В дверь постучали и на пороге возник бравый старший лейтенант.
— Старший лейтенант Остапенко! Прибыл для дальнейшего прохождения службы! – лихо доложил он, щелкнул каблуками, протянул через стол предписание и снова с удовольствием щелкнул каблуками.
— Жаль шпор нет.- подумал я, принимая бумагу – Волшебный звон стоял бы.
Мы здесь на ссыльном дивизионе таким щегольством не избалованы, сам бы дошел, не потерялся и не рухнул у порога. Пока читал текст, меня посетили сомнения: «Кажется нам крупно повезло?!». Из прочитанного следовало, что сей старший лейтенант направляется к нам на должность командира МДК (малого десантного корабля) после семи лет службы на подводной лодке Тихоокеанского флота, где сумел дослужиться аж до старлея. Поскольку новая должность соответствует его званию, похоже мы имеем дело с карьеристом.
— Чем объясните столь головокружительную карьеру? – интересуюсь, предложив ему сесть и подождав когда он с прежней лихостью предложение исполнит, не забыв щелкнуть каблуками.
— С начальством не ужился! – уверенно отвечает.
И я чуть было не поверил. Сам-то я по этой самой причине здесь торчу. Второй срок звание перехаживаю, то есть по себе знаю, что нет для начальства ничего хуже подчинённого с негибкой поясницей. Да и не похож Остапенко на алкаша, чистенький, наглаженный, о стрелки на брюках свинья пятак порежет. А почему, собственно, на алкаша? Своих на дивизионе воз и маленькая тележка, вот и боязно, что и этот из этой же компании окажется. Надежда на то что страхи окажутся напрасными умирает только когда её убивают. На всякий случай зондирую этот вопрос. Остапенко отрицает гнусное подозрение с нотками обиды в голосе. Поговорив с ним еще некоторое время и выяснив семейное положение и множество другой информации о его героической жизни, использую построение дивизиона на развод после обеденного перерыва для представления прибывшего офицера. Потом провёл ознакомительную экскурсию по территории и кораблям, в конце которой обрадовал:
— Завтра Ваш корабль должен идти на остров Жилой. Сейчас идёт плановая замена ракет ПВО: доставим на остров две ракеты, и оттуда две заберём. Я с Вами пойду, заодно покажу как кораблём управлять, и с районом плавания познакомлю. Будем считать это началом подготовки к сдаче на допуск к самостоятельному управлению. Зачетный лист получите по возвращению.
Остапенко только каблуками щелкнул. На следующее утро погрузили ракеты, получили «Добро» от ОД, и только отошли от пирса как Остапенко запросил разрешения покинуть ходовую рубку и спуститься вниз. Здесь просто необходимо сказать (для тех читателей кто с морем не был связан), что узкость проходят по тревоге.
— Зачем ???- удивился я, еще не подозревая, что мне предстоит удивляться по нарастающей неоднократно.
— Отдыхать! – не моргнув глазом ответил новоиспечённый командир и в очередной раз щелкнул каблуками.
В дальнейшем я эту его прусскую привычку упоминать не буду, но вы о ней не забывайте.
— А что, на вашей лодке командир по тревоге отдыхал? Или Вы полагаете, что я вышел с вами в море чтобы выполнять ваши обязанности, а не учить Вас?! Переход всего шесть часов, из них четыре в опасном для плавания районе, и, вообще, об отдыхе на переходе забудьте навсегда, Корабль в море – Вы на мостике!!!
— Тогда разрешите я в гальюн спущусь.- с пониманием и преданностью во взоре прерывает он мои нравоучения.
Сомнения посетили меня, но гальюн на флоте это святое и я дал отмашку. Остапенко как ветром сдуло. Видать приспичило. Через пол часа его еще не было. Не появился он и через час.
— Головко! – сказал я боцману, еле сдерживая возмущение –Проверьте не смыло ли вашего командира в гальюне!
Боцман нерешительно топчется и отводит глаза.
— Ну, в чем трудность?!
— Сами поймёте если спуститесь вниз.
На это стоило посмотреть. Остапенко валяется на диване, он мертвецки пьян, на губах пена, а вокруг такое благоухание, просто парфюмерный магазин. Оказывается он собрал по кораблю весь одеколон, в том числе и мой, сварганил коктейль и теперь пребывает в полном блаженстве.
Не стану утомлять читателя тем что я тогда говорил над телом, тем более что цензурными в этом всплеске красноречия были только знаки препинания. Желающие могут попытаться представить эту речь в зависимости от воображения и уровня образованности.
На подходе к Жилому налетел штормовой ветер. Это Бакинский норд. Теперь будет дуть неделю.
От ракетчиков позвонил комдиву, порадовал новостями.
— Возвращайся.- после недолгого раздумья решил он — Ты здесь нужней, а шторм утихнет, пошлём кого-нибудь их назад пригнать.
