Цмокун В. Первая благодарность

    Вообще-то, я хотел назвать это воспоминание по-другому, не столь благозвучно. Но потом решил, что если оно осталось в памяти и, мало того- наверняка сыграло положительную, наверное, роль в моей жизни и судьбе, то пусть называется именно так, а не иначе.  В общем, дело было так…

Лето, конец июля, 1973 год. Мы, курсанты Калининградского ВВМУ, на корабельной практике после окончания первого курса училища. Перед корабельной практикой – несколько недель в полку морской пехоты, под Балтийском, это – отдельные воспоминания. Крейсер «Железняков», почему – то названный так в честь матроса – анархиста, разогнавшего в 1917 году Учредительное Собрание, уже вышел из базы в Балтийске (бывшая база немецкого ВМФ Пиллау) и через пару дней должен прибыть в Ленинград, чтобы принять участие в параде кораблей на Неве в честь Дня ВМФ.

Погода в эти дни нас не баловала. Солнца не было, море слегка штормило. На верхней палубе было неуютно, дождь, ветер, даже в нашем кормовом кубрике под палубой юта чувствовалась бортовая и килевая качка. Правда, настроения это нам не портило – ведь впереди нас ждал Питер, увольнения на берег, новые впечатления, а после практики- и долгожданный месячный отпуск, да ещё и уже с двумя нашивками на левом рукаве белой форменки!  Но это всё ждало нас в ближайшем будущем, а настоящее лично для меня оказалось более чем прозаичным.

  Небольшое отступление. Ходу от Балтийска до Питера всего ничего- чуть менее двух суток крейсерской скоростью. Потом – несколько недель плавания по Балтике. Поэтому, разместившись на корабле, мы, естественно, включились и в организацию службы корабельных нарядов. Кто-то из ребят заступил дневальным по отсекам нашего большого кубрика, кто-то начал с дублёра вахтенного артиллерийского дозора по погребам с боезапасом, кто – в наряд на камбуз, а мне и моему приятелю, и однокашнику Женьке Монахову выпало по графику нарядов дежурство по кормовому гальюну, расположенному по левому борту недалеко от нашего кубрика.

Для тех, кто не в курсе – поясню. Экипаж лёгкого крейсера «Железняков» насчитывал более тысячи человек. Да плюс ещё более двух сотен курсантов. Естественно, контроль «мест общего пользования» — гальюнов и умывальников – был необходимым требованием корабельной службы. Что представлял из себя кормовой гальюн? Это просто: вдоль борта непосредственно под верхней палубой находилось помещение, где в ряд размещалось штук двадцать железных унитазов специального профиля для того, чтобы становиться на них обеими ногами. Через много лет я случайно узнал, что официальное название этого сантехнического чуда звучит романтично – «чаша «Генуя»! Под всеми этими чашами проходила фановая труба, по которой забортной водой с помощью специального постоянно работающего насоса происходил смыв продуктов жизнедеятельности экипажа непосредственно за борт.

Вот этот объект вечером мы с Женькой и приняли у сменившейся пары наших однокашников.  Женька поступил в училище со срочной службы, служил матросом на эсминце, на Черноморском флоте. Поэтому особенности корабельных нарядов были ему не в новинку.  «Володя, главное тут – не пускать в гальюн бачковых с отходами и приборщиков с обрезами (ведро на корабле), а то забьют трубу костями и ветошью (тряпками) – хрен пробьём!» — сразу объяснил мне Женька сверхзадачу.  

Бачковые – это по графику меняющиеся матросы, отвечающие за получение пищи на камбузе и мытьё посуды с выносом отходов с одного, как правило, «бака». На «баке» столовались 8 – 10 человек личного состава. У нас, курсантов, во время корабельной практики была такая- же система. Отходы выносились в больших лагунах, в которых, как правило, обычно получалось первое блюдо.

Разные буржуйские штучки типа упаковывания отходов в полиэтиленовые мешки с последующим утоплением нашему флоту были чужды. А посему всё, что оставалось после приёма пищи, просто выносилось на ют, к срезу кормы, где была надёжно закреплена бочка с вырезанными днищами. Туда, на радость парящим за кормой чайкам, и выкидывались отходы и любой другой мусор.

