Трофимов Н. Там, за углом … Глава 2

А не сходить ли нам за угол … ?

ru.m.wikipedia.org

«Хорошо-то как!» — думал я, лёжа на животе на свежей, но уже начинавшей пропитываться потом простыне, хотя думать не хотелось совсем. В парилке пахло эвкалиптом и только чуть-чуть – берёзовыми листьями. Доктор обрабатывал меня со знанием дела – по-македонски, с двух рук! То-есть, лупил он меня двумя вениками по очереди. Периодически он останавливался, набирал ковшиком из бадьи, где запаривались веники, немножко водички и плескал на каменку.  Раздавалось яростное – пых! – и через несколько секунд на мою истерзанную спину опускалось лавовой температуры паровое облако. Лавовой – это в смысле – как при извержении вулкана. Игорь качал головой, словно что-то проверяя и к чему-то прислушиваясь, по каким-то только ему понятным признакам определял, что можно добавить ещё и добавлял! А когда это самое лавовое облако вновь начинало обугливать мою кожу и близкорасположенные к ней ребра, Игорь со сноровкой заслуженного палача-инквизитора артистично взмахивал сразу двумя вениками и начинал гонять раскалённую лаву над моей спиной от самых филейных частей до шеи.

Я поскуливал, сучил ногами, уши под войлочной шапкой сворачивались в трубочку, спина дымилась и потрескивала, а доктор, словно истопник ада или сам Мефистофель, направлял потоки свежего пара так, чтобы при попадании их, к примеру, на икры и лодыжки начинали нестерпимо болеть зубы!

А всё равно хорошо!

«Ну, Игорёк, ну, гад такой, я сейчас эту экзекуцию выдержу, во что бы то ни стоило выдержу, но потом я тебе покажу, я тебе такую Сидорову маму вместе с козой ейной покажу, что любо-дорого… Спалю я тебя живьём, Пилюлькин, ох, спалю!» — раскатывался я в мечтах о предстоящей лютой мести за творимые надо мной издевательства, доктор же продолжал поддавать и поддавать.

— У-у-у-у, — завыл я совершенно обречённо, но слова все внутри оставил, наружу не пустил. Терпи, терпи, будет и на нашей улице праздник!

Начмед, конечно, о моих планах отмщения догадывался, но по опыту знал, что после его пропарки сил моих на ответный удар не останется. Да к тому же у меня после докторских экзерсисов наступало такое ступорно-умиротворённое состояние, что причинять страдания живому человеку становилось как-то неудобно.

Но всё в этом мире проходит – недаром же Соломон в своё время сказал знаменитое «И это пройдёт!». Подошёл к концу и совершенно неуставной процесс глумления и издевательства над старшим начальником – старшим помощником командира – со стороны подчинённого – начальника медицинской службы того же корабля.

Подберёзкин ещё несколько раз совершенно по-садистски взмахнул вениками, потом задумчиво осмотрел лежащее перед ним тело цвета свежесваренного рака, и, радостно осклабившись, с горловым криком: «А-а-а-а!» — более походившим на рёв гориллы, с невероятной скоростью начал лупить себя по груди вениками! От каждого движения веников раскалённый пар обжигал моё уже обугленное тело, но я лежал молча и не шевелясь, боясь привлечь к себе внимание изверга, в ожидании того самого «И это пройдёт!».

И таки прошло! Доктор низко пригнулся, плеснул на камни полный ковшик настоя и, не дожидаясь прихода пара, радостно спрыгнул вниз, открыл дверь парилки и рванул в бассейн. Пока я поворачивался, чтобы встать на нижний полок, а потом на деревянную рыбину (деревянный решётчатый настил) на палубе, пар-то как раз и пришёл!

Заложило уши, «в зобу дыханье спёрло» (как говорил знаменитый баснописец Крылов), плечи обдало расплавленным свинцом. Подвывая и повизгивая, я всё-таки смог упасть на четвереньки на рыбину и так же на четвереньках выбежать в душевую, а оттуда в бассейн. Перевалился через бортик (вода закипела!) и застыл в позе эмбриона. Почти ледяная забортная вода из Кольского залива даже не освежала. Когда я вынырнул, первое, что я увидел, была довольная слегка покрасневшая физиономия Подберёзкина.

— Ну, как, Саныч – зачётно я тебя пропарил?

Признаваться в своей слабости старпому было нельзя (старпомы должны делаться из гранита и бронзы), поэтому я изобразил на физиономии высшую степень блаженства и ответил:

— Зачёт… И не просто зачёт, а зачёт с оценкой «отлично»!

Сам между тем думал о том, что когда обугленная кожа хоть немножко успокоится ледяной водой, я доведу температуру тела градусов до 5 – 6, потом надену халат, войлочные рукавицы и напялю шапку по самые плечи (чтобы не обжечь уже и так опалённые уши) и устрою доктору Полтавскую битву! Забью, как шведа под Полтавой, как мамонта в пещере! Пока моё свежезамороженное тело будет только набирать нормальную температуру, начмед будет сварен и зажарен!

