Прядкин С. Необычная командировка

Из серии «Мои не придуманные рассказы»

Вот смотрю я нынче по телевизору, как на Украине народ и даже его правители на колени на землю бухаются и только остается диву дивиться, что за обычай такой, откуда и почему он появился. А некоторые журналисты — это действо даже назвали новомодным. И надо же — это телевизионное зрелище что-то мне напомнило, причем до крайности неприятное. И ведь вспомнил, однако!

Наш корабль БПК «Достойный» Северного флота был построен на Керченском судостроительном заводе им. Б.Е.Бутомы в 1971 году. Для приемки корабля от промышленности был сформирован экипаж, в который был включен, и я в должности командира носовой зенитной ракетной батареи. Нам надлежало так же перевести корабль к месту его постоянной дислокации в Североморск. 
И, прежде, чем осуществить переход, в начале следующего года экипаж корабля отрабатывал полный курс всех положенных задач боевой подготовки в Севастополе в составе одного из соединений надводных кораблей Черноморского флота. На соединении нас особенно не привечали, во всем поучали как школяров младших классов, а поскольку мы были чужаками, беззастенчиво нагружали всевозможными гарнизонными и другими внекорабельными нарядами. 
Командир же соединения капитан 1 ранга Н.Я.Ясаков, создавалось такое впечатление, чуть ли не глумился над нами благодаря своим постоянным придиркам по поводу и без повода. Его любимыми занятием по прибытию на корабль было первым делом отстранение от дежурства дежурного по кораблю, причем совершенно не зависимо от того, были ли какие-то нарушения в ритуале встречи или замечания по службе, или их не было вовсе. А его любимыми выражениями в наш адрес были, мол, он доктор-хирург, а мы его больные пациенты. И он будет нас резать, т.е. лечить. При этом нам будет больно, но он нас непременно вылечит. Эх, скорей бы уж домой, на Северный флот! 
Так случилось, что в начале весны в период подготовки корабля к переходу на Север два военнослужащих радиотехнической службы — молодой матрос-первогодок Чернописчук и моряк «со стажем» старшина 2 статьи Буравлев подрались между собой. Причину драки нам командование корабля не доводило, но факт остается фактом, что весьма щуплый на вид Чернописчук , ухитрился сломать челюсть довольно крупному и массивному Буравлеву. Дело приняло весьма неприятный оборот, совершено уголовное преступление и командир корабля капитан 3 ранга А.И.Фролов в соответствии со своими правами и обязанностями возбудил уголовное дело. Предварительное следствие вел внештатный военный дознаватель корабля командир БЧ-1 капитан-лейтенант В.В.Сентюрин, а матрос Чернописчук был помещен в гарнизонный следственный изолятор, находившийся на территории гарнизонной гауптвахты. 
Часть офицеров и мичманов перед переходом на Северный флот убыла в отпуск, остальные, в том числе и я, занимались плановой подготовкой к этому мероприятию, а корабельная служба продолжала бурлить в своем безостановочном беге. В пол-уха я что-то слышал о расследовании этого мордобоя, но это меня совершенно не интересовало, поскольку своих хлопот было не меряно, хоть отбавляй. Особенно много проблем было с изготовлением документации по организации повседневной службы в строгом соответствии с местными требованиями. Она должна была быть, как говорится, «буква в букву» в соответствии с «сигнальными экземплярами», которые мы получали на короткое время от флагманских специалистов соединения, в которое мы временно входили. Это не смотря на то, что у нас она была уже отработана по североморским образцам, на основании действующих во всем Военно-Морском флоте нормативных документов, но которую черноморцы упорно не признавали. И никого совершенно не волновало, что на корабле всего одна печатная машинка в строевой канцелярии при одном-единственном писаре простого делопроизводства. Поэтому, каждый выкручивался, как мог по извечному корабельному принципу «горячку не пороть, но чтобы до утра все было». 

В один из теплых весенних дней вдруг вызывает меня командир корабля. Оказывается, я согласно организационному приказу являлся вторым внештатным военным дознавателем, о чем я после ознакомления с приказом под роспись совершенно и позабыл. И, поскольку первый внештатный военный дознаватель Сентюрин убыл в отпуск, то уголовным делом по матросу Чернописчуку придется заниматься мне. А по сему, я должен немедленно убыть в прокуратуру севастопольского гарнизона, и отработать возникшие у них по этому уголовному делу вопросы. 
Прибываю в прокуратуру и здесь узнаю, что у этого подследственного матроса в военном билете указана фамилия Чернописчук, а в комсомольском билете – Чорнописчук. К слову, как правильно, он и сам толком не знает. Поэтому, мне надлежит срочно выехать к нему на родину и привезти его свидетельство о рождении, которое является единственным юридически значимым документом, определяющим подлинность фамилии. И здесь же мне вручают командировочное предписание и даже выдают командировочные деньги, чего на флоте никогда не делается, а выдается компенсация уже после предоставления отчета за командировку. Тут же следователь просветил меня, что время поджимает, ждать почтой документ уже некогда, а это свидетельство о рождении очень важно, иначе на суде может возникнуть конфуз, когда подсудимый возьмет и откажется от фамилии, указанной в уголовном деле. И что тогда? Кого судить-то?

