сын. Раз десять белоголовый малыш, картавя, но не без гордости, произнесет свое имя «Игорь Гаврилов», с достоинством принимая в дар плитки шоколада. Но и здесь автор вовремя предостерегает нас от умиления, уничтожая какую бы то ни было сентиментальность жестковатыми нотами: ребенок по ночам ворует тушенку, он не помнит никого из гавриловской родни, и Гаврилов-старший, боясь сам себе в этом признаться, уже начинает сомневаться: а он, этот пацан, его ли сын?
Но вот драматическая сдержанность сменяется простодушной иронией: на экране ведут задушевную беседу старшина-«орденоносец» Черепец (А. Жарков) и Маруся-повариха (Т. Кравченко). Он: «Если вслушаться в сухой язык цифр, то становится наглядно ясно, кто летает, а кто так, по аэродромам треплется…» Она: «Вам эта стрижка не идет, вы в ней на арбуз похожи». Несмелое чувство бьется за этими нескладными словами, не умея себя выразить: лишь позже, в сцене прощания, незадолго до того, как одному из них – Черепцу –суждено будет сгореть в воздухе, а другой — Марусе — погибнуть вместе с потопленным фашистской подводной лодкой транспортным судном, лишь в эту минуту мы услышим резкое, сбивающееся на кашель Марусино рыдание.
В фильме нет случайных лиц, а если и есть маленькие роли, то необходимы они авторам для того, чтобы слить всех героев в единый групповой портрет. Режиссер хочет, чтобы мы запомнили их всех вместе. Не какие-то Он и Она, а Они, эта тесная людская общность – вот истинный герой фильма.
Я думаю, что упреки в «бытовизме», уже прозвучавшие в некоторых рецензиях на фильм, абсолютно неправомерны, ибо этот быт демонстративен, им жизнь, если угодно, защищается: она продолжается во всем ее многообразии – наперекор войне. Поэтому некоторая бытовая избыточность фильма по-своему героична.
Мы чувствуем, как незримо копится в этих незамысловатых сценах та сила противодействия войне, которая мощным крещендо высвободится в сценах воздушного боя. По контрасту с заземленностью гарнизонных эпизодов сцены битвы выстроены с подчеркнутой, доходящей до изощренности экспрессией. Здесь вступает в свои права стихия надбытовая, здесь «у бездны на краю «, словно само искусство, преодолевая себя, становится, по сути, другим – резким, патетичным – и иным быть не может. Полубытовой говор срывается на крик, но в этом крике нет ни единого звука отчаяния, а есть сила ненависти, сила мщения.
«Карать гадов!» — этот возглас Белоброва, чуть режущий наш слух, станет трагической кульминацией фильма С. Арановича «Торпедоносцы». Станет его самой высокой нотой, чье звучание также сильно сегодня, как и сорок лет назад, когда горящие крылья военного самолета с красной звездой на обшивке вспенили пространство молчаливо-свинцового моря.
«Крылья» («Московский комсомолец», 21 февраля 1984 г.)
Ирина Павалова: Есть фильмы, где не существует «мелочей», «частностей», где главное-все. Они, эти фильмы – как фрагмент реальной жизни. Сказать, что подобных картин немного — значит быть неточным. Их единицы. Пытаясь схватить «обобщенный портрет» такой ленты, так и не найдешь, чем можно поступиться.
Это эпичность особого свойства, возникающая не из постановочной масштабности, а из масштаба трагедии. Именно сюда уходит корнями документальность художественного мышления авторов фильма «Торпедоносцы», вбирающая в себя неожиданную образность и достоверность каждой детали быта, одухотворенность и лиризм человеческих характеров.
