Есть люди, как звери, есть звери, как люди. Алексей Наумов
Капитан Незлобин проснулся от того, что кто-то сильно его теребил за плечо. Он как бы вынырнул из какого-то небытия. Последнее время, он сам не понимал, что с ним твориться. Сон стал как бы частью реальной жизни, а жизнь становилась кошмарным сном
Несколько секунд он лежал закрыв глаза, и вспоминал где он. Сон это или реальность? В голове пронеслись мысли к которым уже давно было сложно привыкнуть. Офицеры жили на фронте, как в камере смертников. Любой день мог стать последним, причем если бы погибнуть от рук противника – к этому готовились и знали, что такое может случиться. Почему может – должно. За три года войны Незлобин похоронил друзей и товарищей офицеров, аж на целый полк и очень удивлялся, почему он еще жив. Особенно, когда хоронили безусых прапорщиков, вчера пришедших в полк. Но к чему сложно стало привыкнуть за последний года, так это к тому, что можно погибнуть от рук своих солдат. В Елецком полку два напившихся до чертиков солдат, после братания с немцами, притащили станковый пулемет к офицерским землянкам и заливали очередями все землянки подряд. Погибли восемь офицеров, шесть было ранено. Но убили бы всех, если бы сами солдаты их не оттащили. Был суд, но он почему-то оправдал «стрелков», как солдат верных делу революции. Видим судьи тоже хотят жить.
Какой-то звериный паноптикум случился по всей линии фронта. Солдаты стреляют в спины офицерам, плюют в лицо, срывают погоны, избивают в дальних окопах. А суды и солдатские комитеты их оправдывают.
Незлобин наконец открыл глаза. Над ним склонился взбудораженный чем-то прапорщик Голубинский – дежурный офицер.
Незлобин отодвинул прапорщика рукой и сел сразу засунул ноги в бусики. Так почему-то в окопах называли обрезанные валенки. Мысли не приходили сразу со сна в голову. Только что он был в Торжке, дома и пил горячий чай, а здесь сразу такое. Он сел на топчане. Бревенчатый, грязный о копоти потолок землянки из бревен бросился сразу в глаза. За годы войны он привык к виду землянок. Привык мерзнуть зимой и сгорать от жары летом, привык по целому дню, лежать в холодной, хлюпающей грязи под пулями. Не один раз ходил в рукопашную. И сам не мог понять почему судьба благоволила ему. Всего одно касательно ранение в плечо и это за три года войны. Он не был фаталистом, хотя знал, что в конце концов его пуля его найдет. По встревоженному лицу Голубинского он сразу понял, что-то не так и сразу стряхнул с себя сон.
— Господин капитан вставайте скорее. Беда. Вставайте скорее. Солдаты все бросили фронт, побросали оружие и ушли. Что делать?
— Как бросили? Как ушли? — спросил Незлобин хрипотцой в голосе.
Уже вторую неделю у него болит горло, кашель рвет легкие. Он понимал, что заболевает и лишь травяной напиток, настаивавшийся на травах бывшим ординарцем Аленушкиным, который почему-то его не бросил, как-то еще поддерживал моральные силы. В лазарет ему не хотелось. Он понимал, что там нет ни лекарств, ни врачей. Кто смог еще летом сбежали. Оставшиеся сестры милосердия в своих грязно-белых передничках и платках с красным крестом и красными от бессонных ночей и безнадеги глазами метались между больными и ранеными стараясь им хоть чем-то помочь. А помогать кроме доброго слова и воды было нечем. Он увидел это безобразие, когда посещал там раненого пьяными солдатами в спину подпоручика Грушевского, который лежал почему-то в палатке среди тифозных больных.
— Других мест нет у нас. Все больные тифом, и вы и я – оправдывался обезумевший от нагрузки, последний оставшийся исполнять свои обязанности, надрывно кашляющий врач с забинтованным горлом.
Незлобин попытался что-то выяснить у него, но в ответ получал лишь отрывочные фразу из которых нельзя было понять толком ничего.
— Господин начальник лазарета господин статский советник Ехрушев уехал две недели назад в Сегеволд (Сигулда) и не вернулся. Там медицинские склады. Может убили, а может просто убежал. Я остался один из врачей. Отпустите меня господин капитан у меня операция, уже пятая за сегодня. Сменить меня некому.
— И что у вас врачей нет больше?
— Есть дантист Петровский. Но он давно уже за хирурга работает. Нет никого. Из пятнадцати медицинских сестер осталось только четыре. Третьего дня приехали на телеге пьяные солдаты и силой забрали с собой сразу четырех, пообещали расстрелять всех, кто им помешает. Был у нас батюшка Михаил. Пытался их образумить, так они его избили прикладами, так что лежит до сих, не встает. А кто исповедовать будет умирающих, кто могилы копать будет – всхлипывал врач, вытирая грязные руки о давно не белый халат.
— Ладно, понял. Постараюсь помочь чем смогу. Но ты уж посмотри здесь поручиком Голубинским и переведи его в другую палатку.
Врач пожал лишь плечами, махнул рукой, всхипнул и побрел по грязи в операционную.
Нет не хотел Незлобин в лазарет. Лучше уж пуля в окопах или штык в рукопашной, но так, чтобы сразу. И еще не хотел погибнуть от пули своих же солдат.
Еле горевший фитиль особого света не давал – в землянке царил полумрак. Офицеры отсыпались, с тех пор, как был подписан приказ номер один и солдатами многие избивались и даже расстреливались. Кто-то сводил счеты, а кто-то из солдат просто хотел покуражиться на свергнутыми начальниками. Как таковой службы в армии уже не стало. Солдаты отказывались стоять на постах, ходить в разведку. Любое приказание воспринималось солдатами в штыки, а потом тут же отменялось солдатскими комитетами, как вредное. Солдаты жили своей жизнью, а офицеры своей. В последнее время офицеры старались не пересекаться с солдатами, не отдавать приказаний. Целые дни проводили в землянках и выходили только вечером, когда большинство солдат укладывались спать или уходили брататься с немцами, которые для них были большими друзьями, чем свои офицеры. Офицеры и унтера сняли свои погоны по решению комитетов и теперь назывались военспецами. А с тех, кто не сняли, срывали погоны солдаты и еще избивали. Многие избитые солдатами офицеры стрелялись. В батальоне остались лишь половина состава. Пополнений не было уже давно, а те, кто были периодически убегали с фронта, снимались по четыре пять человек и уходили. Появились случаи дезертирства даже среди офицеров. На любые приказы из полка тут же собирался митинг на котором обсуждалась его необходимость.
Незлобин вспомнил об этом и огляделся. Над ним стоял, с красными от бессонницы глазами, прапорщик Голубинский.
— Антон Сергеевич. Вставайте, вставайте. Там такое твориться – глаза прапорщика пылали ужасом.
Теперь Незлобин тоже услышал бухающие далекие винтовочные выстрелы и далекие громкие крики:
— Урааааааа! Войне конец. Войне капут камрады. Мы домой. Все хватит!
Незлобин окончательно проснулся и откинув с ног шинель с ног и руками стал искать сапоги. Его ноги в грязных белых шерстяных носках протиснулись в сапоги, стоявшие рядом с топчаном.
