Вы еще не видели, каким творогом питают на береговом камбузе героя-подводника, защитника святых рубежей? Если не успели до сих пор, то и смотреть не надо. «Оно» серого цвета, слипшееся. Привозится на камбуз в тридцатилитровых флягах. Открываешь крышку, а там сверху — трупная плесень. Разгребаешь ее немножко (сильно не надо, а то смешается), а под ней творог. Его и едим. Замешиваем со сгущенкой (так его природный серый цвет не просматривается) и хрумкаем.
В кают-компании старших офицеров у нас те же отруби, что и на всем камбузе, но только на тарелочках и со скатертями. Сейчас сядем ужинать. Я — дежурный по камбузу, мой старпом дежурный по дивизии.
Лично я творог не ем. Я тут вообще ничего не ем. Достаточно простоять сутки на камбузе, чтоб надолго потерять интерес к творогу, сметане, к первому, ко второму. На камбузе можно есть только компот. Он из сухофруктов. Там разве что только червячок какой-нибудь сдохший плавает, или, на худой конец, вестовой рукавом в лагун залезет, но в остальном отношении в компоте — стерильная чистота.
— Я буду только творог, — говорит мой старпом, потирая руки.
Никогда не видел, чтоб на одном лице было написано столько эмоций сразу. У моего старпома на лице сейчас и терзающее душу ожидание, и радость встречи, и умеренная жадность. А в движениях-то какая суетливая готовность. И все из-за творога. Он никогда не стоял по камбузу, вот и хочет съесть. Может, предупредить этого носорога помягче? Не враг все-таки, а родной старпом.
— Александр Тихоныч. — говорю я с постным лицом,
наблюдая, как он все накладывает и накладывает, — говорят, в таких количествах творог вреден.
— Свис-тя-а-т, — радуется он, уродуя на тарелке только что возведенную башню, — творог — это хорошо!
— А вот я читал…
— Че-пу-ха-а…
Старпом поглощает творог, растянув до упора пасть. Вот обормот! Этот на халяву сожрет даже то, что собака не станет есть.
Назавтра старпом пропал. Подменился на дежурстве и пропал. Трое суток его несло, как реактивный лайнер. Лило, как в Африке в период дождей. Пил только чаек. Чайком они питались: выпьют глоточек — и потрусили скучать на насест.
— Я буду только творог, — слышу я в следующее свое дежурство. Оборачиваюсь — наш помощник. Этого только не хватало. Неужели он не знает про старпома? Точно, он тогда в море пропадал. Я никогда не скатываюсь до панибратства с начальством, но данный случай особый.
— Виктор Николаевич, — говорю я с большим чувством, — вы всегда были для меня примером в исполнении своего служебного долга.
— А что такое? — настораживается он.
— Светлая память о вас навсегда останется в наших сердцах, — говорю я и горестно замолкаю. Приятно, черт побери, сознавать, что ты вызвал тень мысли на лице начальства.
— Об этом твороге, — замечаю я тонко, — я могу часами рассказывать одну очень грустную историю.
— Ну-у нет! — говорит помощник. — Только после того, как я поем. Не порть аппетит. Это у меня единственная положительная эмоция.
Так я ему и не рассказал. Жаль было прерывать. Как все-таки группа командования у нас однородна. Утром он нашел меня по телефону.
— Сво-лочь! — сказал он мне. — Звоню тебе из гальюна. Чай пью по твоей милости.
— Роковое совпадение… — начинаю я.
— Заткнись, — говорит он, — с утра сифоню. Мчался на горшок, как раненый олень, не разбирая дороги. И не известно еще, сколько так просижу. — Известно, — сказал я как можно печальней, — вот это как раз известно. По опыту старпома — трое суток. Сказочная жизнь.
