Ну что тебе сказать, коллега? С морем пора завязывать! — такими словами встретил меня мой старый знакомый по институту Серёга, ныне в чине майора служивший в флотском госпитале, куда я пришёл проходить медкомиссию.
— Смотрел я тут, — продолжал он, — твои анализы, выписки, кардиограммы — не потянешь ты больше боевую службу в тропиках. Микроинфаркт в Адене — раз, гипертонический криз в Камрани — два. А третий раз уже точно не пронесёт, привезут тебя, братец, в рефкамере. Одного такого резвого первого помощника с вашей бригады месяц назад привезли. Оно тебе надо? Шесть лет из морей не вылезаешь, ни дома, ни семьи толком нет…Что, кроме тебя не[1]кому Родину защищать, что ли? Подумай!
А ведь он прав! Танкер наш после капитального ремонта гоняют и в хвост и в гриву, только успеешь в отпуск слетать — и опять в море. А то и отпуска не дадут. Два раза рапорт подавал на повышение квалификации — не отпустили. Мол, в госпитале попрактикуешься пару недель — и хватит. Эдак и все познания медицинские растерять можно. Останется только клизмы да горчичники ставить.
— Ладно, Серёга! Давай заключение, пойду в штаб, к флагманскому врачу. То-то «Миша Хлоркин» обрадуется. Давно меня обратно на ледокол законопатить желает, да всё некогда: то я море, то он в отпуске.
Попрощался с Серёгой, вышел за ворота госпиталя с пакетом, в котором лежал мой «приговор».
Решил, не откладывая, ехать в штаб бригады, на 33-й причал, чтобы больше уже не раздумывать. Тяжело будет уходить из привычного уже образа жизни по принципу «в море — дома, на суше — в гостях», но надо на это решиться.
Флагманский врач майор Павловский, он же «Миша Хлоркин», без особого энтузиазма прочитал заключение. Теперь у него голова заболела: где докторов с допусками на «загранку» искать? Да ещё желающих по полтора года на боевой службе болтаться.
— А может, опять на «Муромец» пойдёшь? В каботаже-то нагрузки не такие.
— Да нет уж! После Индийского океана да на Совгавань и Камчатку бегать — как-то уже не с руки. Да и учиться вы мне толком не даёте. Пойду лучше на берег, хоть нормальной жизнью поживу …
— Ладно! Пиши рапорт по состоянию здоровья, сдавай дела. Кстати, танкер твой, пока ты в больнице валялся, собирают в поход. Боевая служба в Индийском, минимум на год. Капитан новый, полэкипажа сменилось. Кого на своё место рекомендуешь?
Назвал пару фамилий — коллеги на транспортах явно засиделись в каботаже. Нехай свежего океанского воздуха хлебнут…
С утра приехал на мыс Артур, где стоял танкер, представился новому капитану, приступил к сдаче имущества старпому. Михалыч, замотанный суетой, особо не придирался, тем более что у меня всего табельного имущества было даже сверх комплекта (четыре года тырил где мог), даже физиокабинет сверхштатный оборудовал. Годовой запас основных медикаментов и инструментов на борту имелся, остальное — расходное — получит новый доктор.
На танкере царила предпоходная суета, носились незнакомые люди, что-то грузили матросы из подходивших машин флотского автобата, на палубе густо стоял мат и командные вопли — разговорный морской язык в период аврала.
Чувствуя себя уже чужим на этом празднике жизни, быстро попрощался со знакомыми штурманами и механиками, с которыми прожил на судне не один год и прошёл не одну тысячу миль. Прихватил кое-что из оставшегося в каюте своего холостяцкого барахлишка и морских сувениров и с парой чемоданов сошёл с борта.
Вечером, уже на квартире, которую мне предоставил товарищ (он сейчас был в море на путине), внезапно ощутил, что же со мной произошло.
Резко и радикально менялась вся привычная, отлаженная корабельная жизнь, и что будет впереди — неизвестно. Пришёл сосед, отставной мичман с бригады десантных кора[1]блей, немного с ним выпили, поговорили — вроде от души отлегло.
Следующая неделя прошла стремительно — в хлопотах по оформлению увольнения в штабе, получении выходного пособия, отправке контейнера с вещами в один из далёких от моря городов, на который пал мой выбор.
Встретил в городе боцмана Юру Апостола, он сказал, что танкер отходит вечером следующего дня от флотской нефтебазы на мысе Голдобина.
Разумеется, я не мог удержаться, чтобы не прийти проводить.
Была середина октября, дул пронизывающий ветер, гоняя по пирсу всякий мелкий мусор. Танкер, заполненный горючим «под жвак», глубоко сидел в воде, практически под грузовую марку, шланги от береговых приёмников уже убрали. Толпа провожающих, поёживаясь, переминалась в ожидании. Я зашёл в рубку пришвартованного неподалёку водолазного катера — капитан был мне знаком по прошлому судоподъёму в бухте Чажма. Поговорили с ним. На танкер идти не хотелось — чего лишний раз душу травить.
Уже начало темнеть, когда на пирс подъехали адмиральская «Волга» и автобус с музыкантами. Адмирал со штабными офицерами поднялся на борт, минут двадцать там побыл и вернулся на пирс.
По верхней палубе прозвучала до слёз знакомая команда «Баковым на бак, ютовым — на ют! По местам стоять, с якоря и швартовых сниматься!»
Оркестр грянул «Прощание славянки», офицеры взяли под козырёк. На корму танкера втянули трап, убрали швартовы, корпус мелко задрожал, из трубы судна пыхнул клубок чёрного дыма, заработал шпиль, выбирая якоря, и грузная туша танкера, поддерживаемая двумя буксирами, двинулась к выходу в бухту. И провожающие, и уходящие замахали руками. Среди людей на палубе было немало до боли знакомых лиц — вышли те, кто не был задействован на ходовой вахте.
На боевых кораблях сыграли «захождение», медные звуки горнов разнеслись по бухте, усугубляя и без того грустное на[1]строение.
Неожиданно почувствовал, как к горлу подступил горький комок и повлажнели глаза (наверное, от ветра). Ведь от меня ушёл не просто пароход, ушёл яркий и насыщенный кусок жизни длиной в четыре года, ушёл мой плавучий дом и друзья-моряки, ставшие за эти годы почти родными.
Всё! Забыть нельзя — вернуться невозможно! Через неделю поезд уносил меня из Владивостока в почти сухопутный пограничный Благовещенск.
В новую, совершенно другую жизнь. Но ведь не зря сказано, что если ты уходишь от моря — то море не уходит из тебя! И оно не ушло, оно осталось в моих рассказах, интернете, звонках друзей и редких визитах на корабли бригады.
Ушёл на слом танкер «Владимир Колечицкий», ушли из жизни многие знакомые моряки, но со мной остались море и память!