То, что офицеры между собой называют топчанами, с трудом можно назвать топчанами в прямом смысле этого слова. Раскладные походные кровати и значительная часть вещей потерялись с обозами, где-то в районе Шавлей, при отступлении, и теперь приходилось довольствоваться в землянке насыпными холмиками, прикрытых сверху двумя досками, украденными на каком-то хуторе бывшим вестовым Алёнушкиным. Почему бывшим, да потому что после выхода приказа номер один, вестовые господам офицерам были отменены, как, впрочем, и именование их теперь господами офицерами и различными благородиями тоже отменялось.
Наконец ноги Антона протиснулись в сапоги, и он руками помог себе их надеть.
— Чего ты хочешь от меня Николай Алексеевич. Зачем разбудил? Такой сон снился, что я дома в Торжке пью горячий чай в доме моей милой Вареньки, вернее Варвары Семеновны. И пришел я к ней свататься. А ты сорвал все.
— Виноват господин капитан – ответил хриплым голосом прапорщик Голубинский – но там … – он показал рукой в сторону выхода из землянки.
— И что там, заслуживающее, что меня можно будить? В атаку пошли? Или перепились опять? Я же сказал, что будить всех можно только, при начале наступления немцев. Германцы наступают?
Прапорщик занервничал. Его синие и потрескавшиеся от холода губы казалось скажут сейчас что-то нехорошее.
— Стой Николай Алексеевич. Погоди с дурными вестями. Сядь отдохни, попей сначала чаек, а потом доложишь. Раз немчура не наступает, то все нормально. Правильно господа?
С нескольких топчанов раздались негодующие голоса:
— Николай ты зачем разбудил всех? Убивать нас идут? Так поскорее бы. Надело ждать. А может фрицы перешли в наступление?
— Нет, нет и нет – ответил прапорщик усаживаясь за стол и развязывая черный башлык укутывавший его горло. Потрогал рукой самовар, блестевший боками в свете керосиновой лампы, сделанной из снаряда столе и ответил на вопрос:
— Нет убивать нас пока не идут. В атаку не пошли. Да скоро нас убивать будет некому. Если только немцы не попрут.
— Так, что же тогда? Зачем разбудил? — разозлился разминая ноги после сна капитан Незлобин – чего там у них случилось?
Выстрелы и крики за дверью землянки постепенно стихали. Все стали садиться на топчанах и с интересом смотреть в сторону двери, завешенной тремя грязными шерстяными одеялами
Вдруг где-то рядом грохнул выстрел. Одеяло слегка отбросила, и пуля ударила в деревянную тумбочку рядом с топчаном подпоручика барона фон Борна. Он оторопело смотрел на разлетевшуюся доску.
— Теперь ищи новую доску господа – с досадой произнес он.
С улицы раздался громкий смех и еще одна пуля ударила почти в тоже место, расщепив еще одну доску.
— Получите господа ахвицера напоследок.
— Господа офицеры – приказал Незлобин — уйти с линии огня. Всем ко мне. Топчан Незлобина находился рядом с входом в землянку. С одной стороны, это было плохо, так как одеяла, висевшие на входе, все же пропускали холодный воздух с улицы, а с другой стороны было хорошо, так как с улицы невозможно было убить или ранить случайным выстрелом. А такие выстрелы иногда случались часто, после начала развала армии.
Все офицеры, уже проснувшиеся, быстро перебежали поближе к Незлобину. Лишь один поручик Вихрев вытащил, стоявший в углу пулемёт «Льюис» и начал вставлять ленту.
— Я ему покажу этой суке, как стрелять в офицерские землянки.
С улицы раздался крик:
— Сашка хватит тебе там стрелять в ентих ахвицеров. Айда домой, тебя там ждут. А то останешься здесь один и они тебя к стенке поставлють. Все наши уже ушли.
— А жаль я этой суке Вихреву не отомстил – раздался хриплый голос сверху — Будет знать, как меня ставить в наряд ночью.
— Это Григорьев — паскудыш с моей роты. Ну я его сейчас – со злобой сказал поручик Вихрев, вытаскивая из кобуры револьвер и попытался пройти на выход.
Незлобин, вскочил со своей койки и перекрыл ему дорогу:
— Тпрууу поручик. Стоять. Не стоит этого твой Григорьев.
— Пусти – упрямо повторил Вихрев, пытаясь отодвинуть рукой, вставшего не пути Незлобина.
Раздались удаляющиеся шаги. Близкие выстрелы начали стихать и наконец внезапно наступило затишье.
— Стоять — прорычал на поручика Вихрева Незлобин – стоять. Их там целый полк, вооружённых ружьями и пулемётами людей. Вы хотите, чтобы нас всех перестреляли здесь, как куропаток? Я приказываю вам поручик сесть – и толкнул рукой в плечо, так что Вихрев сел на свой топчан, где лежал пулемёт Льюиса с большим дулом и круглым магазином сверху.
Вихрев сидел с потухшими глазами, на которых поблескивали слёзы. Грязный вязанный шарф на его шее размотался, но он не обращал внимания и лишь рукой машинально водил по кругу диска магазина пулемёта.
– Прапорщик доложите. Так, что там у нас случилось? – потребовал Незлобин отыскивая глазами прапорщика — вы доложите своему командиру, как следует или нет? Что там происходит? – спросил Незлобин и вдруг рассмеялся увидев испуганного прапорщика Голубинского в углу с самоваром в руках.
— Когда бегут при пожаре, как писал незабвенный Шерлок Холмс — то хватают самое ценное. Военный хватает оружие, а ты что схватил прапорщик?
— Я? Я это. Самовар схватил — ответил с небольшим заиканием Голубинский – не из чего будет чай пить, если пуля попадет – сказал он улыбаясь.
И все офицеры громко рассмеялись. Явно напряжение моментально сбросилось.
Умный командир, а Незлобин был умным командиром всегда сумеет успокоить своих причинённых шуткой, твлечь от проблемы.
— Некому будет чай пить Голубинский, если тебя случайно ухлопают, а самовар останется целым – рассмеялся прапорщик Гущин.
— Докладывайте! Что там случилось? — Незлобин показал в сторону улицы.
Голубинский встал по стойке смирно, продолжая держать самовар в руках.
Он оглянулся и поставил самовар на пол землянки и приняв стойку смирно, отдал честь и начал докладывать:
— Господин капитан. Докладываю. Пришел приказ из штаба корпуса, что вся армия распущена и всем следует немедленно расходиться по домам.
Если офицеры ранее ещё переговаривались между собой, то после этих слов сразу затихли. На Голубинского смотрели с изумлением.
— Кто приказал? Кто распустил армию? Идёт война. Там германцы наступают на Россию? Как распустить армию? Это германские шпионы наверно передали приказ – удивился поручик Вихрев, с удивлением глядя на Голубинского
— Так это что? Я что? Я бы тоже так подумал? Приехал на мотоциклетке из штаба полка подпоручик Нечипорчук. Я его знаю лично. И приказал объявить всем солдатам, что армия и флот распущены и все могут убираться по домам.
— Как по домам? А немцы тоже отправятся по домам? – удивился сидевший в углу немолодой поручик Тырков.
— И пусть они – сказал сидевший в углу мрачный всегда подпоручик Головачёв – пусть убираются, пока товарищи не передумали. Это не армия. Это сброд, который бесполезен, как воинская сила.
— Нечипорук даже показывал письменный приказ верховного главнокомандующего. Какой-то Крыленко его подписал. И он сразу же уехал вы первый батальон.
— Интересное кино – тихо сказал Незлобин, садясь на топчан — а кто у нас верховный ныне?
