Макаров А. Жизнь судового механика. СЛВМ

Глава 2 Полярка и её нюансы

Через день выгрузка была закончена, и судно перешло к острову Колючин в той же самой губе, где располагалась метеостанция. Там надо было выгрузить двадцать тонн угля.

А двадцать тонн угля – это одна полностью загруженная баржа, то есть четыре волокуши.

Особенность острова Колючин была в том, что припайной полосы с песком на нём не было. Там был только небольшой пологий участок берега, к которому барже можно было только подойти, чтобы спустить аппарель для съезда тракторов.

Трактор выезжал на небольшой пляж, и ему едва хватало места для разворота, потому что дальше вся дорога к метеостанции была покрыта валунами и острыми камнями. Трактор к метеостанции подъехать не мог.

А уголь должен быть выгружен, и перенесён за пятьдесят метров от зоны прилива.

Оказывается, это было обычной практикой в течение многих лет. Моряки, которые выгружались на Колючине, должны были эти двадцать тонн угля на своих плечах в мешках перенести на пятьдесят метров в общую кучу, около которой стоял подъемник.

Подъемник представлял собой тележку, которую зимой полярники загружали лопатам и тянули к себе наверх по деревянному желобу, чтобы обогреться.

Наверху, у самой метеостанции, стоял небольшой дизелёк с лебёдкой.

Дизелёк запускался, и тележка лебёдкой поднималась наверх, а там уже зимовщики переносили уголь для своего обогрева в дом вручную.

На саму метеостанцию никто не пошел, кроме второго помощника. Еще не хватало переться наверх под углом в шестдесят градусов по узкой деревянной лестнице с выбитыми ступенями.

Задача заключалась том, что надо было выгрузить весь уголь и отнести его, чем дальше от берега, тем лучше. В этом случае это было чуть больше пятьдесят метров.

На судне оставались капитан, три женщины и вахтенный механик. Остальной экипаж должен был на баржах отправиться на берег.

Еще вечером, первой баржей, спущенной на воду, с берега приехал начальник метеостанции и какой-то очень суетливый паренек.

Когда Серов зашёл в токарку, то увидел его там. Он с увлечением, что-то рассказывал токарю и сварщику.

Любой новый человек со свежими новостями и информацией – всегда интересны для моряков.

Молодой, худощавый парнишка, увидев Серова, сунул ему свою узкую, заскорузлую ладошку.

— Колька. Механик с метеостанции, — представился он.

От такой душевной простоты, даже стало как-то веселей.

— Второй механик, Алексей, — пришлось представиться в ответ.

Наверное, Серов своим приходом прервал предыдущий разговор, который Колька не желал прекращать.

— Я и говорю, на метеостанции нас трое. Я и начальник с женой. Они здесь только первый сезон, а я уже второй.

— Ну, ничего себе, целых два года ты сидишь на этом острове? – не удержался от удивления сварщик.

— А что тут такого? Живи себе и живи. Начальник за погодой следит и за радиостанцией. Жена его за повариху, а я в основном по хозяйству. Дел хватает. Только вот одно плохо, что к концу зимовки продукты заканчиваются, — Колька понимающе осмотрел нас. — Особенно весной. Лёд на губе слабый, по нему до Нутепельмена не добраться. Тогда немного приходиться подтянуть животы. Но и тут всё просто. Там, — он куда-то в сторону махнул рукой, — напротив станции, у острова крутой обрыв. На нём — птичий базар. Птиц там весной – немеряно, — Колька при этих словах даже округлил глаза, чтобы его слова выглядели более правдоподобно. — Так начальник с женой меня с корзиной опускают вниз. Я им кричу, когда надо остановиться. Они меня задерживают. Я набираю яиц и спускаюсь на пляж. Сил у них двоих нет, чтобы меня обратно поднять. И я по пляжу пешком возвращаюсь на станцию с полной корзиной яиц. Иногда до двух сотен набираю. Это нам запас на всю зиму, — весело рассказывал он.

Витя Бичов, токарь, был ещё более заинтересован:

— А вот сейчас зима настанет. И что вы будете на вашей станции делать?

— Как что? Сведения будет передавать начальник. А я механик. По мне, чтобы – всё работало.

