Приближение фронта к Одессе начинало ощущаться по многим признакам. В городе, где раньше почти не было видно немцев в форме мышиного цвета и всюду можно было встретить желтую форму румын, их становилось все больше и больше.
На горизонте внешнего рейда появился какой-то корабль, по которому береговые батареи открыли огонь. Мы наблюдали еле заметную точку на море, стоя у парапета на Собачьем бульваре (конец Дерибасовской, где сейчас установлен памятник Дерибасу), и дружно спорили, что это: заблудившаяся рыбачья фелюга, катер или подводная лодка. А вокруг цели поднимались белые фонтаны разрывов. По тому, как быстро исчез под обстрелом объект, все решили, что это была наша подводная лодка.
В Красный переулок один немецкий танк типа «Тигр» притащил на буксире второй танк. Танк, как говорят в Одессе, имел бледный вид – орудие неестественно развернуто и задрано под большим углом в небо, на бортах несколько крупных вмятин, висят сорванные защитные броневые плиты. Пока танки стояли, собравшиеся «пикейные жилеты» обсуждали, «как мы им здорово врезали». Непривычно было видеть грозную немецкую технику в таком плачевном виде.
Советская авиация произвела массированный налет на порт. До этого появлялись отдельные самолеты-разведчики, делавшие на большой высоте, куда не долетали зенитные снаряды, несколько кругов над городом и уходившие в сторону моря. На этот раз их было много. Самолеты шли волна за волной, с большой высоты заходили в пике и бомбили порт. Над портом поднялись в небо высокие столбы дыма. Налет окончился, и любопытные жители ближайших кварталов устремились на Приморский бульвар посмотреть на горящий порт. В то время деревья перед смотровой площадкой у пушки были совсем низкие, и весь порт отлично просматривался. Горели склады, тонуло какое-то торговое судно, были разбиты эшелоны, стоявшие прямо под бульваром на подъездных путях. Облако дыма поднималось над холодильником, что-то рвалось в Красных пакгаузах. Немногие зрители налета с жаром обсуждали мастерство наших летчиков, так прицельно накрывших объекты порта и не задевших ни одно здание в городе.
Но радоваться было рано. Вот новая волна самолетов появилась со стороны моря. Небо разукрасилось разрывами заградительного зенитного огня. Все мы бросились с бульвара в укрытие. Мы с отцом забежали в парадную углового дома между Театральным переулком и бульваром. Опять началась бомбежка порта. Бомбы рвались внизу под бульваром. Стоявшие в дверях мужчины наблюдали за небом. И вдруг начали передавать печальную новость – один из самолетов вдруг вышел из пике раньше времени и со шлейфом дыма пошел в сторону города. Над городом прогремело несколько взрывов. Выглянув в окно второго этажа, отец увидел, что столб дыма поднялся в районе нашего дома. Налет кончился, и мы бегом помчались домой, волнуясь за судьбу матери. К счастью, наш и соседние дома были целы. Одна бомба разбила второй этаж дома по Польскому спуску, напротив источника Бабы Яги внизу Собачьего бульвара, а вторая уничтожила одноэтажный домик на углу Полицейской и Польской – там, где сейчас новое здание с гастрономом на первом этаже.
Все обсуждали, что случилось с подбитым самолетом. Пришли к единодушному мнению, что бомбы упали помимо воли летчика из уже неуправляемого самолета. Так оно было или нет, никто никогда не узнает, т. к. сбитый самолет упал в море, а море выбросило труп. Погиб летчик – Герой Советского Союза. Румынские власти откликнулись на это большой статьей в газете «Молва», сущность которой сводилась к тому, что герой, хоть он и враг, все равно остается героем. В газете сообщалась дата и время торжественных похорон героя-летчика.
И вот по Пушкинской движется большая процессия – несколько священников одесских церквей, за ними катафалк с витыми позолоченными колоннами под таким же позолоченным пологом, на катафалке – покойник-летчик с несколькими орденами и медалями и звездой Героя Советского Союза. Из бокового кармана торчит партийный билет. За катафалком – батальон почетного караула румын, а за батальоном – военный оркестр, исполняющий траурные марши. Я забрался на фонарный столб, чтоб видеть все описанное выше, и наблюдал за этими необычными похоронами. Две противоборствующие стороны – и вдруг враги одной стороны хоронят героя другой стороны. Что это? Заигрывание перед наступающим победителем или дань героизму, презирающая условности, но отдающая почести истинному герою?
К сожалению, после освобождения Одессы мне не удалось найти могилу этого летчика. Я не нашел ни одного упоминания о нем в прессе. Как видно, даже мертвый, попавший в руки врагов для сталинско-бериевского режима он стал предателем Родины, и имя его было предано забвению.
А наши противники чествовали даже мертвых врагов-героев!
Как видно, экипаж подбитого и упавшего на глазах всей эскадрильи в море самолета был отнесен к без вести пропавшему, а следовательно, приравнен к предателям Родины.
