https://annakora.livejournal.com/703614.html?view=comments
Часы показывали половину пятого утра. Самое тяжёлое время на ночной вахте. «Час собаки». В сон тянет.
Юрка давно дрых в соседнем, «учебном классе», прямо на столе, я же, поймав несколько передач норвежских баз и, записав всё в соответствующий журнал, слушал «Би-би-си» — передачу о группе «Секс Пистолз» и о панк-революции вообще. Голос диктора с трудноуловимым акцентом, то и дело прерывался рёвом глушилок. Тогда я лениво начинал крутить ручку, ловя ускользающую волну.
Затем глаза начали слипаться, голова потяжелела.
— Чёрт! –я встряхнулся, встал с баночки (баночка, банка — табуретка, стул, скамья), потянулся, после чего посмотрел в окно.
И охренел.
На улице, рядом с УБЦ, прямо в сугробе, по колено в снегу, стоял человек и смотрел на меня.
Он был вроде-как в военной форме личного состава, но без знаков различий. Шапка без краба (без кокарды), шинель без пагон, чёрные брюки, но главное всё-таки не это.
Его лицо. Оно откровенно пугало какой-то неестественной бледностью и жуткой худобой, как у узников концлагерей. Ну, не бывает в наше время подобных лиц! Разве-что где-нибудь в сумасшедших домах или в палатах для умирающих раковых больных. Когда нижняя часть лица становится на порядок уже верхней половины головы.
Однако, самое интересное другое. Я на него пялился с совершенно обалделым видом, но ведь и он на меня смотрел с удивлением! Словно я невесть какое чудо-юдо.
— Твою мамашу!- пробормотал я, понемногу приходя в себя и растерянно оглядываясь на дверь рубки, ведущей в короткий коридор между «предбанником» и «учебным классом».
«Что это за тип? И что мне делать? Юрку будить?».
Мне было откровенно не по себе. Ну, представьте – ночь (и не просто – ночь, а полярная ночь, длинной в полгода), тишина и пустота, жуткий мороз, а на улице, в полутора метрах от здания – молча, не двигаясь, стоит человек и смотрит в окно, за которым – ты. Это нормально?
Я переместился в «учебный класс» и потряс дрыхнущего Цыганова за плечо.
— Юрк! Слышь? Вставай!
Сослуживец дёрнулся, резко сел и принялся лихорадочно приглаживать волосы.
— Голицын явился?! – сипло поинетерсовался он.
— Да нет!
Он нахмурился.
— А чего тогда будишь?!
— Понимаешь, там, на улице, какой-то тип стоит.
— Че-го?! Какой ещё тип?!
— Не знаю. Он в форме без погон, и лицо у него…. Ненормальное.
— Где на улице-то?
Юрка встал со стола, подошёл к окну, которое здесь выходило на ту же сторону, что и в дежурной рубке, и выглянул наружу. После чего озадаченно протянул:
— И вправду, стоит кто-то.
Он перевёл взгляд на меня.
— Давай выйдем – проверим.
Мы напялили шапки, в клубах пара выскочили в «предбанник», а оттуда – на улицу.
По лицам резануло морозом, дыхание перехватило, глаза заслезились. Однако это не помешало нам увидеть, что никого рядом с учебно – боевым центром нет. И поблизости тоже. И в отдалении.
— Куда он делся-то?! – удивлённо поинтересовался Цыганов, разглядывая совершенно уж безумную картину: девственный снег перед домом и единственный след от ног. Словно неизвестный спустился с неба прямо в сугроб, постоял немного, а потом улетел туда же, откуда и прилетел.
Я совершенно автоматически посмотрел вверх, но кроме всполохов северного сияния, ничего необычного, разумеется, не увидел.
— Пошли обратно! – стуча зубами, сказал Юрка. – Холодно, чёрт!
Мы вернулись в рубку и тут же включили чайник.
— Твою мамашу! – выдавил я, садясь и прижимаясь боком к батарее у окна. Она у нас была электрической, немилосердно жрала кислород, и Голицын не раз грозился её снять. Что бы мы на вахте не засыпали. – Сколько, интересно, градусов?!