— И рацией тоже? – не удержался Витя Грязнов.

— Нет. За рацией следит начальник. Моё дело тепло и уют, — важно ответил Колька.

Тут только Серов заметил на верстаке какой-то вал. Поэтому, подойдя к верстаку он взял вал в руки и с интересом принялся разглядывать его:

— А это, что за штукенция? – он с интересом посмотрел на Кольку.

— Вал это с моей лебёдки, — прекратил свой рассказ Колька.

— Ну, и что ты хочешь, чтобы мы с ним сделали? – продолжал допрашивать его Серов, видя, что вал в нескольких местах задран и подшипники на нем не крутятся.

— Заклинил он на лебёдке. Новую лебёдку нам никто не даст сейчас, — Колька с сожалением развёл руками. — Только в следующем году её смогут привезти. Потому что в заявке этого года она не указана. А как мне всю зиму уголь таскать наверх, к станции? — он вопросительно посмотрел на Серова.

Серов продолжал крутить в руках вал. Да. Подшипники действительно были заклинены. Наверное, в картере не было смазки, потому что они были совершенно сухими.

Было одно простое решение. Это спрессовать заклиненные подшипники и поставить на вал новые. Приспособления для этого были.

А вот подшипники были все на строгом учёте и каждый из них был записан в инвентарную книгу. Пришлось опять идти к деду.

Тот, как всегда, сидел с помполитом и играл в шахматы.

— Рэм Маркелыч, — обратился Серов к нему. Колька прыгал где-то за спиной у Серова, потому что тот не давал ему никакой возможности проникнуть в каюту. — Пару подшипников надо поменять на валу.

— На каком валу? – видно было, что в данный момент Рэм Маркелыч не собирается проигрывать очередную партию помполиту, потому что её надо было закончить до отъезда экипажа на берег.

По его виду было заметно, что он готов ко всем неожиданностям судовой жизни, оставаясь на судне в роли вахтенного механика. Он уже даже приготовился для этого, потому что был в своей незаменимой заячьей шапке, телогрейке и кирзовых сапогах. Видно было, что в таком наряде ему было жарко, потому что кончик его мясистого носа был покрыт каплями пота, но Рэм Маркелыч не сдавался, он думал.

Услышав слова Серова, он как-то отрешённо посмотрел на Серова:

— Конечно, конечно. Сделай им всё, что они просят. Сейчас вы все уедете на берег на выгрузку, — между делом он проинформировал Серова. — Если не успеешь сейчас, то после выгрузки надо будет обязательно всё сделать — и продолжил игру.

Серов повернулся и, вытеснив Кольку из проёма двери, обнял его за плечи и вразумительно попытался объяснить ему:

— Колюнчик, дорогой. Давай-ка пойдём с тобой в токарку. Я тебе дам всё, что ты хочешь, но сейчас будет не до тебя.

— А чё такое? — не мог понять ситуацию Колян.

— Через двадцать минут баржи уедут на берег. И все мы уедем. Никто тебе сейчас делать здесь ничего не будет, пока мы не вернёмся после выгрузки. Давай договоримся так. Мы находим тебе подшипники, оставляем их в токарке, а после выгрузки, поставим их на вал. И ты уже сам, что хочешь, то и делай со своим валом. Понял?

А куда было деваться Кольке? Он прекрасно понимал всю сложившуюся ситуацию и, молча согласившись, последовал за Серовым в токарку. Там Серов выбрал ему подшипники, подобрал приспособление для их спрессовки, и уложил всё это на верстак. Больше ничего он сделать не успел, потом что по судну прошло объявление:

— Всему экипажу спуститься на баржу! Баржа стоит у второго трюма, — вещал голос вахтенного помощника.

Перед отправкой одна баржа была загружена углем, а во вторую были погружены оба трактора и весь экипаж судна.

Баржи одна за другой пошли к берегу и по указанию начальника станции подошли к небольшому пляжу, спрятавшемуся между острыми камнями раскиданными, как будто специально то тут, то там. Они уткнулись носами в этот небольшой, покрытый галькой ровный участок и вывалили аппарели. Экипаж, засидевшийся на борту, с гомоном вывалил по ним на берег.