Чтобы не утомлять читающих этот рассказ не относящимися к делу подробностями, скажу только, что вечер этого дня прошёл для нас с Женькой относительно спокойно. Разгильдяев (на флоте употреблялось другое слово), ленившихся нести отходы к бочке на верхней палубе, нам удалось в большинстве своём отсечь после ужина и вечернего чая.

Перед отбоем Женька размотал пожарный рукав, подключил его к пожарному гидранту, закреплённому здесь – же, на переборке гальюна. Мощной струёй мы прошлись по унитазам и палубе, собрали мусор в специальный обрез и пошли выносить мусор на ют, к бочке. Море продолжало штормить, корма ощутимо «гуляла» под ногами. Мы выбросили мусор, быстренько нырнули по наклонному трапу в открытый люк кубрика и, помечтав немного о хорошей погоде на завтра, разошлись по своим койкам с матрасами из крошеной пробки.   Бессонницей в те времена мы не страдали и, по- моему, я заснул ещё до того, как голова моя коснулась подушки. А вот с утра всё пошло не так…

   То, что волнение на море усилилось, мы поняли, ещё не проснувшись. И вот, наконец, сигнал побудки, голос вахтенного офицера по внутренней трансляции: «Команде вставать, койки убрать!». Следом, через пару минут, команда закрыть все люки и двери, ведущие на верхнюю палубу и запрещение личному составу на нахождение наверху. Потом ещё одна команда – задраить иллюминаторы в помещениях по обоим бортам.  

Мы с Женькой, прибежав в наш кормовой гальюн, конечно, перед тем, как исполнить команду, посмотрели в иллюминаторы (их было три или четыре). Дождь прекратился, но белые гребешки на гребнях волн показывали, что баллов четыре – пять уже точно есть. Нам не удалось долго пофилософствовать на тему превращения нас в настоящих морских волков – прошла команда «начать малую приборку», а по окончании приборки — «команде – завтракать».

Погода- погодой, а распорядок дня никто не отменял! Но горячий кусок свежеиспечённого ночной сменой коков белого хлеба с маслом и стакан крепкого чая с сахаром в условиях качки смогли принять не все матросские и курсантские желудки. Организмы людей не успели за пару дней адаптироваться к такой погоде. Кто-то просто не хотел есть, кого-то тошнило. С аппетитом съеденный завтрак рвался обратно. Меня, честно сказать, тоже мутило, но хлеб с маслом вроде-бы улёгся как положено. Тем не менее, когда мы с Женькой, наскоро перекусив, прибежали на наш объект, вид того, что представлял из себя ещё утром сверкавший чистотой гальюн, вызвал у нас очень сильное чувство тошноты. Да ещё и народ постоянно прибегал – ведь выход наверх с отходами и по прочей нужде был запрещён. Кроме того, до вожделенных унитазов успевали добегать не все.

    В общем, всё время до начала занятий по плану практики мы с Женькой провели со шлангами, ветошью и прочими проборочными материалами в руках.

Когда мы, уже порядком измотанные, пошли, наконец, на занятия по планам практики (уже не помню – толи по устройству корабля, то – ли по борьбе за живучесть), Женька мрачно помечтал: «Не ссы, Володя! Это фигня была! Вот если море не успокоится, нам-бы обед пережить!»  Он оказался прав. Море не успокоилось и обед мы пережили. Но как!!!

   Перед обедом – как обычно, малая приборка. Мы опять навели порядок в гальюне и, наконец, услышали по трансляции долгожданную команду «Окончить малую приборку! Бачковым – накрыть столы!»  Пошли к своим бакам (мы были в разных отделениях, поэтому и сидели в соседних отсеках кубрика).

Наскоро пообедав, я забежал к Женьке: «Ну что, пошли?» — «Нет, Вова, нечего нам там сейчас делать, всё равно выход на верхнюю палубу ещё запрещён и все отходы в гальюн потащат. И чего нам «адмиральский час» пропускать?  Поспим маленько – а потом и двинем!» На том и порешили. Болтанка продолжалась, мы видели, что многим было не до еды, кого-то выворачивало наизнанку. Тем не менее, я себя уже начал ощущать более – менее сносно, организм привыкал. Поэтому без всяких лишних переживаний закинул себя на свой второй ярус и отрубился.