— Много! – буркнул мой сослуживец, грея покрасневшие ладони о бок чайника. – Вернее – мало. Вернее…. Тьфу ты!
Он сплюнул, потом снял шапку и, подойдя к окну, выглянул наружу.
— А ты его хорошо разглядел?
— Разглядел, — кивнул я. – Непонятный какой-то тип. Худой, как из голодающего Поволжья, в форме без погон.
— Офицерской?
— Нет. Нашей. Шинель, шапка…. Сопливчик.
(Сопливчик – форменный полукруглый воротник, который одевается на шею, застёгивается сзади и подшивается белой материей. Используется либо с шинелью, либо с бушлатом).
— С Бербазы чувак, что ли? – проворчал Цыганов.
— Почему ты так думаешь?
— Это они там ходят чёрти в чём. И тощие все. В смысле – первогодки
Что да, то да. Если береговые, прости, Господи, «матросы» и служили, в отличии от нас всего два года, то на этом всё преимущество подобной службы и заканчивалось. Кормёжка у них была не как у подплава (подплав – почти жаргон: плавающий личный состав подводного флота), а как у какого-нибудь стройбата, к тому же лучшие куски доставались «дедушкам». Молодые же откровенно голодали. Да и вообще держали их в чёрном теле. Били, издевались, отнимали последнее.
У нас годки тоже не были ангелами, но всё-таки столь откровенную уголовщину не устраивали. Тут, наверное, дело в психологии. На лодке ведь как? Либо выживают все, либо никто. И если рядом с тобой, в аварийном отсеке, окажется тот, над кем ты постоянно издеваешься, то… всякое ведь может случится.
И потом, среди подводников не было дремучих дикарей из затерянных горных аулов и таёжных скитов. В основном в подплав набирали из больших городов и уж точно – с законченным средним образованием.
Случалось, конечно, всякое, но тут исключения лишь подтверждали правило.
Я повернулся к батарее другим боком.
— Нет. Это не молодой с бербазы. Он вообще выглядел, как сорокалетний старик. Или даже пятидесятилетний.
Юрка выпучил глаза.
— Че-го?!
— Того! Лицо у него было такое… знаешь… в морщинах всё. Глубоких.
— Хм! – приятель яростно потёр лоб. – Фигня какая-то получается! Прилетел дед в форме личного состава, постоял в сугробе, поглазел на нашу избушку и опять улетел! Так, что ли?!
— Выходит, что так.
— Ты только никому об этом не говори! – Цыганов усмехнулся. – Особенно нашим сундукам ОСНАЗовским! А то скажут, что мы тут с тобой нажрались одеколона и начали зелёных чертей ловить!
— Ладно, — я вздохнул. – Не буду говорить.
Мы опять попили чаю, а потом вахта кончилась, и нам на смену пришли двое карасей.
— Ой, жизнь моя бекова! – простонал один из них, сдирая с шапки ледяную корку и растирая побелевшее лицо. – Вот это дубак!
Карася звали Ваней Рыковым, он был откуда-то из-под Ростова, и с «морозом раз» уж точно – столкнулся впервые.
— Здесь всегда так?
— Всегда, — кивнул я. – Даже летом.
— Хорош тебе человека пугать! – проворчал Юрка, натягивая шинель и поворачиваясь ко второму молодому – Андрею, со странной фамилией Недоливко. Что, разумеется, давало всем повод поупражняться, так сказать, в остроумии. – Хреновая у тебя фамилия! – помнится, буркнул похмельный сундук Коновалов, когда Андрей первый раз оказался в УБЦ. – Вот если бы ты звался Наливайко, тогда б всем было легче!
— Короче, бойцы, — принялся распоряжаться Цыганов. – Дежурный придёт часов в восемь, а Голицын после девяти. Что б к этому времени палуба была отдраена, чайник и жратва спрятаны, окурки выкинуты. Вопросы? Вопросов нет. Действуйте.
Уже подходя к казарме (Юрка свернул раньше, отправившись на камбуз, где дежурил его экипаж – за птюхой), я, погруженный в свои мысли о странном ночном визитёре, всё-таки обратил внимание на некую нездоровую суету. До подъёма оставалось ещё минут двадцать, но из казармы, навстречу мне, выскочили два чем-то озабоченных офицера (не наши) и помчались куда-то в сторону штаба. К тому же, на втором этаже горел свет. Все окна были освещены.
