«Чита» стояла на рейде порт-пункта Корф, и экипаж своими силами производили выгрузку тяжеловесной техники на берег.
В трюмах были ящики с запасными частями, дизеля и прочий крупногабаритный груз, который выгружался на подходящие баржи. Сейчас одна из барж подошла к судну, и бригаду вызвали на выгрузку.
На контроллерах лебедок стоял боцман. Внизу, в трюме, члены бригады стропили ящики, а боцман осторожно поднимал их и переводил стрелу на баржу. Стрела была настроена на тяжеловесный груз, поэтому ящики в пять и десять тонн переносились легко, но очень медленно. После загрузки, баржи шли к хлипенькому причалу, и там уже выгружалась на берег местными грузчиками.
Хотя это и был север Камчатки и конец июня, но только к полуночи стало темно. В трюме было ещё темнее, и вахта включила трюмное освещение. На палубе тоже включили фонари, так что можно было безопасно работать.
Парни стропили ящики, когда над комингсом трюма возникла голова радиста. Он махал какой-то бумажкой в руке и кричал:
— Четвертый, тебе телеграмма!
Я в недоумении задрал голову и посмотрел на орущего радиста:
— С чего бы это вдруг? – хотя сердце ёкнуло. — Что-то рано, — невольно подумалось, ведь Юлька должна была родить только через две недели.
— Тебе телеграмма! Поднимайся! – ещё раз прокричал радист.
Я посмотрел на ребят, которые были рядом со мной на что те, понимающе переглянулись:
— Иди-иди, — махнул мне рукой плотник, — тут несколько стропов то и осталось.
Когда я вылез из трюма, радист вручил мне телеграмму со словами:
— Ну, поздравляю.
Я выхватил этот долгожданный листок, который был красочно разрисован фломастерами, и прочитал: «У тебя родился сын. Вес три двести. Рост 52 сантиметра. Волосы рыжие. ОВ».
— Странно, — невольно подумалось. — Я блондин, Юлька блондинка, а волосы почему-то рыжие. Что-то теща моя напутала.
Но не в волосах было дело. Главное – это родился сын! Я с самого начала, как только Юлька почувствовала беременность, был уверен, что у меня будет сын.
Вот и сейчас я был доволен, что это именно сын и, свесившись через комингс, крикнул в трюм:
— Мужики! У меня сын родился!
Снизу сразу же восторженно прокричали:
— Поздравляем! Поздравляем! Давай, спускайся, — конечно, им были нужны лишние руки для того, чтобы побыстрее закончить эту тягомотину с выгрузкой. — Закончишь выгрузку, тогда уже и будешь праздновать! – орали они мне снизу из трюма.
Мне показалось, что оставшиеся несколько ящиков выгружались нестерпимо долго и время как будто остановилось. А мне очень хотелось побыть одному и почувствовать по-настоящему, что я и в самом деле уже отец. А груз все не выгружался и не выгружался.
Матросы со смехом смотрели на меня, всячески подначивая, и называли молодым папашей.
Закончив выгрузку, мы всей гурьбой высыпали на палубу и начали расходиться по каютам, потому что следующая баржа ожидалась только утром.
Моя вахта было до двенадцати часов ночи, но уже был первый час. Поэтому я тоже собрался идти в душ, после чего надо было поспать до семи утра, а с восьми утра быть готовым опять идти на вахту.
Но, если подойдёт баржа, то я должен оставить в машине вахтенного моториста и выйти на выгрузку вместе с бригадой.
Перед входом в надстройку меня задержал помполит:
— Алексей, – мягко обратился он ко мне. – Давай, зайдём ко мне в каюту.
Никогда раньше он не делал мне таких предложений. Мы с ним общались только в кают-компании или музыкальном салоне, где я, как комсорг судна, проводил собрания, делал стенгазеты, готовил выступления или концерты к различным знаменательным датам.
Я недоумённо пожал плечами, но пошел следом за Владимиром Николаевичем.
Помполит был высокого роста, волосы седые, ёжиком с симпатичным, открытым лицом.