Выйдя, Серов осмотрелся. Да, погода их сегодня не баловала. Небо было свинцовое от нависших низких туч, море было под стать ему. С него дул пронзительный ветер, поднимавший на поверхности губы небольшие волны, которые с противным шипением омывали небольшой пляж.

За небольшим ровным участком берега громоздились огромные валуны, между которыми предстояло найти путь для выноса угля на черную кучу, лежащую в метрах пятидесяти вверх по склону. За кучей берег шёл круто вверх к нескольким домикам, расположившихся на вершине острова.

Окинув взглядом эту суровую картину, Серов нигде не увидел ни единого деревца. Только невысокая травка покрывала этот безжизненный склон, да у берега на камнях просматривался буроватый мох.

Трактора съехали на берег и, расчистив себе плацдарм для выгрузки, вытащили волокуши с углём на него. Из них предстояло лопатами перегрузить уголь в мешки и отнести его на пятьдесят метров от пляжа вдоль по склону к чёрной куче. А склон шёл вверх с наклоном примерно в тридцать градусов.

Глянув на такое небольшое расстояние, которое отделяло баржи от кучи, Серов положил себе в мешок пять полных лопат угля. Он бодро вскинул мешок себе за плечи и бодро пошёл между камней вверх по склону. Но его бодрость на половине пути куда-то испарилась и ему пришлось скинуть мешок на землю и передохнуть, чтобы тащить его дальше.

Дыхания не хватало, сердце чуть ли не выпрыгивало из груди, пот заливал глаза, хотя температура воздуха было не больше десяти градусов.

Вернувшись с пустым мешком к барже, он уже насыпал в него четыре лопаты. Но и их было тяжело нести.

И так, экспериментальным путем выяснилось, что в мешок надо насыпать по три лопаты, чтобы их успешно, без перегруза можно было допереть до общей кучи угля, которая располагалась около подъёмника.

Именно его сейчас и пытался починить Колька, чтобы зимой на станцию точно так же в мешках не таскать уголь наверх. А тогда это будет намного труднее, если подъемник не будет работать. Одному, полярной ночью надо будет вырубать уголь из общей кучи и тащить его наверх по узкой лесенке.

Но если он починит лебёдку, то ему надо будет только набрать уголь в тележку, подняться вверх по хлипкой лесенке без груза и ждать, когда к тебе по желобу подъедет тележка с углем, а после этого перетаскать его в помещение.

Серов теперь понимал Кольку, почему тот был обеспокоен состоянием подъёмника. При его неисправности, тому пришлось бы таскать уголь в мешках самому.

А так у него будет только одна забота – это очистить желоб и ступеньки лестницы от вечно наметаемого снега.

В девять часов утра началась выгрузку из волокуш, и только к десяти вечера она была закончена. Спасало то, что погода на глазах резко изменилась. Ветер стих и на поверхности моря уже не было видно редких барашков и только на неприветливый пляж периодически набегала еле приметная волна.

В середине выгрузки баржевики съездили на судно и в термосах привезли еду.

Только тогда был устроен небольшой перерыв на обед.

После такого обеда вообще никому не хотелось двигаться. Не было никаких сил даже подняться. Но угля осталось уже меньше одной трети. Надо было работать.

Превозмогая всякие «не хочу» и «не могу», под воодушевляющие призывы помполита, моряки собрались с силами и продолжили таскать уголь из волокуш на общую кучу, невзирая на ранги и должности. Сейчас все был равны. Уголь должен был быть перегружен.

Каждый тянет свой мешок. Серов никогда не думал, что будет так тяжело тащить двадцать килограмм на плечах, да еще вверх под углом тридцать градусов, обходя камни и рытвины, спотыкаясь на каждом ухабе. Раньше он не представлял себе, как это тяжело. Что такое двадцать килограмм? Это лишь гиря, немного потяжелее пудовой, которую он мог поднять раз двадцать без отдыха. Но это в спортзале, на ровном полу и в закрытом помещении.

А тут был склон, покрытый камнями, где надо было делать каждый шаг осторожно, чтобы не подвернуть или не сломать ногу. Это были долгие сто двадцать шагов вверх.

Пальцы сами собой разжимаются, уже не в силах держать мешок, чтобы он не упал с плеч. Но идти надо. Надо добраться до кучи, чтобы наверху скинуть на неё невероятной тяжести этот проклятый мешок.

