Ткачев Ю. Маленькие истории Большого Улисса -7. Ночной попутчик

А это жуткое приключение произошло уже со мной в сентябре  1974 года.   Не прошло и месяца, после того, как я поселился на Большом Улиссе, меня отправили старшим над группой военных матросов береговой базы катеров на разгрузку какого – то судна.  Это был сухогруз с военным имуществом и продовольствием и причалил он в бухте Тихая. Если посмотреть на карту Владивостока, то вы увидите  этот полуостров – на севере он омывается бухтой Тихой, а на юге бухтой Улисс. Напрямую по лесной дороге от поселка Большой Улисс до бухты Тихая не более пяти километров, а вокруг по шоссейке через город – около двадцати.
— Лейтенант! Как только разгрузишь, позвонишь мне, — сказал мой командир Плужник, — я отправлю за вами машину.
— А как с питанием, брать сухой паек? – спросил я.
— Не надо, вас там, на сухогрузе покормят! – уверенно ответил Плужник.
Неприятности начались с того, что сухогруз еще болтался на рейде, и нам пришлось более трех часов ждать, пока он отдаст чалки.
Через час после начала разгрузки наступило обеденное время. Обед для моих матросов предусмотрен, конечно, не был. Всё ведь у нас через это самое. «Нам никто ничего насчет обеда не говори…и…л».   Разодрали буханку хлеба на двенадцать человек и запили водой.
Команда судна, сытно отрыгиваясь флотским борщом, завалилась на койки. Адмиральский час – святое на флоте время даже для гражданских моряков. Положения устава Петра Первого и поныне действуют, и обязательны к исполнению. Но без судовых разгрузочных устройств из трюма что-либо выгружать на береговую стенку невозможно.
— Раньше трёх не начнем, — категорично ответила команда на мои призывы к совести.
Я заглянул в трюм. Работы было дня на два- три и к вечеру, с такой организацией судовой службы, мы никак не укладывались. В три часа дня разгрузка продолжилась, а в семь вечера команда дружно пошла на ужин. Разодрали мы еще одну буханку хлеба и запили водичкой. После этого я пошел звонить Плужнику.
— Товарищ командир! – сказал я в трубку – Присылайте машину!
— Что, уже разгрузили?
— Нет, тут еще работать и работать, — ответил я Плужнику.
— Вот и работайте, лейтенант! — прохрипела трубка и упала на том конце на рычажки.
Я попытался объяснить командиру бербазы, что моих подчиненных даже не покормили и они голодные весь день, но Плужник даже не выслушал меня.
—  Хрен вам! Хрен вам, а не машину! – вопил он, — Пришлю, как только разгрузите!
Пока я мило беседовал с командиром по телефону, стемнело. Мои двенадцать голодных матросиков ушли самостоятельно, пешком, послав подальше всех начальников. Да я бы и сам на их месте ушел. Доложил об этом  командиру.
— Верни матросов! – завизжала трубка голосом Плужника, — Лейтенант, ты будешь наказан, готовься … к суду чести! До пенсии… лейтенантом …
Он долго еще ругался и плевал в микрофон ядовитой слюной..
Минут через десять, не дослушав, я  тихонько положил трубку на место. Надо было выбираться из бухты Тихой на Улисс. В какой он стороне я не представлял, потому, что еще плохо знал Владивосток и его окрестности.  Расспросил дорогу у боцмана сухогруза. Тот махнул рукой куда-то в ночь.
— Иди по этой тропе метров двести, там дорога через лес, по ней выйдешь через пять километров к Улиссу.
Я пошел по тропе, но никакой дороги не нашел. Бухта Тихая во Владивостоке известна еще под названием «Гнилой угол». Вот и теперь начал накрапывать мелкий противный дождь. Теперь, когда луна скрылась за тучами видимость уменьшилась до нуля. Тропа, вначале довольно широкая, стала постепенно сужаться  и завиляла по кустам.
Наконец, в конце тропинки, я наткнулся на какое-то бетонное изваяние. Зажег спичку. Передо мной стоял крест. Приглядевшись, я увидел множество могил с крестами, пирамидками и другой похоронной атрибутикой. Я не трус, но ситуация довольно-таки жуткая. Стою неизвестно где, куда идти не знаю, непроглядная ночь, дождь, кладбище. Тогда я решил вернуться назад, на причал, где так уютно покачивался неразгруженный нами пароходик.
Не тут то было. Меня окружили кресты. Они цеплялись за мой суконный китель, брюки, а флотскую фуражку я снял и нес в руке, чтобы не потерять в темноте. Я шел, уже просто напролом, по могилам, надеясь все же выйти на дорогу.

В полной тишине вместе с хрустом мокрых веток, шелестом траурных венков под моими ногами, ясно слышались позади чьи-то шаги. Когда я останавливался, то сзади тоже останавливались. На всякий случай я выломал из старой могильной оградки ржавую трубу. Оружие не ахти какое, но я осмелел.
— Иди сюда, чего ты там прячешься, — крикнул я в темноту.
Никто не ответил, но стоило мне начать движение, как шаги возобновлялись. Кто-то преследовал меня, и это было не животное, звук шагов был явно человеческий. «А может мертвец?», подумал я.  Мокрые от дождя волосы потихоньку стали сами — собой шевелиться на голове. Никогда не верил, что такое бывает, а тут сам испытал.
Я понял, где нахожусь.  Огромное могильное пространство, в самый центр которого я попал, называлось Морским кладбищем Владивостока. Здесь хоронили людей почти сто лет и лишь недавно обустроили новое кладбище за городом. Здесь лежали тысячи моряков и солдат, погибших в русско-японскую и гражданскую войны. Я читал также, что где то здесь хоронили умерших от холеры. У кладбища были поэтому разные названия. Оно называлось в своё время и «Солдатским» и «Холерным»…
— Мужик, иди сюда, — сказал я,  снова остановившись. Мне опротивело его тихое преследование. Он молча стоял в темноте и прерывисто дышал.  Тогда я сжал в руке трубу и двинулся к нему. Будь, что будет! Я шел к нему, протискиваясь между узких межмогильных проходов, проваливаясь в ямы с водой, весь такой решительный и суровый.  Никого и нигде не было.
Это потом уже мне сказали, что в экстремальных ситуациях у человека могут возникать слуховые галлюцинации. И шаги, и дыхание были моими, но мною они воспринимались, как чужие.
Наконец, я сообразил, что надо подняться, как можно выше на эту могильную сопку и оттуда осмотреть окрестности. Наверх я продирался через кладбище еще часа три, но был вознаграждён. Как на ладони передо мной лежала бухта Большой Улисс и поселок с одноименным названием и звали меня такими ласковыми, такими добрыми огоньками кораблей у пирсов и домов на берегу.
*
… Большой Улисс, двухэтажный деревянный, бедный и  неустроенный поселок моей молодости. Мы там жили, безмятежно шутили и смеялись, закалялись в невзгодах, растили своих детей.
Там прошла моя лейтенантская юность, оттуда начался для меня Российский Флот. А поселок Большой Улисс и сейчас стоит. Его латаным – перелатаным деревянным домам уже больше семидесяти лет.  Наверно, в наших «секциях» живут новые племена молодых лейтенантов и  мичманов и борются за выживаемость. На флоте говорят – «борьба за живучесть».  Жизнь продолжается.
Может быть я когда — нибудь с тобой встречусь, Большой Улисс?