Никаких пакостей он нам не делал, никого из нас никуда не закладывал, он просто делал свою работу, и делал ее очень хорошо.
Он проводил с нами лекции, посвящал всяким мероприятиям концерты, организовывал экипаж так, чтобы все хорошо работали и как-то сглаживал наши серые будни.
Эта работа получалась у него хорошо. Поэтому в экипаже он пользовался большим уважением.
Зашли к нему в каюту. Каюта была небольшой, как и все судовые помещения. Небольшой кабинет, рядом небольшая спаленка, из которой был выход в туалет с душем. Помполит предложил мне сесть, затем зашел в спальню и вышел оттуда с бутылкой водки.
— Странно, — подумалось мне. — Чтобы Владимир Николаевич да бутылку дает…, — обычно он был главный противник присутствия на судне спиртного и его распития.
Но тут он, садясь за стол, весело посмотрел на меня:
— Не считай, что я тебя спаиваю. Мне бы от души хотелось поздравить тебя с рождением сына, — при этих словах он протянул мне руку. – У нас в экипаже это первый мальчуган.
При этих словах я привстал, а он, с улыбкой глядя мне в лицо, продолжил:
— Пусть парень растет здоровый, сильный, чтобы все было у него замечательно, желаю тебе всего наилучшего, — и он, в знак своих искренних пожеланий, с недюжинной силой пожал мою ладонь.
Потом разрезал лимон, открыл банку с красной икрой, достал белый хлеб и нарезал его. Нож и вилка лежали рядом с заранее приготовленными тарелками.
Намазав на хлеб икру, выпили по первой стопке. Посидели, помолчали. Я не знал, что мне сказать, а он, как будто чего-то выжидая, как-то загадочно посмотрел на меня и уже не столь торжественно произнёс:
— Пусть и жене твоей будет хорошо, — подняв очередную стопку.
Я не понял его взгляда. Просто не обратил на его слова внимания, так как был занят радостными мыслями о рождении сына.
Почему-то помполит быстро выпил поднятую стопку. Я даже не успел с ним чокнуться. Но точно так же выпил и свою, а он, немного помолчав, уже другим тоном предложил:
— Ну, что ж. Давай уже и по третьей. А это за тех, кто в море и пойдём спать. С утра опять будет работа.
Выпили третью и я, вернувшись в каюту, принял душ и завалился спать.
С утра опять была баржа и та же самая суета с выгрузкой.
Во время выгрузки мужики то и дело меня все время подначивали:
— Ну, молодой папаша…, давай, молодой папаша…, а ну-ка, молодой папаша…, – только и слышались их веселые голоса.
Они шутили и заставляли меня то подстропить ящик, то поймать выброску, чтобы держать оттяжку у поднимающегося груза. Работа проходила весело, непринужденно, и к концу этого дня были выгружены остатки груза.
После зачистки трюмов от грязи, оставшегося после выгрузки, судно было полностью готово к отходу.
К утру следующего дня все грузовые документы были оформлены, и судно в балласте снялось на Владивосток.
Экипаж в основном состоял из жителей Петропавловска, а стармех, помполит, я, начальник рации и третий механик были из Владивостока.
После выгрузки все с нетерпением ждали захода в Питер. Но начальство решило, что это приведет только к дополнительным расходам, поэтому судно напрямую пошло во Владивосток.
Весь экипаж был очень расстроен таким решением. Только я был рад ему несказанно.
На фоне общего расстройства, как-то неудобно было показывать свою радость, поэтому я давал ей вылиться только у себя в каюте. Я не мог ни спать, ни есть. Меня подстёгивала только одна мысль – побыстрее добраться до Владивостока, чтобы увидеть сына и жену.
Но послабление начальство нам сделало – оно разрешило заход на бункеровку пресной водой в бухту Русская. Ведь за месяц на самовыгрузке пресная вода почти закончилась. Её сейчас давали в день только на два часа. Один час утром и один – вечером.