Серову не хотелось выглядеть слабаком в глазах своих подчинённых.

Это он там, на судне, у них начальник, отдающий приказы. А здесь он обычный вол, который должен таскать мешки, потому что кто-то и где-то однажды так решил.

У всех было одинаковое состояние, вымотаны все были до предела.

Но, всё равно иной раз были слышны шуточки, подбадривающие отстающих, заставляя их двигаться, несмотря ни на что.

И когда уже последняя лопата угля была загружена в мешки, когда последняя ходка была завершена, то все в бессилии упали на берегу и уже не было никаких сил зайти на баржу, чтобы вернуться на судно.

Кто-то ещё нашёл в себе силы и собрал немного плавника, который, то здесь, то там, валялся вдоль берега. Разожгли костер, в который подкинули пару лопат угля.

Чукча из Нутыпельмена был прав. Уголь был и вправду отменный. Костёр моментально стал излучать тепло, и все сгрудились около этого источника жизни.

Вокруг постоянно сновал Колька, подбадривая горе грузчиков, да две здоровущие собаки. Шерсть у них была плотная и густая, поэтому было понятно, почему они могли спать в снегу долгими полярными ночам.

Серов, во время одной из остановок, спросил Кольку:

— Собаки-то у вас где тут живут?

— Да тут рядом и живут. Если пурга приходит, то в снег зарываются и спят там. А иногда и в Нутыпельмен убегают на несколько дней. С ними безопаснее. В прошлом году медведь приходил, так они его отогнали. Больше он не появлялся, — балагурил Колька.

Поначалу к собакам было страшно подойти, такие они были огромные и с виду свирепые. На самом же деле они оказались ласковыми псами, которые сами подходили и внимательно заглядывали в глаза, как будто понимая, как тяжело таскать эти чёртовы мешки и как они сочувствуют людям.

Уши у них маленькие, острые, сами они высокие, шерсть — густющая. Одну из них Серов погладил, и засунул пальцы вглубь шерсти на спине. Пальцы сразу же ощутили тепло собачьего тела, и с них сразу стало спадать напряжение от натруженности.

Моряки лежали у костра и ждали распоряжение капитана, когда можно будет возвращаться на судно.

Тракторы уже заехали в баржи, аппарели на них были закрыты, а люди в неге кострового тепла сгрудились вокруг костра.

К костру подошел Колька с собаками, когда моряки мирно попивали горячий чай из привезенных термосов.

Кольке тоже налили кружку чая, а собакам кинули то, что осталась в термосах после ужина.

Колька пристроился рядом с Серовым.

Тепло от костра, тишина, вечернее, серое небо, отблёскивающее на западе розоватыми лучами, всё располагало к мирной беседе. Чувствовалось, что некоторым было не до бесед. У всех было только одно желание – добраться да койки и растянуться на ней.

С водой на судне была напряжонка. Но по случаю возвращения экипажа с погрузки, дед обещал подать воду в систему.

У кого-то само собой вырвалось:

— Ну и как вы тут живёте на этой станции?

Колька, наверное, тоже ни о чём не думал, а отвечал по инерции. Ведь не каждый же день двадцать пять человек посещают этот безлюдный остров.

— Я уже второй год зимую тут, — как бы из-за угла начал он. — Сейчас еще третью зиму отзимую, и у меня скопиться достаточно деньжонок, чтобы лодку купить.  Когда вернусь домой, буду по Зее кататься, а потом по Гилюю вверх. Мне дед там зимовье оставил. Буду охотиться, рыбалить. Просто отдыхать буду. А вообще-то я люблю путешествовать. Ох! Сколько книг я прочитал об этом! Когда все книги прочитаю, и пурга утихнет, то я с собаками на нартах езжу в Нутыпельмен в библиотеку. Заодно и в магазин, если начальник даст разрешение на закупку новых продуктов. А вот уже следующим летом, я точно, куплю себе моторку, — мечтательно продолжал он.

Серов заинтересовался планами Кольки, хотя его тянуло в сон от тепла костра и тишины, которая заволокла здесь всё. Но, чтобы не заснуть, он продолжал расспрашивать Кольку:

— И что ты хочешь делать с этой моторкой?

