Третий штурм
Заканчивались последние несколько дней самого мощного и трагического третьего штурма Севастополя. Вся первоклассная армия Майнштейна после успешной ликвидации советских войск на Керченском полуострове была брошена на штурм Севастополя. Жесточайшей бомбардировке и обстрелу подверглись город и аэродромы. 25 и 26 июня только на аэродромы было сброшено 1770 авиабомб и выпущено 8396 тяжелых снарядов. Отсутствие боеприпасов не позволяло нашей артиллерии бороться с самолетами противника и ответить огнем на интенсивный обстрел наших позиций, баз и города. Авиация была вынуждена полностью перебазироваться на Кавказские аэродромы. По мере продвижения противника к городу атаки его становились все более и более ожесточенными. 26 июня наши войска оставили гору Сахарная Головка. Тяжелые бои шли за Инкерманские высоты.
Бомбы и снаряды беспрерывно падали на центр города. Почти все дома вокруг нашего дома на улице Ленина были разрушены.
Мои дедушка Яков Михайлович, бабушка Евдокия Григорьевна Венчаловы и тетя Елена Яковлевна Булян с трехлетним сыном Игорем все время не покидали добротный подвал под домом. Человек ко всему привыкает и бесконечные звуки взрывов и сотрясения здания не вызывали особой паники. Евдокия Григорьевна время от времени доставала из-за пазухи маленькую нагрудную икону Спасителя и Божьей Матери и просила Отца Небесного сохранить и помиловать их.
Когда очередной разрыв снаряда или бомбы раздавался слишком близко, бабушка опускалась на колени, доставала из-за пазухи иконку и, поцеловав ее, обращалась со страстными призывами к Отцу Небесному сохранить и помиловать их.
Неожиданно раздался взрыв чудовищной силы. С потолка и стен посыпались куски штукатурка, большинство вещей и сами обитатели подвала оказались сброшенными на пол, входная дверь в подвал сорвалась и зависла на одной петле, открыв лестницу во двор, заваленную камнями, досками, поднявшись с пола, дедушка с трудом преодолел обломки на лестницу и выглянул во двор. Наш дом был цел, уцелели соседний двор, там, где сейчас находится севастопольская комендатура, тоже был цел, если не считать вырванных оконных рам и дверей, и сорванной крыши.
По диагонали двора от нашего двора находился двухэтажный дом в котором жила семья Маликовых. Дома Маликовых не было, и на его месте была огромная воронка, в которую мог бы поместиться весь уничтоженный дом.
Сегодня весь двор покрыт асфальтом и ничто не напоминает о том, что в углу двора когда-то был двухэтажный дом, а под команду бравых мичманов по двору маршируют строевым шагом задержанные за какие-нибудь провинности матросы.
Придя в себя после страшного взрыва бабушка достала заветную иконку и, стала благодарить Господа за то, что все остались живы и невредимы в этом ужасном аду, в котором они оказались, а упавшую бомбу Господь отвел от нашего двора. Она страстно просила Господа защитить и спасти их. И вдруг произошло чудо: она услышала четко произнесенные слова «Твой дом останется цел».
После эвакуации на Кавказ, где работал на молибдено-вольфрамовых рудниках Тырны-Ауза отец, севастопольцев из Севастополя, а меня с матерью из Москвы, собралась вместе вся семья, и бабушка рассказала об услышанном пророчестве, закончив его словами:
– Дети, идет страшная война. Кто из нас останется жив, проверьте сбудется ли услышанное мною пророчество.
Пророчество сбылось, из ста домов на улице Ленина уцелело только три дома, и в их числе наш дом, в котором я родился.
Кое-как подвешенная после взрыва дверь оторвалась под мощным напором на нее с наружи и в подвал вошел краснофлотец, и без каких-либо предисловий как команду произнес:
– Через 10 минут буду возвращаться мимо вашего дома с грузом полотен Панорамы. Приказ капитана третьего ранга Ерошенко забрать вас и отвести в Камышевую бухту для погрузки на «Ташкент». Немедленно собрать самое необходимое и ждать меня на улице.
Присутствующие в подвале тетя Лена, Евдокия Григорьевна и Яков Михайлович не успели сказать ни слова и ответ, а моряка уже и не было в подвале – он бегом удалился к стоявшей на улице машине.
После непрерывной бомбежки и не прекращающегося артобстрела города, не виданого по силе и последствиям взрыва огромной бомбы во дворе дома не воспользоваться предоставленной возможности покинуть погибающий в огне Севастополь было бессмысленно, и все бросились собирать самые необходимые вещи.
А теперь все по порядку.
Кто такой Ерошенко и почему вдруг он решил спасти моих родственников из гибнущего от невиданного по интенсивности и жестокости обстрела Севастополя?
Василий Николаевич Ерошенко в первые годы Великой Отечественной Войны командовал самым быстроходным лидером эсминцев «Ташкент»
Во время обороны Одессы «Ташкент» успешно совершал походы к её побережью и обстреливал из своих орудий позиции немцев, наносил им значительные потери. В один из боевых походов во время обстрела скопления немцев лидер «Ташкент» был атакован большим отрядом немецких бомбардировщиков. Одна из вражеских бомб взорвалась рядом с кормой, в результате чего через полученную пробоину был затоплен кубрик и убито 2 краснофлотца.
Вот так вспоминал об этом Ерошенко.
Захожу на минуту в рубку к Еремееву. Штурман склонился над картой, рассчитывает точку залпа. Я тоже нагибаюсь к карте. И в этот момент слышу голос сигнальщика Гордиенко:
— Самолеты противника в зените!
Выскочил из штурманской рубки, командую: «Право на борт!» Сам подбежал к машинному телеграфу, чего обычно не делаю, и дал обеим машинам «самый полный вперед». Набирая ход, корабль начинает крутую циркуляцию. Пытаюсь разглядеть самолеты, но вижу в небе лишь сплошные разрывы снарядов — наши зенитчики ведут шквальный огонь. А самолеты, должно быть, очень высоко. Может, просто летят куда-нибудь через нашу позицию?
Но тут засвистели бомбы. Справа и слева поднялись огромные, выше мостика, водяные столбы. Успел заметить, что самым близким был столб воды, взметнувшийся с правого борта у кормы. Оттуда и пришел вместе с грохотом взрывов принятый всем корпусом корабля страшной силы гидравлический удар. Такой, что «Ташкент» словно подпрыгнул.
Но машины продолжают работать. Сильного крена или дифферента не ощущаю. Первая мысль: ничего катастрофического не произошло, прямого попадания нет. Однако в корме все-таки неладно…
— Командир, я туда! — крикнул Сергеев, метнувшись к трапу.
Из энергопоста — командного пункта Сурина — поступает первый доклад:
— Пробоина по правому борту в районе сто двадцать пятого шпангоута. Пятый кубрик затоплен. Вода поступает в четвертый. Прошу сбавить ход!..
По радиотрансляции передано приказание: «Личному составу проверить помещения в районе своих боевых постов». Повреждений, кроме уже известных, во внутренних помещениях не обнаруживается. Только рулевой доложил, что корабль стал хуже слушаться руля.
Ход уменьшен до малого. Самолеты нас больше не бомбят. Аварийная партия во главе с воентехником 1 ранга Колягиным отстаивает четвертый кубрик, укрепляя подпорами переборку, отделяющую его от затопленного пятого. Сурин, который также в корме, сгоряча попробовал было осушать пятый кубрик, но это оказалось безнадежным делом — пробоина слишком велика. Уточнены наши потери: убиты машинисты-турбинисты Степан Пирогов и Яков Лысенко, бесследно исчез краснофлотец Василий Лаушкин, тоже машинист-турбинист. Несколько человек ранено.
Такова обстановка через четыре-пять минут после обрушившегося на корабль удара. «Ташкент» поврежден, но сохранил ход. Невредимы и наши машины, и оружие. Экипаж стоит по боевым постам.
Приоткрыв броневую дверцу КДП, Николай Спиридонович Новик спокойно и деловито спросил:
Товарищ командир, разрешите продолжать огонь?
Да, мы можем продолжать бой. Корабль на огневой позици корректировщики указали новую цель, точка залпа рассчитана.
Кроме того, была повреждена обшивка корабля и ряд других серьезных повреждений обнаружили после постановки «Ташкент» в сухой док.
В Севастополе «Ташкент» без задержки поставили в док. Когда помпы откачали воду, стала видна вся пробоина: основная ее часть была ниже ватерлинии.
Картина жуткая. Не пробоина, а прямо ворота, в которые можно въехать на грузовике. Вогнутые внутрь края в острых заусеницах. Какой силы должен быть гидравлический удар, чтобы так искорежить и смять крепкую корабельную сталь…Пробоина пришлась прямо-таки на единственное в корме место, где она могла — при таких размерах — не затронуть чего-то жизненно важного для корабля. Сдвинься она еще чуть-чуть к срезу кормы — остались бы без румпельного отделения, а то и без гребных винтов. А окажись пробоина чуть ближе к носу, она захватила бы артиллерийский погреб, и тогда — новый взрыв, которым, в лучшем случае, оторвало бы всю корму.
