Макаров А. «Синар Риау». Жизнь судового механика

Глава первая

Прилёт, приёмка дел

В салоне самолета раздался голос стюардессы, предупреждающий пассажиров, чтобы они пристегнули привязные ремни. Самолёт начал снижение при подлёте к аэропорту Дубай.

В иллюминатор уже было видно зарево этого огромного, яркого города. Создавалось впечатление, что самолёт летит на восток, а не на запад и, как будто там, именно на востоке, всходит новое солнце и, возможно, начинается новый день.

Самолет должен был пролететь над портом, над контейнерными терминалами, где сейчас стоял мой «Синар Риау».

Много раз такие же самолёты пролетали у меня над головой, когда «Синар» стоял на рейде Дубая. Мы, задрав голову, провожали их завистливыми взглядами, мечтая о том, что когда-нибудь окажемся на борту одного из этих самолётов и, покинув это, уже порядком надоевшее судно, вернёмся домой. Вернёмся туда, где нас ждут наши любимые и родные.

А сейчас я опять возвращался на свой «Синар» и смотрел, как самолет проходит над портом, где у причалов стояло несколько контейнеровозов. Над портом, который никогда не спит и в котором, сейчас стоит мой контейнеровоз.

Фирма всегда рассчитывала мой приезд так, чтобы я не жил в отеле, а напрямую из аэропорта ехал прямо на судно. Экономия! Даже и в таком незначительном случае, как приезд старшего механика на борт судна.

Самолет пролетел порт и начал снижение. Пролетел над сияющим городом, сделал круг над аэропортом, выровнялся, и под колёсами завибрировала долгожданная взлётная полоса. Пассажиры захлопали в ладоши, знаменуя удачное, счастливое приземление и окончание полета.

Достав портфель с багажной полки, я вместе со всеми пассажирами стал выходить из самолета.

В трубе, соединяющей самолёт с аэропортом, сразу почувствовалось, что мы находимся именно в Эмиратах. В Москве, откуда я сегодня улетел, на улице было плюс восемь градусов тепла, хоть и светило солнышко. Зато здесь, даже несмотря на то, что сегодня было двадцать пятое сентября, температура зашкаливала далеко за тридцать. Из трубы пахнуло жаром и духом горячего города. Но это было только первое мгновение.

Войдя в здание аэропорта, где кондиционерами поддерживалась нормальная температура, я сориентировался куда идти. По указателям нашел путь, ведущий к выходу, и пошел на таможенный контроль. Зарядил телефон дубаевской симкой и набрал номер Фарида.

Фарид, как всегда, был весел и в хорошем настроении:

— Хэллоу, чиф! Не жди меня у входа. Я ещё должен встретить филиппинского кадета, который поедет на судно вместе с тобой. Выходи, бери багаж, сиди и жди меня в зале отлёта. Я там тебя сам найду, – протараторил он в телефон.

Ну, и что делать? Хорошо. Пройдя в зал получения багажа, я нашёл свою сумку, прошел на таможенный конторль. Там мне поставили печать в паспорте и, выйдя в зал ожидания, где толпились встречающие, перешел в здание отлёта, как и сказал мне Фарид.

Время было уже далеко за полночь. Особенно если учесть, что во Владивостоке сейчас восьмой час утра, то меня, естественно, клонило в сон. Я сел и через 5 минут почувствовал, что куда-то уплываю. Скорее всего, так и случилось, что заснул, а проснулся только от того, что Фарид толкал меня в плечо. Рядом с ним стоял маленький, щуплый филиппинец.

Фариду я был очень рад – жизнерадостный, вечно улыбающийся пакистанец. Его круглое лицо было обрамлено чёрной бородой, но он не носил никаких атрибутов, которые бы подчеркивали, что он мусульманин, – ни шапку, ни брюки, – а одет был по-европейски, и только густая чёрная борода подчеркивала то, что он мусульманин.

Фарид, как всегда, излучал улыбки и над всеми своими шутками смеялся громче всех. Мы поздоровались за руку, и он мне, по-прежнему также лучезарно улыбаясь, говорит:

— Знакомься. Это твой кадет.

Я посмотрел на пацаненка, который стоял рядом с ним. Мама дорогая! Это был худенький, тщедушный мальчишка, на вид лет четырнадцати, ростом с метр и, примерно, пятьдесят пять сантиметров сверху. Не скрывая своего разочарования, я спросил Фарида:

— И он будет работать в машинном отделении?

— Да. Он будет учиться. У него есть все документы, позволяющие ему работать на судне. Он хорошо окончил мореходное училище в Маниле.

Кадет улыбался во весь рот, изображая радость от встречи на своём маленьком, миловидном жёлтом личике. Протянув мне руку, он важно сказал:

— Доброе утро, чиф. Я – Джон.