Я махнул рукой мающемуся возле тумбочки прибалту, разделся и прошёл в кубрик. Где, усевшись на свою коечку, принялся стягивать с ног хромачи.
(Хромачи, гады – парадная и соответственно – повседневная обувь личного состава. Правда, с полутора лет матросы гады не носили, это был удел исключительно – карасей. Хромачи – ботинки из кожи, гады – из кирзы).
Одев тапочки и повесив на шею полотенце, я отправился в умывальник, где пробыл недолго – организм, уже привыкший к ночному образу жизни и дневному сну, требовал отправить его в люлю.
— Вот и снова день прошёл, нашу сундук домой ушёл, — пробормотал я, раздеваясь. – ДМБ на день короче, спи, годок, спокойной ночи! Только сон приблизит нас к увольнению в запас!
Этот «колыбельный» стишок был вообще-то длиннее, но мне про упоминаемое там «море водки» и, особенно – «дев с длинными косами» сейчас думать не хотелось. Ну, его нафиг! Лучше уж спать без снов, чем видеть всякую обнажёнку, а потом бродить, словно пыльным мешком по голове ударенным.
Я лёг и совсем уж было отключился, когда кто-то грубо дёрнул меня за ногу.
— Подъём!
«Так. Опять сорок пять! Нового литёху, что ли, дежурным поставили?!».
Однако, рядом с моей койкой стоял вовсе не зелёный выпускник военного училища, только-что прибывший в экипаж, а наш командир БЧ-2, «старый» капитан-лейтенант Дорохин. С бело-синей повязкой дежурного на рукаве и чрезвычайно мрачный.
(почему – «старый». Сейчас попробую объяснить. «Старый» — это в том смысле, что действительно – старый. От сорока до сорока пяти. Перед самой отставкой. Бывало такое – либо залётчик – алкоголик, либо просто – умный, но не выдержанный на язык офицер, так и оставался в звании капитана-лейтенанта, не сделав карьеры).
— Ночная вахта УБЦ ОСНАЗ, — произнёс я волшебную фразу, но в этот раз она не сработала.
— Одевайся и в строй! – буркнул Дорохин. – Общее построение.
«Тьфу, чёрт!».
Я принялся одеваться, а «бычок» (так называли командиров боевых частей) отправился будить других годков. Те, разумеется, как уже не караси, подъём игнорировали, поскольку любили поваляться в койках. Однако и им пришлось вставать.
Экипаж построили в центральном проходе, как положено – в два ряда. Впереди – караси, полторашники, подгодки и годки – на шкентеле.
(Шкентель – конец колонны, либо задняя часть строя).
А ещё через минуту в казарму ввалилось командование – и.о. командира – капитан третьего ранга Антипорович (тот самый зануда грешный) и зам. по политической части — кап-два Полищук – карьерист и клинический дурак. Что, впрочем, ему полагалось по должности. Сам командир со старпомом в настоящий момент были в отпуске, поэтому командовали нами эти два дятла. Второго же старпома у нас где-то месяца три назад проводили на пенсию, а нового пока так и не дали.
— Равняйсь, смирно! – заорал дежурный Дорохин. Караси в передней шеренге что-то такое изобразили, а мы даже рук из карманов не вынули. Всё равно на нас никто особо не смотрел.
Выслушав доклад, Антипорович буркнул: «вольно», после чего оглядел личный состав.
— Кто-нибудь сегодня ночью из казармы выходил?
«Оба-на! Это что ещё за вопросы?».
Однако пришлось поднять руку.
— Старшина второй статьи Мазаев. Я выходил.
И.о. командира перевёл на меня взгляд водянистых глаз, сразу став разительно похожим на какого-нибудь древнего ящера. Тем более, он вечно сутулился, словно ожидая, что его сзади кто-нибудь треснет по затылку.
— Зачем вы выходили?
— Согласно расписанию дежурств на вахте ОСНАЗ.
Антипорович поморгал, очевидно, вспоминая, потом кивнул.