Совсем не просто заделать такую огромную пробоину. Но если бы дело было только в ней! На противоположном, левом, борту от киля идет вверх почти до ватерлинии зловещая трещина. Другая трещина, пересекающая и верхнюю палубу, выглядит в доке так, что задним числом становится страшновато за наш переход из Одессы. Как-никак 160 миль, а корма, выходит, держалась на честном слове… Еще хуже с левым кронштейном. Поглядев на него, инженеры из техотдела сперва сказали: «Раз нет запасного, то и плавать нельзя».
Но Морзавод взялся вернуть «Ташкент» в строй и решает эту нелегкую задачу смело, инициативно, исходя из реальных возможностей.Осевшую корму приподняли двадцатью гидравлическими домкратами (качали вручную наши краснофлотцы) и почти заново соединяют с остальным корпусом. Немного беспокоит, как бы после этого корма не стала слишком вибрировать на ходу. Но завод выделил для «Ташкента» лучших своих инженеров и рабочих. Хочется верить, что они сумеют сделать все как следует.Корпусные работы идут и в носовой части корабля — нельзя оставлять возникший там гофр. А многие механизмы, получившие сильную встряску, нуждаются в контрольной переборке. И все это требует времени. Когда развернулся весь фронт работ, завод перевел их на круглосуточный график. Места, где производится наружная сварка, прикрыли светомаскировочными тентами. Надежность их проверили представители ПВО. Сухой док — один из тех объектов, которые особенно тщательно охраняются от воздушных налетов. А налеты стали еще более частыми.
Мой дед Яков Михайлович всю жизнь проработал на строительстве крупных морских кораблей. Я трепетно храню его аттестаты за участие в строительстве легендарного крейсера «Аврора», броненосца «Петропавловец» защищавшего Порт-Артур, на котором погибли адмирал Макаров и художник Верещагин, крейсера «Очаков», на котором поднял восстание лейтенант Шмидт и ряда других боевых кораблей.
И хотя Яков Михалович был на пенсии, усидеть без дела в грозные для Родины часы он не смог и вернулся на Морзавод. Как опытнейший плазовый мастер, умевший кроить броневые листы кораблей, а затем из них создавать корпуса этих кораблей, он был привлечен к ремонту корпуса «Ташкент».
Вот тут-то и произошло его знакомство с Василием Николаевичем, высказавшим свои опасения о необходимости усиления поврежденного корпуса кормы, и они вместе продумали как добавить крепления листов бронированной обшивки для предотвращения возникновения вибраций.
Ремонт «Ташкента» затягивался, а опытный командир остался не у дел в то
время, как корабли Черноморского флота вели активные боевые действия, поддерживая с моря защитников Одессы.В одном из боевых походов оказался раненым командир эскадронного миноносца «Фрунзе» и командование флота до окончания ремонта «Ташкент» направило Ярошенко на этот корабль. Вот как рассказывает в своих воспоминаниях об этом Василий Николаевич.
«В сентябре 1941 года военная судьба на некоторое время разлучила меня со стоявшим в доке «Ташкентом».
Вызывают на линкор, к командующему эскадрой.
— Так вот, — начинает Лев Анатольевич Владимирский, внимательно ко мне приглядываясь. — Вам, вероятно, известно, что Бобровникова все-таки пришлось уложить в госпиталь. Напрасно не сделали этого сразу. А корабль его уже может воевать…
Конечно, мне известно и то и другое. Командир эсминца «Фрунзе» капитан-лейтенант П.А. Бобровников был ранен под Одессой осколком разорвавшегося в воде немецкого снаряда. Тогда же получил боевые повреждения, относительно небольшие, его корабль. Бобровников сам привел эсминец в Севастополь, но «вылечиться на мостике» капитан-лейтенанту не удалось. Ему стало хуже. Рана на спине, хотя и не особенно опасная, требовала лечения настоящего. Корабль вернулся в строй раньше своего командира.
После первых слов контр-адмирала уже нетрудно было угадать, что он мне скажет дальше. И на вопрос Л.А. Владимирского, не возражаю ли я против того, чтобы сегодня же вступить во временное командование эсминцем «Фрунзе», ответ у меня готов был заранее. Я сказал, что рад возможности плавать и воевать, а не сидеть в доке.»
Но не долго пришлось командовать Василию Николаевичу эсминцем «Фрунзе». Вскоре в одном из боевых походов в районе Тендровской косы, там, где коса поворачивает в сторону Тендровского маяка, «Фрунзе» был потоплен немецкими бомбардировщиками, а Ерошенко был тяжело ранен.
На месте гибели эсминца «Фрунце» установлен зеленый буй, к которому любят подходить и на становиться на якорь одесские яхтсмены. В хорошую погоду «Фрунзе» видно под водой. Если удачно забрасывать на корпус «Фрунзе» удочку, то удается вытащить самых крупных бычков, что мне неоднократно приходилось делать. Лучшего лакомства чем жаренные сурманы в Одессе не найти.
Вот как Ерошенко описывает последний бой эсминца «Фрунзе» с немецкими стервятниками
До Тендры все шло хорошо. На море штиль. Машинная команда точно держит назначенные восемнадцать узлов. Экипаж спокойно пообедал на боевых постах… А через несколько минут после того как открылся Тендровский маяк, сигнальщик доложил:
— Справа пятнадцать силуэт корабля и дым!
Скоро опознаем канонерскую лодку «Красная Армения» Одесской базы. Дым — не из трубы, канлодка горит. К тому же она полузатоплена.
Приближаясь, замечаем недалеко от горящего корабля держащихся на воде людей. «Фрунзе» стопорит ход, спускает шлюпки. Еще до этого мы связались по радио с буксиром, который недавно обогнали, и Л.А. Владимирский приказал ему идти сюда спасать людей.
Канлодку полчаса назад атаковали и подожгли фашистские бомбардировщики. Вскоре они появляются снова: то ли вернулись, чтобы потопить то, что осталось от канлодки, то ли издали заметили нас. Так или иначе, их целью становится теперь эсминец. Мы успели отойти от шлюпок и развить полный ход. Зенитные пушки и пулеметы открыли огонь, но главное наше оружие — маневр. Владимирский верен себе: и в бою не вмешивается в действия командира, дает маневрировать, как я считаю нужным, иногда что-нибудь советует. Самолеты атакуют по-новому: сбрасывают бомбы из крутого пике. Когда они входят в него, бросается в глаза характерный излом плоскостей у фюзеляжа, знакомый еще только по таблицам. Это одномоторные Ю-87, с которыми мы раньше не встречались.
Самолетов восемь штук. Не знаю, сколько времени удавалось резкими циркуляциями увертываться от бомб с того мгновения, как пикировал на корабль первый: может быть, полторы минуты, может быть, две. Затем одна бомба упала близко у кормы. Опять у кормы, как тогда на «Ташкенте»!.. Бомба поменьше, чем в тот раз — видно по всплеску, да зато упала ближе
Сразу умолкли зенитки — они все там, на юте. Вышел из строя руль. По телефону с запасного командного пункта и голосом с палубы докладывают, что затапливаются кормовые отсеки. Аварийная партия действует, но выправить положение ей трудно. Корма заметно оседает.
Корабль, оставшийся без руля, начинает самопроизвольно циркулировать вправо. Удерживать его на курсе можно только машинами. Сигналы телеграфа выполняются безупречно — нижняя вахта стоит на своих постах. А с воздуха с диким ревом, заглушающим все остальные звуки, опять бросаются на нас пикировщики. Новый заход…
Охватывает страшная злость: нечем по ним ударить! Стреляют только пулеметы, а этого слишком мало. Столбы воды от падающих близко бомб закрыли горизонт. Чтобы что-нибудь различить вокруг, лезу на тумбу дальномера. За всплесками мелькнул буксир — он уже тут. Вызывали для экипажа канлодки, а того и гляди понадобится нам самим…
Еще заход пикировщиков — получаем прямое попадание в полубак. Взрыв сотрясает весь корабль. Сорвало козырек ходового мостика, телефон и все приборы. Упал рулевой, остававшийся на своем посту, хотя руль уже не действовал. Убит капитан 1 ранга Иванов. Ранен старпом Носов. Минуту спустя выясняется: в числе убитых на полубаке комиссар эсминца Дмитрий Степанович Золкин. Он пошел туда, чтобы проследить за затоплением носового артпогреба.
Корабль кренится на правый борт, но не тонет. Крепкий корпус эсминца не сокрушило и прямое попадание авиабомбы. Живет, не сдается и сердце корабля его машины. Но телеграф вышел из строя. Управление машинами переводим на голосовую связь — от мостика до люков цепочкой встают краснофлотцы Лев Анатольевич Владимирский по-прежнему рядом со мной. Вместе принимаем решение идти к Тендровской косе. Если крен будет увеличиваться, там можно приткнуть корабль к отмели, чтобы не дать ему опрокинуться. Места, где карта показывает глубины четыре — шесть метров, совсем недалеко, но можем и не дотянуть — крен нарастает. И не прекращаются атаки самолетов. А маневрировать все труднее. Команды по цепочке идут слишком долго и порой искажаются — голоса заглушаются разрывами бомб. Контр-адмирал Владимирский решает спуститься на палубу, чтобы командовать прямо в машинные люки. «Цепочку» оставляем для связи между ним и мною. Лев Анатольевич просит почаще сообщать ему мои наблюдения — с мостика все-таки виднее общая обстановка. Внезапно обнаруживаю, что я ранен. Должно быть, это произошло еще несколько минут назад. Тогда меня словно хлестнуло чем-то по реглану, а боль появилась только теперь. Захотелось вынуть засунутую в карман правую руку, а с ней что-то неладно, плохо слушается. Глянул на рукав — у плеча реглан изорван в клочья, сквозь китель сочится кровь. Почувствовалась боль и в боку. На мостик взбежал лекпом: наверно, заметил снизу, что я себя ощупываю. Хочет сделать перевязку, но для этого надо раздеваться. А тут опять заходят самолеты. Отмахнулся от фельдшера — потом!