— Прапорщик Крыленко вроде после убийства солдатами генерала Духонина – усмехнулся поручик Вихрев – унтера не нашли, назначили прапорщика.
Незлобин снова сел на свой топчан:
– Это, как же они распустили армию по домам? Еще мирные переговоры в Бресте не закончились. Условий нет для мира. А кто будет немца останавливать, если он пойдет всеми силами, дивизиями и корпусами на Петроград? Может закончились? А нам не сообщили? – предположил он.
— Господа, господа – вдруг сказал с улыбкой барон фон Борн – война закончилась. Это же прекрасно. Можно всем теперь по домам. Надо всем уходить домой. Германцы цивилизованная нация не пойдут вперед, видя, что нашей армии нет. Они просто перебросят корпуса на запад и разобьют французов и англичан. Ну и пусть их – он аппетитно зевнул и заулыбался.
— Ты это немец-перец-колбаса молчи лучше – вдруг озверел Вихрев – как же без мира по домам.
— А чего мир? Приказ есть же – возразил ему внезапно подпоручик Головачев – всё отвоевали.
— А если бы этот приказ барбос разведчиков Гусар подписал, то ты бы тоже по домам рванул? – спросил Гущина поручик Брилев, набрасывая на шинель башлык.
— Не так все просто Фёдор Брунович — сказал опять вставая Незлобин – мне кажется, что это просто измена. Пользуясь тем, что солдаты во сне видят этот приказ, немецкая разведка сработала на опережение. Это такая военная хитрость, чтобы вывести нашу армию из игры, а все силы перебросить на запад и одержать там победу. Вот только почему Нечипорук в такие игры играет, мне непонятно. Все же адъютант господина командира полка. Что у них там случилось?
– Надо бы посмотреть, что там – фон Борн кивнул головой в сторону двери.
— Кто пойдет первым? – спросил Незлобин.
— Я с другом «льюисом» пойду – предложил Вихрев – и всех, кто попадётся покрошу на шинкованную капусту.
— Я пойду первым. Я командир батальона все же – сказал твердо Незлобин.
— Погодите Антон Сергеевич – сказал молчавший прапорщик Гущин, командир взвода разведки – пойду я. Я разведчик.
— Ладно. Давай иди тогда, только осторожно – приказал Незлобин, пропуская к дверям прапорщика, и вынимая из кобуры револьвер.
Все офицеры достали личное оружие, но поручик Вихрев оттеснил всех со своим «другом Льюисом».
Гущин тоже вытащил свой револьвер и решительно направился в сторону выхода. Рукой отдернул все одеяла и сразу выскочил наружу. Остальные стопились у выхода.
Незлобин оглядел свое войско. Несколько пар глаз смотрели на него с испугом и в то же время с надеждой. В свете, еле чадящей керосинки, лица офицеров выглядели чумазыми.
— Выходите никого здесь нет – раздался снаружи голос Гущина.
Незлобин тоже откинул полог из одеял и выскочил наверх. Все остальные двинулись за ним. Поручик Вихрев выскочил вслед за Гущиным и командиром, держа Льюис в готовности к открытию огня.
Гущин стоял и улыбался:
— Никого здесь, кроме немцев нет Господа.
Поручика Вихрева, крутил своей «Льюисом» по кругу. Незлобин усмехнулся и молча вложил револьвер в кобуру.
— Никого – констатировал он.
Наверху было сумрачно, мрачно и холодно. Низкие облака бежали от Риги в сторону России. Дул холодный ветер и сильно пахло какой-то тухлятиной.
— А обед ббббудет гггоспода – спросил заикаясь самый молодой, только что пришедший с Петергофской школы прапорщиков прапорщик Еникеев, блестя восторженными глазами – неужели конец войне?
— Кто, о чем, а вшивый о бане – усмехнулся Вихрев, ставя «Льюис» на приклад к ноге.
Незлобин усмехнулся и тяжело вздохнул:
— Интересно, а где господа офицеры первого и третьего батальонов? Что с полками второй и третьей линии обороны? Голубинский будьте любезны сбегайте в первый батальон бегом, а вы Еникеев бегом в третий. Если кто там остался, то пригласите их сюда к нам. Будем вместе решать, что делать дальше.
Вихрев выскочил на холмик и оглядев позицию, удерживаемую батальоном, доложил:
— Ни одного солдата не осталось, но пулеметы стоят на своих местах с заправленными лентами, дежурных нет. Орудия тоже стоят. Артиллеристы бросили. Даже снаряды в ящиках лежат. Немчура повысыпала из окопов, нагло курят и смотрят в нашу сторону. Разрешите пугнуть их – обратился он к Незлобину, поднимая свой пулемет — спросил Вихрев.
— Отставить. Не надо Николай Андреевич. Зачем гусей злить? Вот если пойдут вперед, тогда — да. Все встанем за пулеметы и к орудиям. А сейчас какой смысл? Уйдите с линии огня поручик, а то не дай Господь стрельнут их снайпера.
Вихрев презрительно посмотрел в сторону немцев, сплюнул, но ушел за небольшой бугорок.
Незлобин еще раз оглядел своих офицеров. Пара десятков глаз с надеждой и вопросом смотрели на него.
Из соседних землянок тоже выходили другие озадаченные тишиной офицеры их батальона.
— Господа, господа, что случилось? – слышались вопросы.
Незлобин всего, как месяц назад, стал командиром батальона, вместо поднятого солдатами на штыки, подполковника Вострикова, пытавшегося запретить полупьяной толпе солдат брататься с немцами.
— Что будем делать командир? – тихо спросил Незлобина начальник штаба батальона штабс-капитан Хмельников, невысокий с залысинами блондин.
Ответить — не знаю, Незлобин не мог. Он понимал, что остался старшим на все три километра фронта и обязан принять какое-то решение. Решение, от которого будет зависеть судьба всех, кто остался с ним здесь сейчас. У Незлобина была слабая надежда, что придет приказ из полка или дивизии, и станет ясно, что же делать дальше.
— Иванов, а где все солдаты – спросил он офицера, закутавшегося от холода в башлык.
— Так, Голубинский же доложил вам, что солдаты бросили фронт и ушли по домам. Мои наверно пулеметчики все же здесь. Надеюсь.
— Как это по домам без приказа? – задумчиво спросил Незлобин – а война, присяга, враг? Враг тоже уже ушел по домам или как? Или нет.
— На месте враг, на месте – успокоил всех поручик Вихрев.
— А где полк, где штаб, где бригада, где штаб армии?
— Не могу знать — ответил с какой-то усмешкой на лице Иванов
Прибежал запыхавшийся Голубинский:
— Я телефонировал в полк, хотел перепроверить, чтобы вас не будить зря. Никто не отвечает на том конце. Хотел отправить связистов, но они тоже ушли вместе со всеми. Солдаты разграбили кухню, забрали все продовольствие и ушли.
Все офицеры стояли широко раскрыв глаза и смотрели на Незлобина.
Незлобин задумался, достал портсигар, папиросу, постучал по портсигару папиросой и нервно закурил «Герцеговину флор».
Все, что произошло сегодня, казалось кошмарным сном. Никто не мог, даже предвидеть, что может случиться такое бесславное и позорное окончание войны. Нет что-то подобного ждали, но надеялись на все же на более разумное решение.
Незлобин подошел к вершине холма, снял бинокль с груди и начал осматривать не немецкие окопы, а потом свои окопы слева и справа от холма.