— А, да, помню. После построения подойдёте ко мне.
— Есть.
Когда он вернулся в центр прохода, стоящий рядом москвич Василенко — сонный и злобный, пробурчал:
— Что за шухер? Или в дивизии опять что-нибудь упёрли?
— Я то откуда знаю?!
— Внимание! – и.о. командира прошёлся взад – вперёд, снова остановился, снова нас оглядел. – Есть информация. Начинаем готовится. Через две недели.
Стоящие за его спиной офицеры недоуменно переглянулись. Мы тоже.
Антипорович неожиданно рассердился.
— Что ещё кому непонятно? Ишь, в отпуска все захотели! И все поехали. А служба – это вам не отпуска! Служба, это служба. В дивизии ЧП, а вы стоите тут, зеваете! Выйти из строя!
Не вовремя зевнувший полторашник Валера Григорьев шагнул вперёд, развернулся.
— Что у вас за вид?! – продолжил капитан третьего ранга. – Роба грязная, гюйс мятый, нестриженный!
— Нестриженный гюйс! – прошептал Василенко. – Это что-то новенькое!
— А кому там весело?! – Антипорович вскинул голову, что в сочетании с сутулостью смотрелось весьма странно. – Смеяться на губе будете! С лопатами. Отрабатывая строевые движения. Кто на губу хочет?!
На губу никто не хотел, но все по-прежнему ничего не понимали. Почему объявили всеобщее построение? Зачем из посёлка выдернули офицеров и мичманов? Что вообще происходит?!
— В соседнем экипаже случилось…. – тут и.о. командира надолго задумался. – Короче, чрезвычайное происшествие. Все будут опрошены, поэтому приказываю всем сотрудничать.
— С кем сотрудничать? — не выдержал командир БЧ-2, который, в отличии от Антипоровича был мужиком умным.
— С кем надо, с теми и будете сотрудничать! – вновь начал нервничать кап-три. – Тут, понимаете, всё командование дивизии наверху, а вы дурацкие вопросы задаёте!
Он развернулся и рявкнул на продолжающего торчать в центральном проходе Григорьева:
— Встать в строй!
— Есть встать в строй, — ответил тот, встал в строй и снова зевнул. Впрочем, Антипорович этого не заметил. Или сделал вид, что не заметил.
— Значит, с сегодняшнего дня и вплоть до особого распоряжения вводится организационный период.
Ого!
Мы переглянулись.
Обычно оргпереиоды на флоте случались после каких-то особо крупных косяков. Типа пожара, несчастного случая по причине собственного раздолбайства или грандиозного залёта по пьянке. В дивизии увеличивалось количество патрулей, которые гребли и тащили в комендатуру всех подряд, морячков выгоняли на плац перед казармами – отрабатывать строевой шаг, офицеры (особенно молодые) переводились на казарменный режим.
— Товарищ капитан третьего ранга, — не выдержал один из сундуков, — а что всё-таки произошло?
Антипорович резко развернулся.
— Вам интересно? И мне вот тоже интересно! Мне интересно, когда у нас в казарме бардак кончится?! Палуба грязная, койки не заправлены, личный состав, словно из жопы вылез! Нестриженные, небритые, грязные, тьфу! Вот сейчас командование дивизии к нам зайдёт – что оно увидит?! Ужас и кошмар! А нам корабль принимать!
Все снова переглянулись, поскольку приёмка корабля – штука серьёзная.
Может, с этого и надо было начинать?
— Мы корабль принимаем? – осторожно уточнил командир БЧ-2.
— Да, принимаем, — кивнул Антипорович. – Командира со старпомом из отпуска уже вызвали. Ну, и всех остальных тоже.
Вообще-то приёмка ожидалась только в феврале. А сейчас декабрь. Может, что-то случилось с нашим параллельным экипажем?
— Поэтому сейчас нам не до пиздохаханек всяких! – кап — три строго посмотрел на Дорохина. – Надо готовится. И о дисциплине не забывать.
Он вдруг повернулся к замполиту.
— Олег Михайлович, у вас есть что сказать?