Доброе утро, так доброе утро. Я поздоровался с ним. Ручонка была маленькая и тоненькая. Она утонула в моей ладони, и я боялся её крепко сжать, опасаясь, что я её сейчас же раздавлю или оторву.

Мне представилось, как мы будем отдавать гайки на крышке главного двигателя. Кувалда весила двадцать пять килограммов, ключ – килограммов пятнадцать. А в этом кадете всего, от силы, было килограммов сорок. Я даже представить себе не мог, как он будет махать кувалдой, чтобы ударить ею по ключу для откручивания гаек. Тут же представилось, как он полетит вслед за этой же кувалдой после первого замаха. Вот это была проблема. Ну, ладно. Если хозяин разрешил, значит, будем учить этого кадета работать.

Вообще-то Питер Борчес (по-русски Петя Борщёв, как мы его в шутку называли) тщательно набирал команду для своих судов. Перед тем, как послать очередную замену, он тестировал каждого филиппинца у себя на острове.

***

Недавно Питер купил небольшой островок на Филиппинах. Там у него было ранчо. Раз в неделю он летал на этот остров на собственном самолёте и контролировал тех, кого он отобрал для работы на судах. Там он их проверял и дополнительно обучал. От него всегда приходили исполнительные и старательные моряки. Конечно, их приходилось доучивать. И это предстояло делать нам, моей машинной команде, в которой были только я, как старший механик, второй механик, третий механик и электромеханик. Из рядовых – фиттер (это по-русски – токарь-сварщик в одном лице) и два моториста филиппка. Значит, сейчас одного моториста уберут, а вместо него будет этот кадет.

Долго же я добивался, чтобы у нас был электромеханик, потому что в предыдущем рейсе было очень много поломок на грузовых кранах на выгрузках в Индии. Хозяин потерпел большие убытки из-за простоя и ремонта этих полностью электрических кранов и, чтобы избежать в дальнейшем таких расходов по вызову крановых специалистов из Франции или Дели, он расщедрился на электромеханика. Но одной рукой он дал, а другой рукой загрёб. Вместо моториста он прислал кадета. У того зарплата в три раза меньше, чем у моториста. Этим и компенсировалась зарплата электромеханика.

Ситуацию на судне объяснил мне Вова (Он был из Кривого Рога). Сейчас он исполнял обязанности второго механика. Мы с ним постоянно переписывались по e-mail во время моего отпуска.

Третьим механиком был Славик (Из Мариуполя). Славик – это было нечто! Когда он впервые появился в ЦПУ, то у меня пропал дар речи. Высокий худющий парень с длинными волосами, и косичкой, перехваченной резинкой. В джинсах в облипочку и из ворота, широко распахнутой рубахи, виднелась огромная серебряная цепь толщиной в палец. На ногах у него были остроносые ковбойские сапоги на высоком каблуке из кожи какого-то экзотического животного. Увидев это чудо, я невольно сел и долго разглядывал этот феномен. А парень, ничуть не стесняясь, отрекомендовался:

— Славик, ваш новый третий механик.

Если судить по его виду, то можно было предположить, что его главной задачей на контракте будет не ремонт и обслуживание механизмов, а исполнение роли главного поп-певца ансамбля металлика, который он собирается создать на судне. Это было год назад.

Дядя Саша – электромеханик и пасечник (дядя Витя) – фиттер стояли, тоже открыв рты, наблюдая за этим чудом. Видя фурор, который он произвёл, Славик извиняясь проговорил:

— Чемодан ещё не прилетел, где-то потерялся, но агент обещает привезти его до отхода. Поэтому переодеться не во что.

Увидев его, дядя Саша с пасечником тут же подскочили ко мне:

— Владимирович, не переживай, да справится он со всеми делами. Он же наш, мариупольский. Мы его хорошо знаем, — при этом пасечник, достав свою знаменитую баклажку, немного плесканул в мой чай её содержимое. Я отпил глоток, встал и протянул руку Славику:

— Ну, посмотрим на твой вид, когда ты получишь чемодан, — дядя Саша с пасечником тоже были рады, что ситуация разрешилась и баклажка опять пошла по кругу.

У этой баклажки тоже была своя история.

***

В том рейсе капитан-австрияк решил объявить на судне пьянству бой. Судно тогда ходило только по Персидскому заливу. В каждом порту захода обязательно был магазин duty free. И мы этим пользовались с успехом. Но капитан запретил приносить спиртное на борт. Один раз он даже отобрал у третьего механика и второго помощника водку, и заставил их отнести её обратно в магазин и сдать там. Сам же он стоял у трапа и проверял каждого, кто приходил с берега.