— Кого пошлём? Чтобы потом еще и его искать?!
— Ну сам сгоняешь. А пока штормит, они никуда не денутся.
Говоря возвращайся, комдив имел ввиду, что остров от берега отделяет неширокий пролив защищенный от ветра и через него ходит катер. Есть еще вертолёт, но в такой ветер на него рассчитывать не приходится. Отправляюсь на переправу, предварительно отобрав у Остапенко деньги, чтобы он не напился или не сбежал, и настрого наказав мичманам никуда с корабля его не пускать.
Пока я околачивался у нефтяников в ожидании катера, Остапенко уже летел на вертолёте в Баку. Как известно везёт дуракам и пьяницам. Несколько дней меня мучили смутные предчувствия. Мне всё казалось, что Остапенко достал на острове водку, напился, вышел в море, заблудился в буровых, которых там как деревьев в лесу, и вот вот утопит корабль.
На пятый день я не выдержал и отправился на Жилой. Ветер несколько стих, но пошел снег и видимость резко ухудшилась. Подходя к причалу нефтяников, я обнаружил за собой слежку. Сквозь снежную пелену просматривалась нелепая черная фигура, следовавшая за мной в некотором удалении и явно старавшаяся быть незамеченной: то передвигалась короткими перебежками, то пряталась за автомобилями, а если укрыться было не за чем, то передвигалась ползком.
Никаких сомнений личность преследователя у меня не вызывала. Остановившись чтобы прикурить, я резко повернулся и направился к нему. Остапенко на четвереньках заполз за стоящий на обочине мотоцикл, выгнул спину и замер, старательно изображая собой аналогичный агрегат. Вместо заднего колеса у агрегата была командирская задница, и я врезал по ней как по футбольному мячу.
— Ой!- сказал агрегат.
— Ну что, мотоцикл, сказал я – Может подвезёшь?
«Мотоцикл» поворачивает в мою сторону «фару» и выражение на ней такое, что ясно, можно садиться и ехать.
Остаток пути до причала пришлось волочь его за шиворот, а он всё крутил головой и что-то вякал.
— Заткнись, придурок! – говорю – И руки за спину. А то меня могут с Мотоциклом на катер не пустить.
На корабле я запер его в каюте и выпускал только в гальюн. В знак протеста он объявил голодовку. Протест здесь был не причем, просто он так перепил, что ему кусок в горло не лез.
Стоило мне прилечь отдохнуть, как прибегал вахтенный и докладывал:
«Командир в гальюн просится.»
— Чтоб ты усрался!!!- говорил я в сердцах, и он меня понимал, добросовестно исполняя пожелание сидя на толчке орлом битый час.
Кажется ему нравилось, что в это время его снаружи не закрывали. Когда через несколько дней шторм стих, мы вернулись в дивизион.
Оставив Остапенко под присмотром боцмана, я поведал о последних приключениях комдиву и замполиту.
Комдив, Николай Никитович Чебатура был человеком необыкновенно мягким и наши алкаши его совершенно не боялись. Но комдив есть комдив и скрывать от него информацию я не собирался, тем более, что он всегда меня поддерживал, а сейчас речь шла о том, что Остапенко в море выпускать нельзя.
Дверь приоткрылась и кабинет просунулась голова Головко.
— Сбежал! – поведала голова и тут же исчезла.
— Пошлём посыльного.- принял решение неправильное но волевое Чебатура.
Послали.
— Остапенко сказал, что прибыть не может. У него рука болит.- доложил посыльный по возвращении.
— Может Ты или зам за ним съездят? – предложил Николай Никитович.
— Много чести! – сказал я — Если я за ним поеду, у него и ноги будут болеть! – и обращаясь к посыльному добавил
— Сгоняй к нему еще раз и передай чтобы он ногами пришел! – тут для наглядности я продемонстрировал двумя пальцами как .- И желательно бегом!
В ожидании пьём чай с мятой. Говорят успокаивает.
Наконец наступает «явление Остапенко начальству». Входит он с вытянутой вперёд рукой, на метра два впереди движется волна перегара и дышит он тяжело. Видно действительно бежал. Но самое удивительное зрелище представляет указательный палец его правой руки, размером и цветом он напоминает крупный баклажан.
— Вы пьяны! – констатирует факт комдив.
— Что это? – указываю я на палец.
— Козёл вонючий! – бормочет зам и выходит из кабинета, кажется за солёным огурцом.
— Это анестезия!- отрицает факт пьянства Остапенко – Выпил я потому, что сломал палец. Чтобы боль снять! Это я его вправил, а вначале так было – Остапенко решает показать как было и загибает свой «баклажан» к тыльной стороне ладони.
— Вызовете доктора!- говорит враз побледневший Чебатура – И пусть валерьянки захватит. Для меня.