— Для начала я её здесь испробую, а потом пойду вдоль берега через Берингов пролив, вдоль Камчатки и Курил, чтобы добраться до Владивостока, — при этих словах у Кольки даже блики костра стали ярче в глазах.

От такой детской простоты и наивности, с которой были высказаны эти мечты, Серова моментально покинула вся дрёма:

— Ты вообще в уме, что ты хочешь предпринять? – Серов непроизвольно сел и прямо посмотрел этому юному мечтателю в глаза. — Во-первых, это же — океан, шторма. Я по этим путям проходил десятки раз. Там такие шторма, там такие волны, что твою моторку перевернёт на первой же волне. И самое главное: пограничники и таможня. Кто тебе даст такое разрешение на выход в море?

Но Колька был в своей наивности непревзойдён:

— Да я все сделаю, не переживай. С погранцами у меня всё схвачено, — он показал сжатый кулак. — Они у меня вот где.

Ну, если у человека бзик после двух лет одиночества, его бесполезно в чём-либо переубеждать, поэтому Серову только и оставалось, что согласиться с ним:

— Ну, смотри, путешественник ты мой, — Серов похлопал Кольку по спине. – Когда-нибудь вспомнишь мои слова…. 

Но тут по рации прозвучал приказ капитана, чтобы все возвращались на судно.

Моряки с большими усилиями, охами и ахами поднялись с насиженных мест, затушили костёр и двинулись к баржам.

Вокруг сразу стало холодно, сыро и неуютно. Когда баржи завелись, то грохот работающий моторов, вернул всех к цивилизации из девственной тишины Севера.

Капитан разрешил Кольке приехать на судно. Тот оставил своих собак на берегу и устроился на палубе одной из барж.

Когда обессиленный экипаж вернулись на судно, то Серов вместе с Колькой сразу же пошел в токарку, чтобы зашлифовать выбоины на валу, который так и лежал на верстаке, а потом уже запрессовать на него подшипники.

Хотя после перетаскивания мешков с углём, пальцы не слушались и руки тряслись, но глядя в молящие Колькины глаза, Серов пошёл ему на уступки.

— У меня руки трясутся, ничего не смогу я проточить тебе на станке, — всё-таки попытался он как-то избежать этой работы.

— Ну, пожалуйста, — жалостливо просил Колька Серова.

У Кольки был такой несчастный вид, в его взгляде было столько мольбы, что Серов сдался и, пересилив себя, начал выполнить обещание, данные дедом Кольке.

Установив вал в станок, он начал протачивать его шейку под посадку подшипников.

После проточки вала и запрессовки подшипников, Серов вообще ничего не чувствовал. Силы полностью покинули его. Он все делал автоматически. Нестерпимо тянуло только к подушке. Казалось, что если только он прикоснется к ней, то сразу же провалится в какую-то тёмную яму, которая поглотит его всей своей глубиной.

Колька, увидев восстановленный вал, с благодарностью принялся жать руки Серова:

— Ну, спасибо тебе, Иваныч! Мне этих подшипников хватит на целый год, — восторженно лепетал он.

Серов тоже был доволен, что кому-то он оказал услугу и помог выкарабкаться из жизненной ситуации. Он дал Кольке еще полбанки тавота и полведра масла со словами:

— Будешь мазать свои подшипники. Смотри, чтобы картер опять не оказался сухим. А то точно, придётся тебе все эти двадцать тонн таскать на себе всю зиму.

Колька был рад бесконечно:

— Ой, спасибо, Иваныч, а то у нас вся смазка уже закончилась. Ни грамма нет в запасе. Все экономят, а мне отдувайся. Ведь к нам снабжение завозят только раз в год, — повторил он, оправдывая кого-то, кто каждый день находится в тепле и ложиться спать в тёплую постель, напрочь забыв о тех, о ком он обязан заботиться.

Серову было жалко этого пацана, который был брошен своими начальниками на произвол судьбы. Как он тут выжил – одному Богу известно.

Он отвёл Кольку в каюту, где тот смог бы поспать и вернулся к себе.

Утром судно опять снялось в рейс к очередному порт-пункту на очередную выгрузку партии угля.