Мы были очень расстроены этим вопиющим решением. Пасечник сидел на корточках, понурив голову, в ЦПУ, опершись спиной на ГРЩ. У него от горя даже пропал дар речи. Почему пасечник? Да потому что в свободное от работы время, он говорил только о своей пасеке, мёде, пчёлах и обо всём остальном, что было связано с его пасекой. О работе он тогда абсолютно забывал и пел свою песню про пасеку, что тот глухарь на току. Иногда стоило большого труда, чтобы вывести его из транса песен о пасеке.

Я с интересом смотрел на расстроенного и огорчённого фиттера. Тяжко вздохнул, он поделился воспоминаниями с, пристроившимся рядом с ним дядей Сашей:

— У нас на заводе один раз ой как вохра злобствовала по части алкоголя. Но мы надевали под телогрейки ремни и вешали на них, на груди плоские фляжки с водкой, которую покупали в магазине за проходной. Никого не поймали. А вохра даже и не догадывалась, что у нас под телогрейками были фляжки.

— Да…, — задумчиво протянул дядя Саша. — Но где же ты возьмёшь сейчас такие плоские фляжки? – печально и задумчиво проговорил он.

Я держал в руках банку вишнёвого компота и ложкой выковыривал оттуда ягодки.

— Да вот же вам фляжка. Возьмите, сожмите её, приварите новые донышки. На верхнем донышке сделайте крышку с резьбой. Сбоку сделайте крючок и вешайте себе под комбез, как хотите. Ни одна собака не унюхает, не то, что мастер.

От простоты решения проблемы, дядя Саша с пасечником подпрыгнули и моментально исчезли из ЦПУ. К концу рабочего дня в ЦПУ с гордым видом заходит пасечник и протягивает мне готовую фляжку.

— На, Владимирович, зацени, — гордость за совершённую работу так и фонтанировала из него. — Так что бутылочка «Столичной» нам уже обеспечена.

Взяв в руки это произведение искусства, я повертел его в руках, и огорчил пасечника:

— Классная работа, только вот семьсот граммов твоей «Столичной» сюда не войдёт.

— Как не войдёт? – возмутился пасечник. — Ещё как войдёт! Смотри, вот на ней же написано – восемьсот грамм. Даже запас ещё останется.

— Не войдёт, — повторил я ему. — Ты же площадь дна уменьшил? Уменьшил. Значит, и объём уменьшил.

Я повертел фляжку в руках и отдал её в руки пасечнику. Но тот не понимал, о чём я ему толкую.

— Да не войдёт туда твоя бутылка, — ещё раз повторил я ему, посмотрев в его, ничего не понимающие, глаза.

Затем, видя, что он меня вообще не понимает, я взял мерный стакан, налил туда семьсот пятьдесят миллилитров воды и начал переливать её во фляжку. Перелилось миллилитров четыреста, а остальное так и осталось в стакане. Пасечник вновь, ничего не понимая, стоял с разинутым ртом. Но тут в ЦПУ влетает дядя Саша, хватает фляжку в руки, вертит её в руках и с недоумением смотрит на понурого фиттера:

— Что произошло? Чего ты такой недовольный? – посмотрел он на своего друга с тревогой.

— Не влезет в неё бутылочка, — чуть не плача пожаловался несчастный дядя Витя.

— Конечно, не влезет, — безапелляционно подтвердил дядя Саша. —  Ты же площадь основания уменьшил? Уменьшил. Значит, и объём уменьшил, — но над пасечником не надо было смеяться, поэтому он, не выдержав стресса от полученной информации, заорал:

— Ты мне тут не умничай со своими формулами, ты мне лучше скажи, куда эти триста грамм делись?

Глядя на эту сцену, я захлёбывался от смеха, а расстроенный пасечник махал руками и изрыгал маты. Вежливый и интеллигентный дядя Саша пытался на бумаге рисовать эскиз новой фляжки и формулами пытался доказать пасечнику, куда делись триста грамм.

В конце концов, я не выдержал напряжения этого концерта, и выпроводил двух ожесточённо жестикулирующих друзей в токарку. А на следующий день пасечник сделал уже две фляжки и продемонстрировал мне их вместительность с помощью того же мерного стакана. Вмещалось в них по семьсот пятьдесят миллилитров. Так что мечта о проносе на борт бутылочки «Столичной» становилась осуществимой.

***

Да, баклажка тогда сгладила остроту ситуации со Славиком. Но за этот год Славик оказался полной противоположностью вида, с которым он появился на судне.

Волосы он, конечно, не остриг. Цепи, конечно, не перестал носить. Но работал он изумительно. Он был прирождённым механиком, грамотным и думающим специалистом. Поэтому через пару лет я его выдвинул во вторые механики, а потом он уже и сам добился того, чтобы стать старшим механиком. У Славика было две мечты – построить дом в Севастополе и посадить для его охраны во дворе двух гепардов. Сейчас я точно знаю, что первую свою мечту он выполнил, а вот про вторую – сомневаюсь. Да и что это за мужчина без мечты? Она обязательно должна быть у каждого из нас. Если её не будет, так о чём же мечтать тогда? К чему стремиться?