Эсминец снова встряхнуло. Еще одно прямое попадание. Куда угодило — сразу не поймешь. Мостик стал похож на изолированный от остального корабля островок: связи нет никакой и даже трап сорвало. Оставаться здесь дальше бессмысленно.С большим трудом, перехватывая левой рукой за остатки поручней, спускаюсь на палубу. Первое, что ощутил, — палуба под ногами дрожит от работы машин. Значит, корабль движется. Кто-то из краснофлотцев подхватил меня под руку и ведет в пост энергетики. «Адмирал там», — поясняет матрос. В посту энергетики застаю Владимирского, старшего инженер-механика Зызака и еще нескольких командиров подразделений. Корабль управляется теперь отсюда. Владимирский уже распорядился, чтобы из кубриков вынесли все койки, расшнуровали и разбросали на палубе пробковые матрацы.
Проходит две-три минуты, и крен резко увеличивается. Корабль начинает медленно валиться на борт. «Пора!» — говорит Л.А. Владимирский. Я понимаю его и согласен. Командую в переговорные трубы:
— Всем наверх! На палубе брать спасательные пояса и матрацы!… Кажется, вот-вот эсминец перевернется. Но вместо этого почувствовался вдруг не очень сильный толчок всем корпусом и заскрежетало под килем — корабль коснулся песчаного грунта. До отмели мы его все-таки довели. Но как боевой корабль эсминец «Фрунзе» фактически уже не существовал.
Василий Николаевич в тяжелом состоянии был доставлен, в Севастопольский Морской госпиталь, в котором прошел длительное лечение до возможности возвращения в строй. Вот тут-то он и оказался под заботливой опекой тети Лены. После окончания Симферопольского медицинского техникума Елена Яковлевна работал акушеркой в Севастопольском родильном доме. Но с началом войны она была мобилизована и переведена операционной сестрой в Севастопольский морской госпиталь на Корабельной стороне. Медицинского персонала не хватало, многих отправили на передовую и тете Лене приходилось совмещать выполнение обязанностей операционной сестры и дежурной медсестры. Поэтому уход за Василием Николаевичем лег на ее плечи.Дома она почти не бывала, т.к. дорога из госпиталя до центра города была дальней, а работы в госпитале было очень много и надо было все успеть сделать.Все заботы о трехлетнем сыне легли на плечи ее матери Евдокии Григорьевны.Вот как вспоминает о ней Ерошенко в своей книге.
«К середине октября я стал «ходячим» раненым и начал бродить по коридорам госпиталя, заглядывать в другие палаты. Морской госпиталь непрерывно получал новые «пополнения» и все меньше походил на то спокойное тыловое лечебное заведение, каким был в начале войны. Раненых помещали куда только можно, нагрузка на персонал ложилась прямо неимоверная.Почти в любое время суток можно было застать на работе сестру-хозяйку нашего отделения Анну Марковну Олещук. Дежурная сестра по фамилии Бурак, изумительно чуткая и заботливая, признавалась, что и сама уж забывает, когда ее настоящая смена: все равно в госпитале и день, и ночь. Этих двух самоотверженных тружениц я видел особенно часто и хорошо запомнил. А через несколько месяцев обе женщины оказались пассажирками «Ташкента». Но до того им еще предстояло перебраться вместе со всем госпиталем в инкерманские штольни и пережить, оставаясь на своем посту, три фашистских штурма…»Дружеские отношения с этими двумя женщинами поддерживались после возвращения из госпиталя на корабль.
Ерошенко бывая в городе старался забежать на пару минут к кому-нибудь из них, и по возможности принести какой-нибудь гостинец с большой земли.
Обстановка со снабжением продовольствия в городе была тяжелая.
И вот труднейший последний прорыв в Севастополь.
Гибель шедшего вместе с «Ташкентом» эскадронного миноносца «Безупречный», пылающий, разбомбленный город, немцы на Северной стороне, заход в Северную бухту невозможен – стоянка только в Камышевой бухте.
«Все на «Ташкенте» настолько потрясены гибелью «Безупречного», Пишет Ерошенко, что как-то уже не вызывают особого волнения ни атаки одиночных самолетов, преследующих лидер даже при луне, ни ожидание встречи с торпедными катерами. А «масы» устроили нам засаду опять там же, у Феолента…
Известный советский писатель, находившийся на борту «Ташкента» как военный кореспондент, Евгений Петрович Петров, не сходивший с мостика, признавался потом, что, оглушенный внезапными залпами носовых башен, он никаких катеров заметить не успел. Это и неудивительно. Я сам буквально секунды видел один катер, тотчас же скрывшийся за всплесками от падения наших снарядов, а немного позже — бурун другого, уже удиравшего от нас. Зато отчетливо разглядел след двух торпед, прошедший прямо под кораблем. Никогда не забуду, как, стоя на левом крыле мостика, увидел две фосфоресцирующие дорожки, упершиеся в борт лидера в районе второго котельного отделения. Я сжал руками поручни, ожидая взрыва, казалось, неминуемого. И только минуту спустя понял: торпеды уже прошли перед носом корабля, который затем на полном ходу набежал на их след. Разумеется, я прекрасно знал, что след торпед на поверхности всегда отстает от них самих, но в те мгновения совершенно об этом забыл… Итальянские катерники чуть-чуть поторопились. Должно быть, нервничали, не очень-то уверенно чувствуя себя в засаде. А будь залп более точным, мы не успели бы отвернуть. Я показал удаляющийся след торпед Евгению Петровичу. Он смотрел на проходящую мимо смерть совершенно спокойно и как будто продолжал думать о чем-то другом, может быть, о судьбе «Безупречного».
Затем его вниманием завладело зарево над Севастополем. Когда переплетающиеся в небе трассы снарядов, пулеметных очередей и ракет стали ближе к нам, Евгений Петрович задумчиво сказал: А знаете, почему-то кажется, что все эти трассы нацелены прямо в меня…
— Мне тоже, — признался я.
— Вернее, казалось, пока не привык. Евгений Петров был наблюдательнейшим писателем. К тому же он свежим глазом окидывал картину, для нас уже привычную. И все детали ее воспринимались им необычайно остро и точно. Поэтому мне и хочется обратиться еще раз к его очерку «Прорыв блокады», который я уже цитировал.
Вот свидетельство писателя о том, каким предстал перед ним Севастополь в ночь на 27 июня 1942 года с мостика «Ташкента», входившего в Камышевую бухту: «И вот, наконец, мы увидели в лунном свете кусок скалистой земли, о которой с гордостью и состраданием думала сейчас вся наша советская земля.
Я знал, как невелик севастопольский участок фронта, но у меня сжалось сердце, когда я увидел его с моря. Таким он казался маленьким. Он был четко обрисован непрерывными вспышками орудийных залпов. Огненная дуга! Ее можно охватить глазом, не поворачивая головы. По небу непрерывно двигались прожекторы, и вдоль них медленно текли огоньки трассирующих пуль. Когда мы пришвартовались к пристани и прекратился громкий шум машины, сразу стала слышна почти непрерывная канонада…»
Причальная баржа почти совсем ушла в воду — как выяснилось, перед нашим приходом в нее попал еще один снаряд. Евгений Петрович сошел на баржу вместе с первыми бойцами сибирской бригады, начавшими быстро высаживаться, и побывал на берегу, где ждали посадки раненые.
Вернувшись вскоре на корабль, он отыскал меня и взволнованно сказал:
— Мне все-таки надо добраться в штаб к Октябрьскому и Кулакову. Как это сделать? Я ответил, что никаким транспортом не располагаю, а идти отсюда на ФКП пешком при такой обстановке, какая сейчас в городе, считаю безрассудством.
Подошел Коновалов, и мы стали вдвоем уговаривать Петрова никуда не уходить с корабля. — Вы ничего не увидите там такого, чего нельзя увидеть отсюда, — убеждал его Григорий Андреевич.- И только затрудните людей, которым нельзя отвлекаться от управления боем… Последний довод, кажется, подействовал на писателя. Он заявил, что остается на корабле, и как-то сразу успокоился. Отказавшись от ужина, которым я хотел его угостить, Евгений Петрович снова сошел на берег бухты, а потом стал вместе с краснофлотцами переносить на корабль раненых.