Мы посидели на подводной скамеечке, стараясь не шевелиться. Величайшее удовольствие — вот так посидеть после мартеновской парилки. Если не двигаться, то вода не обжигает своей ледяной, пронизывающей кинжальной яростью насквозь. Между телом и водой образуется тоненькая-тоненькая прослойка нагретой от кожи воды, вода уже не кусается, а тихо-тихо успокаивает кожу, отбирая от неё лишнее тепло. Но стоит чуть шелохнуться, как неустойчивое блаженство пропадает и морозная вода опять впивается в тело тысячами острых кинжалов!

Мы выскочили с воплями из бассейна, расселись на баночке (скамье по-флотски), покрытой простынёй и стали гонять чайковского, при этом доктор, чтобы совместить приятное с полезным, накапал в каждый стакан фиг его знает сколько капель (а может, ложек?) элеутерококка.

Слегка отдохнув, мы решили перейти, так сказать, ко второй части боевого упражнения «Борьба за выживание отдельно взятого организма в условиях экстремального воздействия высоких температур».

Я включил в душевой холодную воду, полностью перекрыв кран подачи пара, и решительно вступил под обжигающе-холодные струи воды.

«Я выстою, я выстою… я всё смогу… он у меня, как рак на горе, свистеть будет… соловьём он у меня запоёт, борец с фурункулами и соплями… чего ж так холодно-то… а-а-а-а… стоять!!!» — вертелись мысли у меня в голове.

Подберёзкин мою подготовку понял правильно, но не впечатлился, а, как будто прочитав мои мысли, повесил около душевой кабинки халат, шапку и рукавицы.

— Ну, Саныч, я пойду погреюсь предварительно, — и исчез в парилке, наглухо прикрыв за собой дверь.

Мысли в голове стали крутиться всё медленнее и медленнее. Видимо, скорость образования и движения мысли падает с понижением температуры среды, то есть, тела.

«Ещё секунд 30 и я останусь под душем навсегда, пора в бой!» — я решительно перекрыл кран холодной воды, медленно напялил на негнущееся тело халат, надел перчатку и шапку и на негнущихся застывших ногах пошёл в парилку.

Парилка обдала меня жаром плавильной домны, каменка была разогрета до розового цвета. Я поплотнее запахнул халат и взял из бадьи веники, взмахнул ими, чтобы вода с листьев полетела на деревянную обшивку стен, отложил их в сторону, на полок, и плеснул настоя из бадьи на розовые мерцающие камни. Вода мгновенно поменяла своё агрегатное состояние, превратившись из собственно воды в пар. Пара этого, естественно, по объёму образовалось значительно больше, чем воды, что вызвало резкое повышение давления в парилке. Сначала это почувствовали наши уши, а потом это почувствовала и дверь парилки, которая с хлопком распахнулась с стукнулась об ограничитель. Я закрыл локтями лицо (чтобы глаза не вывалились), а доктор как-то резко засуетился на полке.

Я вернул дверь на место, опять вооружился вениками и начал ими легонько помахивать над спиной жертвы – сразу начинать казнь мне не хотелось, пусть сперва так помучается.

Волосы на спине начмеда встали дыбом!

«С радостным взглядом и с песней весёлой…» я, словно атакующий орёл, взмахнул крыльями-вениками и ринулся в бой!

И тут торжествующий полёт, прямо отвесное пикирование, орла было прервано.

«Дзи-и-и-и-и-и-инь!» — не замолкая вызванивали десятки колоколов громкого боя по всем палубам, коридорам, боевым постам и помещениям корабля «Боевую тревогу»!

Хочу сказать, что «Боевая тревога» играется на кораблях либо для ведения боя, либо для фактического повышения боевой готовности.

Есть моряки, которые за три года своей службы так ни разу и не слышали «Боевую тревогу»! Для проведения всевозможных учений, выполнения стрельб всеми видами оружия на кораблях играют «Учебную тревогу».

Через мгновение из динамиков КГС запел благородный голос медного горна – это корабельный горнист играл, держа микрофон у раструба, ту самую зовущую мелодию, которая веками понимала моряков в бой!

Через секунду мы с доктором уже напяливали на мокрое тело одежду и втыкали в обувь ноги.

Горн и колокола затихли и взволнованный голос Волги ударил в уши уже бегущим из матросских, мичманских и офицерских душевых «удаловцам»:

— Боевая тревога! Корабль экстренно к бою и походу приготовить!

В следующее мгновение я уже находился на Центральном командном пункте (ЦКП) и принимал доклады командиров боевых частей о занятии мест по тревоге.

— Дежурный – ЦКП, кто приказал играть тревогу?

— ЦКП – дежурный по кораблю, тревога сыграна по приказанию оперативного дежурного Северного флота, передал оперативный дежурный 2-й дивизии.

Ни чего себе, видимо, что-то серьёзное. Я поднялся на ходовой и посмотрел на стоящие рядом корабли – всё было тихо, флагов «Иже» (что означало «Боевая тревога») на мачтах не было, у них всё шло по распорядку. Значит, это нам предстоит что-то необычное.

