Трофимов Н. Олень — быстрые ноги! Глава 1

«Товарищи офицеры, я вас прошу не называть пиндосов «пиндосами»

— они на это очень обижаются!»

Из выступления перед офицерским составом Командующего

российскими миротворцами в Косово генерала В.Евтуховича

Глава 1.

          Как известно, нет и не было у пиндосов (или как их сейчас вежливо называют – наших американских партнёров) более желанной мечты, как уничтожить нас. Прямо спят и видят, гады! Ещё дымилась в руинах в 1945-ом Германия, а они уже начали один за другим разрабатывать планы нанесения ядерных ударов по своему союзнику по антигитлеровской коалиции – СССР. И в 80-е годы прошлого столетия от своих параноидальных мыслей они не отказывались. Мы, конечно, им великий облом устраивали регулярно – только они какое-нибудь коварное коварство придумают, как мы им – ба-бах! – и ответили «по самое не могу»! Одним из таких «по самое не балуйся» было появление на Севере самой большой в мире подводной лодки – ракетного подводного крейсера стратегического назначения ТК-208 проекта 941 «Акула». Местом базирования для этого исполина водоизмещением 48000 тонн (больше, чем у авианосца «Адмирал Флота Совеского Союза Н.Г.Кузнецов») была избрана губа Нерпичья в Задней Лице. Ну, не обижайтесь, аборигены, — конечно же, в Западной Лице, просто мы, надводники, так часто её называли. С появлением этого тяжёлого крейсера в составе Северного флота настроение у пиндостанцев резко ухудшилось – всей своей звёздной полосатостью они чувствовали приход к ним белой полярной лисицы мужского рода, а посему исполнение их коварных планов по уничтожению СССР откладывалось в долгий ящик из-за банального страха получить в ответ в два раза больше! С бо-о-ольшим уважением матрасники относились к нашим «Акуле» — и поэтому в головах заокеанских мальчишей-плохишей стали рождаться один за другим планы по её нейтрализации. Но и у нас в штабах дядьки сидели великомудрые, при больших погонах, некоторые даже в очках. И составили они планов громадьё по защите и обороне нашей великой оборонной надежды, а чтобы какой-нибудь плохиш тайны военной не выдал, спрятали они свои планы в сейфы стальные и только самым-самым большим начальникам давали указивки: «А не выделил бы ты, мил человек, истребителей быстрых, чтоб Лицу Заднюю прикрыть? А ты, душа моя, станции радиолокационные да радио- и радиотехнической разведки по сопкам высоким рассредоточь да замаскируй от супостата натовского! А тебе, касатик, (не путать ни в коем случае с Командующим Кольской флотилией контр-адмиралом И.В.Касатоновым!!!) кораблик с пушками да ракетами зенитными в губу Нерпичью направить немедля для службы противовоздушной!» И так далее…

          И завертелось-закружилось да полетело во все направления! Заворочался отработанный механизм управления Северным флотом, во всех объединениях и соединениях флагманские специалисты ночами не спали, решения готовили. А попробуй поспи, если вышел в 16 часов Начальник штаба да приказал: «Необходимо разработать Решение комбрига по «……»! И у вас, товарищи офицеры, уйма времени – можете особо не торопиться – целых три дня – вечер, ночь и утро! В общем, горячку не пороть, но к подъёму флага – Решение мне на стол! Иначе всех порву и пойдут гулять клочки по закоулочкам!»

Обложились флажки (то есть флагспецы) картами, планшетами, справочными материалами, наставлениями да боевыми уставами, повис на ФКП (флагманском командном пункте) дым табачный слоями не перемешивающимися («Беломор», «Ява», «Космос», «Прима» или даже «Нищий в горах», как местные острословы называли сигареты «Памир»). Спиленные наискось гильзы от 76-миллиметровых снарядов, используемые в качестве пепельниц, постепенно наполнялись окурками, очумевшие вестовые кают-компании офицеров рысью носились по трапам вверх-вниз с подносами с дребезжащими в подстаканниках стаканами с чаем или кипятком (для запасшихся из дома дефицитным растворимым кофе). Впрочем, в такие ночи кофе по-братски делился на всех, а опустевшие банки непонятным образом исчезали из помещения ФКП (жестяные стенки банок прекрасно подходили для всяких матросских поделок для души для сердца).

Попервоначалу все кричали: «Да это невозможно! Как это – к утру сделать?!!! Да тут на неделю работы, и то не хватит…»  Но ближе к трём часам ночи Решение вырисовывалось уже во что-то вполне разумное и осязаемое, появлялась уверенность в том, что НШ на столе увидит добротно и со знанием дела, а местами даже с тактической хитростью, рождённое в творческих муках Решение! И не пойдут поутру «гулять клочки по закоулочкам!»

Закатав рукава кремовых рубашек, сняв галстуки и расстегнув воротники, флажки с красными, налитыми кровью от недосыпа глазами, тонкими карандашными линиями рисовали на навигационных картах и больших листах бело-голубого ватмана секретное решение в полном соответствии с «Наставлением по службе штабов» и «Тактическим руководством ВМФ».

На маленьком диванчике, прислонившись друг к другу, дрыхли «айвазовские», — штабные матросы и старшины, как правило, с тяжёлым студенческим прошлым (то есть призванные на службу после первого или второго курса института или университета). Задачей этих народных художников было изваять в граните и бронзе при помощи набора плакатных перьев и коллекции баночек с разноцветной тушью то самое Решение из едва видимых на картах и ватмане каракулей офицеров штаба. И происходила смена – офицеры в изнеможении падали на диванчик, а зевающие «айвазовские» быстро и споро начинали «поднимать» карту, оттеняя различными ухищрениями береговую черту, края таблиц, красные значки своих кораблей, подводных лодок, сил и средств обеспечения, ну и, естественно, синие значки вражины-супостата.