До начала посадки у меня побывал работник штаба, занимавшийся вопросами эвакуации, капитан 3 ранга Анатолий Дмитриевич Ильичев, давнишний мой знакомый по службе. Он еще не знал о гибели «Безупречного». Услышав об этом, Ильичев ахнул: — Что же будем делать, Василий Николаевич? Ведь вывозить-то людей надо… Кроме раненых мы доставили сегодня в Камышевую много женщин с детьми. Не хочу пугать, но всего наберется близко к трем тысячам. Рассчитывали на два корабля…
Я сказал, что раненых и женщин с детьми возьмем всех, хотя еще не представлял, как мы их разместим.
Никогда мы не принимали столько пассажиров, как в этот раз. Забиты все кубрики, коридоры и внутренние трапы. Группу женщин с детьми пустили даже в румпельное отделение. На палубе и рострах люди сидят и лежат вплотную один к другому. В темноте белеют бинты перевязок, у многих — с запекшейся кровью.
Орловскому, Фрозе и боцману Тараненко приходится приложить огромные усилия, чтобы людской поток не закупорил проходы, необходимые для передвижения команды.
Обходя корабль вместе с Сергеем Фрозе, я вдруг споткнулся о какие-то громоздкие рулоны, непонятно как очутившиеся у нас на борту. — Это Панорама, — поспешил объяснить помощник. — Простите, забыл вам про нее доложить…
— Какая Панорама?-я еще ничего не понимал.
— Севастопольская Панорама. Ее сегодня разбомбили и подожгли, а здесь то, что осталось.
Сопровождающие из музея тоже тут.
Так на «Ташкенте» оказался груз поистине уникальный и бесценный — остатки знаменитой Панорамы Севастопольской обороны 1854-1855 гг. Созданная в начале века академиком Рубо, она была гордостью города и по праву считалась жемчужиной мировой батальной живописи. Панорама помещалась в специально построенном круглом здании на Историческом бульваре. Гитлеровское командование, разумеется, прекрасно знало, что это за здание: величественную широкую башню, поднимавшуюся над зеленью бульвара, нельзя было спутать ни с чем. 26 июня этот памятник искусства стал объектом атаки группы фашистских бомбардировщиков. Находившиеся поблизости моряки бросились спасать севастопольскую реликвию. Из горящего здания были вынесены куски разрезанного полотна и часть переднего плана — различные предметы старинного воинского обихода, располагавшиеся перед холстом. Несколько часов спустя все это — в общей сложности около семидесяти рулонов и тюков — было доставлено в Камышевую бухту… Я приказал помощнику изыскать для остатков Панорамы наиболее безопасное место. Необычный груз был перенесен в кормовые кубрики. Эту стоянку в Камышовой удалось свести к двум часам пятнадцати минутам.
Все я допускал тогда: что «Ташкент» может не дойти до Кавказа, что может погибнуть при следующем прорыве. Но далек был от мысли, что из Севастополя уходит вообще последний крупный надводный корабль
После швартовки к Василию Николаевичу подошел капитан 3-го ранга Ильичев, руководивший погрузкой на берег, вместе с мужчиной, который оказался научным работником Севастопольской Панорамы. Ученый попросил Ерошенко проследить за погрузкой полотен Панорамы, т.к. он не может сделать это сам в связи с необходимостью срочно съездить на Панораму и забрать забытые там два рулона полотен. На возражение о невозможности поездки, т.к. стоянка всего 2,5 часа и ученый может опоздать, услышал ответ, что этот человек готов пожертвовать своей жизнью ради спасения бесценных полотен. Возразить было нечего, т.к. удержать этого человека было невозможно.
И тут родилась мысль спасти обоих женщин которые выходили его после тяжелого ранения. Для выполнения принятого решения был вызвал старшина, который бывал раньше у этих женщин, когда Ерошенко не мог забежать к ним. Обе женщины жили в соседних домах рядом с Историческим бульваром и Панорамой и забрать их не составляло труда. Собирать вещи не было нужно, т.к. самое необходимое было в двух небольших чемоданчиках и всегда забиралось в подвал, когда покидали квартиры после бомбежки.
За пару минут тебя Лена написала записку мужу, который был на передовой, и оставила ее на столе.Несмотря на непрекращающийся обстрел вся семья через несколько минут стояла под защитой арка подворотни в ожидании машины, а еще через пару минут все сидели на рулонах Панорамы в кузове грузовика, который с потухшими фарами пробирался по разбитым улицам, освещенным заревом пожаров и вспышками разрывов бомб и снарядов.
В Камышевую бухту прибыли вовремя, погрузка раненых и эвакуированных заканчивалась. Сопровождавший моряк провел всех через оцепление и по трапу все поднялись на палубу корабля.Найти удобное место, где можно было удобно расположиться было невозможно, т.к. все было забито огромным количеством людей, принятых на борт.
Кроме 250 человек команды этот небольшой корабль, не предназначенный для перевозки людей принял на борт еще более двух тысяч человек.
Моряк оставил всех на палубе, в районе трапа и сам отправился к Василию Николаевичу доложить о выполнении задания. Через пару минут у трапа появился Ерошенко, который радостно приветствовал трех старых знакомых и ответ всех в свою командирскую каюту. Покидая каюту Василий Николаевич сказал:
– Интересно устроена жизнь. Вы Яков Михайлович восстановили после тяжелого разрушения корабль, а вы дорогие женщины вылечили меня, а теперь я отдаю свой долг и, как могу, пытаюсь спасти вас.
Так свершилось третье чудо в жизни Евдокии Григорьевны – ее молитвы услышал Господь и привел ее на последний корабль, покидавший Севастополь.
Но милость и заступничество Божье на этом не завершалось и еще одному чуду Господнему суждено было сбиться. Самое страшное и чудесное избавление от него было еще впереди.
На «Ташкент» было сброшено 336 бомб. И страстные молитвы бабушки с просьбой спасения и защиты у Отца Небесного перед маленькой иконкой, которую бабушка хранила на груди, были услышаны и спасли корабль от неминуемой гибели.Силы небесные помогли замечательному командиру корабля умело предугадывать куда должны были упасть бомбы и уклонить от верной гибели перегруженный корабль. Умелые слаженный действия зенитчиков не только отганяли фашистких стервятников, но даже сбили несколько самолетов
Слаженная работа всего экипажа способствовала мастерскому маневрированию «Ташкента» в море огня вокруг него.
Силы небесные услышали страстные молитвы о спасении Евдокии Григорьевны и многих других верующих на борту «Ташкента» и помогли командиру корабля и его помощникам выстоять в смертельной схватке с ненавистным врагом, с целой воздушной армией в составе ста пятидесяти первоклассных пикирующих бомбардировщиков. Вот как описывает четырехчасовое противостояние лидера «Ташкент» с воздушной армией бомбардировщиков командир «Ташкента»
« Курс, проложенный штурманом на карте, пересекал кружок, заштрихованный волнообразными линиями. Это Александр Матвеевич обозначил, куда должно было отнести морскими течениями обломки «Безупречного».
Яснее, чем при любом из прежних прорывов, все на «Ташкенте» отдавали себе отчет, что враг, не сумевший потопить корабль на пути в Севастополь, будет еще яростнее добиваться нашей гибели во время обратного рейса.
И как будто все было на руку врагу: и безоблачный день с утихшим после рассвета ветром, и безусловная известность времени нашего выхода из Камышевой, и неизменность нашего генерального курса, вдоль которого расположено столько фашистских аэродромов… На руку и то, что в этот раз возвращается обратно лишь один корабль, и, следовательно, ударная сила, распределявшаяся вчера между двумя целями, может быть собрана в кулак и направлена на одну.
Но, сознавая, что «Ташкент» ждут новые грозные испытания, мы в это утро 27 июня еще сильнее, чем когда-либо прежде, верили в свой корабль, выдержавший уже столько вражеских ударов. И неотделимым от этой веры в него было чувство безмерной нашей ответственности за судьбу находившихся на борту севастопольцев — раненых бойцов и командиров, женщин, детей. Их надо было доставить на Большую землю во что бы то ни стало…
В 4 часа 15 минут на лидере в первый раз после выхода из Камышевой сыграли тревогу: показался неприятельский самолет-разведчик. Колокола громкого боя, призвавшие экипаж на боевые посты, не произвели на корабле обычного движения: уже давно все были на своих местах. И доклады о готовности к бою корабельных подразделений стали поступать на мостик с их командных пунктов сразу же после того, как истекли секунды, необходимые, чтобы там приняли доклады с боевых постов. Общая собранность и слитность, общая решимость выстоять и победить достигли, казалось, наивысшей степени.
Разведчик покружил несколько минут и скрылся. Максимум через час, а скорее всего раньше, следовало ждать бомбардировщиков. Но чтобы не держать людей в лишнем напряжении, я дал тревоге отбой. Заботливый вестовой Алексей Синяков воспользовался возможностью отлучиться из центрального артиллерийского поста, где он расписан по готовности номер один, и принес на мостик крепкого горячего чаю.
Подчиняясь внезапному побуждению, навеянному, должно быть, общей обстановкой, я попросил Синякова принести из каюты мой новый китель с орденом, который обычно не носил на корабле.
Увидев, что я переоделся, Коновалов, ни слова не говоря, спустился к себе в каюту и тоже сменил рабочий хлопчатобумажный китель на выходной. Вслед за комиссаром сделали это Орловский, Балмасов, Новик… Затем вахтенные сигнальщики стали один за другим просить разрешения подмениться на пять минут. На мостик они возвращались в выходном обмундировании «первого срока».