Вова очень подходил к должности второго механика. До любой, даже самой незначительной мелочи, он должен был всегда докопаться сам. Его не надо было ни от чего отвлекать. Он был полностью самостоятельный механик, которому лишняя опека была не нужна. В трудных ситуациях, конечно, нужен был совет и помощь, но свою работу он всегда делал сам, и не позволял никому влезать в его дела. Меня стиль его работы устраивал. Мы с ним жили очень дружно. Я потом рекомендовал его в старшие механики, и мы с ним в дальнейшем так и работали на «Синаре» четыре месяца через четыре, пока Нейтзель (хозяин судна) не продал «Синар» индонезийцам.

Вова мечтал купить себе крутой джип и переехать в Одессу. И это у него вскоре получилось.

***

А на судне меня ждал Иванов, который подменял меня на время моего отпуска. Я возвращался на судно в ужасе, потому что Вова сказал мне по телефону, что Иванов сидит целыми днями в каюте, играет в карты и ждет, когда я приеду его менять. Подошли моточистки двух цилиндров на главном двигателе, а он не собирается их делать. Моточистку динамке тоже делать не хочет. Все откладывает на меня. Ждёт, что я приеду, как штатный старший механик, и начну все это делать сам. Я это знал и был готов работать, но мне было очень неприятно вновь увидеть этого Иванова. Но что же делать? Я решил возвращаться, поэтому это будет мой третий рейс на «Синаре».

Перед новым назначением я подумал и решил:

— Ладно. Поеду, поработаю. Зачем искать журавля в небе?

На «Синаре» мне было нормально. Зарплата неплохая. Хозяин, немец, мистер Нейтзель, тоже нормальный мужик. Хоть ему и было около семидесяти, но это был живой, бодрый, понимающий механик. В своё время он долгое время работал старшим механиком на немецких судах. Сколотил небольшой капитальчик и исполнил свою мечту. Купил собственный пароход, который теперь числился за компанией «Лубека».

Высокий седой немец, очень жизнедеятельный и доброжелательный. Я никогда его не спрашивал, что он делал во время войны, и как он перенес её, потому что это, наверное, было бы неудобно. Во всяком случае, этот вопрос, между нами, никогда не поднимался. Мы его всячески избегали и очень благожелательно, относились друг к другу. Он был доволен моей работой, потому что всё, что ни делалось, всё делалось с его разрешения и согласия. Я ему предлагал решить возникающую проблему. Допустим, надо было делать моточистку. Он подтверждал:

— Да, хорошо. Все ясно. Делайте.

Мы делали работу, я ему докладывал результат, посылал фотографии и отчеты. Он был доволен, и поэтому он согласился взять меня на этот контракт снова. Тем более, я договорился, что буду работать четыре месяца через четыре, начиная с этого контракта и компания была с этим согласна.

***

Но тут, когда я подержал в руках ручку этого филиппинчика, Фарид увидев мои расстроенные глаза, ободрил меня:

— Ничего, чиф, не смотри, что он маленький, зато он юркий, он во все дыры сможет залезть. Ты не волнуйся, он сам желает работать как можно больше, — на что я пожал плечами, ухмыльнулся:

— Ну, ладно. Будет работать, так будет работать. Поехали. Нас, наверное, уже ждут.

Я посмотрел на часы – да, поспал я, ожидая Фарида, часа два, наверное. Был уже четвёртый час ночи. Если бы я спал так на одном из наших вокзалов, то точно, остался бы и без сумки, и денег.

С Фаридом мы вышли из аэровокзала, и, спустившись на лифте, покатили чемоданы на стоянку, где он оставил машину. На стоянке стоял его служебный «Мираж», в который мы сложили вещи.

Тишина улиц ночного Дубая поражала. Если днем здесь все кипело, особенно в вечернее время или в ранее утреннее, то сейчас, ночью, ехать можно было свободно и легко, поэтому Фарид нёсся по пустынным улицам города.

Но тут, когда на светофоре загорелся красный свет Фарид, как и положено, остановился. Увидев это, я рассмеялся и рассказал Фариду анекдот о джигите.

— Кто такой джигит? — не понял меня Фарид.

— Храбрый молодой человек, типа ковбоя, — попытался объяснить я ему.

— Ну-ка, расскажи, — попросил Фарид.