Любая попытка поднять геров этой ленты на котурны могла бы обернуться фальшью. Речевые и бытовые характеристики персонажей подчеркнуто будничны. Даже эпизоды боя, торпедной атаки, выписаны скупо, жестко, строго. Героическая патетика ленты возникает не из эффектных жестов и громких слов, а из суровой и высокой правды. И мы, сидящие в зрительном зале, не можем не полюбить каждого из тех, кому посвящен фильм, созданный с любовью и для любви. И памяти. И боли.
…В темноте зазвонил будильник. Пора на работу. Зажегся свет, проснулся ребенок. Муж попытался обнять лежащую рядом жену, она выскользнула из объятий, быстро оделась, началась шутливая перебранка.
У жены нынче день рождения. Вечером будут гости. На кухне уже возятся соседи, тоже молодая пара. Мужья, по всему видать, сослуживцы, им пора на работу. Такая обычная житейская ситуация.
— Вот собьют меня, тогда узнаешь! — невпопад брякнет Виктор (Ю. Дуванов), обиженный отказом.
— Дурак ты, дурак, и больше ничего! — рассердится Шура (В. Глаголева).
Соседи, Плотниковы, засмеются на кухне.
Потом Виктор с Плотниковым уйдут на работу и больше не вернутся: их собьют. Шура и Настя, утром деловито гремевшие кастрюлями и собиравшие мужей на работу, к вечеру овдовеют.
Все это кажется невероятным, когда вот так, мирно и буднично – звонком будильника, — начавшийся день завершится трагедией.
Трудная это работа – война. Жизнь, сломанная надвое. Там – тыл, тут — фронт. Да и на фронте, в обстановке, знакомой по стольким фильмам, по литературе и мемуарам , тоже нет единства жизни: военный быт и подвиг на поле боя обязательно резко разграничены между собой. Жизнь человека на войне, работа человека на войне -будни, ставшие нормой существования. Сражение — экстремальная ситуация. Война ведь не сплошные бои. Война — это и топкое месиво осенних дорог под ногами у пехотинцев, и туман, не дающий взлететь, и люди, спящие вповалку в окопах и землянках, и пушки, которые подчас приходится тянуть волоком на себе… И лишьпотом уже – бой.
Герои фильма «Торпедоносцы» ни разу не сказали этих слов: «сражение», «бой». Они говорят: «работа». И черта в их жизни пролегла совсем иначе, чем там, на Большой земле. Потому что нет для них разделения на тыл и фронт: все – тыл, и все – фронт. И перемен в жизни почти не произошло: как жили, так и живут. Кроме одной: поднимаясь в воздух, как обычно, они не знают, вернутся ли назад. А в остальном все по-прежнему. Даже лексикон вполне мирный, не переменился. И, узнав о гибели экипажа Плотникова, строгий бритоголовый генерал (А. Филиппенко) скажет фразу совсем обыденную, но оттого еще более горькую: «Баня есть. Парикмахерскую открыли. Театр какой отгрохали. Кажется, живи и радуйся. А счастья – нет». Вдумайтесь, как просто и как точно: война, и счастья нет.
И быт этой жизни, своеобразный, любовно выписанный, совершенно не ощущается как военный: обыкновенный гарнизонный быт. Все здесь лишено военной бивуачности, мимолетности. Все основательно, всерьез и надолго. Здесь и ухаживают основательно, без суеты, терпеливо и с прочными намерениями. И устраиваются по-домашнему: по аэродромной слякоти ходить — в галошах, а как влез на крыло – галошки скинул, унты аккуратные, чистенькие. Все, как полагается.