В 7.30 на чистый и проветренный ФКП упругой походкой влетал НШ, принимал доклад распорядительного дежурного по бригаде, оглядывал строй свежевыбритых щеголеватых флажков и говорил: «Ну-ну, посмотрим, что вы здесь наваяли…» В руки ему заботливо вкладывался текст пояснительной записки к Решению, НШ хмыкал, ползал карандашом по карте, по таблицам взаимодействия, удовлетворённо улыбался.

«Ну, это всё никуда не годится! Эта мазня недостойна даже первого класса церковно-приходской школы, поэтому её нужно отправить в одиночное плавание по фекальной системе корабля, и то только через матросский гальюн! Где ваше творческое мышление, товарищи офицеры?» После чего забирал все приготовленные документы и вместе с флагштурманом, флагартом, начальником ПВО и флагманским специалистом радиотехнической службы направлялся в каюту комбрига.

Комбриг, будто бы разведчик Иоганн Вайс в фильме «Щит и меч», в считанные секунды впитывал в себя перелистываемую со скоростью страница в секунду пояснительную записку, затем резюмировал: «Пороть вас некому, а мне некогда! Если бы было времени побольше, я бы вам показал, как надо не по шаблону, а с элементами военной хитрости… Эх, вы… Всё, я в штаб дивизии!»

Мичман-секретчик лихорадочно засовывал всё в секретные портфель и тубус для карт, закрывал, топил в пластилине контрольную веревочку, плевал на латунную рельефную печать, размазывал на ней слюну и опечатывал ею плоды ночной работы для сопровождения комбрига в штаб дивизии.

Примерно та же картина повторялась и у комдива, и, потом, в штабе флотилии в Полярном. Несмотря на то, что Решение «…никуда не годится!», оное, в конце концов, было утверждено всеми военачальниками и потом, как «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова, «стремительным домкратом» в виде боевого распоряжения упало на голову командира сторожевого корабля «Громкий» капитана 3 ранга Владимира Модестовича Модестова. Известие о том, что кораблю надо переться в Заднюю Лицу, да ещё и в дежурство по ПВО, породило на корабле всеобщее уныние.

          Западная Лица! От неё вытягиваются лица! Что делать нам, надводникам, в царстве подводного флота? Старые бывалые офицеры «Громкого» (24 – 26 годов от роду) делились своими воспоминаниями с лейтенантами: «Да там хрен с причала выйдешь! Пропускной режим жестче, чем в Кремле! С голоду сдохнем! Опухнем! Да там, даже если с причала выпустят, до цивилизации не дойти, а каламбины (или кунги – так на Северах называют грузовики с кузовами для перевозки личного состава) только своих, подводников и берут! И то там все как селёдки в бочку трамбуются! Эх, иттить твою переиттить…» Но мы ещё не знали, что нам было начертано идти не просто в «ужас!», а именно в самый «ужас-ужас!» — губу Нерпичью, где стояла таинственная и еще неведомая нам страшная и громадная «Акула» — тяжёлый крейсер ТК-208.

          Дальше всё было буднично – Модестов доложил комбригу-10 своё Решение, которое, естественно, не очень отличалось от ранее принятого нечеловеческими усилиями флажков и «айвазовских». Комбриг с большой нежностью благословил Модестовича: «Командир! Если обгадишься – лично уестествлю!» После чего В.М.Модестов, чертыхаясь и вспоминая весь невероятный свой запас нецензурных слов и словосочетаний, отправился на «Громкий».

          Привычно прослушав доклад старпома, встречающего его на трапе под перезвон колоколов громкого боя (три длинных звонка – Командир прибыл!!!), Модестов выдал: «Старпом, …………………., мы……………., я…………….., а если……………, то…………………., всем вам …..(маленькая полярная лиса), и Вам лично – туда же! Вольно!»

          Старпом, получив столь исчерпывающие указания, спинным мозгом выдал команду дежурному по кораблю старшему лейтенанту Вове Родаку: «Учебная тревога! Корабль к бою и походу приготовить!» Опять морозный вечерний воздух рванули колокола громкого боя.

Эльдробусы (ни за что не догадаетесь, но я выдам военную тайну – это означает л/с, то есть личный состав – Эль-Дробь-Эс), на ходу одеваясь в положенную форму одежды, мухой полетели по боевым постам в соответствии с мудрой замечательной книгой – «Книга корабельных расписаний большого противолодочного корабля 2-го ранга проекта 1135М».

На самом деле, я не ошибаюсь – при спуске «Громкого» на воду на кораблестроительном заводе он числился БПК 2-го ранга, однако, в связи с неуклонным нашим разоружением, был потом переклассифицирован в «Сторожевой корабль 2-го ранга».

Модестович, зайдя в свою каюту – святая святых всего корабля! – закурил беломорину и принялся размышлять – а как оценить лично ему незапланированный выход из Североморска с весьма сомнительной по срокам операцией по охране и обороне неведомого чуда – ТК-208?