Дурак Полищук степенно кивнул. Рядом с Антипоровичем он казался большим и солидным. Как памятник Дзержинскому рядом с гипсовым пионером.
Замполит неторопливо шагнул в центр прохода, сурово глянул на офицеров, на сундуков, на нас (после чего ещё больше нахмурился) и начал:
— Да, что ж это такое, товарищи?! Вы же помните, как мы корабль сдавали?! Это же не сдача была, а форменное безобразие! Птичка сядет на провод и ревёт.
Все задумались.
Я живо представил себе некую птичку, которая сидит на проводах, и издаёт звук, похожий на рёв парохода. Или, скажем, чем-то очень расстроенную, а потому закатывающую истерику. Всю в слезах и соплях.
— Этого больше допускать нельзя. Иначе в дивизии в нас тыкать пальцами будут и говорить: вот идут подводники, ничего не соображающие в собственной матчасти. Разве не так?
Короче, минут через пять выяснилось следующее: наш зам имел в виду неисправный ревун на рубке корабля. Ну, особую такую сирену. На него садились бакланы, сигнал включался и ревел на всю бухту (мы тогда стояли в Гаджиево).
Сообразив что к чему, все сделались багровыми от сдерживаемого смеха (в том числе и офицеры), и неизвестно, чем бы всё это кончилось, но тут в казарму ввалилась целая делегация. Из штаба дивизии. Аж с двумя капитанами первого ранга и одним адмиралом.
Антипорович завопил: «равняйсь-смирно!» и строевым шагом отправился докладывать. Адмирал мрачно его выслушал, после чего, ещё более мрачно принялся разглядывать личный состав. Тут даже старослужащие вынули руки из карманов и выпрямились.
— У вас всё спокойно? – наконец, со смурным видом, при этом даже не глядя на нашего и.о., поинтересовался заместитель командира дивизии, ответственный за поселковую базу (сам комдив сидел в Гаджиево).
Кап – три судорожно кивнул.
— Так точно, товарищ адмирал! Экипаж готовится к приёмке корабля! Согласно утверждённому плану.
Зам. комдива повернулся к нам.
— Значит, так. Все выходные и отпуска с сегодняшнего дня, вплоть до особого распоряжения отменены. После обеда – общее построение на плацу, возле штаба. Готовьтесь.
Затем развернулся и, вместе со свитой, вышел из казармы.
Мы выдохнули.
— Что ещё за общее построение при морозе раз?! – озадаченно произнёс командир БЧ-2, поскольку это, и вправду, ни в какие рамки не лезло.
— А вас никто не спрашивает, товарищ капитан-лейтенант! – тут же взвился Антипорович. – Выполняйте приказ! И займитесь экипажем!
Затем, найдя меня взглядом, скомандовал:
— Мазаев, зайдите ко мне!
Я тяжело вздохнул и отправился в кабинет начальства, где меня ждал сюрприз в лице сидящего там же экипажного особиста – капитана-лейтенанта Литвинова.
— Садись, — сказал он. – Ты ведь сегодня ночью ходил на вахту?
— Ходил,- кивнул я.
— Рассказывай.
— Чего рассказывать?
— Что видел во время следования из казармы в Учебно – Боевой Центр ОСНАЗ?
«Они, что, знают про того странного типа на дороге?!» — удивился я, продолжая сидеть с каменной мордой.
Страшно было даже подумать про то, что бы описывать незнакомца, умеющего либо прыгать сразу на тридцать метров (с дороги в сугроб), либо летать! Оно мне надо – выглядеть идиотом?! Или хуже того – шизофреником!
— Никого не видел. Ночь же была.
— И в казарме никого не встретил?
— Почему не встретил?- осторожно произнёс я, совсем уже ничего не понимая. – Дневального встретил. На тумбочке. Ещё Серёгу….
— Какого Серёгу? – тут же насторожился особист.
— Нашего. Кононенко. Старшего матроса.
— И что он делал?
Я пожал плечами.
— В гальюн зарулил…. Наверное.
— А он никуда выходить не собирался?
Шарики у меня окончательно заехали за ролики.
— Куда выходить?
— Из казармы! – Литвинов дёрнул щекой.
— Вроде бы нет…. Да и зачем ему это?! Ночь же была.