Мостик на виду у всего корабля. А в боевой обстановке моряки наружных постов всегда особенно внимательно приглядываются к тому, что происходит на главном командном пункте, умея определять по этому степень опасности, угадывать предстоящие действия. Естественно, что синие фланелевки и черные брюки сигнальщиков, которые только что были в сером рабочем платье, сразу привлекли внимание остальной вахты, как и мой китель с орденом. И хотя я вовсе не имел этого в виду, нашему примеру быстро последовали на кормовом мостике, на площадке зенитной батареи.
Когда около пяти часов утра снова загремели колокола громкого боя, на наружных боевых постах уже все были в «первом сроке». Экипаж «Ташкента» отдавал дань вековой традиции русских моряков — идя в решительный бой, одеваться как на парад. А что бой предстоял решительный, никто не мог сомневаться. Он начался в шестом часу недалеко от того места, где меньше чем полсуток назад погиб «Безупречный».
Сперва показалось — снова летят разведчики: со стороны берега появились на значительной высоте два самолета. Но за первой парой «юнкерсов» шла с небольшим интервалом вторая. За ней третья, четвертая, пятая… Этой цепочке, растянувшейся по светлому утреннему небу, не видно было конца. Такого мы еще не встречали. Тут крылся какой-то новый тактический прием врага. По пути в Севастополь «Ташкент» израсходовал примерно треть своего зенитного боезапаса. Еще в Камышевой я предупредил Новика, что на обратном переходе надо расходовать снаряды осмотрительнее, дабы не оказаться вдруг безоружными. При появлении цепочки «юнкерсов» командир БЧ-II повторил зенитчикам отданное раньше приказание:
— Стрелять только по самолетам, непосредственно атакующим и ближайшим к кораблю!Как всегда, первой открывает огонь четвертая башня. Потом — автоматы, последними — пулеметы. Не отворачивая от наших трасс, первая пара двухмоторных Ю-88 с ревом идет в пике. За ней пикируют вторая, третья, четвертая пары… И вчера нас атаковали большие группы самолетов. Вокруг корабля падало много бомб почти одновременно. Однако после этого каждый раз наступала какая-то пауза. Пусть пять минут, пусть даже три, но за это время все-таки можно было осмотреться, продумать следующий маневр, перевести дух.
Сегодня пауз нет. Едва одна пара «юнкерсов» выходит из пике, как начинает пикировать другая. И каждая пара перед этим расходится, чтобы атаковать корабль с обоих бортов. Расчет тут на то, что мы не успеем ни переносить огонь на новые цели, ни уклоняться от непрерывного каскада бомб. Не давать нам ни секунды передышки — вот, очевидно, в чем суть этой дьявольской тактики.
На крыльях мостика стоят лейтенанты Балмасов и Фельдман. Один следит за самолетом, атакующим справа, другой — за тем, что заходит слева. Я — между ними и все время слышу: -…Входит в пике!
— …Подходит к точке пикирования!
— …Правый ближе!.. Пока Новик и зенитчики переносят огонь на ближайшую цель, я командую на руль, чтобы резким поворотом увести корабль от нацеленного на него удара. А на циркуляции уже соображаю, куда повернуть в следующую минуту. При этом стараюсь как можно меньше уклоняться от генерального курса: если дать самолетам сбить нас с него, будет совсем плохо.
На палубе и на мостике все мокры с головы до ног. Выписывая сложные зигзаги, «Ташкент» часто проносится там, где только что упала крупная бомба. Оседающие всплески так плотны, что порой корабль будто врезается в водяную стену. Кажется, ты куда-то нырнул и вот-вот задохнешься. Но вода спадает, и ты торопливо ищешь в небе ближайший самолет, начинаешь новую крутую циркуляцию…
Долго ли может так продолжаться? Не спуская глаз с пикировщиков, высчитываю в уме, сколько осталось ходу до зоны, доступной нашим истребителям. Получается — еще целые часы, даже если не делать никаких поворотов… Значит, истребители надо пока выбросить из головы: под такой бомбежкой час все равно что бесконечность.
Цепочка атакующих «юнкерсов» не прерывается. Вполне возможно, что пикируют уже во второй и в третий раз одни и те же самолеты, успевшие подвесить на аэродроме новые бомбы. Один бомбардировщик рухнул наконец в море, сбитый на выходе из пике зенитной башней Макухина. Перекрывая и рев моторов, и шумы корабельных машин, с палубы несутся восторженные крики сотен людей. Но некогда и порадоваться маленькой победе.
— Cправа входит в пике! — раздается голос Фельдмана.
Новик указывает Макухину ближайшую цель, я командую на руль…
Минут через пятнадцать после первого врезается в воду еще один «юнкере», только что сбросивший бомбы. Он сбит тоже на выходе из пике, этот -батареей Гиммельмана. Но в воздухе десятки других самолетов. И бомбы у них крупные, по двести пятьдесят или пятьсот килограммов, с большим радиусом поражения.
И как мы ни увертываемся, одна разрывается в конце концов очень близко. Опять у кормы, как тогда под Одессой. Только теперь у левого борта. И не так сильно, как в тот раз, вздрогнул корпус — гидравлический удар слабее…
— Корабль не слушается руля! — доложил от штурвала Ковалев.
Штурман бросается ему на помощь. Они крутят штурвал вдвоем. Но «Ташкент», еще мгновение назад изумительно послушный рулевому, никак не реагирует на их усилия, словно это вовсе не его руль. Продолжая начатый до падения бомбы поворот, корабль катится и катится вправо…Переключаем рулевое управление на кормовой мостик — никакого результата. Беспощадную ясность вносит в положение телефонный звонок:
— Руль заклинен, румпельное отделение затоплено… Докладывает краснофлотец Козлин… Это связной кормовой аварийной партии. Он добежал до ближайшего телефона в надстройке — позвонить из румпельного было уже нельзя.
Вывожу корабль из циркуляции, задав левой машине «полный назад». Теперь только работой машин враздрай можно удерживать лидер на нужном курсе. А это означает потерю скорости, облегчает самолетам прицеливание.
— Пикирует слева тридцать! — предупреждает Балмасов.
— Справа подходит к точке пикирования! — вторит ему Фельдман с другого крыла мостика.
С кормы прибежал Латышев, посланный туда Суриным из энергопоста в первые же секунды после аварии. Он уточняет обстановку: руль заклинен в. положении «право 21°», то есть почти «право на борт». В затопленном румпельном отделении работает кормовая аварийная партия во главе с Колягиным. Есть жертвы среди пассажиров.
Приказываю сделать все, чтобы ввести руль в действие. Если это окажется невозможным — постараться хотя бы поставить перо руля на ноль, в нейтральное.
Значит, под удар попали не только механизмы. В тесном румпельном отделении находилось несколько женщин с детьми. Некоторые из них убиты, другие ранены, Град осколков разорвавшейся бомбы обрушился вместе с фонтаном воды на ют. Там тяжело ранены краснофлотцы Кисельков и Алексеев. Всех пострадавших в румпельном отделении «аварийщики» вынесли оттуда и передали подоспевшим боевым санитарам. А сами по грудь в воде возятся с рулевым приводом и клапанной коробкой. Вместе с Колягиным там наш стажер Высота, опытные старшины Сазонов, Якимов… Но ни заставить руль работать, ни хотя бы сдвинуть перо с места им не удается — заклинило крепко.
Враг видит, что корабль движется уже не так, как прежде, и пикировщики атакуют все более остервенело. От одной серии бомб мы не успеваем отвернуть, и две крупные падают близко слева и справа по носу. Высоко взметнувшиеся всплески накрывают полубак, мостик, ростры. Слышно, как ударяются о корабельную сталь падающие вместе с водой осколки. Масса людей на полубаке приходит в движение. Нос корабля начинает медленно оседать… Еще не зная, что там произошло, приказываю:
— Всем с полубака перейти на корму!
Это первоочередная мера. Но обеспечить выполнение такого приказания совсем не просто, когда палуба забита непривычными к корабельным условиям людьми.
Потрясенные всем происходящим, многие пассажиры никак не реагируют на команду. Некоторые начинают беспорядочно метаться от борта к борту.
Положение спасает Коновалов. С того момента как корабль получил первое повреждение, комиссар все время на палубе, и он сразу поспешил к очагу новой опасности. С мостика не слышно, что Коновалов говорит пассажирам, однако видно действие его слов: прекращаются шарахания от борта к борту, полубак быстро пустеет.
Но и после того как сотни людей переместились к корме, осевший нос приподнялся лишь чуть-чуть. Уже выяснилось, что «Ташкент» получил целую серию пробоин. Затоплены таранный отсек и провизионные кладовые. Носовая аварийная партия пытается не пустить воду в примыкающий к ним первый кубрик, однако затапливается и он.