По здравому размышлению, Модестович решил, что всё не так уж плохо – прямо сейчас, с 1-го декабря, начинался новый учебный год (во всём Министерстве обороны), а это значит, что начнётся оргпериод, когда все будут 24 часа в сутки отрабатывать организацию службы на корабле, проверять трусы и носки любимого личного состава, рисовать «Боевые листки» в кубрики, проводить строевые смотры, прохождения торжественным маршем, а также прохождения с пением строевых песен! И если вверенный ему корабль будет висеть даже третьим корпусом правым бортом уступом на причале №8 славного города Североморска, то, всё равно, озверелые толпы проверяльщиков всех степеней и рангов из штабов и управлений разных уровней в любом случае накинутся на бедные корабли 10-ой бригады и будут мотать и рвать нервы командиров, старпомов, замполитов, что в конечном итоге вызовет лавину противоречивых указаний в низа, в боевые части, службы, батареи, группы, команды и отделения, из которых и складывается стройная система корабельной службы.

Модестов даже поёжился – так явственно ему представилась озверелая морда очередного старшего офицера Управления боевой подготовки Северного флота, морда сытая, довольная, заплывшая, с блокнотом и ручкой в руках, в немедленной готовности к фиксации всех обнаруженных замечаний и недоработок, с торчащими вампирскими клыками из-под верхней губы и тонкими струйками крови, стекающими от рта по подбородку, после прокусывания яремной вены очередного командира!

Модестович передёрнул плечами, тайком перекрестился на портрет Главнокомандующего Военно-Морским Флотом Советского Союза Адмирала флота Советского Союза Сергея Георгиевича Горшкова и сплюнул три раза через левое плечо. Слушая привычную суету готовящегося к бою и походу корабля, командир даже успокоился – хрен они, проверяльщики, до меня в Задней Лице доберутся!!! А те, кого даже и выделят, если вспомнят, что есть девственно-непроверенный корабль на Северном флоте во время ОРГПЕРИОДА! – в силу удалённости будут подводниками, в нашей корабельной организации несведущими, а также, в силу некоей подводной фронды, договорно способными.

Подводники действительно всегда с некоторым изумлением смотрели на наши строевые и организационные экзерсисы, а если и им, в условиях прибытия проверяльщиков из Москвы, приходилось принимать участие в таких кровавых проверках, то это оставляло глубокую психологическую травму в их неокрепших и не привыкших к строевой практике мозгах.

К тому же перед Модестовичем был ярчайший пример его старшего товарища – командира бпк «Вице-адмирал Кулаков» капитана 1-го ранга Леонтия Васильевича Кулика, который прятался от всего мира на внешнем рейде Североморска. А Задняя Лица, по сравнению с даже внешним рейдом, но Североморска, — это вообще задворки и окраины! «Хрен они меня здесь достанут!» — ещё раз подумалось Модестову.

Придя к такому заключению, командир «Громкого» рассмеялся во весь голос, с пародийным старческим «хе-хе-хе..!» в конце, хлопнул в ладоши и радостно потёр их. Из гарсунки (камбуза кают-компании офицеров) предупредительно выглянул старший вестовой – вдруг Командиру чая хочется? – и, увидев весело мотающего головой и смеющегося Модестова, тут же исчез, чтобы через 10 секунд появится перед Командиром с подносиком, на котором в личном командирском подстаканнике стоял тонкий хрустальный стакан с тёмно-коричневым свежезаваренным чаем с долькой лимона, с фарфоровой сахарницей, заполненной кусковым рафинадом.

Модестов взял за ручку подстаканник, посмотрел сквозь стакан и чай на свет каютного светильника, отхлебнул и удовлетворённо развалился в кресле.

          Старший лейтенант Лёшка Доронин, по прозвищу «Тлидцать тли» или «Каламелька», был командиром батареи универсального калибра (эта белиберда означает, что Лёшка командовал двумя стомиллиметровыми автоматическими артиллерийскими установками, кучей боезапаса к ним, а также немеряным количеством комендоров).

Пушки эти были уже в те стародавние времена роботизированными, а поэтому могли стрелять стомиллиметровыми снарядами с бешеной скоростью – из каждого ствола вылетал 1 снаряд в секунду без какого бы то ни было участия личного состава.

Так как в море сегодня им супостата топить, судя по всему, не предвиделось, то старпом назначил Каламельку вахтенным офицером, который и руководил под присмотром старпома приготовлением корабля к бою и походу.

Леха был замечательным офицером и товарищем, но при этом имел три недостатка: 1) его мореходность была в районе 1 балла, то есть даже при полном штиле при прохождении острова Сальный в Кольском заливе он начинал блевать; 2) немилосердно картавил, из-за чего команды, выдаваемые им во время артиллерийской стрельбы, вызывали дикий восторг и веселье всего экипажа (представьте себе: «Пеленг тлиста тлидцать гладусов, дистанция четылнадцать, алтустановки – Товсь! Левун!»), «Левун!» – это обозначало «Ревун!», так испокон века на флоте командовали комбаты, нажимая на педаль замыкания цепи стрельбы; 3) имел замечательного эрдельтерьера по кличке Бэр, которого на нюх не переносил старпом, а пёс отвечал ему тем же. В данный момент пёса тайно находился в каюте Доронина, так как Лёха собирался в ночное время оттреминговать его и привести пса из штрюцко-распущенного лохматого состояния в нормальный строевой вид, соответствующий духу и букве наступающего учебного года и оргпериода!

Выход в море для комбата был совсем не в жилу, потому что вероятность обнаружения пса старпомом в море была близка к единице. Лёха уже представлял, как будет старпом радостно орать: «Развели здесь питомник! Вы, Доронин, всю верхнюю палубу засрали своими экскрементами! Вы бы лучше личным составом занялись, а то они у Вас от безделья яйца лижут – с Вашего, между прочим, пса пример берут!»

Доронин тяжело вздохнул, нащупал в кармане полиэтиленовые пакеты (ежели вдруг блевать захочется, а на сигнальный мостик не выскочить!) и стал заполнять вахтенный журнал. Внизу, в комбатовской каюте, на коврике, покрывающем койку Доронина, за задвинутой шторкой тихо лежал эрделька с застёгнутым сзади за ушами намордником.