Вернувшись на ЦКП, я вновь вышел на связь с дежурным:

— Так, дежурный, кого у нас нет на борту, кроме больных в госпитале и отпускников?

Оказалось, что отсутствовали только командир, командир БЧ-7 капитан 2 ранга Житник, а из рядового состава – киномеханик, убывший за фильмами. Завтра должен вернуться из отпуска старшина 2 статьи Игнатьев.

— А помощник командира?

— Помощник на борту, работает с секретами.

«Ай, молодца, Серёга, молодца! Готовится к сдаче на допуск к самостоятельному управлению кораблём!» — мысленно похвалил я Савчука, так кстати решившего заняться своей подготовкой и в силу этого оказавшегося на борту.

— Оповестителей в город не отправлять, мы по экстренному приготовлению должны через 30 минут сняться со швартовых и начать движение, правда, пока не знаю куда, поэтому оповестуны не успеют вернуться на корабль. Предупреди дежурного «Левченко» и оперативного бригады об Игнатьеве и киномеханике. Звони срочно командиру и Житнику, скажи, что я высылаю за ними машину. Записывай номера командира, он может быть либо на обмене опытом, либо дома.

Я повернулся к стоящему рядом старшему мичману Ющенко – нашему баталеру финансовому (финику, на корабельном жаргоне). Финик был спецом великолепным – экипаж всегда, даже в нынешнее трудное время, получал положенное денежное довольствие, деньги за снятие с продовольственного довольствия на время выходных, всякие полагающиеся выплаты, и при этом купил себе шикарную чёрную «Волгу», при виде которой матросы на КПП заранее бежали открыть ворота.

— Передай писарю простому (то есть простого делопроизводства, а был у нас ещё и писарь секретного делопроизводства) журнал и лети на своей «вороне» за командиром и седьмым! Как хочешь, Степаныч, что хочешь – но командира-то привези мне обязательно!

Дед молнией рванул вниз.

Ко мне подошёл Михаил Робертович Готовчиц — командир радиотехнического дивизиона, аристократического вида и повадок, умница и величайший специалист, эстет и североморский сердцеед – и вполголоса сказал:

— Никита Александрович, отсутствует на боевом посту техник системы «Экран-32» мичман Дима!

Я опять пожалел, что в своё время не придушил этого гада! А ведь если бы задушил – то за него мне бы трибунал много и не дал – так, молочёвку какую-нибудь, стоило бы мне судьям рассказать подробнее о его, Диминой, жизни. Может быть, даже не посадили бы, а наоборот – ходатайствовали перед вышележащим командованием о поощрении меня или награждении медалью за вклад в дело повышения боевой готовности корабля!

— Дежурный! – заорал я так, что меня должны были услышать в рубке и без КГС.

— Есть, рубка дежурного, дежурный по низам старший мичман Журавлёв!

— Где эта сволочь? Где этот гад ползучий?

Журавлёву не нужно было раскрывать личность ползучего гада:

— Товарищ капитан-лейтенант, Новиков на причале ездит взад-вперёд на командирском лимузине!

— Ко мне его, пулей ко мне! – я бросил на стол ЦКП микрофон и повернулся к Готовчицу, — Робертыч, я тебя прошу – сам его убей, хорошо?

Робертыч хихикнул. Он был единственным человеком на корабле, который мог, не повышая голоса и без обсценной лексики, довести Диму до состояния готовности к суициду из-за понимания им своей абсолютной ничтожности и ненужности, чем я иногда и пользовался, чтобы, в силу своей невыдержанности, не довести дело до «смертоубивства».

На моём старпомовском столе ожил ВПС-ЗАС (такой суперсекретный радиотелефон засекреченной аппаратуры связи), из которого донёсся голос оперативного дивизии капитана 2 ранга Горбачёва:

— Одиннадцатый, я — Пловец, приём!

— Я — Одиннадцатый, старпом на связи, приём!

— Одиннадцатый, я – Пловец, вам ждать прибытия Кирасира-10, после чего сниматься со швартовых и следовать на выход из Како-Земля (то есть – Кольского залива), задачу поставят в море телеграммой ЗАС.

— Понял, я – одиннадцатый, приём!

Час от часу не легче – Кирасиром-10 на нашем очень секретном языке именовался начальник штаба нашей 10-й бригады противолодочных кораблей капитан 1 ранга Николай Алексеевич Скок, он же бывший первый старший помощник и второй командир «Удалого». Моряк и военачальник он был великолепный, строгий и временами непредсказуемый. Корабль свой родной он знал лучше всех, болел и переживал за него постоянно, поэтому любое посещение Скоком становилось для меня своеобразным экзаменом. К тому же большая часть офицеров и мичманов корабля оставались ещё с первого экипажа, они-то своего первого старпома знали много лет, и я понимал, что первые «удаловцы» невольно сравнивают меня со Скоком. И Скок это знал тоже.