Стармех мне по этому поводу дал специальный приказ, поэтому я чётко его соблюдал. А так как воду открывал и закрывал я, то времени на помывку у меня почти не оставалось. Из-за этой экономии я, наверное, был самым грязным на судне.
Экипажу уже было всё равно – куда идти. Их встреча с родными откладывалась, минимум на две недели, а может быть и больше. Зато меня это решение о внеплановом заходе на бункеровку водой очень расстроило. Ведь это на сутки позже я увижу их, моих так любимых и родных. Но вида о своих переживаниях я старался никому не показывать.
Бухта Русская интересна была тем, что судно становилось кормой к узкому пирсу, оттуда протягивали шланг, и по нему вода самотёком набиралась в судовые танки.
Наверное, бухта Русская составляла собой какой-то геологический разлом, потому что прямо у берега глубина была около 20 метров, а пирс выдвигался вглубь бухты тоже на эти самые двадцать метров. Осадка кормой у судна в балласте была около четырех метров, так что стоять у бункеровочного пирса для нашего судна было безопасно.
После швартовки к пирсу, носовые концы были заведены на бочки, и с берега на борт был прокинут шланг. Заправка водой началась.
Интересно было то, что вода в танки наливалась прямо из речки, а эта речка текла откуда-то сверху.
Наш электрик Иван собрал желающих сходить на берег. От такого предложения я не смог отказался. Тем более, что после вахты был свободен, а без дела я сидеть не мог.
Мне сейчас надо было обязательно что-то делать, чтобы отвлечься и посторонние мысли не посещали мой воспалённый мозг. А на берегу, если чем-нибудь заняться, то и время пройдёт быстрее.
От предложений Ивана я никогда не отказывался. Так мы на вертолёте с ним облетели Авачинский вулкан, побывали в Долине Гейзеров, выезжали на Паратуньку и проводили соревнования по ГТО за городом в мае этого года.
Иван всему этому был главный инициатор. Помполит его всегда в этом поддерживал, а мне ставил его в пример.
Вот и сейчас мы отпросились у Владимира Николаевича, и сошли на берег.
Стармех на мою просьбу только махнул рукой – мол, делай что хочешь. А помполит только предупредил:
— Особо-то не увлекайтесь, потому что к вечеру мы обязательно уйдем.
Бункуровка водой могла продлиться часов восемь. Никто не знал, с какой скоростью будет заливаться вода в танки. Ведь она шла самотёком из речки Русская.
Ну, тогда мы — два моториста, Иван, матрос и я, постарались побыстрее исчезнуть с борта, пока кто-нибудь и что-нибудь не передумал.
Иван рассказал нам, что вода в этой реке какая-то особенная. Она, по всей видимости, проходит через какие-то серебряные руды, поэтому не закисает и не протухает. Речка, из которой заправлялось водой наше судно, текла с вершин, густо заросших стланником сопок, окружавших бухту.
Нам было всё интересно. Иван фотографировал. Мы были так увлечены окружающей природой и её красотой, что не заметили, как к нам подошли два пограничника.
Те с любопытством подошли к возбуждённым «туристам» и только спросили:
— Вы что? С этого судна, что ли?
Получив утвердительный ответ, они предупредили:
— В сопки не ходите, а то там может и мишка попасться.
Иван, как бы невзначай, спросил у пограничников:
— А сетка у вас есть?
Погранцы переглянулись между собой и старший наряда загадочно намекнул:
— За жидкую валюту можем и найти.
Иван раскрыл свой рюкзак и достал оттуда бутылку коньяка. Мы с удивлением уставились на него. Откуда? Ведь уже больше месяца схода на берег не было….
Иван хитро усмехнулся:
— У артельного, при хорошем подходе – всё есть.
Погранцы тоже были в замешательстве. Они не ожидали такого быстрого разрешения столь важной для них проблемы и старший из них махнул рукой в сторону берега:
— Видишь лодку у берега. Бери её. Сети там же. Только потом вы сетки распутайте и аккуратно сложите. Вы только много рыбы не берите. Она сейчас хорошо идет. Нам, для себя, рыбнадзор разрешает ловить, а пока его тут нет, вы можете сами потралить немного.