С затопленными отсеками, с заклиненным рулем «Ташкент» продолжает бой. Это бой очень неравный. Ведь сила нашего корабля — в сочетании огня с маневром. А теперь для лидера уже невозможны резкие, стремительные повороты. Уклоняясь от бомб, корабль успевает отвернуть вправо или влево лишь градусов на двадцать тридцать. Раз ограничен маневр, надо усиливать, как только можно, зенитный огонь. Но стволы автоматов раскалились уже так, что приходится поливать их водой. На подачу воды зенитчикам встала группа севастопольских женщин, вооружившихся кто боцманским брезентовым ведром, кто суповым бачком. Всей их бригадой командует худенькая коротко остриженная брюнетка в светлой кофточке. Мне некогда сейчас присматриваться к тому, что происходит на палубе, но эту быструю, проворную женщину нельзя не заметить. Вижу также, что прямо у стреляющих автоматов перевязывают раненых осколки бомб залетели и туда. Потом на мостик доложили, что у зенитчиков ранены краснофлотцы Леонид Баруткин, Дмитрий Рудаков и Сергей Самсонов. Последние двое — из расчета Гутника. Рядом с ними был Боря Кулешин, но его не задело. Ранен также политрук БЧ-II Беркаль, находившийся на площадке зенитчиков с начала боя. Он и после перевязки остался с ними.
Мы уже прошли место, обозначенное на карте у Еремеева заштрихованным кружком. Думаю, что штурман учел течения точно, однако никаких следов «Безупречного» обнаружить не удалось. Конечно, условия боя, который вел «Ташкент», исключали настоящий, широкий поиск…
На мостике снова появляется Латышев, через которого держит связь со мною Сурин. Сейчас он прибыл доложить, что аварийная партия исчерпала все возможности изменить положение руля обычными средствами. Но у Латышева есть предложение, уже одобренное Суриным, — подорвать рулевой привод. Даю ему «добро» Лучше совсем без руля, чем с заклиненным в таком положении. Подрыв привода поручаю командиру БЧ-III лейтенанту Фельдману. Отсылаю его в корму вместе с Латышевым. О состоянии корабля доношу в Новороссийск. Прошу, чтобы истребители встретили и прикрыли нас на пределе своей дальности. Насколько быстрее мы могли бы с ними встретиться, если бы хоть действовал руль! А на «Ташкент» обрушивается новый удар. Опять две бомбы падают очень близко, обе с правого борта. Опять палубу и надстройки захлестывает пена, смешавшаяся с осколками. И по тому, как встряхнуло корабль, по тому, как стал он крениться на правый борт, сразу почувствовалось, что нанесенная сейчас «Ташкенту» рана серьезнее и тяжелее всех прежних. Смертельна ли она — этого я еще не знал.
Подвиг котельных машинистов
Если бомба, разорвавшаяся у кормы, лишила лидер лишь руля, а взрывы тех двух, что упали справа и слева по носу, привели к затоплению нескольких отсеков, не затронув, однако, жизненно важных механизмов, то новый удар пришелся в область корабельного сердца — главной энергетической установки. Через большую пробоину в правом борту вода ворвалась в первое котельное отделение. Там находились на своем посту старшина 2-й статьи Василий Удовенко, краснофлотцы Федор Крайнюков, Михаил Ананьев и Александр Милов. От них четверых в эти мгновения зависела судьба корабля. Ведь прорыв воды к действующему котлу всегда чреват катастрофой.
Но катастрофы не произошло. Ее предотвратила вахта первого котельного отделения.
В распоряжении котельных машинистов были считанные секунды. Их хватило бы, чтобы добежать до шахты трапа, по которой затем сама вода, заливавшая отсек, вынесла бы их наверх. Но моряки не бросились к трапу. Своими секундами они распорядились иначе — так, как повелевал им воинский долг: прекратили в котле горение, стравили пар, перекрыли соответствующие клапаны…
Стрелки приборов в энергопосту безмолвно доложили командиру БЧ-V, что угроза взрыва котла номер один ликвидирована. Спасая корабль, Удовенко, Ананьев и Крайнюков пожертвовали своей жизнью. Только Милов, также сделавший все, что от него требовалось, успел добраться до трапа. Обожженный паром из перебитой магистрали, он лишился сознания. Но хлынувшая в котельное отделение вода подняла краснофлотца к люку, и он был спасен товарищами.
На корабле, ведущем бой, нет безопасных мест. И никто не предскажет, какой отсек, какой участок палубы может оказаться под ударом в следующую минуту.
Но с верхней палубы или с мостика видишь происходящее вокруг, видишь море и небо, и уже поэтому тебе легче.
А с тех постов, что расположены в корабельных недрах, не видно ничего. Там все страшнее, тем более что и выбраться оттуда не так-то просто, если даже будет дан такой приказ. «Привязанный» в походах к мостику, я часто старался поставить себя на место тех членов экипажа, которые по долгу службы встречают любую обрушившуюся на корабль беду в далеких внутренних отсеках.
Какого мужества, какой самоотверженности требует подчас их вахта! Ведь пока устраняется мало-мальски серьезное боевое повреждение, морякам на нижних постах не раз подумается, что наверх им уже не выйти. Но они продолжают четко, точно, сноровисто делать все, что им положено. В этой их выдержке уже заключена готовность к подвигу. Всегда ли мы замечаем, как она приходит к людям, как они становятся такими?
Но наступила минута, когда на одном из многих боевых постов, скрытых под сталью палуб, решалась судьба «Ташкента». И все мы поняли, что на вахте в первом котельном стояли герои. Четыре комсомольца, четыре рядовых моряка, ничем не выделявшихся среди других. Такие же молодые и здоровые, такие же веселые и неунывающие, как их товарищи. Только, может быть, еще сильнее любили море и солнце, потому что реже их видели, проводя изо дня в день много часов в глубине корабля. По каждому сигналу тревоги — не надышавшись всласть свежим морским воздухом, не докурив на юте папиросу, стремглав неслись они вниз, на свой пост.
И вот совершили там подвиг. Просто, естественно, не раздумывая…
Я делюсь с читателем мыслями, которые пришли, конечно, уже после. А 27 июня 1942 года обстановка на борту «Ташкента» не позволяла долго размышлять над тем, что уже произошло и чего нельзя было изменить.
Трагедия в первом котельном отделении явилась лишь одним из последствий «взрыва номер три», как стали мы потом называть удар, нанесенный кораблю двумя бомбами, упавшими с правого борта. Третий взрыв, от которого не удалось уклониться… А по общему счету эти бомбы были уже из второй сотни сброшенных на «Ташкент» в то утро.Пришлось погасить форсунки и во втором котле, соседнем с первым: переборка между ними не выдерживала напора воды. По моему приказанию вахта второго котельного отделения покинула свой пост. В строю осталось два котла. В нормальных условиях они способны обеспечить лидеру приличный ход — до двадцати четырех узлов. Однако сейчас можно было, рассчитывать максимум на четырнадцать.
От аварийных партий и из энергопоста, откуда Сурин руководил борьбой с водой, прорвавшейся внутрь корабля, поступали тревожные доклады. Затоплен центральный артиллерийский пост, где сосредоточены приборы управления огнем главного калибра… Залило третий кубрик, и в нем погибли несколько раненых севастопольцев… Вода начала проникать в первое машинное отделение… Нос корабля осел так, что каждая встречная волна окатывает полубак через якорные клюзы.
Мелькнула мысль: не пора ли переходить на задний ход — двигаться вперед кормой? Не слишком ли велико при переднем ходе давление на те переборки, которые еще держатся?
Вызываю на мостик Сурика.
— Павел Петрович, сколько воды мы уже приняли?
— Около тысячи тонн.
— Как переборки?
— Если не увеличивать хода, должны выдержать. Старший инженер-механик почти спокоен. Человек, которого могло взволновать не особенно существенное нарушение его подчиненными каких-нибудь технических правил, изумительно владеет собой, когда объем затопленных отсеков составляет почти треть общего водоизмещения корабля.
Под рев пикировщиков и треск зениток обсуждаем с ним, как хоть немного выровнять корабль, теряющий последние свои маневренные возможности из-за сильного дифферента на нос. Решаем, что без крайнего риска можно заполнить водой свободные топливные отсеки и некоторые другие помещения. На случай если дифферент станет катастрофическим, приказываю готовить к затоплению пятый кубрик. Тут же прикидываем, какие тяжести могут быть быстро удалены за борт.
Минеры закончили наконец подготовку к подрыву тяги рулевого привода. Однако взрывать привод не пришлось. За кораблем разорвалась серия бомб, основательно встряхнувших корму. От этой встряски заклиненный руль вдруг сам собою встал в нейтральное, «нулевое», положение, привести в которое его никак не удавалось. Вот уж поистине нечаянная помощь!
И в эту же минуту зенитная башня Макухина сбила еще один «юнкере». Чуть ли не тот самый, что «починил» нам руль.
Управляемым руль не стал. Однако уже не нужно тратить силу одной машины на то, чтобы гасить стремление корабля непрерывно циркулировать вправо. С «Ташкента» будто сняли колодку! А затопление мазутных отсеков несколько уменьшило дифферент.
Опять вызываю Сурина — выяснить, каковы теперь наши возможности.- Павел Петрович, можно ли увеличить ход? — Считаю, что теперь можно.
Я привык полагаться на суринское слово, всегда твердое и обдуманное. Но, кажется, еще никогда оно не значило для меня так много, как в эту минуту. Каждый лишний узел повышает наши шансы дойти, дотянуть, уберечь корабль от дальнейших ударов.