Я ему рассказываю, что вот едет на машине джигит по улицам, видит на светофоре зеленый свет и останавливается. Пассажир его спрашивает: «Почему Вы остановились? Там же зелёный свет. Значит — можно ехать» – «Подожди, может быть, какой-нибудь джигит сейчас проедет, поэтому надо его пропустить». Но когда загорается красный свет, водитель начинает ехать. Пассажир его опять спрашивает: «А почему Вы сейчас поехали? На светофоре же красный свет?». «Так я же джигит», — с гордостью ответил водитель непонятливому пассажиру.

– Ну, тогда я тоже считаю себя джигитом, — рассмеялся Фарид над анекдотом.

Заехали в таможню, где нас быстро оформили, и заспанные арабы в белых балахонах поставили печати в наши паспорта. Если эту процедуру можно было назвать быстрой, то тут надо начинать смеяться, чтобы не задохнуться от злости.

Фарид после долгих поисков, еле-еле разыскал таможенника. Из одной из многочисленных комнат таможенного зала он вышел вместе со здоровенным, пузатым арабом в белых просторных одеждах. На голове у него был криво уложен бублик, удерживающий головной платок. Лицо блюстителя приграничных правил было заспанное и абсолютно безразличное ко всему окружающему и полностью отрешённое от мира сего. Со сна он с трудом понимал, что ему надо делать или предстоит сделать, если он вообще хотел что-либо делать. И только из-за настойчивости и суеты Фарида, таможенник вытащил печать из складок своей непомерно просторной, белой одежды, и пропечатал бумаги, подсунутые ему Фаридом. После такой процедуры, Фарид облегчённо вздохнул. Вытерев пот и проводив меня с кадетом к выходу из таможенного зала, он заехал в ворота порта. Дождавшись, пока мы вновь положим в багажник свои чемоданы, он быстро поехал к причалу, возле которого стоял «Синар».

Погрузка шла полным ходом.

— Вечером погрузка закончится, и вы уйдёте на Кандлу, — проинформировал меня Фарид.

С палубы нас увидел знакомый мне матрос. Он стоял вахту у трапа.

Альберто обрадованно замахал руками и, спустившись вниз по трапу на причал, радостно пожал мне руку.

— Чиф, я так рад, что ты вернулся. Без тебя тут вообще жизни нет, — улыбался он.

— Я тоже рад видеть тебя снова, Альберто. Как вы тут? – обняв его я, почувствовав жар его тела и стойкий запах пота, а он, подхватив мою сумку, легко вскинул её на плечо и пошёл вверх по круто идущему вверх трапу.

Альберто, от дубайского солнца вообще стал черным, а был, когда я уезжал домой, слегка смугловатым. У него были правильные испанские черты лица. Его любимый герой, которому он поклонялся, был Че Гевара. Он все время носил футболки с его изображением на груди. Вот и сейчас он был в одной из этих футболок. Как-то в порыве откровенности, он рассказал мне, что и жену его зовут Че.

Вслед за Альберто я поднялся в карго-офис, где сидел полусонный старпом. Он поднялся и поприветствовал меня.

— Ждём, ждём, — еле ворочая спросонья языком, попытался он изобразить радость.

Фарид остался со старпомом обсуждать план дальнейшей погрузки контейнеров, который он привёз с собой, а я, не став им мешать, пошёл в каюту. Альберто легко шел впереди с сумкой на плечах.

До каюты, по крутым ступеням трапа, надо было взбираться аж на пятый этаж. Конечно, на пятую палубу. Но я почему-то привык называть палубы этажами. Наверное, по-английски у меня одинаково уложились в голове desk and flor.

Альберто к каюте подошёл первым и ожидал меня у закрытых дверей. Сделав несколько глубоких вдохов, чтобы унять отдышку я, для приличия стукнул пару раз в дверь каюты стармеха. Конечно, никто мне не ответил на мой стук и тогда я приказал Альберто:

— Заноси, — и мы с матросом ввалились в каюту. 

Услышав нас, из спальни вышел заспанный Иванов:

— Ну, ты что-то рано приехал, – он недовольно поглядел на меня.

Мне на этого Иванова было вообще-то наплевать. Как сказал Нейтзель перед его назначением:

— Я тебе нашёл достойную замену. Это один из лучших украинских старших механиков.

Какой он лучший, Вова мне уже рассказал. И поэтому, я особо перед этим Ивановым не рассусоливал.

— Что? Рано приехал? Ну, этого ничего. Главное, что не поздно, — мимоходом ответил я, стараясь не смотреть в сторону сонного Иванова. — Ты тогда укладывайся, готовь акты, а я пойду в машину. Осмотрюсь, тогда и поговорим предметно.

— Иди, иди, — недовольно бурчал Иванов. — Ты там все знаешь, вот сам и смотри на своё хозяйство. А я буду собираться.

— Ты хоть акты то приготовил? – всё не отставал я от него.

— Да вот они, эти акты твои долбаные, — показал он пальцем на несколько листов на столе. — Все, которые Нейдзель приказал приготовить, – всё так же недовольно бурчал он, как будто, я его чем-то обидел, задавая вопросы.