— А сколько можно выловить? – поинтересовался Иван.
— Там в лодке есть пару пустых мешков. Вот их и набирайте. Больше и сами не захотите. Не утащите, — усмехнулся старший.
Он забрал у Ивана бутылку, и ушёл с напарником в сторону казармы, а мы прошли к лодке.
На самом деле – в лодке была сетка длинной метров двадцать.
Мотористы сели в лодку и потянули сетку подальше от берега. Мы втроём остались на берегу, чтобы вытягивать её и контролировать натяжение.
Через каждые пятнадцать — двадцать минут сетку приходилось вытягивать на берег, вынимать пойманных китин, расправлять её и снова закидывать.
С каждым заметом сетки из неё вытаскивалось по пять, шесть увесистых рыбин. Всё пойманное тут же складывалось в мешки.
Мешки через час были полны. Матрос, наверное, предвидел такую рыбалку и тоже прихватил с собой пустой мешок.
В азарте рыбалки и его мешок был заполнен.
По окончанию рыбалки лодку привязали к здоровенному бревну, торчащему из прибрежной гальки, сеть распутали и уложили обратно в лодку.
Взвалив один из мешков на спину, я медленно двинулся в сторону судна.
Хотя от места рыбалки до него было недалеко, но к трапу я дотащил его еле-еле, настолько он был тяжёлым.
Скинув мешок, я в изнеможении смотрел на матросов, которые гурьбой вывалили на пирс и, ухватив весь улов, утащили его в артелку.
Вечером весь экипаж с удовольствием ел свежую уху и у каждого на тарелке был приличный кусок красной рыбы с нежнейшим картофельным пюре. На столах даже появилась свежая красная икра. Это уже постарались Иван с матросами.
После бункеровки судно вновь двинулось на юг – во Владивосток. Я бы летел туда, но скорость судна была около шестнадцати узлов, поэтому оно, не спеша, переваливаясь с борта на борт от океанской зыби, следовало по назначению.
Переход проходил спокойно. В районе Курил был туман, особенно он сгустился при входе в пролив Лаперуза. Он стоял, как молоко и из-за него ничего не было видно, а судно, не снижая хода, всё время шло, подавая звуковые сигналы тифоном.
Моя вахта с восьми до двенадцати. Всего этого я не видел, только догадывался о происходящем, наблюдая за тем, как быстро воздух уходил из воздушных баллонов.
После обеда, я выходил на палубу и смотрел, как судно медленно преодолевает этот путь до Владивостока. Мне хотелось подстегнуть его, но что может сделать молодой четвёртый механик со временем. Оно всегда равномерно идёт вперёд. Хотим мы этого или нет. И раньше, чем не будет определено судьбой, ничего не случиться в этом мире. Не произойдёт раньше и приход в родной порт. А так бы хотелось этого! Поэтому я ходил по палубе, стараясь хоть как-то ускорить этот приход.
У меня внутри всё зудело. Как так! У меня там сын родился, и я ничего не могу сделать. Тем более я был в полной безвестности. Я дал две телеграммы Юльке, но они остались без ответа. Что такое? Почему из дома не было никаких известий?
Хотя раньше моя молодая жена посылала мне чуть ли не каждую неделю телеграмму. У меня уже скопилась целая стопка их, где она мне рассказывала о своем здоровье, о том, как она себя чувствует и что с ней происходит.
Ну, а тут почему-то — тишина. И всё это время, что прошло после того, как я получил известие о рождении сына, я находился как на иголках.
Я с нетерпением ждал пролива Лаперуза. Потому что после прохождения Анивы мы через полтора суток должны были прийти во Владивосток.
В том состоянии, в котором я сейчас находился, меня все время что-то тревожило, меня все время что-то подталкивало, но судно, как и прежде, не обращая внимания на мои переживания, оставалось равнодушным к ним и размеренно продолжало свой путь.
Двигатель всё так же равномерно вращался, винт всё так же равномерно крутился, выдавая свои 122 оборота. Старший механик строго за этим следил и не позволял нарушать режим работы главного двигателя.