Итак, я всего из-за одной буквы «е» или «о» в фамилии этого матроса должен отправиться к нему на родину за его свидетельством о рождении. Ехать надлежало в какое-то село, названия которого уже и не помню, Шаргородского района Винницкой области. Прибываю на корабль, докладываю командиру корабля суть проблемы, а ему, судя по всему, она уже известна. 
И вот я в поезде Симферополь-Львов, отдыхая от бесконечной корабельной суеты, лениво потягивая пивко в почти пустом вагоне-ресторане, под стук вагонных колес любуюсь весенними красотами украинских пейзажей. За окном проплывают чистенькие аккуратно побеленные украинские хаты с шиферными шатровыми крышами, утопающие в цветущих садах вперемежку с зеленеющими полями и перелесками. Вышел на нужной мне железнодорожной станции и, спросив у местных жителей, на автобусе добираюсь до пункта назначения.
В сельсовете, здание которого я определил по развивающемуся над ним красного с голубой полосой по нижнему краю флагу Украинской ССР, меня встретил сам председатель – немолодой коренастый мужчина с добродушной улыбкой на лице. Очевидно, ему было известно о моем приезде, он ждал моего появления, тем более что моя военно-морская форма не вызывала у него никаких сомнений, что перед ним именно тот, кому надлежало передать свидетельство о рождении матроса Чернописчука. 

Крепко пожав мне руку, он достал из огромного с мелодичным звоном кованого сундука-скрыни нужный документ и передал его мне. Расписавшись в получении, я тут же подсмотрел правильную фамилию. Все верно – Чорнописчук его фамилия! Очевидно, что писарь, заполнявший комсомольский билет, оказался куда ответственнее, нежели работник военкомата. Поблагодарив, я, было, начал расспрашивать его, как добраться до железнодорожной станции, да не тут-то было! Мягко взяв меня под локоть, председатель сельсовета поведал мне, что он, якобы, сам служил на торпедном катере на Балтике, а у них в селе последний раз моряка видели лет 25 назад и по такому случаю, он приглашает меня к себе домой на свежину. А поскольку поезд на ближайшей станции в обратном направлении будет в районе полночи, то и проблему доставки меня на станцию он берет на себя. Деваться мне было некуда, да и что такое свежина, заодно хотелось узнать. 

И вот мы идем по сельской улице к нему домой под ласковым весенним солнышком вдоль утопающих в цветущих садах чистеньких украинских хат. Проходя мимо одной из них, председатель сказал, что это дом матроса Чорнописчука и его мать очень просила зайти к ней буквально на минуту. Не успел я сообразить, о чем он сказал, как он решительно надавил на клямку калитки и вошел во двор, увлекая и меня за собой. 
Посреди двора стояла далеко не молодая простоволосая худенькая женщина и, очевидно, ждала нас. По ее внешнему виду и зашуганному выражению лица было не трудно догадаться о лежащих на ее плечах тяжелой ноше домашних забот и деревенского труда. Увидев нас, она сразу поняла, что перед ней морской офицер с того самого корабля, на котором служит ее сын. И тут случилось то, чего я никак не мог ожидать. Она бросилась к нам навстречу и вдруг передо мной упала на землю на колени. Не успев дать мне опомниться, что происходит, она схватила своими натруженными руками мои руки и попыталась их целовать. Это было ужасно! Со смешанными чувствами недоумения, стыда, гнева и еще чего-то для меня позорного, я отдернул их, быстро отпрянул и выбежал на улицу. Для меня это был настоящий шок! Более отвратительного в тот момент ощущения я себе и представить не мог.