«Тоболлес» зашел еще в несколько порт-пунктов, на которых уголь также разгружался своими силами. Обстановка была рутинная, так что ничего особенного там не случилось.

Но мужики говорили, что Колючин – это еще ерунда. Вот на острове Ратманова, у которого пагранзастава находилась на самой вершине острова, выгрузка – это вообще смерть для экипажа.

Там уклон достигал шестидесяти градусов, и по лестнице надо подниматься примерно на сто метров вверх. А туда завозилось сорок тонн угля.

Там суда стоят по нескольку суток, и когда выгрузка заканчивается, то экипаж вообще не в силах говорить ни «Б» ни «М». Поэтому капитаны становятся на якорь в какой-нибудь бухте потише, чтобы экипаж сутки отоспался после выгрузки.

А пока судно ходило по порт пунктам, и выгружалось, бражка поспела.

Поспеть, то она поспела, но надо было определить степень её готовности.

Из большой бутыли Серов отлил часть этой бурдомаги в трехлитровую банку и принес её к Майклу в каюту. 

В это время там сидели Майкл, Виктор, Серёга и Катька о чём- то энергично беседуя.

Они с интересом посмотрели на Серова:

— Ты что это за жижу сюда притащил? Мы что, пить её будем? – у виктора при этих словах даже перекосило физиономию от отвращения.

— А вы что? Не хотите ничего попробовать? – удивленно воззрился на них Серов.

Перед тем, как нести им бражку, Серов уже полстаканчика пригубил для пробы. Чувствовалось, что уж очень эта брагулька оказалась крепкой. Ведь две недели все-таки простояла без всякого надзора.

Ну, и некоторые сомневающиеся и брезгливые начали пробовать её, родимую.

Сначала осторожно, на дне стаканчика, а потом уже и по полстакана.

Трехлитровой банки хватило настолько, что Серов с трудом поздним вечером добрался до каюты, а моторист едва поднял его на вахту.

На следующее утро Майкл встретил Серова перед обедом:

— Слышишь, Лёкс, ну ничего себе ты сотворил жижу! Надо же что-то и дальше с ней делать ….

Серов был полностью с ним согласен:

— Сделаем, сделаем. Только подожди немного. Сейчас придем в Беринговский, встанем на рейде и будем делать всё, как в лучших куренях Хохляндии.

Несмотря на то, что вчера в каюте Майкла и состоялась небольшая вечеринка, на судне была тишина, и никто ничего не знал про неё. Значит, среди дружбанов-самогонщиков, болтунов не было.

В один из дней, когда судно уже стояло на рейде Беринговского, и ждало очереди для очередной погрузки, Серов взял агрегат, который они сконструировали с Серёгой, отлил в него из общей бутылки получившейся жижи, и заперся в станции размагничивания для выгонки непростого зелья.

Никогда в жизни он этого не делал, но зелье само закапало из кончика змеевика в заранее припасённую банку.

Это была какая-то мутноватая жидкость, которая горела в ложке при поднесении спички. За вечер, получилось выгнать трехлитровую банку.

А на следующий день Серов выгнал оставшуюся часть бутыли.

Получилось две трехлитровые банки мутной беловатой жидкости, которая при наливании в ложку — горела.

Серов попробовал её на вкус из чайной ложки. Его чуть ли не передёрнула от вкуса получившегося напитка.

Из горловины банки несло непередаваемым ароматом, от которого хотелось не только заткнуть все ноздри, но и остальные органы осязания.

Надо было что-то делать и он пошёл за советом к Катьке.

Катька, ну и умная же повариха! Узнав о качестве напитка, она предложила Серову:

— Давай туда марганцовки бросим.

Серов согласился:

— Давай, попробуем. Будь, что будет, — ему очень не хотелось травиться той мутной бурдомагой, что получилась у него после выгонки.

Катька пошла к доктору, пожаловалась на свои женские дела и выпросила у него ваты и марганцовки.

Когда марганцовка была высыпана в банки, то у Серова вообще волосы встали чуть ли не дыбом. Вся жижа в банках приняла фиолетовый цвет.

Офонаревшие «химики» стояли и смотрели на результаты своих химических экспериментов.