Это был очень серьезный человек, ему нельзя было ни перечить, особенно если что-нибудь будет сделано неправильно.
Это я испытал на собственной шкуре. Дед мог моментально разразиться такими криками и воплями, что становилось просто страшно. Орал он громче главного двигателя.
Как-то раз третий помощник спросил меня:
— На кого это дед сегодня орал в машинном отделении?
От этих слов у меня аж плечи передёрнуло:
— На меня, — нехотя сознался я, помня сегодняшний разнос из-за утечки пара в льялах. — А где ты слышал это?
— Да я, – ответил он со смехом. — У капов проходил, когда ходил измерять ветер. Вот там-то и был слышен его голосок.
Когда прошли половину Японского моря, то терпения моё вообще стало заканчиваться. Мне так хотелось попасть домой, подержать своего сыночка на руках, так хотелось обнять свою Юльку и поблагодарить её за сына….
Внутри меня как будто что-то бурлило. И, несмотря на такое моё состояние, кое-кто иногда и подшучивал над моей нетерпеливостью. Хотя, все моряки относились ко мне добродушно.
— Молодой. Что с ним поделать? — говорил вид этих мореманов.
Мне даже присвоили новую кличку — «молодой папаша». Даже наша строгая буфетчица и то «молодому папаше» выделяла на обед порцию, больше чем всем остальным. Она ласково, с пониманием, поглядывала на меня и приговаривала:
— Ну, молодой папаша, тебе надо есть и нужны силы, чтобы воспитывать своего сына.
Иногда я замечал, что когда она говорила, «молодой папаша, ты скоро вернешься домой», то капитан со стармехом как-то странно переглядывались между собой, а помполит при этих словах опускал голову.
Странно, но меня как-то это не задевало, мне было всё безразлично, я был занят только собой, своими ощущениями и ожиданием радости встречи. Во мне горело только одно желание – это увидеть своего сына, увидеть жену и обнять их обоих. Я так ждал этой встречи!
И вот наконец-таки судно подходило к Владивостоку.
В пятнадцать часов мы прошли остров Аскольд с его мысом Поворотный. Судно повернуло направо, и вскоре стала просматриваться бухта Тихая с торчащими трубами ТЭЦ.
Прошли остров Скрыплева. Моряки говорили, что море заканчивается после него, когда ты приходишь в порт и море начинается, когда ты прошёл Скрыплев.
На часах было семнадцать часов. На вахте — третий механик. То есть, если мы встанем на рейде пролива Босфор Восточный на вахте третьего механика, то это значит, по всем нашим правилам, он должен будет стоять вахту до восьми утра, а я смогу свободно уехать на берег.
Ура! Я сегодня, уже через несколько часов смогу увидеть своего сына, увидеть и обнять молодую жену! Сегодня я буду самым счастливым человеком на континенте и в мире, вплоть до Альфы Центавры.
Сумка у меня уже была собрана. Там был небольшой дефицит, с которым дома за столом можно будет отметить рождение сына. Там была красная икра, копченая колбаса и кое-что из консервов.
Я с нетерпением ждал, когда же будет брошен якорь. Ну вот! Загрохотала якорь-цепь, судно дало задний ход, и спокойно встало на рейде.
Через полчаса подошел катер, на котором приехал агент Трансфлота, чтобы оформить все приходные документы. Вместе с ним можно будет покинуть борт судна.
Я поднялся на мостик, чтобы отпроситься у стармеха ехать домой.
Капитан со стармехом как-то искоса посмотрели на меня, а когда я подошел к стармеху и спросил у него:
— Можно я покину борт судна?
Дед, как-то тяжело вздохнул и тихо сказал:
— Да, да, конечно, конечно, Алексей, можно. Давай, собирайся и поезжай.
Они вместе с капитаном перекинулись какими-то опять непонятными для меня взглядами, и … меня, как ветром сдуло с мостика. Через пару минут я уже стоял у трапа, ожидая агента. Матросы подбадривали меня:
— Давай, Лёша, давай, посмотри на своего сына, расскажешь нам завтра, какой он у тебя богатырь.