— А дневальный?
— Чего – дневальный?
— При тебе из казармы выходил?
Тут я понял, что с ума сошёл не я, а офицеры экипажа. Во главе с этим вот КГБешником.
— Никак нет. Он на тумбочке стоял. Ему не положено на улицу выходить.
— Правильно. Не положено, — особист сделал какую-то пометку в лежащем на столе блокноте. – Свободен.
Я вышел из кабинета Антипоровича и отправился в кубрик, где все уже собирались на камбуз – завтракать.
— Валер, тебе птюху нести? — оживился при виде меня мой «личный» карась Васька. Почему мой «личный»? Да потому что в лодке мы обитаем в одном отсеке – в третьем, а в автономке вместе работаем в гарсунке.
(гарсунка – типа буфетной при кают-компании, выполняющей к тому же роль офицерской столовой. Дало в том, что в дальних походах (автономках) так называемые «люксы» не могут выходить в эфир или этот эфир – вражеский, прослушивать. Только раз в сутки – при подвсплытии на сеанс связи «под параван». Поэтому их и используют на всяких хозяйственных работах).
Васька тоже попал на флот добровольно (не подумав в военкомате восхитился морской формой), и был довольно толковым парнем. К тому же весёлым и жизнерадостным, что по карасёвке – большая редкость.
— Не, — я помотал головой. – Сам на камбуз пойду. Не дали поспать сволочи, а теперь уже не уснёшь. Потом завалюсь.
Ещё через полчаса нас повели на завтрак. Всё в той же конфигурации: впереди – караси, годки – на шкентеле.
— Ох, ни хрена себе мороз! – поразился идущий рядом со мной москвич Василенко. – Офигеть можно!
— Сейчас уже маленько потеплело, — успокоил его я. – Вот ночью вообще кошмар по ходу. Минус сорок шесть.
На камбузе, где слева сидела бербаза со своей перловкой, а справа – подводники с нормальной жратвой, было сыро и довольно прохладно. Высокие окна покрывала толстая ледяная корка.
Там то ко мне и подошёл Юрка Цыганов. Выглядел он неважно – лицо бледное, глаза – по семь копеек.
— Тебе тоже поспать не дали? – поинтересовался я, пожимая приятелю руку, хотя расстались мы с ним всего час назад – перед поворотом на камбуз.
— Поспишь тут! – процедил он, почему-то испуганно поглядывая по сторонам.
— Что случилось-то?
Цыганов странно на меня посмотрел.
— А ты ничего не знаешь?
— Нет….
— Сегодня ночью Генку Козырева убили. Отрезали голову и в толчок засунули.
Глаза у меня вылезли из орбит.
— А?
— Убийство говорю у нас! – Юрке было явно не до шуток. Но я всё равно спросил. На всякий случай.
— А ты не прикалываешься?
— Да какое там! – приятель махнул рукой. – В казарме все на ушах! Адмиралы, коменданты и куча страшных мужиков из военной прокуратуры. Сейчас ждут кого-то из Мурманска – из штаба флота. Нас всех выгнали на камбуз – благо наш наряд, и по одному на допросы выдёргивают. Меня, кстати, первого допрашивали. Куда выходил, да зачем….
— Меня тоже особист вызывал.
— Во-во.
— Погоди! – я, уже немного придя в себя, поморщился. – А кто Генку-то убил? Из молодых кто?
— Неизвестно. Вроде все спали, ни шума, ни воплей, ни криков. Даже дневальный ничего не слышал и не видел. Хотя, у меня есть такое подозрение, что он тоже где-нибудь харю давил. Детектив, прям.
— А кто труп нашёл?
— Дневальный и нашёл, — Цыганов скривился так, словно его тошнило. Хотя, наверное, и вправду – тошнило. – Голову. В толчке.
— Вот чёрт!
— Его сейчас в медсанчасть отправили. В себя приводить. Под охраной.
— Под охраной?!
— Угу. Да и нас, вон, с камбуза не выпускают, — Юрка кивнул на сидящих у выхода из обеденного зала трёх патрульных из комендатуры, которых я прежде не заметил.
— Чего? Серьёзно?
— Более чем.