В автономном плавании подводникам приходят в голову разные мысли. Чаще всего они направлены в сторону берега. К женам и детям, любимым и родным. Причем замечено, чем дальше от родины, тем чаще они посещают головы моряков. Такая вот закономерность.
Еще подводники сильно предрасположены к грезам на разные темы. Мечтают они об отпуске. Некоторые — о переводе на большую землю. Почти все — о карьере. Кое-кто — о домике в деревне для осуществления сельского хозяйства. Бывают и мечты на свободные темы. Например, такие, какие пришли в голову мне и нашему штурману.
Дело было во время преодоления противолодочного рубежа в районе Шпицбергена. Архипелаг — справа, Норвегия — слева, а мы — посередине. Двигаемся в сторону Северной Атлантики, чтобы в нужный момент ощерится на враждебных тогда нам американских империалистов. Всеми шестнадцатью ракетами. Баллистическими. Я несу вахту на боевом информационном посту. Сокращённо БИП. Он расположен в центральном посту. У меня третья смена. В тот день она случилась утром: с восьми утра до двенадцати. Обычно в такое время, если гидроакустический горизонт чист, то командир дремлет в своем кресле. Боцман усиленно старается не заснуть на рулях, а механик индивидуально грустит за своим пультом.
Мои гидроакустики, получив моё же приказание в случае обнаружения цели, доложить лично мне, тихо и по секрету, прямо в штурманскую рубку, где я обычно, в это время, пью кофе и разговариваю со штурманцом. С моим другом Сашей Зверевым. Зачем же понапрасну будить командира. Пусть спокойно отдыхает.
Так, вот, сидим мы, сосём растворимый, говорим об искусстве, о том, что театр – это другой мир и о женщинах, конечно. Где-то, после третьей кружки и четвертой женщины, из воображения, понятно, я бросаю взгляд на прокладочный стол. На нем лежит морская карта. Замечаю на ней очертания какой-то земли, севернее нас. Всматриваюсь внимательнее и, замечаю, что в одной точке, на мысе Серкап, что на южной оконечности Шпицбергена, одновременно сходятся три моря. Гренландское, Норвежское и Баренцево. Очень необычно. Тут же начинаю мечтать выйти на эту оконечность земли и пописать по очередь справа налево или, наоборот, в эти водоемы. Шура Зверев солидарен.
Мы по очереди спускаемся вниз. В гальюн и делаем это, к нашему сожалению, только в одно море — Норвежское.
Погоня
Продолжаем болтать и мечтать. Вдруг:- БИП – акустики! По пеленгу …. Градусов шум винтов цель, турбина, предположительно цель подводная. Гром среди ясного неба!
Три недели Боевой службы прошли в спокойной обстановке. Вахта, занятия, тренировки, учения, сон, просмотр кинофильмов и социалистические соревнования. Командир открыл сразу оба глаза, с нескрываемой неприязнью посмотрел на меня. Тут надо отметить, что контакт, с вражеской подводной лодкой — это срыв Боевой задачи, а за это командиров по головке не гладят:
— Лейтенант, опять твои засранцы не могут отличить шумы подводной лодки от стада дельфинов или каких-нибудь других подводных насекомых. Ну-ка, переведи звук в центральный. Я сам послушаю. И тут же, в Центральном Посту, ясно слышим характерное для американской подводной лодки завывание винтов. — Боевая тревога, право на борт, погрузиться на глубину 240 метров, дать полный ход, — командует командир. Подводная лодка послушно исполняет маневр. Мы начинаем отрываться, гремя обоими винтами на весь Атлантический океан.
С чем бы сравнить? Ну, например, с глухарем, который токует на лесной полянке, призывая самочку. Сам ничего не слышит, а коварный охотник тут как тут. Раз, и птицу на ягдташ. Понятно, что глухарь – это мы. А охотник — американец. Причем, вместо ружья у него высокоточные торпеды.
Что произошло в мире, за прошедшее время после сеанса связи, мы не знаем. В последней политинформации, которую «вдумчиво» составляли ответственные политрабочие, мы прочитали, что Генеральный секретарь в честь своего дня рождения получил золотую саблю, и что урожай зерновых в этом году собрали необычайно высокий и еще что-то про заботу партии обо всем советском народе. Но прошли сутки, а мир так переменчив. Вдруг предвоенное положение. Тревожно.