   Проснулся от толчка дневального по нашему кубрику. Открыл глаза. В кубрике был полумрак, горело дежурное освещение.  «Адмиральский час» ещё не закончился.

«Володя, вставай, гальюн забился! Вон, дежурный по кораблю вас с Женькой вызвал!» — вполголоса, чтобы не разбудить спящих, сказал дневальный. Я увидел на выходе из кубрика, стоящего у двери капитан – лейтенанта с сине-бело-синей повязкой на рукаве (цвета флага «Р», РЦЫ, означающего принадлежность к какому – либо дежурству).

Спал я одетым, поэтому быстро спрыгнул с койки, нашёл свои ботинки, обулся и подошёл к офицеру. Одновременно из полумрака появился и Женька. 

«В общем, так, сынки! Гальюн забился. Отходы и дерьмо – через края. Но вахта – ваша, значит, вам и пробивать.»  — сочувственно глядя на нас, произнёс дежурный по кораблю. Мы молчали, переваривая услышанное.

«Сейчас дам по кораблю команду, чтобы в гальюн не лезли в связи с аварийными работами. Чем-то ещё помочь?» — прервал наше молчание дежурный.

«Да, товарищ капитан – лейтенант! Пришлите к нам в гальюн кого-нибудь из трюмных, я скажу, чего надо!» — попросил Женька.

«Добро!» — дежурный кивнул и вышел из кубрика. Ну, а мы пошли в гальюн. В общем, мы увидели там ровно то, что нам сказал дежурный по кораблю. Разве что ко всему тому, что плескалось в чашах «Генуя» и было размазано по палубе, добавился и тошнотворный запах, ведь иллюминаторы были задраены нами – же. Конечно, мы их открыли первым делом, дышать стало немного легче.

Я вопросительно посмотрел на Женьку.  Он махнул рукой к двери: «Погоди, дождёмся трюмного!» Ждали недолго. Через пару минут по трапу застучали ботинки и к нам спустился невысокий смуглый матросик из трюмной группы.

«Ну, чего надо?» — видно было, что его тоже оторвали от подушки раньше времени и оказание помощи каким-то курсантам его не очень радует.

Женьку недовольная физиономия присланного бойца не смутила. Мы вместе опять подошли к двери гальюна, матрос – трюмный заглянул внутрь, зажал нос руками и сделал шаг назад.

«Видишь?» — спросил Женька. Матрос только кивнул. — «Давай, притащи нам с аварийно–спасательных щитов чопы, чтоб в очко входили и ветоши побольше. У нас тут рядом только два щита, а нам надо штук двадцать чопов. Добро?»

— Матрос опять кивнул и исчез.

Чопы – это деревянные пробки в виде разнокалиберных конусов, предназначенные для затыкания пробоин от снарядов в подводной части корпуса корабля во время боя. На каждом из щитов с аварийно- спасательным имуществом, закреплённых на переборках по всему кораблю, их было по нескольку штук. Конечно, мы ещё не изучили корабль и, в отличие от матроса, не знали, где находятся эти щиты.

Пока ждали возвращения трюмного, мы забрали несколько чопиков с расположенных рядом двух аварийных щитов, и Женька объяснил мне, что нам предстоит сделать. Вскоре матрос вернулся и позвал нас за собой наверх по трапу, в коридор. Там нас ждали два мешка из какой-то старой рогожи. В одном мешке были чопы, в другом – тряпье из распоротых старых матросских трусов и тельняшек.  «

Всё, браток, спасибо! Закончим – притащим чопы к рубке дежурного по кораблю. Добро?»

— «Добро!»

— Матрос убежал досыпать, а мы спустились с мешками в гальюн. Дальше всё было просто: мы обматывали подходящие по размеру чопы кусками ветоши и наощупь обеими руками забивали их в отверстия заполненных вонючей жижей унитазов. Конечно, мы разделись и отнесли наши робы в кубрик, оставшись в трусах и ботинках. Некоторые чопы не подходили по размеру и плохо держались. Приходилось их вытаскивать, выбирать другие или наматывать больше ветоши. За этой творческой работой нас и застал зашедший узнать, как дела, командир роты. Впрочем, увидев нас, измазанных по самые плечи и вдохнув пару раз воздух у двери гальюна, ротный только кивнул и, тоже зажав нос рукой, испарился.