— Никого у нас не видно – усмехнулся он – наши окопы пустые, может кто-то там копошиться, но не видно. Пулеметы стоят, орудия стоят, а солдат не видно.
Самую хорошую позиция, с военной точки зрения, в 437-ом Сестрорецком полку занимал именно 2-ой батальон. Позиция находилась на высоком холме, откуда хорошо просматривались, как позиции противника, так и свои позиции других батальонов. Даже в хорошую погоду в легкой дымке иногда были видны далекие шпили Риги. 1-ый и 3-ий батальоны занимали позиции в низинах. Там германцы атаковали чаще. Офицеры первого и третьего батальонов завидовали второму и периодически задавали вопросы командиру полка полковнику Джеорджеладзе о том, что необходимо изредка менять позиции батальонов. Тот согласился, но теперь его обещание теряло всякий смысл.
— Так, что мы одни остались на позициях, а все остальные ушли? – спросил Незлобин у Голубинского, стоявшего сзади.
— Не могу знать господин капитан. Офицеры первого батальона сейчас прибудут сказали – доложил прапорщик Голубинский, успевший вернуться.
— Ясно. Построиться господа офицеры по ротам.
Офицеры стали строиться в одну шеренгу.
Незлобин смотрел на них с какой-то жалостью. Он хорошо помнил, как формировался их полк. Из первого состава во 2-ом батальоне остались только командиры рот поручики Тырков и Вихрев и командир пулеметной команды поручик Иванов. Остальные или погибли в бою, или сгинули из-за болезней в госпиталях. Несколько офицеров были убиты солдатами после Корниловского похода на Петроград. Большинство молодых прапорщиков, вчерашних юнкеров, пришли в батальон месяц назад, для пополнения потерь полка, после досрочного выпуска 2-рой Петергофской школы прапорщиков.
Незлобину было их жалко. Совсем мальчишки. Не понимают в какой замес попали. Погеройствовать ещё хочется. Сам был таким восторженным лет десять назад. А сейчас? Сейчас наверно уже от романтики ничего уже не осталось.
Офицеры построились по ротам. Откуда-то появились несколько унтер-офицеров и даже солдат, видимо спавших в своих землянках. Прапорщик Гущин внезапно для всех привел почти полностью свою команду разведки.
Откуда-то появился подъесаул Валуйсков из казачьей сотни, приписанной к полку. Казаки располагались сзади позиций 2-ого батальона, в небольшой рощице в землянках. Кони паслись по ту сторону рощи, подальше от дурных пуль, выпущенных немцами.
— Господин капитан. А шо тут гутарють господа начальники? – почесал подъесаул затылок — Что будем робить? По домам, чи как? Как все солдаты? Казаки не понимают, шо робить дале? У меня в сотне вси волнуются. Гутарять, что нас в станицах нас уже ждуть жены, ребятишки, да старики. Это так? А не получиться так, как вернемся в станицу, а наших стариков, казачек и детишков германцы мордують? Сплять с нашими жёнками в наших же куренях? Казаки гутарять, а не придется нам немчуру гнать теперь с Терека-горыныча до самой границы? Мабудь здеся их остановим, чем пущать их до Терека? Вот о чем хочу вас спросить, господин капитан? Насколько я понимаю, вы старшим остались на всем фронте?
Незлобин усмехнулся. Надо же он теперь остался за командующего фронтом. А что? Если может же прапорщик быть главковерхом. Дурь сплошная. Рушиться тысячелетняя Русь. Он тяжело вздохнул и скомандовал:
— Становись подъесаул пока в наш строй. Сейчас все обсудим и решим, что делать дальше – поморщился Незлобин.
Когда все встали в строй он вышел посредине строя, оглядел все свое войско, поморщился и тихо сказал, но тишина воцарилась такая, что было слышно каждое слово:
— Соратники. Не могу и не хочу называть вас всех господами и слово товарищ как-то испахабилось вроде большевиками. Сейчас в строю стоят офицеры, унтер-офицеры, и солдаты, казаки, оставшиеся верными данной присяге. Присяге, как я понимаю не царю, которого уже почти год, как нет, а своему народу и России. Поэтому считаю, что все мы сейчас соратники. То, что произошло сегодня на фронте, мне самому очень даже непонятно. Ясно одно, что наше правительство, в лице большевиков, приказало солдатам бросить фронт, отпустило по домам. Не думаю, что это инициатива нашего Главковерха прапорщика Крыленко. Не может военный человек принять подобное решение. Скорее это просто предательство, или глупость тех, кто возглавили страну. Призыв домой понятен каждому солдату, казаку и офицеру и близок к сердцу. Но не для этого наши друзья умирали почти четыре года в этих окопах. Никто не бросает работу не доделав ее. А война – это наша ратная работа, как и любая другая. Значит кому-то все же потом придется доделывать ее за нас. Остается вопрос, а что дальше? Кто будет Родину защищать от тех же немцев, австрийцев и турок? Их то, кто остановит, ели они пойдут дальше? Подъесаул задал правильный вопрос. Придем до дома, а там уже в наших постелях германцы насилуют наших жен и невест, убивают наших матерей, отцов и детишек. Так, что их нам снова гнать до границы? Это будет гораздо сложнее и кровавей, чем остановить здесь. Вы посмотрите — солдаты ушли и бросили все оружие, боеприпасы, склады, лазареты с нашим ранеными. Или кто-то занимается их эвакуацией, вывозом, хочу вас спросить? Нет. Сейчас подойдут офицеры с других батальонов, полков нашей дивизии, я пригласил их на наше построение. Но я думаю, что нам надо решить для себя, — что будем делать? Раз армия демобилизована, я приказывать вам уже не имею права. Но лично для себя я сделал вывод, что оружие бросать не буду, все что можно возьму с собой и буду оборонять нашу землю пока не выгоню врагов или не погибну.
— Господин капитан разрешите, — попросил слова прапорщик Гущин.
— Я говорю не от имени себя, а от имени всей моей команды разведчиков. Так я говорю братцы?
Он оглядел своих пожилых, бородатых солдат, стоявших перед ним.
Широкоплечий и высокий сибиряк с русой бородой унтер-офицер Сизых согласно кивнул головой своему командиру.
— Так вот — продолжил прапорщик – мы разведчики, ходили в тыл к противнику, ходили всегда рядом со смертью. И мы не понимали всего, что творилось в армии, после февраля семнадцатого года. И дело здесь не в погонах и обращении «ваше благородие». Пусть меня называют товарищем, пусть соратником – слово дело не меняет. Нам надо остановить немца и выгнать со своей земли. А это может сделать только армия. Армия должна быть армией, должны быть начальники, обученные воевать и должны быть подчиненные обязанные выполнять приказания. Должна быть дисциплина, иначе это не армия. А у нас армию попытались сделать, непонятно чем. Та армия, которая была до этого, была обречена на такое поражение. Надо нам создавать новую армию, способную защитить нашу Россию от любого супостата. Предлагаю ядром будущей армии сделать пока наш батальон и принять присягу на верность не царю или временному правительству, а нашему русскому народу. Если мы его не защитим, то тогда кто?
Он проговорил и встал в строй.
— Добре разведчик гуторить – сказал поглаживая рукой густую окладистую бороду рукой подъесаул — Казаки согласны, что надо защищать родину, русских людей и нашу землю, а не царя и прочих прохвостов, которые сдёрнули куда-то и бросили всех нас. Сдашь сегодня здесь позицию, завтра враг придет в твой дом, в наши куреня – прогудел из строя бородатый казачий подъесаул.
