На Большой земле
Ей стало ясно, что не мужа ждет. А лишь конца скитаньям и разлукам…(Вадим Валунский)
— Пожалуй пора собираться и ехать на Север, — размышляла Настя, — закончился август. Пора. От Андрея никаких известий. Опять началась игра в молчанку! Нужно решить, что делать с Алешкой. В сентябре ему в первый класс. Пожалуй, лучше его оставить у мамы. Она и сама просила, потому что вышла на пенсию и страшилась вынужденного теперь безделья. К тому же Елизавета Ивановна преподаватель и ей будет интересно заняться первоклассником, своим любимым внуком. И сыну лучше в южном городе с хорошим климатом – меньше болеть будет. Осень здесь прекрасная – в разгаре фруктовые базары, а с фруктами — витамины. Маме не будет скучно. Она очень любит мальчишку. Отец, Владимир Петрович, еще работал в НИИ, где и Бобровский. А вот Андрей относится к сыну не так, как хотелось бы Насте. Ей казалось — равнодушно. И это обстоятельство тоже удобно укладывалось в ее сомнения, и было предметом бесконечных споров и ссор. Решено, Алешка остается у бабушки и идет в первый класс. Благо школа напротив.
Впрочем, Настя хитрила сама с собой. На самом деле ей хотелось оставить за собой моральное право в любое время вырваться с Севера, проведать сына. Свои внутренние сомнения, на уровне подсознания, и навеянные после разговоров с Борисом убедительные доводы, складывались с маминым красноречивым молчанием и частым упоминанием имени Бобровского. Чаще, чем Шарого. Наступил классический кризис семейных отношений, какой бывает на шестой — седьмой год совместной жизни, как утверждают психологи. Не наступило пока только ясное его осознание. Борис бывал часто. Неизменно внимательный и галантный, он приносил цветы и мелкие сувениры Елизавете Ивановне. И ей это было приятно.
Выезд на Север Настя запланировала на 10 сентября и взяла билеты. Никаких известий от мужа она так и не получила. Какой невнимательный! .
22.05 (продолжение)
Какая бы волна их не качала,
в какой бы ни брели они дали,
все корабли прикованы к причалу,
Сердцами тех, кто водит корабли…
(Е. Гулидов )
Командир Капанадзе, механик Малых, старпом Пергамент и Андрей Шарый в центральном посту обсудили обстановку.
Доктора Ревегу вынесли из задымленого девятого отсека, пена была на его губах и лицо почернело от дымной сажи горевшей резины и пластика. Он судорожно дышал. Спасти медика могла только кислородная барокамера. Но ее не было! И до базы еще сто пятьдесят миль.
Майор медицинской службы Николай Иванович Ревега надел маску своего дыхательного аппарата рулевому – сигнальщику Сизичу, который не смог натянуть ее своими обожженными руками. Разве доктор думал, что обрекает себя на верную смерть? Закрывал ли он собой “амбразуру”, чувствуя себя героем? Наверное нет. Чувство самосохранения у него было, как у всех нормальных людей. Просто он не смог бросить больного матроса! По каким — то своим собственным внутренним убеждениям…Но этого мы теперь не узнаем уже никогда…
— А как же вы? – хрипел задыхающийся Сизич.
— Я знаю, что делаю! За меня не волнуйся, — но минут через десять его потяжелевшее тело навалилось на матроса.
Доктор потерял сознание, потому что в его аппарате, который он потом нашел для себя, не было дыхательной смеси. Как у Славы Соломина и Николая Донцова. Все оказалось так неожиданно, ужасно и… просто. Сначала доктор с пеной на губах и синюшным лицом, подавал слабые признаки жизни, ловя воздух посиневшими губами. Химик Саркисян делал ему искус-ственное дыхание и массаж сердца, а Сизич направлял в лицо струю кислорода из аппарата. Но, несмотря на все усилия, судорожное дыхание его становилось все реже и реже. Наконец, оно прекратилось совсем и пульс больше не прощупывался. Конец…
О потерях доложили командиру. Обычно смуглое лицо Капанадзе стало серым. Матроса от пережитого стресса бил потрясающий озноб.
Он сидел у бездыханного тела корабельного врача и судорожно рыдал, размазывая слезы по закопченному лицу руками в грязных бинтах. Рядом лежали тела тех, кто еще всего два часа назад были Соломиным и Донцовым. Минер Кулишин накрыл их одеялами.
В восьмом отсеке в закутке между механизмами по правому борту обнаружили еще одного погибшего – матроса Большакова. Этот из прикомандированных. Свободный от вахты, он спал там и погиб, так и не успев окончательно проснуться. Рядом с ним лежал дыхательный аппарат, которым он пытался воспользоваться, но баллоны его тоже оказались пусты. Тяжелый угарный газ, опустившись вниз, до самого трюма, сделал свое смертоносное дело раньше, чем моряк успел что-нибудь со сна сообразить…
Тимофея Лисицина привели в чувство с большим трудом. Он был еще в ступоре, но реактор все же ввел.