Когда все унитазы, кроме одного, последнего, были забиты накрепко, мы размотали пожарный рукав, подключили его к системе, ствол тоже туго обмотали старыми тельняшками.  Наступил «момент истины»!   Вода из пожарного гидранта должна была под давлением пробить образовавшуюся в трубе пробку, больше ей идти было некуда. Мы с Женькой в четыре руки изо всех сил воткнули ствол в скрытое под поверхностью этой адской смеси очко последнего унитаза.  Потом покрутили, чтобы потуже вошёл. Наверное, излишне говорить, что руки наши по плечи были в «этом самом», а лицо – в 10 — 20 см от поверхности колыхающейся субстанции.

О чём мы думали тогда? Мне и самому сейчас не вспомнить. Точно знаю одно: иногда встречавшиеся мне на жизненном пути люди вызывали гораздо большее отвращение. Вот как-то так.

 «Вова, держи теперь изо всех сил! Я дам давление. Если не удержишь – не пробьём, и фонтан из очка подволок и все переборки дерьмом зальёт!» — с этим напутствием Женька вытащил руки на поверхность, стряхнул налипшую гущу и подошёл к вентилю пожарного гидранта.

— «Готов?»

— «Давай!»

Женька начал медленно крутить маховик. Шланг наполнился водой и стал похож на амазонскую анаконду.

– «Ну как?»

— «Давай ещё!»

— «Даю!» — Женька открыл кран ещё больше.

Анаконда начала вырываться из рук. 

«Не удержу, Женька!» — крикнул я.

Женька метнулся ко мне, плюхнулся рядом, с размаху схватился за ствол обеими руками. Брызги залили нам лица, но мы опять прижали чуть было не выскочивший из очка ствол. Прошло где-то то с полминуты. Я почувствовал, что держать стало легче.

«Жека, вроде получилось?»

— «Сейчас, Володя, перекрою воду, поглядим!» — с этими словами Женька опять отбежал к гидранту и начал быстро крутить маховик в обратную сторону. 

Брезентовая анаконда сдулась и безвольно улеглась на заблёванную палубу гальюна. Ну, а дальше всё было просто замечательно. Мы сначала вытащили все забитые нами чопы из всех унитазов и радостно смотрели, как всё, что там плавало, уходит вниз, в трубу. Потом вытащили ствол из последнего очка, прошлись мощной струёй по всему гальюну, остатками ветоши из мешка насухо протёрли палубу.

Конечно, обмылись под струёй холодной морской воды сами. Посидели немного на корточках, прислонясь спинами к железной переборке.  Собрали чопы в один мешок, грязную ветошь – в другой и, нарушив запрет, как были, в трусах и ботинках, поднялись на верхнюю палубу.  

Выкинули в бочку без дна мешок с ветошью, а мешок с чопами, как и обещали, притащили к рубке дежурного по кораблю, доложили, что задача выполнена.

Дежурный, уже знакомый нам капитан – лейтенант, посмотрел на наши озябшие тела и, приказав зайти в рубку дежурного, вызвал кого – то из старшин трюмного группы. Прибежавшему старшине дежурный приказал отвести нас куда- то вниз и помыть под горячим душем. Старшина отвёл нас, как я понял, в кормовое машинно–котельное отделение крейсера, где в каком-то то уголке из хитросплетения трубопроводов, кабель – трасс и манометров торчала незаметная медная трубка с вентилем, на котором лежал кусок хозяйственного мыла. «Мойтесь, сколько нужно, мужики!» — сказал старшина и исчез. Мы по очереди подставляли свои макушки под эту струю горячей воды и были абсолютно счастливы.

   Ну, а к вечеру море утихло.

Вечернюю поверку ротный проводил на верхней палубе. 

«Курсанты Монахов и Цмокун! Выйти из строя» — неожиданно услышали мы его голос. 

Мы с Женькой вышли на два шага вперёд и повернулись лицом к строю. 

«За проявленную инициативу …» и что-то там ещё, не помню уже, нам была объявлена благодарность.

Мы ответили «Служим Советскому Союзу», а я подумал о том, что это, как не крути, а, получается, первое моё корабельное поощрение.

Потом было много всякого – и поощрений, и взысканий, но вот эту, первую флотскую благодарность, я запомнил на всю жизнь.