Завыли, набирая обороты, газотурбогенераторы, корабль перешёл на своё бортовое питание, потом раздался вой и свист посерьёзнее – это стали по очереди запускаться главные двигатели корабля – мощнейшие газовые турбины, маршевые и форсажные.

— Баковым на бак, щкафутовым на шкафут, ютовым на ют! По местам стоять, убрать дополнительные! – скомандовал я, вызвал помощника, передал ему нужные указания, а сам пошёл на верхнюю палубу, проверил швартовые команды, потом спустился на ют, чтобы встретить командира и Скока.

Всё-таки как не торопился финик на своей «вороне», но бригадный УАЗик появился на береговой черте раньше «Волги». «Бобик» скатился по аппарели и остановился у нашего трапа. Скок вылез из машины, посмотрел на «восьмёрку» командира и упругой походкой направился к кораблю.

Пока Скок понимался по сходне, я скосил глаза влево и увидел, что из «Волги», остановившейся у трансформаторной будки в тридцати метрах от причала, выскочил Литенков и стал мне отчаянно жестикулировать, показывая на Сока, потом вверх, а потом запретительно скрещивая руки. За его спиной маячила высокая фигура Житника. «Ага», — понял я, — «надо задержать Скока где-нибудь внизу!»

— Товарищ капитан 1 ранга, большой противолодочный корабль «Удалой» экстренно к бою и походу приготовлен, личный состав на борту, запасы воды и топлива полные! Старший помощник командира капитан-лейтенант Трофимов!

— Есть, — сказал Николай Алексеевич, потом повернулся, посмотрел ещё раз на машину командира и продолжил, — вот, учись, Никита Александрович, командирскому чутью у своего командира – он как знал, что что-то случится и в субботу на берег не пошёл, а то мы бы сейчас его по всему городу искали! Учись! Это – предвидение обстановки!

Поскольку говорил о командире Николай Алексеевич уверенно, даже с ноткой удовольствия, и ответа не требовал, то мне и врать ничего не надо было.

Мы двинулись по левому борту в нос, в направлении носовой надстройки. Мне и задерживать Начальника штаба всякими выдумками не пришлось – Скок сам медленно шёл по шкафуту, привычным взглядом придирчиво осматривая палубу, переборки, трапы. Остановился и перекинулся парой слов с матросами из шкафутовой швартовой команды, пожал руку командиру гидроакустической группы Сергею Веселову – лучшему акустику на флоте. Я, на всякий случай, встал так, чтобы закрыть собой ведущие наверх, на сигнальный, а потом на ходовой мостик трапы.

— Ну, что, старпом, пошли к командиру на ходовой!

— Есть, на ходовой к командиру, — я сделал шаг в сторону, пропуская Скока вперёд, и стал подниматься вслед за начальником.

На сигнальном мостике Николай Алексеевич внимательно осмотрел акваторию, кинул взгляд на развевающийся на ветру флаг «Иже», чтобы оценить по-командирски направление и силу ветра. Взглянул на причал, где уже вовсю работали швартовые команды с «Левченко».

Открыв тяжёлую дверь на ходовой мостик, Скок вошёл вовнутрь. В высоком командирском кресле сидел, изучая решение штурмана на отход от причала, наш дорогой Александр Сергеевич, благоухающий рижским одеколоном «Саша» и дорогим импортным табаком от тлеющей в пепельнице сигареты «Кэмэл». Увидев Скока, командир соскочил и начал было доклад, но Николай Алексеевич махнул рукой – мол, не надо, командир, а сам взял трубку ВПСа, нажал тангенту и вызвал оперативного дивизии:

— Пловец, я — Кирасир-10, прибыл на борт одиннадцатого, корабль к выходу готов, прошу разрешения сниматься со швартовов, приём!

— Кирасир-10, я – Пловец, послушай, Николай Алексеевич, ты уж меня прости, — как-то совершенно не соответствующим моменту голосом ответил Горбачёв, — но там наверху всё переиграли и теперь старшим на борту на выходе сказали быть Кургану-10!

— Принял, я — Кирасир-10, приём!

Курган-10 – это, понимаете ли, позывной нашего комбрига.

Скок аккуратно положил трубку на ВПС, посмотрел на окружающих, помолчал и потом сквозь зубы процедил:

— Вот же, итьтить, кудесники! Угощай, командир, сигаретой, буду комбрига дожидаться.

«Вот это выдержка!» — подумал я.

«Удалой» еле слышно пел турбинами, швартовые команды ждали дальнейших распоряжений. На причале выстроились швартовщики с «Левченко».

А из ВПСа неслась перепалка дивизии и бригады. Оказалось, что после прибытия Скока на корабль, дежурный бригады отпустил УАЗик заправляться, а потом зачем-то в ВАИ за документами, поэтому в ближайшее время его не будет. Горбачёв рычал дежурного, но тот предложил ему отправить за комбригом «Волгу» комдива или УАЗик начальника штаба дивизии. Оказалось, что и эти машины были отправлены куда-то в город по делам. И Горбачёв посоветовал не давать старшему начальнику дурацких советов.