Сколько в земле русской героев, ушедших в небытие с ярлыком предателя по милости спецотделов, смерша и т. д.
После бомбежки над городом стали поднимать аэростаты. Один поднимали с площадки бульвара, расположенной внизу справа от английской исторической пушки, для чего повырубили деревья. Второй поднимали с конца Приморского бульвара, там, где сейчас установлен памятник дважды Герою Социалистического Труда Глушко. Спуск аэростата был событием для нас, детей близлежащих кварталов. Однажды аэростат под пушкой стали опускать. Мы бросились вниз, чтоб поближе рассмотреть небесную диковинку. Румыны нас не гоняли и были заняты какими-то своими делами с лебедкой аэростата. Всем хотелось потрогать аэростат. Но вот раздалась команда «На подъем!», и аэростат стал разматывать трос лебедки, устремляясь в безоблачное одесское небо. Но почему-то стабилизатор аэростата на этот раз не был расположен параллельно продольной оси, а безвольно повис, как хвост дохлого бычка в рыбном ряду Привоза. Еще через несколько десятков метров аэростат беспомощно завис, стабилизатор еще больше опустился, и аэростат пошел вниз. Румыны стали выбирать слабину троса и вскоре приземлили огромный серый пузырь. На этот раз нас к аэростату не пустили, и мы со ската бульвара наблюдали, как искали место прокола, латали его и накачивали аэростат газом из баллонов. Когда шли домой, Баляба сказал, что ему захотелось проверить, крепкая ли ткань у аэростата, и он хорошенько надавил на нее большим острым гвоздем и показал нам этот гвоздь. Ткань не выдержала и прокололась. Поэтому аэростат пришлось чинить.
На следующий день мы с отцом сидели на бульваре около забора Воронцовского дворца. Зайти за забор было нельзя, т. к. надежная охрана стерегла покой румынского наместника, жившего во дворце. С нами сидел бывший моряк с утопленного немецкой авиацией одного из шести красавцев пассажирских рысаков – теплохода «Грузия». Моряк рассказывал о трагической гибели теплохода, переполненного беженцами.
Румыны принесли высокую лестницу, установили ее на верхушку ближайшего столба, расположенного невдалеке от лебедки аэростата. После прокола аэростата они решили острую вершину столба зачехлить. Несколько румын внизу держали лестницу, а один из них с большим тряпочным колпаком начал подниматься на столб. Длинная лестница прогибалась под тяжестью солдата и качалась из стороны в сторону, имея одну точку опоры – верхушку столба. Румын полез вниз. Старший команды послал другого солдата, этот поднялся еще ниже. Мы и еще несколько одесситов с интересом наблюдали за этой сценой.
Румынский унтер-офицер кричал на солдат, требуя, чтоб они лезли на столб, но никто не двигался с места.
На столб полез сам унтер-офицер, но выше середины лестницы тоже не смог подняться. Румыны в растеряннос-ти столпились внизу. И тут поднялся со скамейки моряк со словами: «Эх вы, мамалыжники, только грабить мирных жителей умеете да топить беззащитные пассажирские корабли с беженцами. Я вам сейчас покажу, что такое русский моряк».
Моряк подошел к лестнице, снял тужурку, и румыны в страхе отпрянули, увидев матросскую тельняшку на мощной фигуре. Они не забыли морскую пехоту в таких тельняшках, громивших их на подступах к Одессе.
«Не бойтесь, руманешты, я вас не трону, а покажу, как работают на мачте моряки». И с этими словами моряк забрал защитный колпак и стал быстро подниматься по изгибающейся лестнице. Вот он уже наверху и ловко крепит колпак на верхушке столба. Так же быстро и уверенно он спускается вниз. Румыны жмут ему руки, похлопывают по плечу и дивятся удали и бесстрашию русского матроса.
На Собачьем бульваре, в конце Дерибасовской, поставили две машины с антеннами и протянули к ним телефонные провода. Как только появлялся самолет, тут же немецкие операторы запрашивали пароль и, убедившись, что это свой, куда-то звонили по телефонам.
В один из февральских дней на небольшой высоте со стороны Лузановки появился немецкий транспортный самолет. Как видно, у него не была исправна рация, и на неоднократные запросы операторов самолет молчал. Мы, компания мальчишек, сидели на парапете и смотрели через открытые двери машин на озабоченных немцев. Вот они бросились к телефонам и что-то куда-то передали. И тут же заговорили зенитки. Небо вокруг самолета, пролетавшего как раз над Таможенной площадью, покрылось разрывами зенитных снарядов. Из самолета одна за другой полетели вниз разноцветные сигнальные ракеты, но было поздно. Сбитый самолет упал где-то за парком Шевченко.