Иванов изображал из себя сильно уставшего человека. Он был выше меня ростом сантиметров на пять и старше года на два. Всё он делал не спеша. Движения его были медленными, и от каждого из них так и сквозило важностью и чванством. Такой, весь из себя важный господин, сибарит, которого кто-то, видите ли, соизволил потревожить среди ночи. Чтобы не смотреть на это неприкрытое недовольство, я быстро спустился вниз.

Помощник повара, тоже знакомый мне филиппинец, тут же сделал лично для меня яичницу. Такую, которую, если я делал дома по воскресеньям, то от неё все всегда оставались довольными. Туда режется лук, болгарский перец, то есть паприка, помидоры, и все это жарится, парится, потом заливается яйцом и сверху засыпается сыром.

И вот такую яичницу он мне тут же сварганил, пока я готовил себе чай.

Услышав о моём приезде, в кают-компанию спустился Вова.

Мы сидели и разговаривали с Вовой, с чувством, как будто я никуда и не уезжал и не было этого расставания на долгие полгода.

Как он мне перед этим говорил по телефону, что всё нас ждало впереди.

То есть работы было навалом. Судно должно, сегодня в ночь выйти на Кандлу.

«Синар Риау» так же работал на линии Дубай – Кандла, иной раз, заворачивая в Джабель-Али. Поговаривали, что скоро Дубай вообще отменится, и он будет ходить только на линии Джабель-Али – Кандла, и возить будет те же контейнеры. Ходили слухи, что порт в Дубае вообще закроют, и это будет только туристический город с новыми кварталами и строениями, которые будут строиться на насыпных островах в море. Правда, сейчас в это с трудом верилось. Но, у арабов денег немеряно, поэтому, куда они их денут, и как обустроят свой мир, об этом было известно только Господу Богу.

Стоянка в Кандле будет, как и прежде, три — четыре дня. В Дубае – меньше суток, от двенадцати до двадцати двух часов. На этом же контейнерном терминале.

***

Контейнеровоз мне нравился. Он был в хорошем состоянии, несмотря на интенсивную работу. Ему было всего лишь четырнадцать лет. Он вмещал тысячи двести двадцатифутовых контейнеров. Двигатель, который я отладил в прошлом рейсе, работал как часы. Форсунки мы с Борей притёрли и отрегулировали вместе. Поэтому расход топлива был двадцать две тонны в сутки, вместо двадцати пяти которые он тратил по бумагам и, на которые был заявлен в чартер. Естественно, мы писали двадцать пять. И Нейтзелю я говорил об этом неоднократно. Но он отмахнулся от этой проблемы, потому что за топливо платит чартер, а не он. Заявлено по контракту двадцать пять тонн. Чартер согласен. Какие проблемы. Главное, что нет перерасхода. Он тогда и сказал мне:

— Делай что хочешь, только чтобы не было перерасхода.

Потом этот вопрос забылся, а расход так и остался двадцать пять тонн на бумагах, но, естественно, на полном ходу главный двигатель у нас потреблял только двадцать две тонны. Эти три тонны уходили на компенсацию бункеровок.

На всех бункеровщиках капитанами были греки. И их правилом было – это недодавать десятину. То есть, если ты должен получить триста тонн, то тебе выдавалось только двести семьдесят. И, что бы ты ни делал, как бы ты ни орал, или не стучал ногами или кулаками, тебе дадут только на десять процентов меньше. Хоть ты лопни! У греков это, наверное, в крови. Греки были только рады поскандалить, поорать друг на друга. Они тащились от этих сцен, когда обессиленный от споров стармех всё-таки подписывал документы при окончании бункеровки по предъявленным ими же документам.

На всех этих бункеровщиках были «левые», не зарегистрированные танки. Вот в них то и сливалась эта десятина. Сколько не промеряй, действительно заявленные танки, или другие танки у них на танкере, или свои на судна, но десятины у тебя всегда не будет. Создавай комиссии, вызывай агента, докладывай капитану – бесполезно, тебя всё равно обманут на десять процентов.

А так как я работал на этом судне уже не первый контракт, то меня все капитаны бункеровщиков знали, и обманывали только на пять процентов. А некоторые, с которыми, иной раз, и виски выпьешь, и поговоришь по душам, вообще проводили бункеровку с разницей минус пять – шесть тонн. Это было вообще ничто, по сравнению с той десятиной.

Поэтому с Вовой, когда я уходил в отпуск, вопрос с этой десятиной был обсуждён.

Перед моим приездом Вова говорил мне по телефону, что двигатель начал немного дымить во время запусков или при малой нагрузке – значит, расход опять стал больше и придется вновь регулировать форсунки, которые перед этим притёр Боря.