— Николай Алексеевич, — выступил вдруг спасителем обстановки Литенков, — так давайте я сейчас за комбригом отправлю «Волгу» — наш финансист знает, где Амбарцумян живёт, мигом туда и обратно слетает.

— Точно, Александр Сергеевич, я звоню комбригу, а ты посылай немедленно Ющенко за ним.

Вот в такой вот нервной морально-политической обстановке мы ждали выхода туда, – не знамо куда!

Ющенко действительно мигом обернулся – не прошло и двадцати минут, как на причале появилась «ворона» с комбригом на пассажирском кресле.

Комбрига уже встречали Скок с командиром, а я с Савчуком сидели на ЦКП и слушали командную сеть – когда же что-нибудь прояснится, зачем нашему кораблю объявили «боевую тревогу» и почему мы должны бежать в море аж с самим комбригом на борту?

— ЦКП – рубка дежурного, сошёл с корабля НШ бригады капитан 1 ранга Скок, — доложили из рубки, — командир и комбриг по левому борту идут на ходовой.

Я, на всякий случай, тоже отправился на ходовой мостик.

Комбриг с командиром сразу подошли к ВПСу и Владимир Владимирович информировал о прибытии на борт «Удалого» оперативного дивизии.

Ответил ему не Горбачёв, а сам наш командир дивизии контр-адмирал Ревин:

— Курган-10, я – Маслина (вот такой совершенно неподходящий позывной был закреплён за нашим командиром дивизии), «Удалому» добро сниматься со швартовых и начинать движение. Только что оперативный дежурный Северного флота приказал подготовить корабль к приёму вертолётов, быть готовыми за островом Сальный их принять на борт.

— Понял, я – Курган-10, — Амбарцумян посмотрел на меня и сказал, — ну, что – совсем интересно становится, а, старпом? Вы, Никита Александрович, надеюсь, ещё не забыли, как были на «Симферополе» помощником командира, поэтому займитесь-ка сами подготовкой к приёму вертушек сразу после отхода от причала, понятно?

— Так точно, товарищ комбриг!

Рядом обиженно засопел Савчук – именно помощник командира отвечает на корабле за всё, связанное с вертолётами, дело своё он знал и воспринял приказ комбрига, как недоверие лично к нему.

— Савчук, а Вы не сопите, ничего зазорного в том, что Вы будете готовить корабль к приёму сталинских соколов под присмотром старпома, у него опыта побольше, а Вы поучитесь. В данной ситуации, когда вводные поступают одна за другой, надо действовать по поговорке – одна голова хорошо, а два сапога – пара! Всё, все свободны! Командир, снимайтесь со швартовых.

Уже через несколько минут «Удалой» шёл на выход с внутреннего рейда Североморска в направлении северных ворот, к Сальному.

Мы с Савчуком на вертолётной площадке корабля проверяли по контрольному листу всё, что должно быть подготовлено для приёма вертолётов. На палубе расстелили тяжёлые сети противоскольжения, которые матросы быстро пришнуровывали к специальным креплениям. Сети, как следует из названия, нужны были для того, чтобы при качке во время посадки или взлёта вертолёта, его колёса не скользили по палубе.

На СКП (стартовом командном пункте) снимали с больших иллюминаторов «броняшки» (специальные стальные листы, защищающие сталинит иллюминатора), связисты открывали радиосеть связи с вертолётами, в двух ангарах проверяли лифтовые площадки, предназначенные для опускания вертушек глубоко вниз, в самые низа корабля.

— Старшему помощнику командира прибыть на СКП, — раздался из динамиков верхней палубы голос Литенкова.

— Давай, заканчивай, — я сунул в руки Серёге контрольный лист, — видимо, уже летят, родимые.

На СКП меня встретил связист и протянул трубку ВПСа:

— Товарищ капитан-лейтенант, вертолёт на связи, вызывает нас.

Я связался с командиром вертушки и с удовольствием констатировал, что к нам летит один из лучших во всём ВМФ лётчиков – командир эскадрильи Ка-27 майор Володя Миронов. Я сообщил ему курс, скорость, метеоусловия и о готовности к приёму. Мы уже проходили губу Тюва, когда за кормой появилась в небе появилась точка, которая стала увеличиваться в размерах и вот уже видны знакомые очертания Ка-27. Вертолёт подлетел к кораблю, уменьшил скорость и стал на высоте метров 15 (практически на уровне нашего ходового мостика) проходить вперёд по правому борту, двери командира и штурмана были сдвинуты назад и мы прекрасно видели лётчиков в ярко оранжевых МСК (морских спасательных комбинезонах) и белых защитных шлемах ЗШ. Поравнявшись с мостиком, Миронов уровнял скорость, приветственно помахал левой рукой комбригу (кресло флагмана на мостике находится по правому борту), потом продвинулся вперёд и обогнал корабль, перелетел прямо перед флагштоком на носу корабля на левый борт, уменьшил скорость и стал смещаться хвостом (то есть, как бы задним ходом) к мостику вдоль левого борта (штурман поприветствовал взмахом руки Литенкова), затем дождался, когда корма «Удалого» поравняется с вертолётом, и коротким нырком оказался висящим в метре над вертолёткой. Я восхищённо смотрел на его манёвры. В трёх метрах от иллюминаторов СКП вращались в два яруса лопасти несущих винтов вертолёта. Невероятной силы поток бушевал над палубой. Миронов довольно улыбался, его лицо за лобовым стеклом было прекрасно видно. Я ждал фирменного трюка, и Миронов его сделал – вертолёт стал плясать – сначала палубы на мгновение коснулось левое переднее колесо, потом правое, потом правое заднее, левое заднее – и так два раза! Вертолёт, повинуясь малейшим движениям своего командира, плясал «Калинку»!

