Шнейдер И.Г. Мама (рассказ)

Работы И.Г.Шнейдера публикуются с согласия его дочери – Татьяны Ивановны

Милой Каме, на память

 о посещении Яхт-клуба 25 октября 1995 года

ВСТРЕЧА

— Мама!!!

Громкий возглас, отражённый стеклянной крышей перрона, как выстрел, на секунду остановил бестолковый шум, сопутствующий встрече поезда дальнего следования. Все, находящиеся на перроне, внезапно замолкли и дружно повернули головы на крик.

Молодой, статный лейтенант, никого не замечая, бежал по перрону. Кортик бил его по ногам, а перчатки он судорожно сжимал в одной руке.

Люди расступались перед ним и следили за офицером. Побледневшее лицо лейтенанта с бровями вразлёт было поднято вверх, а глаза, не мигая, смотрели в одну точку. Так, наверное, идут в последнюю атаку. Ничего не видя, кроме плюющегося свинцом дула пулемёта, нервно трясущегося в амбразуре дота… Так идут на подвиг!

Провожая взглядом лейтенанта, пассажиры и встречающие увидели вдали женщину. Она стояла у витого чугунного столба, поддерживающего крышу перрона и, протянув руки, вся подалась вперёд. Идти она не могла и только медленно клонилась в сторону подбегавшего офицера. Не подоспей лейтенант вовремя, женщина наверняка упала бы. Но он успел подхватить её, падающую, и, осторожно поддерживая, говорил ей ласково и немного покровительственно:

— Ну, мама… Ну, успокойся! Всё в порядке, мама. Вот я и приехал…

Женщина молча разглядывала лицо лейтенанта, откинув голову назад, а по лицу eё медленно катились слезы. Он гладил её седые косы, уложенные в тяжёлую корону и, нагибаясь, прятал свою голову у неё на груди. И этот поступок, и жест, знакомый каждому из нас с детства, вмиг превратили лейтенанта из блестящего офицера в обычного мальчишку, который спешит к маме и прижимает голову к теплой маминой груди.

Что-то острое царапнуло лейтенанта по лицу, и он заметил на груди у женщины ожерелье.

— TO ожерелье, мама?

— Да, то самое, Юра. Моё любимое ожерелье, — говорила женщина, не пытаясь скрывать слезы радости.

То ожерелье…

 

В трудные послевоенные годы мама работала по две смены, а Юрий, предоставленный сам себе, ежедневно, как на работу, ходил на берег ещё малознакомого моря.

Лёгкий туман застилал море, дюны и домики под черепичной крышей. На берегу можно найти вымытые морем кусочки янтаря, тёплого, как утреннее солнышко. Море, всегда новое, то ласковое, то штормовое, не отпускало Юрия от себя. На берегу он пропадал целыми днями. Вначале мама беспокоилась, а потом, когда в городке несколько любопытных мальчишек подорвалось, разбирая оставшийся с войны боезапас, мама успокоилась. Море казалось ей менее опасным, чем чёрные силы, заключённые в проржавевших снарядах.

А у Юрия в те дни появилась мечта. Он решил собрать столько кусков янтаря, чтобы его хватило на янтарное ожерелье, это ожерелье Юрий решил подарить маме ко Дню Рождения.

Однако мечта не спешила превращаться в действительность.

Зелёная коробка из-под чая, куда Юрий складывал кусочки янтаря, заполнялась медленно. Только один раз Юрию по-настоящему повезло: после шторма он нашёл крупный кусок янтаря, который прибой долго возил πο песку. Янтарь был шероховатый и матовый, но на боку куска был небольшой сколок, сквозь который в его центре можно было увидеть маленькую мушку. Мушка пыталась взлететь и казалось, что она шевелит крылышками, а её глазки, вылезшие из орбит, удивленно взирали на Юрия.