— Кто еще, что хочет сказать? – спросил, оглядев строй Незлобин.
— Разрешите мне – вдруг раздался звучный бас командира первого батальона подполковника Вараховского – мы подошли Антон Сергеевич. Разрешите моим встать в ваш строй.
Все посмотрели на него и увидели, что подошли офицеры, унтера и солдаты с первого батальона. Их было человек пятьдесят.
— Слава богу остались не одни – подумал капитан Незлобин – а Вараховский – это сила. Недаром, что подполковник генштаба.
Солдаты и офицеры первого батальона стали становиться в общий строй.
— Давайте сюда Михаил Андреевич – позвал Вараховского Незлобин – будем думать вместе, что дальше делать.
Невысокий, но крепко сложенный широкоплечий подполковник Вараховский, выпускник академии Генерального штаба, отказался служить в штабах и пошел командовать первым батальоном Сестрорецкого полка. В батальоне его любили за человечность, за то, что не прятался в бою за спины солдат в бою, за то, что вытаскивал чуть ли не на себе раненых с поля боя, и никогда никого не оставлял и не бросал.
Он вышел перед строем, а остатки первого батальона пристроились ко второму.
Вараховский, прокашлялся в кулак и начал:
— Дорогие соратники. Произошло, то что не могло и не должно было никогда произойти. Наши солдаты, по приказанию своих комиссаров и своих советов вместе с ними, бросили фронт и разбежались по домам. Попросту дезертировали, хотя вроде по закону и приказу. Ушли и сбежала некоторая часть наших офицеров – высшего командного звена. Убежал к себе в Грузию наш славный командир полка и заодно забрал с собой полковую кассу.
— А знамя полка? – спросил с волнением Незлобин.
— Знамя полка с нами. Унтер-офицер Черемханов покажите пожалуйста.
Высокий унтер-офицер вышел из строя с древком, на котором был серовато-грязный чехол, толстыми пальцами с трудом развязал тесемки чехла и сняв его через верх развернул знамя полка. Легкий зимний ветер развернул синее с белым знамя полка с вышитым серебряными нитками крестом и надписью славянской вязью «437-ой пехотный Сестрорецкий полк».
— Под знамя, смирно – прокричал Незлобин и знаменосец, пронес полоскавшее по ветру тяжелой знамя вдоль всего строя.
После этого знаменосец поднес знамя к командованию и встал рядом с ними, древко опустил к ноге.
— Вольно – скомандовал подполковник Вараховский.
— Знамя с нами — значит можно воевать – усмехнулся из строя поручик Вихрев.
— Разрешите продолжить – сказал Вараховский — Мы с вами, те, кто верны своей присяге, остались в окопах, не бросили своего оружия и понимаем, что, если не мы, то больше некому остановить немцев и не пропустить их к нашей столице, к Петрограду. Я понимаю, что с такими силами, нам фронт здесь не удержать. Не удержать даже одного германского полка, а у германцев по данным разведки здесь два корпуса. Это восемь дивизий. Мы можем с вами славно умереть, но наша задача не умереть, а выжить и победить. Я думаю, что мы нужны нашей Родине — России и мы обязаны стать ядром, возрождающейся армии.
— Господин подполковник. Разрешите офицерам, унтер-офицерам и солдатам третьего батальона встать в строй полка – неожиданно громко прокричал капитан Вересаев – командир третьего батальона.
Третий батальон тоже прибыл к месту построения полка. Их было человек шестьдесят.
— Вставайте Семён Сергеевич – разрешил полковник Вараховский и продолжил.
— С сегодняшнего дня над нами нет никакого командования, кроме Господа Бога. Над нами только Господь Бог, а за нашей спиной наша Россия и наши родители, жены. дети и мы можем делать, то, что сочтем необходимым. Можем принимать наши решения не оглядываясь назад и вверх. Мы будем отступать, собирать силы, для того, чтобы суметь все же остановить врага. Я уверен, что германцы сегодня не пойдут вперед, но скорее всего они пойдут завтра. Им нужен минимум один день, чтобы все обдумать и принять решение. Не надо быть большим провидцем, чтобы понять все это. До Пскова, ближайшего русского города, 250 километров. Но в Эстляндии уже собрана на островах большая группировка немцев. Никто не даст нам гарантии, что они не атакуют нас с тыла. В лучшем случае до Пскова шесть дней пути, это если пешком. А если конными и с обозами, с артиллерией — то при желании, можно преодолеть возможно за пять дней, а если идти и ночью, то и раньше. Наши дезертиры наверняка захватили все поезда и все на чем можно отступить. Поэтому нам надо стать конной частью. И надо взять с собой все, чем можно будет сопротивляться там у Пскова. По основным дорогам мы не пойдем, по ним пойдут на Петроград германцы. У них есть здесь конница – хорошая конница. Мы пойдем по второстепенным дорогам, но надо идти быстро. У нас есть сегодняшней день и ночь, чтобы выйти отсюда. Времени больше на раскачку нет. У нас есть артиллерия на конной тяге, есть пулеметные команды, есть казаки. Есть разведчики. Все, что есть в округе из вооружения, продовольствия мы должны забрать с собой, забрать раненых из лазарета номер один, нашей бригады. Узнать где наш Охтинский полк и присоединить его к нам. Поэтому сейчас надо назначить ответственных за определенные участки приготовления. Мы должны выйти завтра в пять утра, иначе мы будем просто раздавлены немцами. Место сбора здесь на высоте у 2-ого батальона. Отсюда и будем выходить. Нам надо принять присягу. Воинская часть не может быть без присяги. А наша присяга царю и временному правительству более не существует. И надо выбрать своего командира.
— А зачем выбирать? Вы старший по званию офицер нашего полка. Офицер закончивший академию генерального штаба. Вам и карты в руки – громко сказал Незлобин – есть кто против того, чтобы наш отряд возглавил подполковник Вараховский Михаил Андреевич?
— Достойный офицер – крикнул капитан Вихрев – лучше кандидатуры быть не может.
Остальные зашумели переговариваясь друг с другом, но против никто ничего не сказал вслух.
Вараховский постоял, подумал, посмотрел на носки своих заляпанных грязью сапог, а потом вдруг сказал:
— Если кто против моей кандидатуры, прошу выйти из строя и объяснить свою позицию или кто считает себя достойным возглавить наш отряд.
Его предложение встретило гробовое молчание.
— Это любо, как гутарят у нас казаков на Тереке – вдруг громко сказал Валуйсков – казаки поддержат полковника Вараховского. У нас на Тереке, после выборов атамана на кругу, ещё секут ногайками.
— Этттто кккак и зааа что? – спросил заикаясь прапорщик Еникеев.
— Не за что, а наперед. Чтобы знал вкус казачьей каши, то есть нагайки. А после этого он может принять решение высечь любого казака. Сам знает и помнит ее вкус.
Еникееев сделал удивленное лицо.
— Пусть будет так – громко сказал Вараховский – я принимаю командование над вашим отрядом, но все мои приказания теперь закон с этой минуты для вас всех. Кто не согласен, может уходить сейчас, потом будет поздно. Кто останется с нами, с теми я пойду до конца. Для принятия стратегических решений, предлагаю создать военный совет старших командиров.