Боря был немногословным невысоким одесситом. Года на три постарше меня. Сейчас он был в отпуске. Ничего похожего на тех одесситов, которых нам показывают в кино, в нём не было. Он говорил на нормальном русском языке, без всяких одесских пришепётываний и ужимок, на которые так богаты рассказы Шелом Алейхема, хотя и родился он в Одессе и жил в центре Одессы. Боря был грамотным специалистом и отлично знал своё дело. Мы с ним выточили специальные приспособления (вернее Боря точил, а я рисовал их на бумаге и Бориными руками продвигал свою идею в жизнь) с помощью которых Боря и притирал форсунки. Он то и был главным «экономистом» топлива. Это его руками и было сделано всё уменьшение расхода топлива.

***

Но тут в кают-компанию ворвался Серёга. Он оказывается у нас и токарь, и сварщик, и форсунки трет, то есть настоящий фиттер. Вот кто заменил Борю! Хоть я и спросил Вову по телефону, кто же сейчас у нас фиттер, но Вова тогда увильнул от моего вопроса, а я что-то забыл о нём.

Так вот это оказывается кто! От неожиданности я и не знал, что сказать. Ведь это же тот самый Серёга Быков, который двадцать пять лет назад был моим вахтенным мотористом на «Художнике Ромасе» и после этого уже на «Тунгуске» мы вместе, почти год работали, где Серёга тогда был сварщиком.

Вот это да! Хоть Вова и рассказывал мне по телефону обо всех событиях на судне, но капельку утаил. Воистину моряк. То есть тот человек, который никогда не врёт, но иногда чуточку недоговаривает или немного приукрашивает.

Это был для меня самый настоящий сюрприз! Как потом оказалось, что они с Серёгой договорились ничего не говорить мне о том, что Серёга работает на судне.

Серёга сунул мне правую руку, но когда я, пожимал её, ощутил, что на ней не хватает большого пальца, на что Серёга махнул рукой:

— Потом расскажу, — и на меня вновь, как и прежде смотрели его прищуренные с хитрецой глаза, и так же над верхней губой нависали «мулявинские» рыжие усы.

Невольно перед глазами промелькнули месяцы, когда мы с Серёгой работали на «Художнике Ромасе».

***

Судно было совершенно новое. Только что из завода. Я был третьим механиком, а Серёга – моим вахтенным мотористом. Мы с ним, очень хорошо сработались. У нас была вахта с четырёх до восьми утра и с шестнадцати до двадцати вечера. Мы вместе и работали, и отдыхали. Всё у нас получалось дружно и спорно. Мы были молоды и полны сил и задора.

Судно, только что было получено на верфи в ГДР. Оно встало на линию США – Япония. В Японии портами захода были: Токио, Иокогама и Кобе, а в Америке – Лос-Анжелес, Сан-Франциско, Портленд, Сиэтл и Ванкувер в Канаде.

В каждом порту Японии и США на борт приходили представители фирмы, и на судне происходили банкеты. На этих банкетах присутствовали старшие офицеры судна и председатели партийной и комсомольской организаций. А я, будучи секретарём комсомольской организации судна, должен был присутствовать на каждом банкете.

Перед банкетами дядя Витя, наш помполит, вызывал меня к себе и с пристрастием объяснял всю важность и значимость проводимого мероприятия. Я внимательно выслушивал инструктаж, после которого дядя Витя строго грозил мне своим толстым пальцем бывшего механика паровых судов и, прищурив правый глаз, внушал мне:

— И, не дай бог тебе выпить лишнюю стопку, — на что я понимающе часто кивал головой и изображал в своих глазах полнейшее понимание политического момента.

Так мы и сидели на этих банкетах истуканами, не притрагиваясь ни к спиртному, ни к соблазнительным мини бутербродикам на шпажках — канапэ.

Зато после банкетов, которые обслуживали наши женщины из экипажа….

Серёга, мягко выражаясь, ну уж очень сдружился с буфетчицей Галей. Так вот, после банкетов Серёга приглашал меня в свою каюту, где у него на столе возвышалось блюдо с этими самыми канапэ и бутылочкой (возможно и не одной) виски. Тут же присутствовала эта самая Галя со своей подружкой Тереньтьевной. Обычно одной бутылки было мало на такой жизнерадостный коллектив, и на столе появлялась и вторая, а, иной раз, и третья бутылочка иностранного пойла, к которому наши советские, растущие организму не очень-то и были приучены. А, иной раз, при заступлении на вахту меня ждало в ЦПУ продолжении банкета.

В Японии представители фирмы приходили с гейшами, с которых я весь вечер не сводил глаз. Хотя мне и приходилось видеть таких женщин в журналах, но наяву, почти на расстоянии вытянутой руки – никогда. Для меня они были, как экзотические птички.