Относимся к ситуации более чем серьезно еще и потому, что лодка длиной за сто метров, предельная глубина, что-то около 500 метров, скорость почти 14 метров в секунду, так, что оставшиеся до края 260 метров, при случайном дифференте на нос, можно пройти за несколько мгновений. Надеемся на мастерство боцмана.
Прошло время, рекомендуемое руководящими документами.
Закончили отрываться от супостата.
Послушали горизонт.
Чисто.
Подвсплыли.
Передали в Москву о контакте.
Погрузились.
Совершили превентивное уклонение от возможного преследования.
Опять подвсплыли на очередной сеанс связи и получили от нашего командования приказ: — Отрываться от подводной лодки на рабочей глубине полными ходами. Не стандартное указание. Я бы не удивился, если бы приказ был такой: взлететь на рабочую высоту и дать форсаж. Вдруг: — БИП – акустики! По пеленгу…, — снова она, родимая. Опять тревога. Рабочая глубина. Полный ход и последующий доклад.
Две недели подряд, один раз в сутки, американская подводная лодка выглядывала из- за нашей кормы, показывая нам, что она еще здесь, как бы намекая, мол, давайте, ребята, покажите, что еще умеете. И мы показывали. Зафиксировав все наши возможности, она, американская подводная лодка, ехидно ухмыльнувшись, отвалила.
Это к вопросу о шумности.
Брачные игры китов
Подводная лодка продолжает идти на глубине 260 метров малошумным ходом в девять узлов. Включен стабилизатор глубины и хода. У летчиков он называется автопилот. На поверхности сильный шторм. Что бы удержать лодку на заданной глубине горизонтальные рули отрабатывают значительные градусы. На всплытие и погружение.
Боцман честно таращится на приборы, стараясь не заснуть. Но сила сна, на какое-то мгновение оказывается, сильнее силы служебного долга. И мичман роняет голову на грудь. Но, тут же спохватывается. Смотрит на приборы и с ужасом видит, что рули градусов на тридцать застревают в положение на погружение. Истерично кричит: — Заклинка рулей на погружение, — и резко дергает их на себя.
Лодку вздыбило. Вахтенный командир, а очередь была старпома, в растерянности застывает в кресле. Механик, вместо того, что бы дать пузырь в корму, начинает дифферентовку. Градус на корму быстро подходит к критическому. До конца остается, как потом посчитали, 15-20 секунд.
Из второго отсека, с необыкновенной скоростью, в центральный влетает командир. Совершенно спокойным голосом командует:- Механик! Дать пузырь в корму! Полный назад!
Наша лодка, выскочив, как кит в брачный период, на поверхность, всей своей десятитысячной массой плюхается в воду и идёт обратно на заданную глубину.
Со стороны, видимо, это было очень красиво.
(Продолжение следует)
Был случай с Эской в Атлантике. В кормовом отсеке матрос встал в гальюн по малой нужде. Когда процесс пошел, он приоткрыл один глаз и увидел на манометре, связанном с забортным пространством , показание 25 кг см2. Несмотря на полусон сообразил, что это соответствует 250 метрам погружения. Запросил центральный — какая глубина? Проснувшиеся в ЦП вахт. офицер и боцман срочно стали всплывать на заданную глубину 170 м. До катастрофы оставалось 50-60 метров. Как это произошло? 2 часа ночи, собачья вахта, обстановка спокойная, убаюкивающая, мерный гул механизмов, заданная глубина 170. Все тихо и спокойно,ход постоянный 6-7 узлов. Лодка чуть чуть тяжела, поэтому боцман держал носовые горизонтальные рули на 3-5 град на всплытие. Но уснул, а ПЛ стала потихоньку погружаться почти на ровном киле, успела провалиться до 250 метров и если бы матросу в корме не захотелось по малой нужде, катастрофа была бы неминуема. Погружение на 10 м или более считается аварийным провалом ПЛ.