— А кто в него войдет? – спросил Незлобин, стоявший рядом с Вараховским.
— Я думаю, что командиры батальонов, начальник нашей конницы подъесаул Валуйсков, начальник артиллерии, начальник тыла и пока, пожалуй, все. Вам Антон Сергеевич – обратился он к Незлобину — разрешите предложить должность начальника штаба нашего отряда, старый тоже сбежал куда-то. Штабс-капитан Хмельников будет вашим помощником. Есть у меня подозрение, что наш отряд по пути к Пскову может вырасти до дивизии, если не больше. Офицеры за время этого раздрая и развала, соскучились по настоящей службе. И наверняка разбежались только те, кто были в тылу, а тех, кто остался на фронте мы будем впитывать к себе, как губка. Вам господин Хмельников хочу сразу уже сегодня поручить составление списков нашего отряда и разбитие на воинские подразделения всех, кто может встать в строй. Будете помогать Антону Сергеевичу. Подберите себе помощников, назначьте начальника канцелярии. Старой нет – развёл он руками.
— Будет сделано господин подполковник.
Ему было приятно даже просто произносить обращение, «господин» подполковник, отмененной Советской властью.
— Действительно кадровые офицеры соскучились по службе – подумал Вараховский.
Хмурый зимний день навевал нехорошее настроение.
— Подъесаулу Валуйскову и его казакам мы поручим собрать со всей округи брошенных и бесхозных коней и телеги для обозов. Кони нужны и для перевозки орудий. Казакам это будет сподручно сделать. Они к коням привычные.
— Всё понятно, господин подполковник – пробасил подъесаул.
— Так – потер руки, видимо зябнущие на холодном февральском ветру, подполковник Вараховский – теперь снабжение продовольствие, обмундирование, кухни и так далее. Мы поручим подполковнику Михееву – начальнику снабжения полка. Он здесь с нами. Вы меня слышите.
— Так точно слышу — вышел из строя первого батальона невысокий и крепкий подполковник в серой шинели и фуражке и с башлыком, откинутым назад.
— Обоз будет ваш Константин Георгиевич и прошу узнать, что у нас с лазаретом, сколько туда необходимо подать телег для эвакуации. Ведь не бросать же наших раненых немцам? Кухни, повара, кормежка всего отряда с учетом его пополнения тоже ваша. Необходимо всех теплее одеть. Наверняка на тыловых складах есть валенки, полушубки, папахи, теплые кальсоны. Немцам оставлять это не будем?
— Никак нет не будем – козырнул Михеев – повара мои остались, кухни есть, но мне понадобятся помощники и охрана.
— Вот прапорщик Гущин со своей командой разведчиков поступает в ваше полное распоряжение – ответил с улыбкой капитан Незлобин.
— Есть в распоряжение господина подполковника — козырнул Гущин.
— Теперь артиллерия. Прошу заняться артиллерией всех командиров батарей. Старшим будет штабс-капитан Изыльметьев, ему будет помогать поручик Брылев. Без артиллерии нам не выстоять против немецкой армии у Пскова. Будем беречь каждое орудие и каждый снаряд. С собой берем все что осталось
Изыльметьев невысокий, толстенький штабс-капитан с длинной до земли шашкой на боку, приложил руку к фуражке и отрапортовал:
— Есть заняться артиллерией.
Пулеметные команды попрошу возглавить поручика Иванова. Ни одного пулемета, ни одной пулеметной ленты не должно остаться здесь. Установите поручик пулеметы на всех телегах, что бы каждая телега могла стать огневой точкой. И пулеметы с линии фронта прошу снимать в последнюю очередь уже, когда будем уходить. Взвод казаков должен замыкать наш обоз. Нам нельзя дать немцам застать себя врасплох.
— Есть господин подполковник будет сделано – ответил Валуйсков.
Все стояли на февральском ветру, но решения полковника Вараховского воодушевили. Дали надежду на будущее.
А теперь присяга:
— На знамя смирно! Прошу повторять слова присяги за мной. Клянусь!
— Клянусь — дружно повторили все, стоявшие в строю.
— Клянусь перед лицом нашего Иисуса Христа. Клянусь под этим нашем знаменем, освященным в боях. Клянусь своими отцом и матерью, благополучием своей семьи, что буду защищать родную русскую землю, до последней капли крови.
— … последней капли крови – звучал, как эхо слова присяги.
— Если я нарушу эту мою торжественную присягу – пусть меня постигнет кара и презрение русского народа!
— Клянусь!
— Клянусь — повторили солдаты и офицеры эти простые и ясные слова.
Вараховский вышел из строя, подошел к знамени полка, встал на колени и поцеловал знамя.
За ним подошел к знамени капитан Незлобин, а за ним стали подходить и выполнять ритуал все остальные офицеры, унтер-офицеры и солдаты
Вараховский стоял перед строем, ветер развевал полы шинели. Когда все закончили и строй снова стоял перед ним Вараховский скомандовал:
— Всем офицерам, унтер-офицерам и солдатам приказываю надеть погоны. Кто не согласен с чем-то может уйти сегодня. Держать никого не будем, но завтра уйти будет уже поздно. Старая армия распущена начальниками за ее небоеспособностью. Мы являемся началом новой армии России, построенной на старых русских традициях. На молитву. Шапки долой.
Все сняли головные уборы. Февральский ветер развевал на ветру волосы, стоявших в строю. К командиру подошел в своей черной одежде отец Константин – священник полка, пришедший с первым батальоном и громко запел:
— Пошли, господи, невидимо десницу твою, рабы тя заступающую во всех, а имже судил еси положити на брани души своя за веру и отечество, тем прости согрешения их. Воздай венцы нетления: яко твоя держава и сила, от тебе помощь вси приемлем, на тя уповаем, и тя славу возсылаем. Отцу и сыну и святаму духу, ныне и присно и во веки веков. Господи отпусти воинам христовым их прогрешения и помози в святом деле защиты земли своей. Аминь.
— Аминь — пронеслось по всем шеренгам отряда.
Все, стоявшие в строю крестились, опустив глаза и головы.
Священник посмотрел на Вараховского и тихо сказал:
— Тяжкие испытания выпали нашим воинам. Встали мы на путь принятия мученичества великого за нашу отчизну. Я здесь в сторонке с вашего разрешения проведу исповедь воинов и приведу к причастию желающих. У меня все готово.
— Да, да конечно отец Константин. Исповедуйте воинов – сказал рассеяно Вараховский. А у нас времени нет, господа. Членов военного совета прошу остаться. Желающим на исповедь подойти к отцу Константину. Мы подойдем последние. Остальным разойдись.
Рядом с Вараховским остались командиры батальонов, сотник Валуйсков, подполковник Михеев, поручик Иванов, капитан Изыльметьев и знаменосец со знаменем.
В стороне у входа в землянки многие офицеры, унтер-офицеры и солдаты построились на исповедь к отцу Константину.
К членам военного Совета подошел, начальник лазарета в длинной шинели без погон, с красными от недосыпания глазами, коллежский асессор Виноградский, которого встречал Незлобин в лазарете. Он робко встал в стороне, ожидая своего времени. Сугубо гражданский человек переминался в своих тонких башмаках на снегу, видимо ноги сильно мерзли.
— Митрофан Григорьевич, а что у вас? Как лазарет? – заметил врача Вараховский.