          Модестов, чтоб товарищам офицерам служба раем не казалась, из выхода из Кольского залива и перехода в губу Нерпичья устроил настоящую каторгу – все офицеры, допущенные к несению вахты в должности вахтенного офицера, с рабочими тетрадями в зубах по первому требованию командира должны были докладывать приметные знаки, характеристики огней буёв и маяков, рекомендованные курсы, глубины, поворотные пеленга и многое другое, чего лейтенантские и даже старшелейтенантские мозги запомнить не могли по определению, так как мозги эти были заняты другими, приятными, но не относящимися к навигации, вещами – номерами телефонов, именами и адресами дам местного полусвета, их выдающимися характеристиками, способностями, и многим другим. Офицеры же женатые интересовались другими вопросами, также к навигации отношения не имеющими – где бы купить стиральную машину «Вятка-автомат» или хотя бы «Малютку» (в зависимости от достатка, определяемого количеством «полярок» — денежных вознаграждений за выслугу в местах, не столь отдалённых – то есть за Полярным кругом). На беду (или счастье) нашу, Модестов был командиром блестяще образованным, с энциклопедическими знаниями, великолепной памятью и утончённо-саркастическим юмором. Попасть на язык Владимиру Модестовичу означало получить навечно несмываемое тавро. Поэтому мы стояли, лихорадочно листая в тетрадях свои зарисовки навигационного театра и моля Бога о том, чтобы командир не обратил внимание на тебя лично.

          В такой весёлой обстановке мы пробежали Кольский залив, Мотовский залив и свернули в царство подводников. И вот уже швартовые команды побежали готовить бак, шкафут и ют к швартовке правым бортом к плавпричалу. Корабль шёл к губе Нерпичья, вокруг – ни зги не видно! – только редкие мерцающие из-за снегопада непонятные огоньки и ритмично вспыхивающие разноцветные огни навигационных знаков. Темнота, вой ветра, летящий почему-то постоянно именно в лицо колкий сухой снег, разъезжающиеся на промёрзлой палубе ноги, негнущиеся на холоде швартовые концы, промокшие насквозь перчатки, электрик, колдующий над приводом шпиля (как всегда, в самый нужный момент пропало питание), тихо матерящийся старшина команды электриков, поднявший вверх воротник шинели и натянувший на уши шапку, командир ракетно-артиллерийской боевой части в тулупе и валенках на резиновом ходу – всё это было повседневно, рутинно, обычно – как на старой чёрно-белой фотографии из отцовского альбома. Постепенно, сквозь пелену снега стали прорисовываться мачты со светильниками, освещавшими причал, к которому и держал курс «Громкий».

Когда корабль идёт к причалу, его на оном должны ожидать одетые в ярко-оранжевые спасательные жилеты три береговые швартовые команды – то есть те, кто должен будет принимать бросательные, тянуть проводники и вытягивать на причал тяжеленные капроновые швартовы, а потом надевать их на кнехты.

Как правило, каждой швартовой командой руководил хорошо подготовленный офицер, к тому же умеющий так рыкнуть на матросов, что те летали по причалу со скоростью африканского гепарда. На этот раз на причале никого не было, за исключением трёх праздно шатающихся мужиков в шапках и куртках, но без каких-либо знаков отличия.

Модестов дал машинам задний ход, одержал инерцию, потом скомандовал: «Обе машины стоп!» — и корабль застыл в паре метров от причала. Что-что, а швартоваться Модестович умел классно! Схватив микрофон «Каштана» и, включив трансляцию на верхнюю палубу, заорал на одного из стоящих на причале и держащих руки в карманах мужиков: «Эй, паренёк! Где швартовые команды?» Паренёк поднял голову, встретился взглядом с Модестовым и ответил: «Не паренёк я, а командир тяжёлого крейсера ТК-208 капитан 1-го ранга Денисов, а швартовые команды – так вот они, целых две!» — тут командир лодки артистически развёл руки в стороны и указал на две те самые фигуры, как раз-таки стоящие от него по правую и левую сторону.

Модестович даже присел от неожиданности и изумления – ну никак он не мог представить, что его лично командир крейсера встречать будет! Однако швартоваться все же было необходимо – но как эти фигуры в одиночку будут тащить швартовы? Ещё раз посмотрев на направление полёта снежинок, Модестов дал пару команд в машину и рулевому, корабль медленно двинулся вперёд, мягко навалился на резиновые кранцы причала и застыл, прижимаемый к причалу ветром.

«Не извольте беспокоиться, товарищ капитан 1-го ранга, сейчас мои отличники на причал сойдут и примут верёвки!» Шкафутовые моментом слетели со шкафута на ют, спрыгнули на причал, быстро приняли швартовы с бака и юта и завели их на кнехты. Вслед за шкафутовыми на причале появился и сам командир – в шинели с погонами капитана 3-го ранга и в черной фуражке (шапку Модестов не признавал и одевал только тогда, когда с неба начинали замертво падать замерзшие на лету бакланы).

Он быстро подошёл к командиру лодки, отдал честь и представился: «Товарищ капитан 1-го ранга, командир сторожевого корабля «Громкий» капитан 3 ранга Модестов!» Слегка прикоснувшись рукой в варежке к шапке, командир лодки хмыкнул в ответ: «Ну здорово, командир! Как там тебя по-имени и по-батюшке?» — «Владимир Модестович!» — «Ну, лады… Вот эти два паренька – старпом капитан 2-го ранга Павлов и командир БЧ-2 капитан 2-го ранга Ерохин. Мы тебе больше не нужны – сам справишься? Ну и отличненько!» — Денисов развернулся и, сопровождаемый своими офицерами, побрёл к сходне, стоявшей практически в торце причала и уходящей куда-то вверх, в небеса.