У Серова непроизвольно вырвалось:

— Мать моя, родная, а как же ее пить-то! Это же полный триндец! Её же выливать придется. Я такую дрянь пить не собираюсь. Пусть ею лучше Эгершельдские бичи травятся, — но Катька авторитетно успокоила Серова:

— Спокойно, спокойно. Главное не кипешуй. Пусть эта хрень несколько дней так постоит. Там видно будет, что с ней делать.

Банки закрыли крышками и поставили в шкаф у Серова в каюте. Вони от них не было, поэтому их можно было безопасно там хранить. Серов завалил их старой робой и немного успокоился, но червяк любопытства постоянно его глодал.

На третий день, не выдержав нервного напряжения, Серов проверил банки. К его удивлению, вся фиолетовая жижа осела на дно, а сверху жидкость даже была чуть ли не прозрачной.

Обрадовавшись такому результату Серов сразу же кинулся к Катьке, и они тихонечко слили всю эту бурдомагу в чистые банки через тоненькую трубочку методом отсоса.

Получилось две банки по два с половиной литра чистой жидкости, которая в ложке горела, но в ней всё равно плавала какая-то хрень.

Тогда Катька посоветовала:

— А давай-ка мы её через ватку профильтруем.

После фильтрации была произведена дегустация, но прозрачная субстанция все равно, издавала непередаваемый запах. Надо было ещё что-то делать с этим творением подпольных самогонщиков. Надо было как-то избавиться от этого знойного амбрэ.

Тут Катька вспомнила:

— У меня как-то была болгарская подруга. Та сливянку делала. Давай попробуем сливянку сделать, — своим предложением она заинтересовала Серова, но при этом он удивился:

— Откуда мы сливы-то возьмем?

— Ты что? Забыл, с кем дело имеешь, — Катька с полным превосходством посмотрела на Серова. — У меня же чернослив есть!

Но Серов предложил своё решение нависшей проблемы:

— У тебя есть самый главный абсорбент – это чай грузинский, третий сорт. Давай мы его в одну банку бабахнем, а в другую твой чернослив и посмотрим, что из этого получиться.

Катька была не против такой идеи. В одной банке они размешали сухой чай, а в другую банку положили грамм триста чернослива и еще ждали три дня.

Через три дня опять все было профильтровано и продегустировано, но на вкус это питиё из обеих банок им не понравилось. Оно было жёстким, но самогонкой уже не воняло.

Тут у Катьки возникла очередная идея:

— А если мед туда добавить? — она принесла мед и размешала его граммов по сто в субстанции чая и сливянки.

Когда мед был размешан, то Катька налила себе стопочку и осторожно попробовала:

— Ой, да это же божественный напиток, — после первого глоточка непроизвольно вырвалось у неё.

Серов тоже попробовал. Полученное питиё обладало непередаваемым ароматом и вкусом. Ни бражкой, ни самогонкой оно вообще не воняло. В ней была какая-то особенная сладость, и приятный аромат ощущался на языке.

Виктор был любителем коньяка. В любом из портов захода, он бежал в магазин, и покупал там армянский коньяк три звезды.

Из-под этого коньяка у него в каюте валялось бутылок десять. Он их почему-то не выкидывал, а складировал у себя в шкафу.

Ну, а на почти три литра пития из чая с мёдом, этого вполне хватало.

Остальное питиё из чернослива, разлили по простым бутылкам из-под вина, содрав предварительно с них этикетки.

Закрыли все бутылки пробками и принялись ждать.

Майкл чуть ли не каждый день интересовался:

— Ну и что у вас там с этим самогоном? Когда пробовать будем? – на что Серов с Катькой таинственно молчали.

И вот наступил тот день, когда вечером все заговорщики вновь собрались у Майкла в каюте.

Катька принесла одну из бутылок и таинственно вытащила её из-под передника. Установила бутылку на стол, загадочно уставившись на присутствующих.

А что? Обычная бутылка из-под коньяка. Цвет точно такой же, как и у коньяка.

Но недолго длилось всеобщее изумление. Катька достала стопки и налила каждому по половинке для пробы.

Когда предложенный напиток был осторожно опробован, то все изумлённо переглянулись между собой:

— Так это же коньяк! – восторгу и удивлению заговорщиков-самогонщиков не было предела.