Юрий уже знал, что находка янтаря не такая уж большая удача, но находка янтаря с насекомыми внутри – очень ценная находка. Он был свидетелем того, как мальчик, нашедший на пляже янтарь с муравьём, сразу же получил от приезжего дяди целую плитку шоколада. Но Юрию шоколад был не нужен. Ему нужен был янтарь, чтобы сделать подарок маме. Поэтому он очень обрадовался находке и долго рассматривал мушку. Ему хотелось, чтобы мушка взлетела, но она только удивленно таращила глаза и не могла этого сделать. Не могла не только сейчас, но не могла этого сделать уже сотни тысяч, а может быть и миллионы лет назад.

День Рождения мамы приближался неумолимо, и Юрий уже потерял надежду сделать подарок, но случай помог ему. Однажды, возвращаясь с пляжа, Юрий споткнулся на крыльце своего дома и янтарь высыпался на цементный пол. На крыльце, как всегда, запрятав костыли за спину, грелся на солнышке дядя Петя Олинеченко, матрос Балтийского флота, служивший на одном корабле с отцом Юрия и потерявший ногу в том же бою, в котором был смертельно ранен старший Кузьмин.

— Э, брат, не повезло тебе, — сказал дядя Петя, помогая подбирать подкатившиеся под его стул кусочки янтаря. — Много ты, брат, насобирал его! Уж не торговать ли собрался?

— Хочу маме бусы сделать. Ко Дню Рождения.

— Доброе дело, брат. На бусы уже хватит!

— Да не знаю я, как обрабатывать янтарь, как в нём дырки сделать, ведь в тиски его не зажмешь.

— А зачем в тиски? Дай-ка, я посмотрю на твои сокровища!

Рассыпав янтарь на щелястый, сколоченный из досок столик, дядя Петя очень внимательно рассматривал каждую находку Юрия. Положив в центр стола янтарь с мушкой, он, подбирая кусочки по цвету и размеру, укладывал их вправо и влево, бракуя мелкие, имеющие трещинки и не подходящие по цвету.

— Ну, вот тебе и ожерелье, брат, — сказал матрос, собирая забракованный янтарь в газету, от которой он отрывал куски для самокруток. — А обрабатывать его не нужно. Теперь в моду входит неполированный янтарь. Отверстия же прожги раскалённой спицей.

Он долго мял Юрию шею и гладил его по темноволосой голове.

— Ну, иди, брат, а то скоро Александра Петровна с работы придёт. Ведь ожерелье это — тайна? — Тайна, дядя Петя, — ответил Юрий и понёсся по лестнице, чтобы опередить маму, которая

должна была вот-вот прийти с работы.

Мама тогда расчувствовалась до слёз!

Надев на шею янтарное ожерелье, нанизанное на суровую нитку, она прижала к груди голову Юрия и разрыдалась.

— Эх, Сергей, Сергей, — сквозь рыдания говорила она, — хорошо было бы нам сейчас…

А вот теперь острые, необработанные грани янтаря царапали лицо Юрия, впервые одевшего форму морского офицера.

— Остановите здесь, — попросила Александра Петровна шофёра такси, когда машина проходила мимо ворот кладбища. — Пойдём к нему, — сказала она Юрию.

И вот узенькие дорожки кладбища, по которым они ходили почти каждый день в те далёкие годы, предшествующие поступлению Юрия в Нахимовское училище. Ходил сюда Юрия и в дни, когда он проводил отпуск дома. Но теперь, впервые, на могилу отца-офицера идёт сын-офицер — новое флотское поколение.

У скромного обелиска, увенчанного красной звездой, Юрий сказал:

— Здравствуй, папа! — взял руку под козырёк.

А мама, как всегда, разрыдалась и, минуя зелёную скамеечку, опустилась прямо на землю и обняла обелиск.

— Посмотри, Сергей! Твой сын пришёл к тебе. Посмотри!

Старший Кузьмин смотрел с эмалевой овальной фотографии и чуть-чуть улыбался. Весёлые глаза его и всё лицо с бровями вразлёт как бы спрашивали Юрия:

— Ну как, сын, твои дела? Что нового в мире?

Мир был полон новостями, а старший Кузьмин уже не знал о них! Он не знал с тех самых пор, когда начал свою последнюю атаку на вражеский военный транспорт, который по донесению

воздушной разведки снялся со швартов и начал выходить в море.