Наконец майор прижал вертолёт к палубе, с двух сторон к нему подбежали матросы КОВО (команды обслуживания вертолётного оборудования) с гибкими швартовками – а по сути — с толстыми капроновыми верёвками, которыми моряки отработанными движениями мгновенно втугую привязали летательный аппарат к кораблю.

Так как качки пока не было, стальные талрепные швартовки использовать не было смысла. Гул турбин стал заметно падать, лопасти вертолёта стали замедляться и, наконец, остановились. Я доложил командиру о приёме вертолёта и отправился на вертолётку.

Миронов уже спрыгнул на палубу, мы обнялись, как старые друзья (у нас к тому же в Севастополе в Молочной балке дачи были друг напротив другу), в это время сдвинулась боковая дверь, и я только в этот момент понял, что на палубе стоял не Ка-27 (противолодочный), а Ка-27пс (поисково-спасательный)!

Ничего себе! Из открытой двери грузового отсека вертолёта стали выпрыгивать одетые в рабочие голубые комбезы прапорщики-техники, офицеры второго лётного экипажа, и, совершенно неожиданно, на палубу неловко спрыгнули два полковника медицинской службы и капитан 1 ранга в застёгнутых на все пуговицы шинелях. У медиков в руках были какие-то чемоданы и брезентовые сумки с красными крестами. У капраза – чёрный кожаный дипломат.

Обстановка стала проясняться – мы, очевидно, шли кого-то спасать, раз к нам привезли медиков, то есть группу усиления. А вот капраз для меня был загадкой! Он растерянно постоял на палубе, потом сделал пару шагов и чуть не упал, споткнувшись об узел сети.

Я его поддержал за руку и представился. Тот в ответ пробурчал неразборчиво какую-то длинную должность (я только понял, что это бывший политработник из бывшего Политуправления флота), и длинную фамилию, которую я тоже на разобрал.

Я вызвал дежурного по кораблю и приказал провести политработника к замполиту, а сам повёл медиков в амбулаторию к Подберёзкину. Савчук командовал грамотно и уверенно, мне уже на вертолётке было делать нечего.

Как Вы, читатель, уже поняли, нас с начмедом связывали крепкие узы дружбы. Я, понимаете ли, учился у него людей резать по-живому! Началось это ещё на кораблях 2-го ранга, где мы начинали службу. Спросил я как-то у доктора об организации развертывания операционной в бою (у нас была своя амбулатория, которая по тревоге становилась операционной). Он мне всё, естественно, в подробностях рассказал, потом разговор зашёл о самих операциях. И тут Игорёк предложил мне пройти курс подготовки ассистирующего врача и быть его нештатным (штатного не было) ассистентом при удалении аппендицитов, будь они неладны, в море, если таковые случатся. На слабо, понимаете ли, меня взять хотел. Я внезапно для себя согласился, выучил под руководством доктора всё необходимое, затвердил на память мудрёные названия всяких медицинских инструментов – кохеров там всяких с микуличами, иглодержателей, зажимов кровоостанавливающих, ножниц бесчисленных Купера там, Рихтера, научился работать скальпелем, стал разбираться в номерах шёлка и кетгута для швов, как перетянуть сосуд, как наложить кисет – ну, и много ещё чему. Знания эти всуе не пролежали – буквально через месяц на боевой службе один матросик пришёл к доктору в амбулаторию с жалобами на живот. Подберёзкину хватило десяти минут, чтобы понять – острый аппендицит! Доложили командиру, оценили обстановку – до родных берегов бежать долго, океан штормит, на чью-то помощь рассчитывать не приходится. Командир только спросил у начмеда: «Справишься? Помощь какая-нибудь нужна?». Игорёк уверенно ответил: «Справлюсь, командира БЧ-2 мне в помощь выделите, он хорошо подготовлен, будет вторым хирургом работать!». Командир изумился, вызвал меня на ходовой, долго смотрел на меня, а потом сказал: «М-да, знал я, Трофимов, что Вы насквозь отмороженный, но, чтобы ещё и людей добровольно резать? М-да…»

Рассказывать об этом можно долго, может, когда и соберусь, да и напишу об этом подробно, в общем, мы тогда в шторм бойца за 2 часа разрезали, провели аппендэктомию, зашили, в койку уложили, ремнями привязали, чтоб не выпал от качки, и всё это, между прочим, под местным наркозом, так как анестезиолога, как Вы понимаете, у нас тоже по штату не было. С тех пор я с различными докторами в различных районах мирового океана на различных кораблях «зарезал» ещё пятерых человек, за что среди моряков стали ходить слухи: «На «Удалом» старпом вообще зверюга – боец в море на построение не вышел, так он его, бойца, хвать за шкирку и в амбулаторию, а потом 6 часов резали его со старпомовским дружком-доктором, садюги!»