На следующий день мы бегали смотреть на трупы немецких летчиков, которые в одинаковых гробах лежали в актовом зале на Канатной, 8. На немцах была парадная форма, а в зале царила атмосфера траура. Молодые немецкие ребята, нашедшие смерть на чужой земле, их ровесник – советский летчик, погибший в небе Одессы. Им бы жить да радоваться, каждому на своей земле, а не идти так рано в могилу по воле бесноватого фюрера, затеявшего войну…
С каждым днем чувствовалось, что фронт все ближе подходит к Одессе и до прихода Красной Армии оставалось совсем немного. Попа закрыл свою шикарную булочную на Ришельевской и уехал в Плоешти. За Попой потянулись в свои края другие заезжие коммерсанты, закрывая шикарные магазины и рестораны. В городе власть переходила от румын к немцам. А мы гадали, будут ли немцы нас выгонять или удастся дождаться наших.
ПУШКИНСКАЯ, ЗЗ
Наступили последние дни оккупации. Немцы вступали в права хозяев города, постепенно забирая власть у недавних хозяев Одессы – румын. Закрылся на Екатерининской напротив Театрального переулка магазин – пекарня бубликов (там, где сейчас молочный магазин). Остался только рекламный бублик размером на всю витрину, а одесситам – дырка от бублика. А какие тут были вкусные, теплые, прямо из печки бублики с маком! Одесские сухомлыны – так называли в то время крутых деловых людей – дружно припрятали свой товар, т. к. румынские леи и немецкие кригс-марки (деньги, используемые для оккупированных территорий), и даже рейхс-марки, ходившие в Германии, никому стали не нужны. Нужны были рубли в ожидании скорого освобождения от оккупантов, но их ни у кого не было. А товар при любой власти товар. Вот все и исчезло.
Одесса, привыкшая к «жирной» жизни в составе королевства румынского, неожиданно для горожан перешла на голодный режим немецкой оккупационной территории. На Привозе еще можно было что-нибудь купить. В городе начались облавы. Забирали мужчин, т. к. с приходом Красной Армии они подлежали поголовной мобилизации. Поэтому немцы старались их выловить и вывезти в свой тыл. Отец на улицу не показывался. Несколько мужчин дома обследовали одну из катакомб, вход в которую вел из подвала под нижним флигелем нашего двора, и создали запас всего необходимого для пребывания в ней. При появлении полицаев или немцев, о чем мы, дворовые мальчишки, извещали взрослых, мужчины спускались в катакомбу. Нишу в комнате завесили старым рваным ковром и на него повесили какие-то вещи и картину. Создавалось впечатление, что ковер висит на стене. Если отец не успевал уйти в катакомбу, он прятался в нише и через дырку в ковре видел, что происходило в комнате и за окном.
На дворе пахло весной, солнце по-весеннему начинало пригревать. Природа просыпалась после зимних снов. Солнышко светило и даже начинало греть. Кончался март, начинался апрель.
В один из апрельских дней мы с матерью пошли на Привоз за продуктами. На улицах людей почти не было. На Пушкинской, 33, напротив типографии, стояла толпа женщин. Заинтересованные, мы подошли к воротам и смешались с толпой. Ворота охранял молодой солдат-власовец. В ворота входили немцы, расталкивая женщии, а выходили с полными сумками банок, бутылей и пакетов с продуктами.
Во дворе находился продуктовый склад. Голодные женщины, видевшие, как немцы растаскивают содержимое склада, ждали своей очереди, чтоб чем-нибудь поживиться. Мы тоже пристроились к толпе. Темпераментные одесситки со свойственной им энергией сбились в плотную массу и прижали к воротам власовца, требуя, чтобы он их пропустил во двор.
В это время к воротам подошел немецкий офицер, с трудом прошедший через бушевавшую толпу. Увидев придавленного к воротам часового, он начал на него орать, а перепуганный доброволец в ответ только и успевал отвечать «яволь» – «так точно». Офицер исчез за воротами, а доброволец снял ружье, достал патрон в ствол и закричал:
– Разойдись, стрелять буду!
– Подумаешь, испугал, да ты же винтовку не научился еще держать, ты же ее держишь не за ту сторону, – начали опять наступать на него женщины.
Мать схватила меня за руку и потащила прочь, приговаривая: «Вдруг выстрелит?»
Не успели мы отойти и десяти шагов, как сзади раздался выстрел и истошный женский крик. Обернувшись, я увидел, как на землю падает одна из женщин и вся толпа несется вслед за нами в сторону Троицкой.
Все остановились за углом. У одной из женщин была оторвана часть щеки, кровь заливала шею и стекала на грудь. Все были перепуганы и с жаром обсуждали события. Выглянув из-за угла, я увидел труп женщины и одиноко стоявшего у ворот часового. Со слов женщин стало ясно, что часовой, чтобы выполнить команду офицера и очистить от женщин ворота, неожиданно вскинул винтовку и выстрелил в толпу, убив одну и ранив другую женщину.
Не знаю, досталось ли что-нибудь из продуктов населению? После освобождения Одессы я был в этом дворе, заходил к своему однокласснику Бершадскому. Во дворе стояли обгоревшие стены склада. А у меня в ушах до сих пор звучит истошный крик женщины, а перед глазами – падающий на землю труп несчастной.