В Лонг Биче даже приехала какая-то вокальная группа с аппаратурой, которую мы и в глаза то не видели. Одной из песен, которую они исполняли – была песня «Отель Калифорния». Возможно, это и были первые выступления «Иглс». Но какой из меня в то время был ценитель искусств? Для меня это было абсолютно неважно. Главное, что они пели. От их музыки даже дребезжало в ушах.  Меня тогда, так и подмывало, соскочить с привинченного к палубе кресла, и пуститься в пляс. Настолько была сильна эта музыка, особенно если учесть, что студийная аппаратура звучала в небольшой кают-компании.

В Портленде какой-то молодой америкашка, нажравшийся нашей водки, пытался к нам приставать с вопросами «за жизнь». Но мы стойко выдержали провокации буржуазного мира, чем даже заслужили благодарность дяди Вити за верность социалистическим идеалам отечества.

А когда в Ванкувере подвыпивший представитель пристал ко мне, почему я ношу поясной ремень с пряжкой в виде индейской головы, который я по дешевке купил в Кобе под мостом, то получил ответ:

— Я всегда переживаю за страдания индейского народа, — чем вызвал аплодисменты окружающих, а дядя Витя даже выразил мне благодарность на очередном командирском совещании и пожелание о моём дальнейшем политическом совершенствовании.

На нашу с Серёгой работу результаты банкетов не влияли. Мы так же стояли вахты, так же чистили сепараторы, фильтры, обслуживали дизеля нашего заведования. Даже дядя Витя, который на лифте несколько раз спускался в ЦПУ, не усматривал нарушений трудовой дисциплины.    

Если стоянки позволяли, то мы вместе ходили в город, в так называемое увольнение. А так как группа должна была состоять из трёх человек, то третьим, третьей всегда была та же самая Галя.

Семейная жизнь у Серёги не удалась. С этой Галей ничего у него не получилось. Когда мы встретились с ним уже на «Тунгуске», то он был женат на какой-то рыжей Ларисе. Тогда у нас были рейсы на Китай и Японию с заходами во Владивосток и Магадан.

Вот в Магадане Серёга развернулся полностью. Это была его стихия по продаже «колониальных» товаров на просторах нашей Родины. Я, как второй механик, отпускал его на берег для нахождения подходящих клиентов, от которых, благодаря Сереге, у нас не было отбоя. Так что наши «подфлажные» денежки очень даже успешно преумножались в солнечном Магадане в неплохие «деревянные» рублики. И наши семьи становились «достойными» морскими семьями. Хотя избыток денег в семьях не принёс счастья ни его семье, ни моей. Но это было уже намного позже.

***

А сейчас на меня вновь смотрели те же самые зелёные глаза с хитринкой. И воспоминания о прошедших годах, как ураган пронеслись в моей голове.

Серёга сел за стол, налил чай в громадную кружку и изобразил на своём хитрющем лице полную покорность и послушание.  

Подошел филиппинец-моторист Джимми, он был тоже рад меня видеть, потому что в свое время Джимми, когда я работал на балкере «Frederike Selmer», был вайпером. То есть по-русски, он был мотористом второго класса. Я его выдвинул в мотористы первого класса. Джимми было уже далеко за тридцать. Это был опытный моторист, на которого всегда можно было положиться. Но он иногда придуривался, что, как будто, он ничего не умеет делать. Со мной этот фокус не проходил и Джимми, зная это, никогда не «включал» дурака, как это он делал с остальными механиками.

— Вот в помощь ему и будет этот кадет – «Геракл», которого он будет равнять и строить, — невольно подумалось мне.

Потом подошёл электромеханик Володя Рудас. Он был из Мариуполя. Но, как говорил Вова, что, как электромеханик, он очень грамотный.

Закончив завтрак, мы все вместе пошли в машину. Осмотрели механизмы и помещения. Внешне все было в порядке.

Но если, ночью в Дубае (в аэропорту) было тридцать шесть градусов, то в машине, когда работают дизеля, хотя сейчас там работал только один дизель-генератор, было далеко за сорок. В течение рейса, когда двигатель был на ходу, в районе крышек цилиндров было и за пятьдесят пять градусов. Хоть вентиляцию я и перестроил, но, все равно, машина полностью не продувалась, было очень жарко, тем более — летом в Дубае. Водяные холодильники должны были работать идеально, потому что, если они начинают загрязняться, особенно после стоянки в Кандле, то главный двигатель при полной нагрузке начинает перегреваться. Приходится сбрасывать нагрузку на дизель, а это – уменьшение скорости, что являлось прямым невыполнением пунктов чартера. Судну предъявляются штрафные санкции. А в итоге – виноват стармех, который не предусмотрел, не сделал, и т. д., и которого можно отправить домой за свой счёт и ещё оплатить билет сменщику.