За эти нештатные «подвиги» я имел большой авторитет и связи в нашей флотской медицине, что было очень полезно. К тому же, при всей сверхсекретности нашей службы, в Североморске все новости о боевой подготовке, результатах стрельб, о том, какой корабль и куда пошёл и когда вернётся, можно было узнать в трёх местах – в парикмахерской, в гастрономе №31 на улице Сафонова, и в 82-ой флотской поликлинике! Самый завалящий шпион, устроившись на работу в одно из этих заведений, быстро вырос бы в глазах своего гадкого начальства в незаменимого агента 0007. Потому что в парикмахерской, магазинах и поликлинике все новости начинались обсуждаться ещё до того, как их, к примеру, узнавал оперативный дежурный нашей родной 2-ой дивизии или нашей конкурирующей организации – 7-ой оперативной Атлантической эскадры!

Поэтому, провожая полковников от медицины к начмеду нашему, я спросил у них, а знают ли они за каким, собственно, ляхом, их в субботу на вертолёте покатать решили? Полковники, естественно, всё знали – где-то там, за углом, на нашем ракетном подводном крейсере стратегического назначения проекта 667БДРМ, находящемся на боевой службе в Атлантике, у матросика случился тот самый острый аппендицит, доктор лодочный, как положено, развернул операционную, бойца разрезал сначала чуть-чуть, потом ещё чуть-чуть, потом ещё – от бока до бока, но до отростка этого пресловутого, так и не добрался. Зашил он, бедолагу, обратно и командиру сказал – так, мол, и так, но если мы его в нормальную операционную с положенным количеством хирургов не отправим, то кончится моряк. Пока же доктор держал его на наркотиках и проводил сопутствующую терапию.

Стратегическая лодка – это Вам не что-нибудь! Это грозящий меч над башкой потенциального агрессора, это скрытно двигающиеся под водой 16 межконтинентальных баллистических ракет, которые одним залпом могут устроить всемирный трындец, и главное здесь слово не трындец, а скрытно! Выйти же на связь с командованием, а потом всплывать для передачи моряка на какой-нибудь надводный корабль или судно Министерства Морского флота означало полную потерю этой самой скрытности!

Но делать нечего – жизнь каждого бойца бесценна, и командир дал радиодонесение на Центральный Командный Пункт Военно-Морского Флота о случившемся и запросил помощь. Так как в Атлантике на длительное время установилась штормовая погода, в районе нахождения РПК СН крупных судов ММФ не было, начальство в Москве приняло решение отправить на спасение наш корабль, поскольку он быстрее всех мог подойти к лодке, был оборудован успокоителями качки и мог использовать вертолёт для доставки на борт больного. Лодке же было приказано, соблюдая скрытность, следовать в точку рандеву с «Удалым» и ожидать его прибытия.

Что такое «за углом?» — спросите Вы, читатель. А означало это на нашем северном жаргоне обойти скандинавский полуостров и пересечь линию мыс Нордкап – остров Медвежий. Там береговая линия, если идти от Кольского залива, изменяет направление с северо-западных румбов на юго-западные, почти на 90 градусов, то есть на прямой угол. Вот и говорили у нас – если корабль идёт в Атлантику, то это «сходить за угол».

Поблагодарив медицину за информацию, я сбыл их на руки Игорю. А сам поднялся на ходовой, где и выложил всю прояснившуюся обстановку Амбарцумяну и командиру.

Владимир Владимирович недоверчиво усмехнулся, сказал, что надо подождать, когда нам поставят задачу официально, но в это время на мостике появился тот самый капраз из бывших и повторно выложил всё то же самое – ну, практически, слово в слово!

Ну, а через пару минут экспедитор ЗАС (старшина-связист с очень секретным дерматиновым портфелем на ремне и опечатанным пластилиновой печатью) принёс комбригу очень секретную телеграмму, где весь ранее мною доложенный текст был написан уже суровым официальным языком боевого распоряжения!

Владимир Владимирович и стоящий ошую Литенков прочитали текст телеграммы и посмотрели сначала друг на друга, а потом на меня.

— Да… — протянул комбриг, — я в нашем бардаке уже ничему не удивляюсь.

Система «парикмахерская-гастроном-поликлиника» сработала безупречно!

— Ну, давай, командир, пойдём в штурманскую и будем черепить, как бы нам побыстрее да половчее до точки добраться! Старпом, вступить в управление кораблём! – комбриг и командир убыли с ходового.