Только тогда все увидели сквозь пелену мечущихся снежинок какую-то невнятную, огромную, сливающуюся с ночью чёрную массу, стоявшую с другой стороны причала. Она была так громадна, что казалась оптическим обманом! «Акула!» Тяжёлый атомный ракетный подводный крейсер стратегического назначения ТК-208! Полный писец империализму! 20 невероятных размеров ракетных шахт, в которых спрятаны толстенные сигары, могущие долететь до любой точки на Земле! Самый большой подводный корабль в мире нависал над причалом своей невероятностью.

Громковцы, завершив заводить швартовые концы и закрепив корабль по-штормовому (на случай усиления ветра), остолбенело вглядывались в темноту полярной ночи, щурили глаза от лучей светильников на мачтах причала и старались рассмотреть это легендарное чудо. Незапланированное представление прервал дежурный по кораблю, сыгравший построение по «Малому сбору» — надо было поставить экипажу задачу по приведению корабля в порядок после перехода морем.

          Всё величие этого исполина мы смогли оценить только утром следующего дня, когда около 10 часов небо чуть-чуть посветлело, снег прекратился и на фоне заснеженных сопок стал виден во всей красе чёрный силуэт лодки. Торчащий сзади, как бы отдельно от лодки, вертикальный руль был ВЫШЕ нашего ходового мостика! Рубка была ВЫШЕ антенного поста нашей кормовой «Осы» (зенитного ракетного комплекса, которым я в это время имел честь командовать)! У всех громковцев, смотрящих на стоящий рядом «стратег», любой, даже самый начинающий физиономист, мог бы с предельной точностью прочесть на лице: «Охренеть!»

          Ну а в остальном всё было так, как нам и говорили бывалые – с корабля ни ногой, на корне причала был развёрнут пост дозиметрического контроля, пропускная система зверская, матросы с автоматами на КПП (эй, сюда не иди, моя-твоя понимай нету! Сытырелять буду!). Мы уныло готовились опухать с голоду – так как разнообразить пищу в кают-компании офицеров приходилось за свой счёт, сдавая заведующему столом по 10-15 рублей на закупку всяких вкусностей в магазинах на берегу. А в данной ситуации, как вы понимаете, добраться до магазина было нереально.

          Старпом, обрадованный 100-процентным наличием экипажа на борту и отсутствием проверяльщиков, закрутил по полной программе боевую подготовку и подготовку к новому учебному году. Все усиленно писали планы, проводили зачёты, учили строевые песни, под удивлёнными взглядами героев-подводников несколько раз в день убирали снег с причала и задорно носились потом по нему строевым шагом, оглашая окрестности звонкими молодыми голосами: «Северный флот! Северный флот! Северный флот – не подведёт!».

Однажды на наши вопли вышел посмотреть командир «Акулы», спустился на причал, подошёл к Модестову, взял его за локоть и повёл по направлению к посту дозиметрического контроля, куда они вместе вошли и тут же (всего часа через четыре!) вернулись обратно, правда, уже с какими-то умиротворенными и подобревшими лицами.

Посреди причала они вдруг остановились и стали, хлопая друг друга по плечам и спинам от избытка дружеских чувств, о чём-то убедительно говорить, не обращая внимания на слова собеседника. Периодически то один, то другой делал приглашающий жест свободной рукой в направлении каждый своего корабля, где за ними испуганно наблюдала дежурно-вахтенная служба и старпомы. В конечном итоге победил Модестович и вот уже на «Громком» дежурный по кораблю (Ваш покорный слуга!) кричит: «Смирно!

Товарищ капитан 1-го ранга, дежурный по кораблю лейтенант Трофимов!» Хозяин «Акулы» посмотрел на меня добрым удивлённо-восхищённым взглядом, потом повернулся к взошедшему вслед за ним Модестову и сказал: «Модестыч! Ты совсем обалдел – так над детьми издеваться! Ли-й-ти-нанта дежурным по кораблю поставил, так скоро и до пионэров дойдешь…» Командир обиженно насупился и выдал: «Да это не просто ли-й-ти-нант, а лейтинантище! Я ему только скажу – так он на амбразуру, … или в эти, как его? – медные трубы… Пойдешь, Трофимов, в медные трубы?» — «Та-а-к точно, товарищ командир!» — проорал я, преданно кушая, прямо – поедая взглядом любимого командира.

Два командира, постоянно пытаясь уступить друг другу дорогу, прошли по юту и надолго остановились около трапа на шкафут – прошу Вас! – Ну нет, только после Вас! – Ну, я Вас прошу! – Ну, это же Ваш корабль, командир, я же не знаю, куда идти! – Модестович задумался, потом признал правоту коллеги и скомандовал: «Дежурный! Пролидируйте командира крейсера до моей каюты!» — потом решительно развернул Денисова и толкнул к трапу. Я успел просочиться впереди повелителя «Акулы» и осторожно пошёл в двух шагах впереди отцов-командиров по направлению к надстройке.

Открыв дверь в тамбур, я пропустил интеллигентно беседующих на ходу командиров в коридор кают-компании и повёл к каюте командира. У дверей каюты сцена вежливости повторилась вновь, заняла она всего минуты две, потом Модестович с моей помощью всё-таки втолкнул коллегу в свою каюту. Попав во внутрь, Денисов махнул рукой и решительно уселся в кресло за командирским столом – как будто всю жизнь там сидел!