И «Ташкент» снова набирает ход. Мы снова уклоняемся от непрекращающихся атак пикировщиков более резкими и крутыми поворотами. Знаю, что сейчас каждый такой поворот сам по себе представляет риск. Но ценою этого риска уменьшается вероятность получить еще одну пробоину. А даже небольшая пробоина сверх имеющихся, вероятно, означала бы конец.
«Турбинам работать до последней возможности!»
Чтобы уменьшить осадку, сбрасываем за борт колосники и запасной котельный кирпич, бухты стального троса. «Списаны» параваны и тентовые стойки. Боцману приказано быть готовым выбросить якоря и якорные цепи, а торпедистам выпустить торпеды… Взято на учет все, за счет чего можно облегчить корабль.
На мостик пробирается какой-то возбужденный старичок. Оказывается, это он сопровождает спасенные куски панорамы и, видя, что происходит вокруг, встревожился, как бы матросы не выкинули за борт и его груз. Орловский отсылает старичка назад — панораму никто не тронет. Если дойдем до берега сами, то доставим и ее.
Море по-прежнему совершенно спокойно, и только благодаря этому можно держать относительно большой ход. Но нос зарывается все сильнее. И, несмотря на все меры, принимаемые аварийными партиями, медленно, но неуклонно затапливается первое машинное отделение.
— Вода дошла до осей циркуляционных насосов,- докладывает по телефону командир машинной группы Александр Иванович Кутолин.
Он все время у первой турбины вместе со своими подчиненными. Там и политрук Смирнов. Вахту несут старшины 2-й статьи Георгий Семин и Константин Иванов, краснофлотец Петр Ковалев. И если кто-нибудь на «Ташкенте» уже начал ощущать, как он постепенно погружается, то это прежде всего они. Уже под водой клапана, которыми они регулируют подачу на турбину смазки. Скрывается и турбонасос, откачивающий воду из отсека… Вспомогательные механизмы, заключенные в герметичные коробки, действуют и в таком положении — это предусмотрено конструкторами, хотя раньше казалось, что практически никогда не понадобится.
— Циркуляционные насосы покрыты водой полностью, — передает Кутолин некоторое время спустя.
Если остановить одну турбину, убавив наполовину ход, фильтрация воды через переборку уменьшится. Но на малом ходу самолеты нас быстро добьют. Нет, будем бороться до конца. Надо выигрывать время, приближать встречу с истребителями прикрытия. Теперь помощь уж не так далеко… И в ответ на доклады из первого машинного я повторяю:
— Турбинам работать до последней возможности!
Почти одновременно и в носовом, и в кормовом артпогребах кончается боезапас для зенитных автоматов. Этого следовало ожидать. Но в горячке боя трудно вести непрерывный учет расхода снарядов, и верилось, что на какое-то время их еще хватит.
Значит, зенитчики выстрелили почти по тысяче патронов на ствол. Не мудрено: непрерывные атаки отбиваем вот уже скоро три часа, и часто им приходилось выпускать по тридцать — сорок патронов одной очередью. Только так и можно было помешать пикировщикам бомбить более точно.
Но что же делать дальше? Если нет зенитных патронов в погребах, то сколько-то их еще есть на площадке вокруг орудий и внизу на палубе. Тут и те, что дали осечку или были в спешке отброшены вместе с обоймами из-за заеданий, перекосов. Теперь они снова, пускаются в дело.Патроны, упавшие на палубу, закатившиеся к надстройкам, затерявшиеся среди пустых гильз, собирают и подают к автоматам севастопольские женщины. Все та же «бригада», что организовалась, чтобы подносить воду для охлаждения раскаленных стволов! А проворная брюнетка в светлой кофточке по-прежнему руководит своими подругами и, должно быть, с полуслова поняла новую задачу.Автоматы продолжают огонь короткими расчетливыми очередями. И еще один пикировщик врезается в море. Гиммельман доложил Новику: этот самолет сбит расчетом Гутника. Женщины под площадкой зенитной батареи кричат «ура». Это и их победа!
Дифферент на нос становится критическим. Приходится затопить пятый кубрик — последний наш резерв в корме. Краснофлотцы и женщины-пассажирки выносят оттуда раненых. Женщин с детьми тем временем сажаем в опущенные на палубу шлюпки. Наготове и оба моторных катера. Положение корабля таково, что нельзя знать, сколькими минутами мы будем располагать, если не выдержит напора воды какая-нибудь переборка.
И еще от одной бомбы не удалось отвернуть. Она свалилась чуть не на нос корабля. Скользя вдоль борта, задела левый якорь. Задела — и не взорвалась, скрылась под водой… Те, кто этого не видел, ощутили лишь толчок от скользящего удара по корпусу. А ведь, по существу, — прямое попадание. Вот уж, как говорится, «пронесло»…
— После такого было бы просто обидно утонуть! — пошутил Алексей Павлович Латышев, который в этот момент был на мостике.
Все время здесь Евгений Петров. Бледный, но внешне спокойный, он стоит в стороне, чтобы никому не мешать. Все видит и ни о чем не спрашивает.
Кончаются и те зенитные патроны, что оставались на площадке около автоматов и собраны женщинами на палубе. Вот-вот батарея Гиммельмана умолкнет.
Но, кажется, выдыхается и атакующий нас враг. Или просто мы ушли далеко от аэродромов, где могли вновь и вновь заправляться пикировщики. Так или иначе, но дьявольская карусель «юнкерсов» перестает крутиться с прежней силой. Их цепочка вдруг становится прерывистой, редкой. Впервые за три с лишним часа появляются паузы по нескольку минут.
Я все жду какого-то подвоха. Неужели фашистские летчики не замечают, в каком состоянии корабль? Он осел в воду сверх всяких норм, почти безоружен… Или враги видят лишь, что он, несмотря ни на что, идет своим курсом, как-то отворачивает при их атаках, все еще стреляет и способен их сбивать? Может быть, они отчаялись нас одолеть и готовы отвязаться, признав тем самым, что победа за нами?..
Вот в небе уже не десятки, а только семь или восемь «юнкерсов». Эх, не сплоховать бы напоследок!.. Я обернулся к корме — за ней должна упасть очередная бомба. И в этот момент слышу резкий выкрик сигнальщика:
— Самолеты прямо по носу!
Вскидываю бинокль, почти не сомневаясь, что это атака с нового направления. Нашим «ястребкам» появляться еще рановато. Однако дальномерщики уже разглядели раньше меня:
— Самолеты наши!
Еще мгновение, и я тоже вижу — наши! Только не истребители… Это «петляковы», пикирующие бомбардировщики Пе-2. Их легко узнать по вертикальным боковинкам хвостового оперения…
«Петляковых» всего пара, и они не предназначены для воздушного боя. Но самолеты несутся прямо на «юнкерсов», строчат по ним из своих пушек. И семь или восемь фашистских бомбардировщиков, более крупных, но не таких поворотливых, шарахаются в сторону от этой стремительной пары, торопятся сбросить бомбы кое-как.
У нас на палубе творится нечто неописуемое. Люди кричат, рукоплещут, целуются. И вновь принимаются аплодировать, поднимая руки высоко над головой, когда «петляковы» проносятся вдоль борта. Над нами уже нет никаких других самолетов, кроме этих двух с родными красными звездами на крыльях. Какая смелая и счастливая мысль пришла кому-то в голову — послать впереди истребителей скоростные бомбардировщики, которые смогли встретить нас раньше, дальше от берега! И этой пары оказалось достаточно, чтобы отогнать последние фашистские самолеты.- Триста тридцать шесть, товарищ командир!- произносит, подойдя ко мне, старшина сигнальщиков Михаил Смородин. — Пожалуй, больше не будет. Чего триста тридцать шесть? Чего больше не будет? Не сразу вспоминаю, что поручил Смородину считать сброшенные на корабль бомбы. Еще тогда, в шестом часу утра, когда все началось. Кажется, это было невероятно давно. Сейчас почти девять.
Значит, прошло без малого четыре часа. Двести с чем-то минут. Бомб, нацеленных в корабль и разорвавшихся вокруг нас, было в полтора раза больше. Но «Ташкент» на плаву, и почти все наши пассажиры невредимы…
И все-таки дошли
Скоро прилетели и истребители. Им тоже машут с палубы тысячи рук, но таким овациям, какие достались на долю пары «петляковых», повториться просто невозможно.
Сбавляю ход до малого. Теперь-то нас в случае чего прикроют!
Из Новороссийска идут на помощь эсминцы. Об этом уже объявлено по трансляции, и все на палубе смотрят туда, откуда они должны показаться. Сигнальщики и дальномерщики первыми обнаруживают поднимающиеся из-за горизонта мачты. И сейчас же из всех корабельных динамиков разносится:
— Товарищи! Приближаются наши корабли. Они уже видны с мостика!…
На палубе снова гремит «ура». Севастопольцы, не раз за это утро прощавшиеся с жизнью, поверили, что они спасены.