— Я пытался…, два дыхательных аппарата…, и оба — без кислорода… Но потом — повезло… Донцову не… у него…, где Соломин…, — а было ли время проверять спасательное снаряжение и пополнять баллоны дыхательной смесью? Всего трое суток на прием… экипаж торопили на выход в море. Много чего не успели сделать…
— Центральный! Аварийная тревога, пожар в реакторном отсеке! Горит электродвигатель цируляционного насоса! – жизнерадостно доложил из реакторного отсека старшина команды Миронюк. — Даже не пожар – возгорание, короткое замыкание, в отсеке влажно! Потушим!, — оптимистично заверил центральный пост Григорий.
— Центральный! Заглушил реактор левого борта! – это опять с пульта ГЭУ управленец Лисицын. Снова потеряли ход.
И опять огромный корпус атомного корабля начало сносить на отвесный скалистый берег Кольского полуострова. Мыс Харлов, мыс Харлов — наша могила…
Белую пелену гигантского прибоя видно в окуляры поднятого перископа. В пятом запустили дизель и Анисин с электриками, приняв в электросеть питание от дизель — генератора включил левый гребной электродвигатель на винт. Корабль стал управляемым и начал движение, пытаясь уйти от опасной близости скалистого берега. Но на оборудовании и электроприборах появились потеки воды, угрожая вновь короткими замыканиями в электросетях.
Обстановка в отсеках резко ухудшалась – их запаривало.
— Командир! До берега 25 кабельтовых! – тревожный доклад из штурманской рубки.
— Лис! Вводи реактор левого борта! Дай кораблю ход! Мы лезем на берег! — хрипел Шарый в “Каштан”, пытаясь убедить Лисицына.
— Я не буду вводить, — истерично кричал с пульта Тимофей, — реактор в йодной яме, а в реакторном пожар! Мы погубим людей! – управленец с пульта не мог видеть мыс Харлов и белую полосу прибоя…
Он на своем месте видел все иначе.
Командир и механик кинулись на пульт ГЭУ. Через минуту Капанадзе сообщил оттуда в центральный пост:
— Поддерживаю решение Лисицына, реактор вводить не будем!
— Почему? — вырвалось у Шарого — Володя, — кричал он механику, — у нас же нет хода! — Из штурманской высунулся Петров:
— Тыщ командир! Дистанция до берега двадцать кабельтовых. Ветер и волна с моря нас сносят на скалы. Нашего хода одним гребным не хватает, чтобы оттолкнуться!
— Этого нам еще нэ доставало! Мэханики, вы дадите мнэ ход?
— Монтируем кабельную перемычку на правом борту, чтобы запустить второй гребной электродвигатель на винт! — доложил механик Малых.
— Надеть спасательные жилеты! — скомандовал командир. — Штурман, доложишь, когда останется десять кабельтовых, я брошу якорь!
— Товарищ командир! Грунт скальный и наш двухтонный не возьмет!
— Останется пять кабельтовых — лягу на грунт!
— Глубина семьдесят метров! – уточнил Петров.
— Товарищ командир! — встрепенулся Шарый. — Мы же не всплывем! У нас воздуха не хватит! У нас его просто нету! — под ложечкой засосало.
— Нас поднимут!
— На моей памяти еще никого не подняли, товарищ командир!
Но Капанадзе не слушал. Или не слышал… Или не хотел слышать….
— Зама и шифровальщика в центральный пост! — в центральный прибыли заспанные заместитель командира по политической части Илин и шифровальщик Осередько.
— А что случилось? – виновато спросил “артиллерист”, цепляясь за поручень и разглаживая ладонями мятое лицо.
— Приготовить аварийный сигнал. Могилевич, как только будет готово дашь радио в эфир!
— Товарищ командир, но ведь это же…, — Илин хотел сказать – конец вашей карьере, но запнулся.
— Нэ вижу другого выхода! Нужно спасать экипаж! – сказал Капанадзе.
Все молчали. Скалистый берег с бешеным прибоем медленно, но неумолимо приближался.
Шарый на секунду представил себе возможный удар, когда расстояние между кораблем и скалой станет равным нулю, но додумать дальнейшее не смог… Подсознательно не хотелось додумывать…
Через два часа в районе появилась атомная лодка. Еще через час – плавбаза и крейсер, бывшая учебная цель. Правда, реально помочь они вряд ли могли – буксир в этом шторме завести невозможно. Разве что… потом собирать по морю фигуры в оранжевых жилетах. Да и то!
Но на некоторое время морально стало легче. Рядом свои! Подошедшая лодка ходила кругами.
Командир по УКВ доложил флагману обстановку и потери.
— Почему не вводите реакторы? – запросили с крейсера.
— Аппараты в йодной ямэ, активная зона выработана и ввэсти их нэвозможно! – ответил Капанадзе.
— Ой, как ты неправ, Гиви Васильевич! — подумал Шарый, но промолчал.
Еще тридцать минут томительного и тревожного ожидания и, наконец, механик Малых из восьмого доложил, что кабельную перемычку смонтировали и запустили второй гребной электродвигатель на винт. Корабль начал уверенно и помалу стал отходить от коварного берега.
Двое суток перехода до базы ходом в пять узлов прошли относительно спокойно. Кроме необходимых докладов и команд, других разговоров на лодке не было. Только хмурое молчание. Старались не встречаться друг с другом глазами, будто каждый чувствовал свою долю вины в гибели товарищей.
Поднялись укачавшиеся и, кажется, больше никто не чувствовал качки. Притупилось ее проявление. Никто не спал и не вспоминал о еде…Это — стресс!
ИДА-59 и СГП
ИДА-59 и СГП