Модестова это слегка изумило, но особо вида он не подал и доверительно зашептал мне на ухо: «Ты, это, значить, помощника по снабжению ко мне и вестовых, понимаете ли, так… Ясно?» — «Так точно!» — ответил я, выскочил из каюты и открыл дверь гарсунки: «Пулей к командиру!», — а сам побежал вниз, в коридор офицеров за помощником.

          Без стука распахнув дверь к помогайле, я увидел идиллию – на расстеленных на ковре палубы газетах сидел эрдель страшно клочковатого вида, весь с проплешинами в одних местах и с торчащей дыбом плотно-кучерявой шерстью в других. Газеты были покрыты комками безжалостно выдранной из него шерстью. С правого бока пёсы сидел на корточках Доронька и с садистским выражением, которое так не подходило к его доброму лицу, драл из пса шерсть при помощи какой-то металлической дряни и сильных пальцев рук. В газах пса светилась вся тоска собачего народца! Перед мордой пса сидел на стуле ПКС (помощник командира по снабжению капитан-лейтенант Кучеров), который брал двумя пальцами из стоящего на столе блюдца либо крошечный сухарик, либо микроскопический кусочек колбаски твёрдого копчения, водил его перед обутым в намордник носом собаки, потом подносил к своему носу, радостно нюхал, облизывался и имитировал поедание. «

Сволочь какая!» — думал пёс, — «ну погоди, я тебя в городе встречу, не обижайся потом!» Тут пёс зажмурился и очень ясно представил себе, как он подбегает сзади к ПКСу, идущему по ул.Сафонова, и с прыжка вцепляется в пкэсовскую ногу чуть повыше лодыжки. Но чуткий нос его в этот момент почувствовал приближение в зону досягаемости кусочка колбаски, осторожно (чтобы не прогнать счастье!) открыл один глаз и увидел пальцы ПКСа, аккуратно проталкивающие заветную колбаску между проволоками намордника. Пёс самыми кончиками зубов взял колбаску, перекинул на язык, прижал к небу, чтобы растянуть удовольствие, но вдруг непроизвольно стал с бешеной скоростью хлопать пастью, как будто ему на камбузе бросили шматок жилок и хрящиков. Опомнившись, пес стал с удовольствием перекидывать крошечный кусочек собачьего деликатеса с правой стороны пасти на левую и обратно, потом судорожно сглотнул – и всё – нет колбаски! Чтобы не упустить ни одной вкусной молекулы, пёс несколько раз тщательно облизнулся – сначала язык до предела, до прутьев намордника, высовывался вперёд, затем шлепал по носу и медленно проходил по правой верхней губе до самого уголка. Затем такая же процедура повторялась для губы левой. Окончательно сняв наваждение запаха путём неоднократного повторения процесса, пёс ещё раз сглотнул и вопросительно посмотрел на ПКСа.

          — Кончай пса мучать, изверг, и дуй в каюту Моди! – прервал я цирковой представление.

          — А что там Моде понадобилось от бедного Помощника? – поинтересовался один из садистов, в то время как второй садист с садистским выражением лица продолжал сосредоточенно рвать клочки из шубы пёсика.

          — Иди-иди, там сейчас надо будет организовывать встречу рыцарей за круглым столом, — сказал я, потом вспомнил, что круглого стола в каюте нет, и поправился – за прямоугольным!

          ПКС вздохнул, привычно открыл каютный сейф и вытащил оттуда связку ключей весом в килограмм. Это были его личные ключи от всех кладовых службы снабжения. Встал, посмотрел на себя в зеркало, застегнул оба крючка воротника кителя и придал лицу отработанное придурковато-строевое выражение. Затем пальцем нарисовал на лице улыбку – не понравилось – стёр её – и двинулся из каюты с наиболее подходящим к обстановке придурковато-озабоченным выражением.

          Я скормил псу пару кусочков колбасы и пару сухариков, но Доронька зашипел на меня: «Не балуй этого гада!» Посидел ещё минутку и пошёл заниматься массой корабельных дел, которые всегда лежат на плечах дежурного по кораблю.

Быть допущенным к несению дежурства по кораблю – это большая честь для нормального офицера, я умудрился сдать все положенные для допуска зачёты через 19 дней после прихода на корабль и был единственным лейтенантом на корабле, которому доверяли дежурить. Поэтому к дежурству всегда относился очень ответственно, за что получил среди бойцов прозвище «страшный лейтенант».

В час ночи, когда все уже спали, только дозор по живучести и дозор по погребам привычно обходили по своим маршрутам корабль, я сошёл по сходне на причал, чтобы выкурить дефицитную на Северах сигарету «Родопи».

Вслед за мной через минуту на причал сбежал Доронька с лопатой в руках и со своим Бэром, вернее, с тем, что осталось от Бэра. Худющий жилистый пёс с мордой, похожей на топор, в два раза меньше размером того Бэра, которого я видел ещё вечером, быстро рванул на торец причала, пристроился в самом уголке, крутился-крутился, вдруг понял по каким-то только ему понятным знакам, что вот оно – то самое место, присел, выгнул спину и напряжённо застыл, виновато поглядывая в нашу сторону. Чтобы не смущать пса, мы отвернулись. Через полминуты Бэр, облегчившись, устроил нам на засыпанном пушистым снегом причале целый спектакль – он прыгал, скакал, кидался на нас, припадал на передние лапы и лаял от счастья, носился по снегу, резко меняя направления, пару раз пронёсся из конца в конец причала, упал на спину и, изгибаясь из стороны в сторону, терся об снег и мёрзлый бетон, радостно повизгивая. Под занавес он устроил длительный танец под названием «Я сейчас схвачу свой собственный хвост!» Лешка с лопатой сходил в собачий угол и сбросил следы преступления в море.