Я спустился по трапу на борт катера, и тот потихоньку двинулся в сторону города.
Через полчаса он уткнулся носом в причал около Трансфлота.
Спрыгнув на берег с палубы катера, я поднялся на площадь Жертв революции и увидел женщину, продающую цветы. В ведре у неё стояли огромные, красивейшие красные пионы.
Я никогда раньше не видел таких красивых цветов. А пахли они так, что от их запаха кружилась голова.
Перейдя на шаг, я не спеша подошел к женщине и, как бы, между прочим, спросил:
— А сколько стоят ваши пионы?
Женщина посмотрела на меня и с заминкой ответила:
— Да я не знаю сколько. Я сама только что с электрички, цен местных не знаю. Ну, вот эти три цветка… нет, пять, — она перебирала цветы в ведре, — я отдам Вам за три рубля.
Женщина завернула мне цветы в газету, и я вышел на Ленинскую. Тут же остановил такси и попросил довезти меня до Постышева. Таксист сразу повернул на Океанский проспект и лихо поехал вверх к городскому парку.
Глядя на проносящийся за окном город, я попросил таксиста:
— Можно побыстрее, пожалуйста, я больше месяца не был дома.
Таксист вопросительно посмотрел на меня:
— Кто-то тебя ждёт там что ли?
— Да. У меня сын родился, и я его еще не видел, — непроизвольно вырвалось у меня.
— О! Теперь понятно. До дома доставим в момент! Тебе куда? Показывай, – и прибавил газу.
— Мне вот туда, на Гамарника, — показал я на дорогу, идущую направо за мост.
— Отлично, — таксист был очень вежлив. Видимо, он понимал моё состояние.
Он лихо подрулил почти к самому дому. К подъезду он подъехать не смог, потому что перед ним была вырыта глубокая канава.
— Лето, — как бы оправдывался таксист. — Трубы меняют.
Я поблагодарил его и сунул трёшку. На счетчике было два рубля с копейками, но сдачу я брать не стал. Сразу выскочил из машины и вбежал в подъезд.
Взвился на пятый этаж и позвонил в дверь. Дверь почему-то долго не открывалась. Я еще раз позвонил. Наконец-то за дверью зашаркали чьи-то шаги, и она приоткрылась. Сначала чуть-чуть, потом больше. На пороге стояла теща.
Она смерила меня с головы до ног холодным взглядом и зло прошипела:
— Явился, убивец, — и попыталась закрыть дверь.
Что такое? Я ничего не мог понять. Только успел вставить ботинок в щель двери.
Тёща, увидев мой ботинок, попыталась вытолкать его со словами:
— Иди, иди отсюда, чтоб я тебя тут больше никогда не видела, — её голос начал срываться на крик.
Она была одета в какое-то мятое чёрное платье, и вся была поникшая и понурая.
Я стоял перед полуоткрытой дверью и не мог понять, что же такое случилось, за что она меня гонит.
— Дайте мне пройти, — напирал я на дверь. — Я хочу посмотреть на своего сына и жену, — потребовал я раздражённым тоном.
— Какой тебе сын? Ты убил ее! — уже кричала тёща мне в лицо.
— Кого «её»? – прокричал я, ничего не понимая, в ответ.
— Дочь ты мою убил. Вот кого! – зло выкрикнула она мне в лицо.
— Как убил? Когда? – я в недоумении уставился на брызжущую слюной тёщу.
Я ничего не мог понять, я же так ждал, что обниму свою Юльку, что поцелую её, что она мне протянет на своих нежных ручках этот маленький свёрточек, который можно будет осторожно взять, рассмотреть и прижать к груди. А потом расцеловать их обоих и сидеть, и смотреть, как она будет кормить его, моего первенца, а я буду ей во всём этом помогать. Готовить смеси, менять пелёнки, а потом допоздна стирать и гладить их.