И шутят тут по-особому, не по-фронтовому. Сколько уж мы перевидали на экране армейских хохмачей, местных юмористов из фильмов о войне. Без своего остряка не обходится нигде, вариантов миллион. Но здесь и хохмы-то мирные, из нормального гарнизонного быта вытекающие. Десять раз бедняга Черепец (А. Жарков) станет объяснять, какой с ним казус вышел в клубе (в клубе!), и десять раз новому слушателю истории сообщат: «Черепец освоил поддельные билеты!». А чего стоит история с утоплением ящика казенного маргарина! А кличка пса, общего любимца — Долдон. А хрустальная мечта Дмитриенко (С. Садальский) — выступить в общефлотской самодеятельности с коронным номером: провисеть дольше всех под потолком, держась зубами за ремень. Причем вопрос этот обсуждается почти серьезно: «Ты кончай это безобразие! Не допущу позора, так и знай!» — сердится командир полка (Ю. Кузнецов). Все мирно, мирно, мирно – даже служебные конфликты. «Вы опоздали в строй на полторы минуты. Можете выкинуть свои часы!» — раз, и готово дело: часы летят в грязь. А через день суровый генерал (А. Филиппенко) перед строем протянет «пострадавшему» свои часы: «Вы были правы, спешили мои!» И строй захохочет, еще не успев проводить начальство: «Закинь теперь свои звездочки, может, генеральские вернутся!»
Зато о «работе» в «неслужебное время» мы не услышим ни слова. Всех этих привычных летчицких «он так — я так, он так — я опять так», которыми обмениваются возбужденные после боя люди. Об этом здесь говорить не принято. Впрочем, нет, один раз будет такое рассказывать мальчишка-лейтенант, истребитель. И как при этом он будет заглядывать торпедоносцам в глаза – как восхищенно, как преданно! Потому что они — совсем другой коленкор. Потому что их работа — как ни ужасно, как ни противоестественно это звучит — умирать. Нам покажут эту их «работу», когда не в небо — попадет — не попадет — а прямо в них лупят зенитки, когда из кабины легко рассмотреть лицо врага, когда подстрелить самолет из винтовки — пара пустяков, и когда не уходят они от снарядов, а прямо на снаряды идут. Что поделаешь, торпеду нужно пустить именно туда, откуда палят по самолету из всех орудий. А самолет – одно название: решетки, решетки с крыльями… И даже времени нет бояться, беречься: надо навести и пустить торпеду. «Правее, — кричит наводчик, — еще, еще правее! » А куда уж правее — там сплошной огонь. Но уклониться от него нельзя. «Торпеда пошла, пошла родимая», — кричат, ликуя, члены экипажа, словно не видя, что самолет горит, как свеча, словно не понимая, что это конец. «Прости, браток», — только и успеет сказать наводчику полковник, направляя свой горящий самолет в борт корабля: это ведь даже не с неба на землю падать. Это — мгновение. Молчит и смотрит в тот борт наводчик, не успевший пустить торпеду.
Такая вот работа. И к ней привыкли. Страх смерти для человека естественен, конечно. Но нельзя же в конце концов каждый раз бояться, поднимаясь в самолет. А в бою — некогда. Тут уже иная, особая психология, когда человек к страху смерти не привыкает (как в обычных фронтовых условиях, где сама привычка эта и есть норма, где, привыкая, не то чтобы перестают испытывать страх смерти- о нем просто забывают), а отвыкает от него. Потому что иначе не выдержала бы никакая психика, потому что эти люди перешли барьер, который отделяет естественное от сверхъестественного: они идут на подвиг, уже просто садясь в свой самолет.
Казалось, столько нам уже о войне рассказано и показано, что все самое страшное мы знаем. Но было, оказывается, что-то страшнее самого страшного, о чем мы узнали, быть может, впервые.
Не новую профессию на войне открыл нам фильм «Торпедоносцы», а новое знание о том, что такое война. Открыл новое для нас ее обличье. И, наверное, приблизил память о войне к нашему сознанию. Мы ведь привыкли ощущать эту память несколько отстраненно: слишком далеки от нас и фронтовые условия, и тот быт, и та жизнь. А когда вот так — из дому, с кухни, от будильника, от тысячи привычных домашних мелочей, от теплого плеча жены и младенца в колыбели — на смерть? Когда жизнь не на бивуаке — строится прочно, всерьез и надолго, а исчисляется днями? Когдажена, выглянув в окно на пролетающие самолеты, бормочет: «Сегодня без наших обошлось» — и возвращается на кухню, готовить обед мужу, который никогда больше не придет обедать? И кажется (еще где-то к середине фильма), что тяжелее, страшнее уже просто быть не может.