Звено торпедных катеров, ведомое капитан-лейтенантом Кузьминым, подходило к цели с моря. Под крутыми обрывистыми берегами сидели в норах тысячи гитлеровских вояк. Они отступали до последней грани земли. Дальше отступать было некуда: дальше было море!

Поверив — в который раз! — хвастливым заявлениям ведомства Гебельса о том, что каждый солдат фюрера будет вывезен из Прибалтики на Родину, солдаты Гитлера с отчаянием самоубийц сопротивлялись наступающей Советской Армия. И вот, отступая, они докатились до берега моря. Дальше отступать было некуда! А транспорта, обещанные Гебельсом, приходили всё реже и реже: их перехватывали и топили на подходах к Прибалтике корабли Советского Военно-Морского флота и авиация.

Транспорт, перегруженный солдатами, стремился в море, а звено торпедных катеров спешило атаковать его в порту, не дать ему прорваться в море.

При приближении к порту огонь вражеских батарей становился всё интенсивнее. Вокруг катеров море кипело от разрывов. Но впереди, между молами, — как в прорези прицела мушка — вырисовывался огромный серый транспорт.

— Атакуем! — передал на ведомые катера Кузьмин.

У самых ворот порта катера сбрасывали торпеды и, разворачиваясь, уходили в море.

Транспорт заметно оседал, закрывая вход в порт в самой узкой его части.

— Атака удалась, — передал Кузьмин на ведомые катера. — Начать отход!

Но маневр отхода катеру Кузьмина осуществить не удалось. На выходе из атаки катер получил прямое попадание, потерял ход и стал ничем не прикрытой мишенью. Сергей Кузьмин, тяжело раненый, упал на палубу катера и в полубеспамятстве повторял только одно слово:

— Ход, ход, ход…

Рулевой-сигнальщик Петр Олиниченко подхватил Кузьмина на руки, но укрыть его от осколков было некуда. Снаряды на глазах разносили маленький корабль, оставшийся без прикрытия и без хода.

Телеграф стоял на секторе «Самый полный», а катер, вздрагивая от попаданий, тонул. Раненый в ноги Олиниченко дополз до переговорной трубы в моторный отсек и, подтянувшись на руках, крикнул в неё:

— Дайте хоть какой-нибудь ход, мать вашу…

Подействовала ли эта команда или в машине исправили, наконец, повреждение, но катер вдруг ожил и стал медленно набирать скорость, уходя из зоны огня. Олиниченко, лежа на палубе, управлял катером, подводя его к волнолому.

Здесь, в мёртвой зоне, к нему и подошли прекратившие отход катера звена. Сняв команду с тонущего катера, они нырнули в дымовую завесу, уходя к своей базе.

Сергей Кузьмин получил самое тяжёлое из возможных ранений: он был ранен в позвоночник. Уже через неделю у его жёсткой и гладкой, как стол, койки дежурила его жена Саша. Три месяца боролся организм офицера с недугом, постепенно сдавая. На третьем месяце живы были только глаза, глубоко запавшие, твердо осознающие безвыходность своего положения.

Потом потухли и глаза…

Александра Петровна осталась работать в госпитале, в котором умер её муж, в котором много месяцев долечивались раненые нa войне. Она осталась жить в городе, в котором он был похоронен. Кругом – покой и тишина, а пожилой известный в городе врач, Александра Петровна Кузьмина, рыдала сейчас на могиле Сергея Кузьмина. А сын её и Сергея, побледневший и серьёзный, смотрел на его фотографию.

Многорядье наград на тужурке Кузьмина-старшего и одинокая медаль «20-летия Победы над фашистской Германией» на тужурке его сына – награда, вручённая курсанту-выпускнику на Параде Победы в Москве — были заслугой отца. Сын только сейчас понял, что он принял эстафету службы и славы Военно-Морского Флота Родины.

— Папа, я пойду твоим путём до конца! — говорил весь вид Юрия.

А старший Кузьмин всё улыбался загадочной улыбкой и как бы говорил сыну:

— Смотри, брат, я на тебя надеюсь. Не урони славы Флота Русского!