          — Ладно, пошли мы с Бэром спать! Как там, старпом уже дрыхнет, не знаешь? – спросил  Лёха.

          — Вроде бы спит, но чёрт его знает, давай я впереди на разведку пойду, — предложил я.

          — Не, не надо, мы по верхней палубе до первого тамбура, а там с бака в офицерский коридор и сразу в каюту – на верхней-то палубе ему ночью делать нечего! – отказался Каламелька и побрел, кутаясь в тулуп, надетый прямо на кремовую рубашку, к трапу на шкафут. Я вернулся в рубку дежурного, так как с минуты на минуту надо было принимать доклады от дозорных, а потом самому обойти корабль перед тем, как поднимать себе на смену дежурного по низам мичмана Лоскутова (после чего можно было в каюте, не раздеваясь и не снимая снаряжения с кобурой и пистолетом Макарова, посидеть на спине часа два с половиной).

Дозорные тщательно записали все обнаруженные замечания в журналы, повесили снятые из помещений обходные жетоны и убыли.

Проинструктировав рассыльного, хотел было уже выйти из рубки, как вдруг увидел загоревшуюся на блоке «Каштана» лампочку под шильдиком «каюта командира», услышал щелчок в динамике, затем шорох микрофона, выдираемого из гнезда крепления, и, наконец, строгий голос командира: «Рубка, итить, дежурного на связь!» — «Товарищ командир – дежурный по кораблю лейтенант Трофимов!» — «Быстро ко мне!» Сквозь строгое командирское приказание где-то на заднем фоне мне показалось какое-то странное повизгивание и сюсюканье.

Я бросил на стол трубку «Каштана», показал рассыльному кулак – «Бди!» — и побежал в каюту командира. Пробегая через тамбур носовой аварийной партии, увидел расстроенного Дороньку – «Что случилось?» — Лёха только махнул рукой. Перед каютой командира я осмотрелся, проверил, как надета шапка, нет ли складок на шинели, застёгнут ли крючок воротника и решительно повернул к открытой двери командирской каюты, приложил руку к головному убору и хотел доложить, даже открыл рот, но заткнулся от удивления: на диванчике около того самого прямоугольного рыцарского стола сидел гордый и счастливый Бэр, обнимаемый с двух сторон двумя раскрасневшимися сюсюкающими командирами, которые целовали его в губы и наперебой совали в Бэркину пасть кружочки колбасы, кусочки красной рыбки, печеньки, щедро намазанные сливочным маслом и вареньем. Хлеборезка Бэра (как именовали его пасть невоспитанные матросы) работала без перерыва. Увидев меня, пёс задорно подмигнул одним глазом: «Ну что, видал, а?» Лёха не нарвался на старпома – он нарвался на шкафуте на вышедших подышать свежим воздухом командиров.

Придя в себя, я всё же родил ритуальную фразу о прибытии «по Вашему приказанию!» и замер в ожидании приказания. Модестов оторвался от Бэра, долго непонимающе смотрел на меня, потом хлопнул себя ладонью по лбу: «А, дежурный, понимаешь… Ты, это, значить, давай… … ну, в общем, помоху сюда, только быстро… как олень – быстрые ноги!» Новое выражение, только что родившееся в его голове, вызвало неистовый восторг у обоих отцов-командиров (одному отцу-подводнику было 33 года, а другому – Моде – 29 лет), они дружно захихикали и стали повторять: «Да! Как олень – быстрые ноги! Быстрые ноги! Олень – быстрые ноги! Гы-гы-гы…»

Вытащив из койки уютно сопящего помоху (то есть – ПКСа), я сообщил тому радостную весть: «Модя требует!» Помощник моментально проснулся, натянул брюки и китель, напялил налицо уже знакомое выражение и помчался наверх. На всякий случай, я последовал за ним. При виде трапезничающей троицы – двух командиров и Бэра – на ПКСа напал столбняк, и он застыл около каюты с открытым ртом.

Командиры не обращали на нас внимания, а продолжали тискать Бэра, пока тот не стал явными кивками своей морды показывать своим друзьям на остолбеневшего помощника. «О, помоха…! Ты сообрази нашему гостю чего-нибудь пожрать, поищи там, в своих провизионках… желательно – сахарную косточку!» — выдал Модестович, а акулий начальник вдруг добавил: «А если у тебя нет, так я сейчас на своём железе службу подниму – они быстро найдут! Ты чё, не видишь – парень голодный!» — и показал на довольно улыбающегося пса.

Железом подводники ласково называют свою родную лодку. Кучеров не стал ожидать подобного унижения и помчался в каюту за ключами, по пути попросив меня: «Слышь, ты Петренко подними и пусть он ко мне в холодную провизионку летит. Топор пусть захватит!» Я, естественно, пошёл поднимать мичмана, хихикая на ходу – просто представил себе вид бегущего ночью по коридору двухметрового мичмана с топором в руках! Кто увидит – либо люто обделается, либо сразу – инфаркт. Петренко, после того, как я включил свет в его каюте и передал приказание Кучерова, направил указательный палец в подволок по направлению к каюте командира и вопросительно посмотрел на меня. «Угу!» — утвердительно кивнул головой я.