Выясняется, что может. Да где же он, наконец, предел человеческим силам? Есть ли он? Сколько же вообще горя может вынести человек?
Вчера лишь проводили Шуру с малышом и матерью, проводил Черепец любимую свою Марусю, строго-настрого наказав беречь здоровье, сшить пальто потеплей, сфотографироваться в нем и карточку прислать. Проводили артистов-лилипутов, таких ловких на сцене, таких беспомощных, беззащитных на земле.
А назавтра во время боевого вылета Белобров (Р. Нахапетов) и Черепец увидят мачты, торчащие из воды, веселенькие желтые бочки, плавающие вокруг. Все, что осталось от транспорта, от Шуры с младенцем, от Маруси, от лилипутов.
Повалится на пол Черепец и будет кататься, и биться головой, и выть по-звериному, давясь рыданиями. Но не забудет отключиться от связи с пилотом, потому что его страдание, его смертная мука — только его дело. Окаменеет Саша Белобров, потрясенный увиденным, а когда Черепец восстановит связь, рявкнет: «Посмей только мне еще отключиться!» Работа есть работа. А впереди уже показались они — три корабля и подлодка. Убийцы.
Сегодня Саша и его звено будут не просто работать. Они будут карать. Сегодня это не просто жестокий поединок «кто кого» — это акт возмездия. Впервые исступление – на смену хладнокровию. Страсть – на смену профессиональному расчету. Никто не уйдет живым, никому не будет спасения, ибо нет названия содеянному.
Их, торпедоносцев, война была иной, чем на Большой земле. До них та война долетала самыми горькими вестями и приметами. Известием о погибшей не на фронте — от голода — жене (каково это узнать, когда у тебя этой самой еды полно, и, быть может, плитки шоколада, банки консервов хватило бы, чтоб ее спасти! В осажденный Ленинград ведь не пошлешь). Обликом пятилетнего малыша, прозрачного до бесплотности, который объедается тушенкой до рвоты, потому что никак не остановиться.
Актерские работы в этом фильме — абсолютно все — на пределе достоверности. Крохотные эпизоды — вровень с большими ролями. Большие роли — не менее точны, выразительны, чем эпизоды. Каждый человек, хоть на мгновение появившийся в кадре, не просто запоминается – прирастает к душе. […]
Режиссер С. Аранович принес в игровое кино из документального внимание к детали, точность и цепкость взгляда, чисто документалистскую любовь к подробности. И здесь не упускает ничего. Гибель Белоброва и его экипажа снята с жестоким реализмом, разрастающимся до символа. Точное попадание снаряда — и в окровавленную маску превратилось лицо наводчика. Спокойное, чуть удивленное лицо мертвого Саши Белоброва, руки, продолжающие держать штурвал. Горит самолет. Горит Саша. Разверзшаяся холодная пучина моря — серого, пустынного, жуткого. Летят в эту пучину обломки сгоревшего самолета, и, живым факелом, — Черепец на парашюте.
А потом — долго-долго много-много фотографий. На молчащем экране, не спеша, сменяют друг друга лица людей в форме морской авиации. Суровые и смеющиеся, совсем юные и постарше. Нет ни закадрового текста, ни комментирующей надписи, ни музыки. Мы даже не знаем, все ли это погибшие, или кто-то из них уцелел. Потому что здесь они равны — живые и мертвые. Воздушные рабочие войны.
«Воздушные рабочие войны» (Л., «Смена», 10 сентября 1983 г.)
Тексты опубликованы в книге «Аранович»(воспоминания, рецензии, дневники), — Санкт-Петербург, 1998.