Столько раз я прокручивал все эти картины в своих мечтах. В них я уже был дома около коляски, около детской кроватки и напевал колыбельные песни своему сыночку.
Мной уже чётко было запланировано, что когда судно вернётся в Петропавловск, то я обязательно спишусь него и возьму отпуск.
Отпуск в этом году уже был заработан, и я думал, что мне в нем не откажут.
Но сейчас мне было непонятно, и я не мог реально осознать, что же именно произошло.
Я ещё раз, но уже спокойнее, обратился к тёще:
— Что такое!? В чём Вы меня обвиняете!? Вы хоть толком расскажите, пожалуйста, что же произошло?
А та, не унимаясь, только вопила:
— Чтоб глаза мои тебя больше не видели! Марш отсюда! Вон! Вон! Я не хочу тебя больше видеть! – истерично, срывая голос на визг, кричала она.
Я тоже стал злиться на эти беспочвенные обвинения и враждебный приём:
— Ну, тогда покажите мне моего сына! Дайте мне хоть подержать его! – потребовал я у тёщи.
— Нечего тебе его держать, — не унималась та. — Иди на кладбище, там держи всё, что захочешь.
Тут на крики из соседней квартиры вышла соседка.
Увидев столь неприглядную картину, он потянула меня за рукав:
— Лёша, зайди ко мне, — попросила она меня спокойным голосом. — Я тебе всё расскажу. С тёщей твоей сейчас бесполезно о чём-либо говорить, — это она уже сказала мне на ухо.
Я перестал ломиться в дверь и вынул из щели ботинок. Дверь моментально захлопнулась. В полном недоумении я остался на площадке. Соседка затянула меня за рукав в свою квартиру и провела на кухню.
— Садись и успокойся, — показала она мне на табурет у стола. — Я тебе сейчас всё объясню, пыталась она меня успокоить. — Ты что? Ничего не знаешь? – ещё раз задала она мне вопрос.
— А что я должен знать? Кого это я убил? – я так и не мог ничего понять, хотя какая-то гнусная мысль начала пробираться в мой мозг.
— Постарайся успокоиться, — ещё нежнее продолжала увещевать меня соседка. — Не переживай. Прими всё так, как оно есть, — она сделала паузу, собралась с духом и выпалила. — Юлька умерла во время родов, — и замолчав, пристально смотрела на меня, ожидала мою реакцию на свои слова.
Некоторое время я молчал, стараясь переварить услышанное, а потом поднял на соседку глаза:
— Как? Ничего не понял. Повтори, — недоумённо прошептал я.
— Да, вот так вот всё и получилось. Ребенок оказался для нее слишком крупным.
Перед последним отходом в рейс мы с Юлькой говорили про крупный плод, и я не представлял, как же она сможет разродиться. Она же только успокаивала меня:
— Ничего страшного, — увещевала она, ведь она сама была студенткой мединститута. — Все же рожают, и я рожу. Все будет нормально, ты не переживай, все будет хорошо. Иди спокойно в рейс.
От таких слов соседки я долго молча сидел, вспоминая наш последний разговор с Юлькой.
Соседка немного подождала, пока я переварю это известие и спокойно продолжила:
— Ты сегодня не ходи туда больше, — она кивнула в сторону квартиры. — Она тебя не пустит. Она так выла и орала после похорон. И во всём обвиняла тебя в смерти Юльки. Так что я не знаю, что тебе посоветовать. На-ка, – она достала из холодильника початую бутылку водки и налила мне полстакана. – Лучше выпей. Расслабься.
Я машинально проглотил содержимое стакана, не почувствовав ни запаха, ни вкуса водки, и остался так же молча сидеть, скрестив руки на столе.
Я ничего не мог понять, что же произошло, как все это случилось? Из-за чего?
Соседка, как будто услышав меня, так же скорбно продолжала:
— У нее был болевой шок, и никто не смог её спасти из-за этого.
— Как? Только из-за этой боли?
Соседка горько усмехнулась:
— Что ты знаешь о боли!?
Вот тут-то я и в самом деле начал себя винить – что же я натворил!