Напиток самогоном вообще не вонял. Конечно, если его детально дегустировать, то всё равно где-то оставался небольшой привкус самогона на языке.

Но, при первом глотке — это был на самом деле коньяк.

Выпили первую бутылку. Катька сгоняла за второй. Так вся честная компания и просидела целый вечер, дегустируя «коньяк» и «сливянку», и вспоминая случаи из жизни своих близких и родных.

Виктор, выпив очередную стопку говорит:

— Слышишь, так это же наше личное производство, мы патент можем на него сделать. Это же мы все вместе его изобрели. Так как мы его назовем?

Майкл пошутил:

— Как назовем? Да СЛВМ и назовём!

Серега удивился:

— Почему?

— Потому что это Серж, Лёкс, Виктор, Майкл – СЛВМ, — перевёл свои мысли Майкл.

— Да, точно — СЛВМ, — подтвердил Виктор.

Хотя СЛВМ на судне расшифровывался как — сепаратор льяльных вод модернизированный, через который загрязненная мазутом вода из судовых льял выкачивалась за борт.

Как-то к Виктору, на рейде Беринговского приехал знакомый и Виктор выставил на стол бутылку этого «произведения искусств».

Знакомый с удивлением уставился на принесённую бутылку со словами:

— А что это такое?

Виктор загадочно хихикнул:

— Да, СЛВМ это. Не бойся. Пей.

Знакомый Виктора наотрез отказался:

— Ты чего? Я отходы сепарации не пью.

Но, когда его уговорили и он попробовал содержимое принесённой бутылки, то восторгам его не было предела:

— Вот это СЛВМ! Спиши рецепт, мы его возьмём на вооружение.

Майкл был трезвенником, и спиртное было безопаснее хранить у него в каюте. Поэтому оставшиеся бутылки были отданы ему. Больше никто ничего не трогал и не коротал вечера за этим изобретением.

Через недели две у деда, был день рождения. Виктор подошел к Серову с предложением:

— Надо деду что-то подарить. Давай ему бутылку нашего СЛВМ подарим.

Серов понимал, что Виктор, как любимчик деда, хочет сделать тому приятное, но все равно сразу же возразил:

— Зачем?! Не надо! Спалимся. Там же помполит будет. Тебе что? Визы захотелось лишиться?

Но Виктор всё равно настаивал:

— Нет, надо ему СЛВМ подарить. Пусть оценит, как мы его уважаем.

— Тебе надо – ты иди и дари, — пошёл Серов ему на уступку. – Я тут ни причём. Я про эту хрень ни ухом, ни рылом. Понял?

— Да, ты не переживай, — успокоил Серова Виктор, — не проболтаюсь. В крайне случае скажу, что корефан привёз. А его все видели.

Виктор, как всегда, был самоуверен и, похлопав Серова по плечу, ещё раз успокоил его:

— Ничего. Не вычислит, я все сделаю сам, — и пошел к Майклу за бутылкой.

На следующий день после дня рождения, стармех ходил счастливый и довольный.

Виктор поделился новостью с Серовым:

— Дед сказал спасибо за коньяк.

Серов был даже немного удивлён:

— И они не поняли, что это СЛВМ?

— Нет. Ты что! — радости Виктора не было предела. — Они с помполитом его пили вдвоем, потом позвали ещё капитана, и никто из них троих даже не понял, что это был самогон. Вот это СЛВМ! – Виктор и в самом деле был доволен произведённым впечатлением нашего напитка.

С тех пор самогонкой данное произведение не называлось. Его название было только СЛВМ.

И однажды Майкл решительно заявил:

— Ну, все! Первая порция заканчивается. Не надо останавливаться на достигнутом. Надо повторить эксперимент.

Но, повторить эксперимент больше не удалось.

Судно сделало ещё два таких же напряжённых рейса с углём по порт-пунктам Чукотки.

Рейсы с углём завершились и «Тоболлес» зашел в Провидения, где бортовая техника была выгружена, и с грузом металлолома пошел на Японию.

После такого чукотского рейса Япония была всем морякам, как подарок.

А после Японии всегда был Владивосток, куда судно и пришло после шестимесячного длительного рейса, немного потрепанное, но вновь готовое идти в очередной рейс.

Владивосток

Июнь 2017г.