В моей голове был полный раздрай. Наверно, она подумала, что от меня может зависеть судьба ее сына? Но, ведь, это совершенно не так! Тогда зачем она это сделала? А вот председатель, который при виде этой картины был совершенно спокоен и равнодушно наблюдал за происходящем. Видя мое замешательство, и, очевидно, горящее гневом и стыдом лицо, он что-то пробормотал, типа «у нас здесь так принято» и попытался поскорее переключить мои чувства на ждущую нас свежину и, прибавив шагу, повел к себе домой, который оказался совсем рядом. 
Дальше все оказалось вполне банальным. В большой прохладной комнате украинской хаты, красиво украшенной различными кружевными накидками, занавесками и рушниками с украинским орнаментом, нас ждала нарядно одетая хозяйка. На застеленном ослепительно белой накрахмаленной скатертью столе у распахнутого окна красовалось огромное расписное глиняное блюдо с высокой горой наваленными вкусно пахнущими и изумительно приготовленными шматками молодой свинины. Собственно, это и была та самая свежина, на которую меня пригласил председатель сельсовета. Другим украшением стола был внушительных размеров запотевший граненый графин ледяного и чистейшего, как слеза ребенка, самогона и под стать ему большие граненые рюмки. Все это великолепие дополнялось благоуханием буйно цветущей под окном сирени. 

Ближе к вечеру, как бы невзначай, мимо окна, у которого мы пировали, проезжала грузовая машина. По знаку рукой председателя она остановилась и, после коротких проводов, ее водитель отвез меня на большую железнодорожную станцию города Жмеринки, знаменитого за своими пределами колоритом местного еврейства. 
И вот, на следующее утро, глядя из окна поезда Львов-Симферополь, поглядывая на все те же пейзажи живописного Подолья и вспоминая вчерашнюю встречу с матерью проштрафившегося моряка, они уже не вызывали у меня таких приподнятых чувств, как позавчера, а выглядели серыми и будничными. Все еще под впечатлениями этой коротенькой сцены я недоумевал, в чем смысл, на мой взгляд, ее поступка? Но со временем все это заслонилось повседневной жизнью и потихоньку ушло из моей памяти, а вот теперь мне стало абсолютно понятно и никакого недоумения уже не вызывает. Обыкновенная холопская черта перед любым власть имущим, которую плетью и рабским трудом веками привили населению Западной Украины польская шляхта, которая сегодня и проявляется в кажущихся нелепыми для нас, русских, традициях. А возможно, и в том числе, в ней, действительно, взыграли материнские чувства – вдруг это его сыну поможет?

Вместо эпилога.

Так получилось, что на заседании военного трибунала мне довелось быть начальником караула. Матрос Чорнописчук был осужден на 2,5 года лишения свободы. Остался в памяти эпизод: сразу же после заседания суда судьи, только что получивший срок Чорнописчук и я с конвоирами, прошли за ним следом в курительную комнату. И тут один из судей, подполковник юстиции, достал из какого-то свертка, очевидно, своего «тормозка» — обеда, большой бутерброд и со словами: «На, перекуси, теперь тебе не скоро удастся покушать», протянул его только что им же осужденному. Кто-то из конвоиров предложил ему закурить. Необычная картина: судьи, осужденный и конвой дружно «смолят» сигаретами в одной компании! 

И мне же довелось после суда отконвоировать Чорнописчука в милицию, которая в Севастополе находилось совсем рядом. Никаких наручников на его руках не было. Мы, как показалось бы со стороны, живописной группой из идущего впереди матроса в белой парусиновой рубахе и брюках из такого же материала, называемых на флоте рабочим платьем, под конвоем вооруженного офицера и двух автоматчиков просто прошествовали по совершенно пустынному тротуару мимо Пушкинского сквера до отделения милиции, где мне надлежало сдать осужденного. 
Нас провели в полуподвальное помещение, в глубине которого просматривались двери камер и после оформления соответствующих документов, милиционер принял Григория Чорнописчука от меня. Он вел себя совершенно спокойно, но вот, когда по требованию принимавшего его милиционера снимал ленточку с бескозырки с золотистой надписью «Военно-Морской флот», положенной для всех матросов и старшин новостроящихся и ремонтирующихся на судостроительных заводах кораблей, выражение его лица выдало смешанное чувство волнения, сожаления и скорби, что вот теперь он уже вовсе не моряк с боевого корабля, а обыкновенный заключенный, отбывающий срок по уголовному делу. 

А примерно через полгода, когда корабль находился уже на Северном флоте, от этого бывшего матроса пришло письмо своим сослуживцам. Оказывается, он попал под какую-то амнистию и уже вернулся на родину. Еще и подсмеялся над ними, как он их называл, москалями, что служить им еще, как медным котелкам, да присоветовал, мол, чтобы срок службы на флоте сократить, надо всего лишь своему сослуживцу свернуть челюсть.