Да, у меня есть сын. Но Юльки то нет. Как же так? Что? И ничего уже нельзя изменить? Всё так и останется? И теперь с этой ношей горя я буду ходить всю жизнь?
Соседка вновь, как будто услышала меня:
— Да, сынок у тебя хороший. Бабушка, теща твоя, выкармливает его из бутылочки. Он спокойный, спит хорошо. Видела я его раз. Малютка ещё совсем, но он вырастет, не переживай, — потом ещё помолчала и посоветовала. — Ты попозже приди, когда тёща тут успокоится, а пока иди к себе на судно. Побудь один. Обдумай все.
И тут до меня дошло – так, это что значит?
Стармех с капитаном знали всё и ничего мне не сказали об этом?! И помполит тоже, когда сидел и наливал мне стопку. Он тоже был в курсе? Ну почему же радист мне принес тогда такую расписанную и радостную телеграмму. Значит, все они были заодно?!
Вот почему они бросали на меня такие взгляды – то сожалеющие, то скорбные. Они держали эту тайну, для того чтобы я ничего не смог сотворить с собой в рейсе. Значит, это они решили за меня, что мне нужно делать, а что — нет!
Я не мог всё это полностью осознать. Для меня всё это было так неожиданно, и так страшно.
Я медленно поднялся, и поблагодарил соседку:
— Спасибо, что Вы мне всё это рассказали, а то я и в самом деле ничего не знал, — и, нагнувшись к сумке, вытащил оттуда палку копчёной колбасы, передав ее соседке.
Та начала отказываться, но я всё равно всучил ей колбасу, со словами:
— Вот сумка, там я собрал кое-что для Юльки. Но, если уж так получилось, то отдайте всё это теще. Я с собой ничего не заберу. Да. И букет заберите, — кивнул я на рассыпанные по столу пионы.
Соседка внимательно посмотрела на меня:
— Да-да, иди, иди, — ласково погладив по плечу.
Я вытащил из сумки кошелек, положил его в карман и медленно стал спускаться вниз по лестнице.
На улице хлестал дождь. Я вышел на улицу и не знал, что же мне делать дальше. Я стоял под струями дождя, которые били мне в лицо, по голове, по плечам – по всему телу. Моментально промокнув, я не замечал ни этого дождя и ничего вокруг.
У меня по лицу катилось непонятно что – то ли это были слезы, то ли это были струи дождя.
Мне хотелось только одного – чтобы какая-нибудь молния выскочила из этих чёрных туч, и ударила бы меня прямо в голову. Чтобы я кончился, чтобы меня не было, чтобы меня никто и никогда не обзывал, и не называл убийцей. Я же хотел всем только хорошего. Я хотел сына, я хотел своего ребенка. Юлька хотела того же самого. Разве я виноват, что все так получилось? Нет, ни в чем я не виноват.
От бессилия я задрал руки над головой и, крепко сжав кулаки, завыл. Хотелось просто исчезнуть, куда-нибудь убежать….
Я сделал первый шаг для разбега, но нога скользнула по мокрой земле и, потеряв равновесие, я полетел в грязную канаву, на дне которой была огромная лужа. Ожидая удара о землю, я попытался вытянуть перед собой руки….
***
Я на самом деле непроизвольно вытянул перед собой руки. Мне чётко представлялось, что я действительно лечу в эту глубокую и грязную канаву … и проснулся.
Вытянутые вперёд руки упирались в скомканное одеяло, в которое я почти полностью завернулся во сне.
— Ну, слава Богу, что это только сон — непроизвольно подумалось.
Ведь я такой счастливый человек. Моему младшему сыну уже двадцать с лишним лет. Жена с нетерпением ждет меня домой. У меня есть всё – дом, жена, два сына и дочь. А снится всякая ересь.
И тут меня опять пронзила та же мысль:
— Хорошо, что это всего лишь только сон! Хорошо, что ничего этого на самом деле не происходило!
До конца контракта у механика Макарова оставалось целых полтора месяца.
Персидский залив август 2007 г.
Владивосток апрель 2017 г.