Не тратя больше времени на расспросы, мичман вытащил из выдвижного ящика под койкой  чехол из грубой парусины, со знанием дела сшитый корабельным боцманом, простёганный суровыми нитками, с кучей застёжек-клёвантов из прядок пенькового троса. Раскрыв чехол, мичман вытащил ТОПОР! Сделанный из высококачественной легированной стали, отполированный, с прекрасным топорищем из прикорневого участка берёзы, сияющий и красивый, он более походил на боевой топор славянских ушкуйников, чем на рабочий инструмент старшины команды снабжения. Схватив топор за прочную рукоять, Петренко выпрямился и стал похожим на викинга-берсеркера – в одних трусах и тапочках, большой, грузный и белёсый! «Ну, я пошёл!» — «Штаны хоть одень, викинг недоделанный!» — «Ах, да, спасибо!» — мичман положил топор на койку, напялил хлопчатобумажные треники, опять схватил топор, выскочил из каюты и наярил по коридору мичманов в корму – к холодной провизионке.

Что-то смутно указывало мне на то, что поспать даже свои положенные два с половиной часа, скорее всего, не удастся. Открыв дверь в соседнюю каюту, я поднял Лоскутова, тот мгновенно вскочил, брызнул в лицо холодной водой из-под крана в умывальнике, надел китель, шинель и снаряжение, застегнулся и решительно заявил: «Комбат, я готов, можете идти отдыхать!» — «Да вот уж не получится, Андрей, ты иди службу правь, а я подежурю на всякий случай, так что – если что – звякни коротким звоночком». Лоскутов кивнул и убыл в рубку дежурного.

Обойдя в очередной раз кубрики, я направился в провизионку – уж больно мне хотелось посмотреть ушкуйника (или берсеркера) за работой. Посмотреть там было на что – Кучеров с Петренко выбрали говяжью ногу, вырубили кусок с коленным суставом (никогда не знал и не знаю чисто разделочных, мясниковских названий частей говяжьих и свиных туш) и своим страшным оружием стесывали с сустава ломти мяса.

«Ты сильно-то не усердствуй,» — обратился Кучеров к подчинённому, — «хоть немного мяса оставь, а то потом командир тебя Бэру скормит!» Петренко, как художник, рассмотрел со всех сторон косточки, сделал топором пару мазков (то есть снял ещё насколько кусочков мяса) и решил: «Бэр будет доволен! Несите, Анатолий Васильевич!» Кучеров взял алюминиевый поднос, накрытый куском обёрточной бумаги, положил туда кость и поспешил в каюту командира.

«О, наконец-то», — хором пропели командиры, — «пока ты там развлекался, мы парню всё скормили и теперь голодный не только он, но и мы! А не съесть и нам жареной картошечки?» ПКС положил поднос с костью, при виде которой у Бэра глаза вылезли из орбит от изумления: «Это всё мне или надо с этими двумя делиться?» Ночь чудес у пса продолжалась – командиры пихнули его в поджарый тремингованный зад и он (в смысле Бэр, а не зад), не веря своему счастью, оказался около невероятно вкусной, огромной, громадной сахарной косточки! Бэр лёг, обхватив на всякий случай косточку обеими передними лапами, осторожно попробовал на вкус маленькое волоконце мяса, прилипшее к кости – вкусно! – и, радостно заурчав, сосредоточенно, забыв обо всём на свете, начал полировать косточку.

ПКС открыл дверь в гарсунку и радостно улыбнулся – двое вестовых уже начистили целую кастрюлю картошки, пару янтарных луковиц, а на плите уже шкворчала разогреваемым маслом большая сковорода.

Минут сорок я всё же урвал – сидя в каюте в обнимку с телефоном за столом. Где-то за полчаса до подъёма старшинского состава (который встаёт раньше подчинённых им матросов) командиры решили расстаться и я проводил их обоих до сходни, а потом лично довёл Денисова до сходни лодки, где благополучно передал его своему подводному собрату. Проводил в каюту Модестовича, забрал (вместе с косточкой) Бэра, отправил вестовых навести порядок на рыцарском столе. Довёл Бэра до комбатовской каюты, приоткрыл дверь и пёс просочился в каюту тише воды, ниже травы.

В 07.55 безукоризненно выбритый и свежий командир «Громкого» поздоровался с экипажем, построенным по «Большому сбору» на подъём Военно-Морского Флага, потом состоялся ежедневно сотнями лет повторяемый главный ритуал на кораблях и судах Военно-Морского Флота. Я, как дежурный по кораблю, стоял на надстройке ПОУКБ у кормового флагштока, рядом со мной горнист со сверкающим, как золото, горном, и сигнальщик, замкнувший клёванты флага и фала флагштока, и держащий в натяг фал с развевающимся на лёгком ветру флагом. В 7.59 я скомандовал:

— На флаг и гюйс, смирно! – и весь экипаж замер в строю.

За шесть секунд до подъёма флага по трансляции верхней палубы запикали сигналы точного времени.

— Товарищ командир, время вышло! – доложил я командиру.

Тот поднял руку к козырьку фуражки и скомандовал мне, дежурному по кораблю:

— Флаг и гюйс поднять!

— Флаг и гюйс поднять! – я повернул голову направо, горнист вскинул горн и заиграл сигнал «Подъём флага», сигнальщик чётко повернулся направо и, быстро перебирая фал руками, стал поднимать флаг. Когда белое полотнище с синей полосой в нижней части и красными звездой с серпом и молотом в верхней части плавно поднялось до самого верха флагштока и стало развиваться над застывшим экипажем, я доложил:

— Флаг и гюйс подняты!

— Вольно! – Модестов опустил руку от козырька фуражки.

— Вольно! – эхом откликнулся я.

Так начался очередной день. Вся жизнь на флоте строго регламентирована: каждый день, каждый час и каждая минута, распорядок дня становится для каждого винтика громадного флотского механизма той синхронизирующей основой, которая и делает службу на флоте понятной и удобной.