Наши пассажиры не знают, как опасно положение корабля. Пересчитывая, сколько «Ташкент» принял воды, механики едва верят себе: итог получается такой, что просто непонятно, как корабль еще держится. Но, в сущности, он уже тонет, правда, пока еще медленно, и потому это не очень заметно. А котлы засолены так (питательная магистраль перебита), что могут отказать в любой момент. И не подоспей сейчас помощь, нам бы до Новороссийска не дойти.
Два эсминца видны уже невооруженным глазом. Но еще ближе обогнавшие их торпедные катера. На первом вижу в бинокль командующего эскадрой контр-адмирала Л.А. Владимирского и бригадного комиссара В.И. Семина. Катер подходит к «Ташкенту», и они поднимаются к нам на борт. Я приготовился рапортовать, но Лев Анатольевич, едва ступив на палубу, обнял меня за плечи:
— Здравствуй, Василий Николаевич! Здравствуй, капитан второго ранга!
Такого звания я еще не имел, но по тону командующего почувствовал — он не оговорился. А потом узнал, что звание капитана 2 ранга нарком присвоил мне в те часы, когда «Ташкент» уже вел бой с фашистскими самолетами, и в Новороссийск немедленно сообщили об этом по радио. Первый вопрос контр-адмирала о том, сколько принял «Ташкент» воды. Докладываю, что, по нашим подсчетам, через пробоины поступило около тысячи семисот тонн и еще двести пришлось принять для выравнивания дифферента. Командующий только качает головой: эти цифры означают, что наш запас плавучести исчерпан. О том же свидетельствует общий вид корабля — на полубаке вода подошла ко второму ряду иллюминаторов. — Из Анапы вышли спасатели,-говорит Лев Анатольевич. — Пока они подойдут, пересаживайте на другие корабли севастопольцев. Все-таки легче станет «Ташкенту»… Лагом к застопорившему машины лидеру становится эсминец «Сообразительный». На борт его подаются сходни, и начинается перемещение с корабля на корабль раненых, женщин, детей. Происходит это в открытом море, примерно в сорока пяти милях от Новороссийска. Над кораблями кружатся наши «ястребки». Зенитчики стоят наготове у орудий.
На палубе «Сообразительного» бросаются в глаза огромные, очевидно, двенадцатидюймовые артиллерийские снаряды.
— Погрузили вчера в Поти для севастопольской тридцать пятой батареи, объясняет командир эсминца Сергей Степанович Ворков, стоящий напротив меня на крыле своего мостика. — Ни в один кубрик эти чушки не пронесешь… А в Новороссийск только что пришли. Начали принимать топливо и сразу прервали послали вас выручать…
Палуба «Ташкента», на которой только что негде было присесть, — после того как пришлось очистить полубак, а половину кубриков затопило и почти все пассажиры стояли — быстро пустеет. Эсминец отходит переполненный. Люди, перешедшие с «Ташкента», стоят и на надстройках, и даже на мостике.
А к «Ташкенту» уже приближаются, чтобы принять пассажиров, не поместившихся на «Сообразительный», катера-охотники.- Сам-то дойдешь? — спрашивает на прощание Ворков. — Как-нибудь дойду!..
После того как сошла масса людей, корпус лидера немножко приподнялся. Но Владимирский решает, что идти дальше своим ходом — риск, ничем не оправданный. Да и Сурин зато, чтобы не пытаться вновь запускать турбины, раз уж они остановлены.
Командир второго эсминца — «Бдительного» — Аркадий Николаевич Горшенин осторожно подводит свой корабль задним ходом к корме «Ташкента»: решено буксировать лидер кормой вперед — так безопаснее. А к борту пристраивается подоспевший из Анапы спасатель «Юпитер». Его помпы сразу начинают откачивать воду из затопленных отсеков. Заработали и несколько переносных; мотопомп, доставленных катерами-охотниками и поднятых стрелами лидера на палубу.
Так совершилось чудо спасения моих родных из Севастополя и прорыв сквозь сплошную огненную стену 336 бомбовых разрывов вокруг героического корабля.
В очередной приезд в Севастополь в 70-е годы я, как всегда, остановился у тети Лены. Зашел разговор о восстановлении Панорамы, и она рассказала мне историю об их огненном рейсе на «Ташкенте» вместе со спасенными полотнами Панорамы.
Она снова работала операционной сестрой в роддоме на набережной Корнилова и ей никак не удавалось выбрать время чтоб побывать в возрожденном после чудесного спасения Панораме Я часто бывал мальчишкой на Историческом бульваре после войны и с сожалением смотрел на разрушенное здание Панорамы. Часть стены этого великолепного здания почти до земли была выломана, и оно стало похоже на развалины римского Колизея. А через этот пролом можно было увидеть внутренние закопченые стены. В один из налетов немецкой авиации в последние дни обороны Севастополя крупная авиабомба попала в Панораму, разрушило стену и вызвала пожар.
Рядом с Панорамой находилась зенитная батарея, орудия которой отгоняли немецких стервятников от замечательной севастопольской реликвии.
Увидев, что Панорама погибает в огне, бойцы батарии бросились спасать знаменитое произведение художника Рубо. Полотно Панорама было разрезано на части, свернуто в рулоны и вынесено из горящего здания. Севастопольские зенитчики проявили настоящий героизм, и сумели из моря огня извлечь историческое свидетельство о героизме их предков в первой обороне Севастополя
Севастопольская Панорама представляет собой огромную картину по размерам – длина по окружности 115 м., высота 15 м., дополненную предметным планом плошадью около 1000 кв.м.
Из горящего здания удалось спасти 86 фрагментов полотна – 2/3 картины. При решении вопроса о восстановлении Панорамы в послевоенные годы было решено использовать спасенные фрагменты Панорамы как основу для воссоздания картины.
17 московских художников под руководством академика живописи В.Н. Яковлева и профессора П.П. Соколова-Скаля воссоздали новое полотно Панорамыы и в 1954 году к 100-летнему юбилею героической Первой обороны Севастополя Панорама была открыта.
Мы с тетей Леной отправились на Исторический бульвар и с интересом рассматривали воссозданное полотно и замечательный предметный план Панорамы и слушали экскурсовода об истории ее создания и чудесном, героическом ее спасении на «Ташкенте». Я показал экскурсоводу на тетю Лену и сказал ей, что эта женщина эвакуировалась на «Ташкенте» вместе с Панорамой. Экскурсовод очень заинтересовалась, стала расспрашивать тетю Лену и записала ее адрес. В очередную годовщину освобождения Севастополя тетю Лену пригласили на торжественное заседание и вручили медаль «За оборону Севастополя».
Персонал Морского госпиталя был погружен на теплоход для эвакуации на Кавказ, но теплоход был потоплен и все погибли. Тетя Лена числилась в числе погибших, но заслуженная награда нашла своего героя. Как видно, молитвы бабушки об их спасении дошли до Отца Небесного и он не дал моим близким погрузиться на этот затопленый теплоход.
Еще одно чудесное спасение послал Отец Небесный моей бабушке Евдокии Григорьевне. Севастопольцы почти до последнего дня пережили ужасы трех штурмов Севастополя, а потом чудесное спасение от окупаетов на лидере эсминцев «Ташкент» на который было сброшено 336 авиабомб.
Я с матерью эвакуировались из Москвы.
Вся семья собралась вместе на Кавказе в Баксинском ущелье рядом с горой Эльбрус в поселке Терны-Ауз. В этом поселке находились молибдено-вольфрамовые рудники. Отца по мобилизации отправили в этот поселок где добывались остродифицитные добавки для созднния бронированной стали. Неожиданный прорыв немцев под Ростов и их быстрое продвижения вызвали необходимость покинуть Терны-Ауз всей нашей семье и прорываться через Моздок в Грозный. В поселке Русский Боксан мы были отрезаны прорывавшимися частями немецкой армией. С одной стороны села находились отступившие наши части, а с другой – наступающие немцы.С обоих сторон велась артиллерийская перестрелка и над нашими головами со свистом проносились снаряды и некоторые из них взрывались в поселке.
Водопровода в поселке не было, а вдоль домов был прокопан арык и по нему протекала вода из речки Баксан. Бабушка пошла к арыку в конце огорода чтоб набрать воды. Она наклонилась зачерпнуть воды и вдруг вода рядом с ней взметнулась вверх и облила ее с ног до головы, а еще через мнговение что-то упало рядом с ней и ее обсыпало мокрой землей. Перепуганная бабушка бегом бросилась через огород в дом, где мы все находились и дрожащим голосом рассказала о случившемся. Дедушка, отец, а следом за ними и я отправились к арыку.
На бровке арыка мы увидели крупный полуметровый снаряд, который упал в воду, вошел в дно арыка, срикошетил от более твердого нижнего слоя земли и выскочил из воды упав на землю. На дне арыка были видны два отверстия его подземной траектории. Как видно, мягкая земля на дне арыка не дала взывателю на головке снаряда сработать, что спасло бабушку.
Уважаемый читатель, я не пытаюсь обьяснить как произошли эти несколько случаев чудесного спасения. Или это совпадения, или ангел-хранитель провел через верную смерть нашу семью или Отец Небесный слышал молитвы чистой души моей бабушки и проятнул ей свою спасительную руку.
Все что написано в этом рассказе, не моя фантазия, а те события, которые произошли с нашей семьей.
Продолжение следует