Пока бегали за доком, удалось выяснить, что совершая героический побег от боцмана, Остапенко полез по крутому откосу к дороге, и почти уже добрался, но подскользнулся и с большей чем ожидал скоростью стал съезжать на пятой точке вниз. Положение становилось опасным, можно было врезаться в лежащие у подножья трубы большого диаметра, а что самое главное- угодить в руки злобного начальства. Нужно было затормозить.
— Отдать якорь!- скомандовал сам себе Остапенко и воткнул палец в землю. Пропахав грунт, «якорь» забрал, но лапа сломалась и распухла. На этом основании Остапенко решил что теперь он считается больным и нуждается в постельном режиме.
Дома он выпил стакан «болеутоляющего» и собирался продолжить лечение, но тут вмешались мы, люди нечуткие и жестокие со своими нелепыми претензиями.
Появление дока больной встретил с детской непосредственностью: побледнел и выпал в осадок, в смысле отключился.
— Не доверяет народ нашей медицине! – говорю.
— Я ведь его не трогал!- оправдывается док.
В наступившей тишине в кабинет входит зам с семьёй больного. Остапенко- старший, с несколькими рядами орденских планок, мать с заплаканными глазами и жена, судорожно прижимающая к груди Остапенко-младшего, на лежащего на полу Остапенко-среднего внимания не обратили, а сразу приступили к делу. Хором они сообщают, что мы имеем дело не с вульгарным пьянством, а с болезнью (как раз вошло в моду называть алкоголизм болезнью) и необходимо лечение (при этих словах наш док приосанился.), а мы должны их пожалеть, потому, что собственный сын и муж их совсем не жалеет.
В результате доку поручили пристроить Остапенко в психиатрическое отделение окружного госпиталя, где лечили военных алкоголиков, а сами стали думать что делать дальше. На совещании печально знаменитой с 37 года «тройки» (комдив, я и замполит) установили, что никто из нас в реальность излечения не верит и нужно с Остапенко расставаться.
В то время уволить офицера за пьянство было делом хлопотным, а за глупость или профнепригодность и вовсе безнадёжным, резолюция вышестоящих всегда была «ВОСПИТЫВАЙТЕ!», поэтому на суде чести было принято решение ходатайствовать о снижении нашего героя в звании на одну ступень.
— Ты уж постарайся.- сказал мне комдив – Ничего не скрывай. Напиши так, чтобы там поняли что случай безнадёжный!
Представление ушло в Москву, Остапенко в психушку, а я, согласно приказа Командующего о прямом заместительстве, в дополнение к своим обязанностям принял командование его кораблём, но без права получения МДД.
Родители и жена больного регулярно информировали нас о ходе лечения.
— Врачи им очень довольны, — не без гордости говорили они – и даже называют лучшим пациентом психиатрического отделения.
— Лучший алкоголик среди психов, это звучит гордо!- шутили мы между собой, продолжая не верить в излечение.
Но мы ошибались. Через несколько месяцев Остапенко выписался из госпиталя, совершенно бросил пить и стал проявлять рвение в службе, стараясь восстановить знания, которые успел утратить за годы пьянства.
Это вызывало уважение и я стал оставаться по вечерам, чтобы с ним позаниматься. В самый разгар исправления заблудшего неожиданно пришла телеграмма «Представить к увольнению в запас.». Кажется это был первый случай когда представленного к снижению в звании Москва требовала уволить. То ли там наконец поняли, что доверять судьбу корабля и экипажа алкоголику нельзя, то ли описание его подвигов произвело неизгладимое впечатление.
Снова собралась «тройка», и снова мнения были единодушны: не выполнить требования Москвы нельзя, а человек исправился, не добивать же его, значит нужно написать представление так чтобы не уволили.
— Ты уж постарайся!- сказал мне комдив – Напиши так чтобы они поняли! У Тебя получится.
— Получена команда представить Вас к увольнению.- сказали мы Остапенко. — Лети в Москву, добивайся приёма у Главкома, кайся, проси…, если, конечно, хочешь остаться на службе. Десять дней Тебе на это. А мы, в свою очередь, пошлём такое представление, чтобы из него следовало, что Ты исправился и увольнять Тебя нельзя.
Сказано, сделано. Я написал представление и служебную характеристику, Остапенко полетел на приём к Главкому. Комдив с замом читали состряпанные мной бумаги как роман и приняли на «Ура». Кажется это были самые успешные мои литературные потуги. По крайней мере Остапенко вернулся из Москвы лейтенантом и продолжил службу, хотя к телу Главкома допущен не был. Теперь у него даже была перспектива роста, ведь должность командира МДК старлейская. Вскоре меня перевели «с повышением» на ГКС, но связи с дивизионом я не терял, и знал, что служит Остапенко хорошо.
Через год его восстановили в звании, а через несколько лет он занял когда-то мою должность Начальник штаба- заместитель командира отдельного дивизиона. Несколько раз заходил ко мне советоваться.
Такая вот история.