— Так у нас все плохо уважаемый Михаил Андреевич – оживился врач — семьдесят шесть тяжелых, не способных передвигаться самостоятельно. Большинство легких сбежали уже. Это те, кто мог передвигаться самостоятельно. Остались медперсонал и тяжелые. Много медикаментов осталось у нас. Надо их забрать. Опасаюсь за наших сестер милосердия и врачей женского пола. Как бы в этой обстановке не было насилия. Сколько негодяев сейчас бродит. У нас солдаты четырех сестер милосердия забрали и потом нашли только трупы- он тяжело вздохнул и перекрестился — Когда будет наша эвакуация?
— Да готовьтесь. Сегодня в ночь выступаем. Вам будут помогать готовить лазарет к эвакуации прапорщики Гущин и Уткин со своими разведчиками. Вот видимо они ждут вас — показал он на переминающихся с ноги на ногу двух невысоких офицеров. Ваша задача с вашим персоналом подготовить все к эвакуации. Вам сейчас помощников и охрану лазарета. Уходим завтра в пять утра – он посмотрел на часы — Идем на Псков.
— Это наверно правильно. Там стоит медицинский поезд императрицы Александры Федоровны, и мы сможем сдать туда наших раненых и больных. Разрешите заниматься и обрадовать всех наших?
— Да, да. Вот прапорщики Гущин и Уткин со своими людьми. Идите занимайтесь. Они вам помогут.
Некоторые командиры продолжали инструктаж своих подчиненных. У знамени остались командиры батальона и сотник.
— Я прошу прощения господа командиры, что принял на себя обязанности командира полка. Но старшинство по званию и ваше решение меня к этому обязывает. Если есть претензии, по этому вопросу, прошу их высказать мне сейчас.
— Я согласен и претензий не имею. Для общего дела так будет полезнее – приложил руку к козырьку фуражки капитан Незлобин.
— Претензий не имею — улыбнулся капитан Вересаев — Обещаю вам, что лично я буду вам помогать во всем.
— Тогда будет так. Вы Вересаев возглавите нашу конницу вместе с подъесаулом Валуйсковым. А вы Незлобин, как начальник штаба, будете в отряде, прикрывающем обоз вместе со мной.
— Подъесаул – он наклонил голову немного в сторону — я прошу вас помочь подготовиться нам к отходу, а потом, если вы хотите, можете идти к себе на Терек. Служба ваша кончилась.
Подъесаул покраснел:
— Так мы что? Я же присягу только принял, знамя целовал. А вы домой? Мы казаки люди служилые, военные. Мы за Родину и все понимаем, что служим не Тереку и не Временному правительству, и не этим большакам или меньшакам – он пожал плечами и смахнул слезу с глаза — Терек нас ждёт, но только с победой. А не так бесславно, как беженцев и дезертиров. Наши женки, и старики не пустят нас в наши куреня. Что мы будем нашим детям гутарить, как бежали с войны от германцев и все? Нет увольте господин подполковник. Казаки пойдут с вами до конца.
— Спасибо Николай Григорьевич. Тогда на вас тогда лошади, обозы и все что можно необходимого забрать, что полезного для нас брошено, нашим сбежавшими «товарищами». И доведите все, что было здесь вашим казакам. Может, кто из них и не согласен с нашими решениями. Обшарьте все вокруг и все, что можно заберите.
Слово «товарищи» он произнес, как-то брезгливо поморщившись.
Внезапно пулеметчик из окопов закричал:
— Германцы идут с белым флагом к нам.
Все подошли к окопам. Действительно было видно, как от немецких окопов, в сторону русских направляется группа немцев, в составе офицера и сопровождающих трех солдат с белым флагом и горном.
Вараховский посмотрел на приближающихся немцев в свой бинокль, висевший на груди и сказал всем:
— Идут без оружия, но с шашкой офицер. Антон Сергеевич у вас есть переводчик и белый флаг? – спросил он у Незлобина.
— У нас по-немецки лучше всех говорит и понимает подпоручик барон фон Борн Фёдор Брунович. А флаг сейчас найдем.
— Давайте вашего барона сюда – приказал Вараховский – и господа помогите мне погоны надеть на шинель – обратился он к офицерам, снимая шинель. — А то стыдно как-то перед немцами без погон, как без штанов вроде – усмехнулся он – а погоны, все же символ нашей чести. Пусть видят, что мы не те братальщики и дезертиры.
Подошел к Вараховскому барон фон Борн с уже надетыми на шинель погонами подпоручика:
— Господин подполковник – откозырял он — подпоручик барон фон Борн прибыл по вашему приказанию.
— Фёдор Брунович сейчас мы с вами пойдем к немцам – сказал Вараховский, надевая на себя шинель, с уже прикрепленными погонами. Посмотрим, что они скажут. Как у вас с немецким языком?
— Так же, как и с русским — отлично – пожал плечами с улыбкой фон Борн — Воспитывался в немецкой семье в Ревеле. Мать русская. Сам по воспитанию, наверно больше русский, чем немец.
Незлобин слегка улыбнулся, чтобы не обидеть фон Борна.
— Тогда идем – усмехнулся Вараховский. И они вдвоем вышли из окопов и придерживая левой рукой сабли, направились навстречу к немцам вниз с холма. Фон Борн нес в правой руке белый флаг. Флаг из бывшей белой портянки был на скорую руку прикреплен на какой-то сосновой ветке.
Вараховский посмотрел на него и опять усмехнулся
— Вы почему смеетесь надо мной господин подполковник? – спросил фон Борн слегка багровея.
— Не над вами Федор Бруннович, а над оружием нашей дипломатической неприкосновенности. Уж больно кривая ветка попалась. Да и портянка слишком грязная.
— Какая попалась. Взяли офицеры первое, что попалось.
Немецкие парламентеры уже подошли к середине расстояния и теперь, остановившись ждали русских парламентеров.
— Капитан барон фон Эрнст – представился по-русски Вараховскому немецкий офицер.
— Подполковник Вараховский командир русского отряда – наклонив голову преставился немцам Вараховский, а это подпоручик барон фон Борн. Он будет переводить.
— Хорошо господин барон, переводите – ответил немецкий офицер по-немецки – хотя я понимаю по-русски. Мой старший брат служит в русской армии.
— А мой младший брат служит в германской армии – вежливо сказал фон Борн наклонив вперед голову.
— Судьба всех прибалтийских немцев – пояснил барон фон Эрнст — Один из братьев обязательно учиться в русских военных училищах, второй обязательно в германских. И служат потом один в Германии, а второй в России. Так вот господа. Хочу вам сообщить, что вчера в Брест-Литовске ваша делегация во главе с министром Троцким покинула переговоры и как нам стало известно, в войска была дана команду на роспуск всей армии и всего флота по домам. Это же подтвердили наши источники, в ставке верховного главнокомандующего вашей армии. Верховный главнокомандующий, мне сложно сказать, — он усмехнулся еще раз — прапорщик Крыленко. Что у вас генералов нет толковых, что прапорщика назначают Верховным. Наш кайзер и вся ставка два дня смеялись, когда узнали про это — с усмешкой спросил фон Эрнст.
— У нас и флотом теперь командуют теперь мичмана. И что из этого? Это такая у нас власть. Вы не смеётесь, а то и у вас такое случится.
