Пришли мы в Находку, ошвартовались у родного берега и все свободные от вахт пошли в город. Как раз был день рождения матроса Гены Ножкина. Генчик предложил отметить его в ресторане «Надежда». Это такой парусник на постаменте при въезде в Находку. Посидели неплохо, выпито было достаточно, закушено, как обычно, самая малость. С непривычки после судового «сухого закона» опьянели конкретно. К полуночи едва добрались до судна. Все замерзли от пронизывающего ноябрьского ветра.
Между нашим танкером и пирсом был натянут канат. У пирса всегда стоял баркас, пришвартованный за кнехт пирса. Перебирая канат и подтягивая баркас, добирались до спущенного судового трапа. Прием был отработанный и мы часто им пользовались. В трезвом состоянии это проходило без приключений.
Именинник Гена Ножкин первым прыгнул с пирса в баркас, за ним посыпалась остальная нетрезвая братия. Большинство оказалось на левом борту и он, по всем законам физики, перевернулся и окунул нас в ледяное море. Тяжелая от воды одежда тянула вниз. Рванулся плыть к пирсу, доплыл, но руки об него скользили, и выбраться на берег было невозможно. Развернулся и снова поплыл к баркасу. Вахтенный матрос Степа Филиппов помогал пьяным морячкам выбираться из воды, когда они подплывали к трапу. Моё набухшее пальто весило ровно столько, сколько весил я. Доплыть до трапа было невозможно. Я вцепился за борт баркаса обеими руками и начал уже серьезно замерзать. Степа крикнул, чтобы я поднял ногу и сверху закинул на неё петлю из каната. Тащили меня из воды за ногу несколько человек.
Пришел в свою каюту, стою над раковиной, отжимаю пальто. Сам весь такой радостный, что живой остался. Вдруг открывается дверь и заходит второй помощник капитана, открывает бутылку коньяка, наливает полный стакан и протягивает мне.
– На, Саша, выпей, иначе заболеешь, — сказал он.
Спасибо огромное этому хорошему человеку. Выпил и лег спать. Утром начался разбор полетов. От списания с судна за пьянку меня спасло только то, что нас нарушителей оказалось в тот день много, почти треть экипажа, сошедшего на берег. Правда, с баркаса выпасть в море угораздило только нашей теплой компании, во главе с именинником Геной.
Простуда все-таки меня не пощадила. На верхней палубе я с температурой, сморканьем и чиханьем попался на глаза боцману. Тот подошел, участливо посмотрел на меня.
— Водку в рейс брал?
— Брал.
— Много?
— Шесть бутылок, — сознался я.
— Это очень хорошо, Санёк, — обрадовался боцман, — иди, ложись в койку, после вахты лечить тебя буду.
Вечером в каюту пришли меня лечить самые прожженные мореманы. С ними был и мой дружок Степа, накануне вытащивший меня из воды. Степа в руках держал столовый прибор со специями.
— Где там твоя водка, хлопчик? – спросил меня боцман, дядя Миша, — доставай всю.
Все специи – черный перец, красный перец, горчицу – он высыпал в большой граненый стакан, залил моей водкой, хорошенько размешал и заставил меня выпить. Я, задержав дыхание, выпил. Внутри как будто взорвалась пороховая бочка и я забегал по каюте.
— Быстро под одеяло! — приказал мне боцман.
Я нырнул под одеяло, а мужики степенно расселись вокруг столика и на койках, разложили принесенную с собой закусь.
— За твоё здоровье, Саня! – хором сказали они тост.
Все мои запасы водки в этот вечер были уничтожены этими «врачами — инквизиторами» подчистую.
Зато я, выспавшись, на следующее утро проснулся таким счастливым, каким не был никогда. Всю мою хворь, как рукой сняло.
Зашел боцман.
— Ну как? – спросил он. – Помог тебе «скалолаз»?
— Почему «скалолаз»? – спросил я, блаженно улыбаясь.
— Так ведь от этой адской смеси люди запросто на скалы залазят, — ухмыльнулся дядя Миша, — ты бы тоже полез, если бы в гористой местности лечился.