Пока высокое моё начальство совещалось и гоняло чаи на диване в штурманской, я собрал командиров боевых частей, сообщил им о цели выхода и сориентировал о дальнейших действиях, расписал варианты несения боевых готовностей.

Баренцево море встретило нас неприветливо – мы начали получать в скулы мощные тягучие удары от бегущих с северо-северо-запада волн.

Хоть я при сдаче зачётов на самостоятельное управление кораблём проекта 1155 и проходил обучение в Сафоново, у наших сталинских соколов, поисково-спасательным действиям с морской авиацией, но, на всякий случай, решил посоветоваться с нашим асом – Володей Мироновым, ибо как правильно сказал наш умнейший комбриг: «В нашем случае, одна голова – хорошо, а два сапога – пара!»

Командир эскадрильи противолодочных вертолётов Ка-27 был действительно великолепным лётчиком и обладал колоссальным опытом, поэтому поучиться у него и согласовать с ним действия было насущно необходимо. И никогда не стыдно поучиться у знающего человека.

Миронов прибыл на ходовой в безупречно выглаженном лётном комбинезоне, оглянулся, и, не увидев Комбрига и командира, спокойно доложил мне, что вертолёт обслужен, заправлен, закачен в ангар и опущен вниз, ангар закрыт. Я, конечно, всё это знал, так как получал доклады от Савчука, но Володю поблагодарил и предложил ему вместе покурить. Я сидел в кресле, комэск стоял рядом, опершись на подлокотник кресла, мы дымили сигаретами, и я исподволь вытягивал из него информацию:

— Ну что, комэск, тебе уже приходилось фактически в море снимать с лодки груз?

— Приходилось заводить на аварийную лодку швартов в штормовых условиях, а это посложнее будет, чем бойца снять.

— Ну, и как ты предлагаешь действовать?

— Как-как? – улыбнулся Миронов, — не каком кверху, а по плану… В общем, всё достаточно просто – как лодку найдём, я взлетаю, зависаю над рубкой лодки, вываливаю лебёдку и опускаю прапорщика-спасателя в люльке на рубку, там его ловят, он отстёгивается, в люльку укладывают бойца, прапорщик его пристёгивает, поднимаем люльку лебёдкой наверх, в вертолёт.

— Постой-постой, как это – поднимаете? А спасатель?

— Спасатель будет в рубке ждать, пока мы не освободим люльку и не уложим бойца в носилки. Потом мы спустим люльку обратно на лодку, прапор наш сам себя пристегнёт, и мы его поднимем на борт. Потом летим на корабль, садимся и идём пить шило за здоровье моряка!

— И что – твой спасатель этому обучен?

— Теоретически – да, практически – несколько раз в достаточно свежую погоду отрабатывали это с судами АСС (аварийно-спасательной службы) на учениях, но, так сказать, в боевых условиях ему ещё не приходилось.

— Ну, бляха-муха, вы и каскадёры! Будем готовиться. Как там, разместили вас нормально? Какие-нибудь пожелания есть?

— Нет, всё зачётно – Савчук своё дело знает, каюты подготовлены, даже сейчас пригласил моих орлов поесть. Это хорошо, а то мы по тревоге из дома убегали.

— Ясно, если что – сразу ко мне обращайся. Иди и ты поешь и спать ложитесь – ваша роль в завтрашнем спектакле будет ведущая и главнейшая.

— Есть, пошёл набивать брюхо!

Через минут двадцать прибыли комбриг с командиром, я очень удачно в это время был на ногах около ВПБ-452М – мощного оптического визира с ночным видением, а не сидел в командирском кресле.

Начальники спокойно и методично довели до меня план действий, после чего в управление кораблём вступил командир. Комбриг остался на ходовом, а я спустился вниз, так как у старпома, согласно его должностным обязанностям, не бывает никогда свободного времени и всегда есть масса дел, требующих его личного внимания и контроля.

Когда я всё-таки оказался в каюте, проверив и проинструктировав всех и вся, налил себе газировочки, в коридоре, перед каютой, появились медицинские светила вместе с моим начмедом.

Я приглашающе махнул рукой – заходите.

Полканы и Игорь уселись на диване.

— Саныч, а чего мы так медленно идём?

— Чего-чего, погода хреновая, вот чего. В морду волна бьёт. До точки идти около 300 миль, сейчас скорость 12 узлов, получается, больше суток идти, да потом ещё час на взлёт, снятие, посадку, в общем часов 25 -26 до операционного стола бойцу терпеть.

Медики дружно встали:

— Боец вряд ли столько времени выдержит, судя по тому, что нам сообщили при убытии в Сафоново. А где командир?

— Начмед, проводите своих коллег на ходовой.

Медицина так же дружно убыла наверх.

Через некоторое время корабль стало потряхивать сильнее.

«Уговорила медицина командира, прибавили ходу!» — подумал я, расстилая койку. В 2 ночи мне предстояло сменить Литенкова на командирской вахте. Через минуту я уже крепко спал.