Фон Эрнст поперхнулся смехом, но продолжил видимо не желая вступать в словесные перепалки:
— Наше командование предлагает вам, всем, кто остались, почётную капитуляцию и сдачу всего вашего оружия. Вы сможете только с личным оружием, после некоторых нюансов, которые будут решены нашим командованием в ближайшие дни, уехать в Россию из наших лагерей военнопленных в Лифляндии, после окончательного заключения мирного договора – он криво усмехнулся.
— Но позвольте, господин капитан – усмехнулся Вараховский – но Лифляндская губерния – это и есть Россия. И мы у себя дома, нам некуда уезжать.
— Вы наверно не знаете, что в Брест-Литовске ваша делегация обсуждает передачу Курляндии, Эстляндии, Лифляндии и Финляндии Германии. А также Украины, Беларуси, Грузии и Армении. Вы проиграли эту войну – с какой-то гордостью, ответил немецкий капитан – и теперь мы вам диктуем, что вы должны заплатить нам за то, что напали на Германию. Лифляндия, Эстляндия, Курляндия с сегодняшнего дня входят в состав Германской империи в качестве Прибалтийского герцогства. В Финляндии уже сейчас начинает высадку корпус генерала фон дер Гольца. Финский генерал барон фон Маннергейм сообщил, что ждёт высадку наших войск, для защиты их суверенитета, от красных большевиков. Главой прибалтийского герцогства кайзером назначен принц Генрих Прусский. Наши войска уже завтра начнут операцию по полному освобождения бывших наших земель в Эстляндии и Лифляндии. Сегодня на побережье высадятся два армейских корпуса с Моонзундского архипелага. Наш тяжелый флот будет введен в Финский залив, как только сойдет лед, и пойдет на Петроград. Война для России окончилась полным разгромом и теперь пришла очередь России платить, за разбитые германские горшки. Уже завтра вы окажитесь здесь, просто отрезанными от России и обязаны сдаться. Ультиматум командира 315 пехотной германской дивизии генерала фон Штадница вам такой. Мы даем вам время до 12 часов завтрашнего дня – он посмотрел на часы и уточнил — по германскому времени.
— Это сколько будет по-российскому времени подпоручик? – уточнил у фон Борна Вараховский.
— Разница два часа господин подполковник – почтительно ответил подпоручик.
— Значит до десяти часов утра.
А немецкий капитан продолжал:
— Завтра мы предлагаем вашему Сестрорецкому и Охтинскому полкам 110 пехотной дивизии 43 армейского корпуса принять решение о почетной капитуляции и сообщить нам. После этого мы обсудим с вашим командованием порядок сдачи всего вашего оружия, боеприпасов и юридическое положение ваших подчиненных в плену. Если до 12 часов по-германскому времени – он опять посмотрел на наручные часы — мы не получим от вас ответа, то наша 315 дивизия переходит в наступление. А с Севера на вас будет наступать 318 дивизия от Ревеля. Такое приказание кайзера, раздавить вас, если вы не сдадитесь в плен. И спасти вас может, только почетный плен. Я думаю, что вы господа будете благоразумными. Я сказал всё.
— Ваш ультиматум принят. Ответ будет дан завтра до указанного Вами времени – ответил Вараховский и отдал честь.
— Немецкий офицер тоже отдал честь, и уже обратился в подпоручику фон Борну:
— Подпоручик надеюсь, что вы пойдёте со мной? Что вам там делать?
— Не понял – ответил покраснев подпоручик.
— Ваше место в рядах германской армии. Я приглашаю вас к нам. Вы будете повышены в звании до капитана и назначены в передовой полк, идущий на Петроград.
Подпоручик усмехнулся и мотнув головой ответил:
— Бароны фон Борны никогда не были замечены в измене. Были моменты, в жизни моих предков, которыми наверно стыдно было бы гордиться, но это не касается верности сюзерену. Изменников в нашей семье никогда не было.
— А сюзерен у вас сейчас есть? – усмехнулся фон Эрнст.
— Я давал присягу в России и буду придерживаться ей до конца. Честь имею.
— Барон у вас революция в стране, у вас солдаты расстреливают офицеров, только за то, что они офицеры. В Петрограде пьяные матросы срывают погоны и боевые ордена с заслуженных генералов. Зачем вам все это?
— Я вам все ответил – покраснев сказал фон Борн и обратившись к Вараховскому – добавил по-русски – пойдемте господин полковник.
— Я пока только подполковник, уважаемый Федор Брунович. Я понял, что он вам предложил. Я немецкий язык тоже понимаю.
Барон густо покраснел:
— А поняли, что я ответил ему?
Вараховский, усмехнувшись кивнул ему, и они направились в сторону своих позиций.
— Для меня и всех наших офицеров вы уже выше полковника – сказал через несколько минут фон Борн.
— Тогда шагом марш.
Оба офицера направились в сторону своих окопов.
Сзади кричал капитан фон Эрнст:
— Барон вы пожалеете завтра, о принятом решении. Сегодня сделать это не поздно, а завтра будет уже поздно.
Германский офицер с удивлением смотрел вслед уходящим русским, сплюнул и скомандовал своим солдатом:
— Кругом, шагом марш.
У подножья холма Вараховский остановился, посмотрел в сторону немецких окопов, потом посмотрел на свои укрепления. Он увидел, что все офицеры с волнением на лицах, смотрят на происходившее внизу и видимо ждут их с информацией.
— Вот такие дела господа – проинформировал об ультиматуме Вараховский, подходя к окопам, глядя на ожидавших его командиров батальонов с уже прикрепленными погонами на стареньких шинелях – я надеялся господа, что у нас будет времени больше часа на четыре. Германцы нам этих четырех часов не дают. Поэтому я вынужден изменить наши предыдущие решения. Мы вынуждены спешить, так как иначе просто окажемся в окружении. Нас могут зажать между эстляндской группировкой и рижской армией немецкого генерала Гутьера. А наша задача выскочить из этой мышеловки. Успеем – выскочим, не успеем — просто раздавят и не заметят. Поэтому обоз выходит, в крайнем случае, в три часа ночи в сторону Пскова. Если получиться, то надо выйти раньше уже вместе с артиллерией. Подготовка и отправка прямо на ходу.
Михеев согласно кивнул головой. — Мы идем с вами, а конный отряд с пулеметами на повозках – продолжил Вараховский – выйдет через два часа после всех остальных сил в арьергарде и будет прикрывать отход нашего отряда. Но самыми, как я уже сказал, последними уходят казаки. Их задача, чтобы после нас ничего не досталось германцам, что нельзя увести – надо уничтожить, взорвать и сжечь. Стратегический путь наш на Псков, через Сигулду. А пока обсудим с вами конкретные маршруты нашего движения. Я не исключаю, что по пути нам будут встречаться другие наши воинские подразделения, бывшей Российской армии. Не исключаю, что какие-то германские конные части нас обгонят и нам придется уже прорываться с использованием оружия. Будем принимать в свой отряд, всех желающих, тех, кто хочет сражаться за Россию. Но здесь надо быть осторожными. Могут быть и скрытые агенты немцев и большевиков. И здесь нам понадобиться контрразведка. Мы об этом подумаем, как это лучше сделать, вместе с капитаном Незлобиным. Наша цель дойти до Пскова и на подходах к нему подготовить позиции и встать на пути немцев. А для этого нам надо быть сплоченными и сильными, чтобы суметь это сделать. Лифляндию и Эстляндию мы уже не отстоим здесь. Можно умереть, но это будет напрасная для России смерть. Гордая, красивая, но абсолютно бесполезная.