Фома грелся на солнышке. Только что закончился проворот оружия и технических средств, и народ выполз покурить, подышать. Вот марево! Градусов тридцать, не меньше. В такую погоду где-нибудь на юге купаются и загорают разные сволочи, а здесь вода восемь градусов, не очень-то окунешься, все-таки Баренцево море.
Я вам уже рассказывал про Фому. Он командир БЧ-5 нашего стратегического чудовища. Помните, как он приседал двести раз, а потом его унесли под простынкой? Ну так вот: на флоте есть «люди-табуреты», «люди-вешалки» и «люди-вехи». На «табуреты» можно сесть, на «вешалку» все навесить, а «люди-вехи»
это местные достопримечательности. Их просто нельзя не знать, если вы служите в нашей базе.
Фома — это человек-веха. О его выходках легенды ходят.
На отчетно-выборном собрании, где присутствовал сам ЧВС наш любимый начло флотилии, в самом конце, когда все уже осоловели и прозвучало: «У кого есть предложения, замечания по ходу ведения собрания?», — раздался бодрый голос Фомы:
— У меня есть предложение. Предлагаю всем дружненько
встать и спеть Интернационал!
. — Что это такое? — сказал тогда ЧВС. — Что это за демонстрация?
— Если вы не знаете, — наклонился к нему Фома, — я вам буду подсказывать.
Однажды Фома шел в штаб, а штаб дивизии помещался на ПКЗ. Рядом с Фомой, полностью его игнорируя в силу своего положения, шел наш новый начло дивизии капитан второго ранга Мокрицын, со связями в ГлавПУРе, высокий, гордый Мокрицын, больше всех наполненный ответственностью за судьбы Родины. У него
даже взгляд был потусторонний.
Вахтенный у трапа пропустил Фому и не пропустил начло:
— А я вас не знаю.
— Что это такое?! — возмутился начло. — Я — начпо! Что вы себе позволяете?! Где ваши начальники?!
— Вот этого капдва я знаю, — не сдавался вахтенный,
— а вас — нет!
Фома тогда вернулся и сказал начпо Мокрицыну, акцентируя его внимание на каждом слове:
— Нужно ходить в народ! И тогда народ будет тебя знать!
Потом Фому долго таскали, заслушивали, но, поскольку он уже давно дослужился до «мягкого вагона» — до капдва, разумеется, — и никого не боялся, то ничего ему особенного и не сделали.
А как-то в отпуске Фома очутился в Прибалтике. Знаете, раньше были такие машинки, инерционные, они сигары сворачивали (со страшным грохотом), а деньги нам в отпуск выдают новенькими купюрами. Фома гдето добыл такую машинку и вложил в нее пачку десяток. Повернешь ручку — тра-та-та, — и выскочит десятка.
С этой машинкой Фома явился в ресторан. Поел со вкусом.
— Сколько с меня?
— Двадцать один рубль.
Фома открыл портфель, поставил на стол машинку и повернул ручку — тра-та-та, — и перед остолбеневшим официантом вылетела десятка. Полежала-полежала под его остановившимся взглядом и развернулась. Тра-та-та — вылетела еще одна.
— Еще хочешь? — спросил Фома. Очумевший официант закрутил головой.
— И эти заберите, — осторожненько подвинул Фоме его десятки, сказал: «Я сейчас» — и пропал.
Фома собрал десятки, сложил машинку в портфель и совсем уже собирался смыться, как тут его взяла милиция.
Милиция оттащила Фому в отделение!
— Ну-ка, — расположилась милиция поудобней, — покажи фокус.
— Пожалуйста, — Фома крутанул аппарат — тра-тата! — и вылетела десятка. Милиция смотрела как завороженная.
Они следили за полетом десятки, как умные спаниели за полетом утки. Тра-та-та — вылетела еще одна. Милицейский столбняк не проходил. Тра-та-та — получите.
— А можно, я попробую? — спросил наконец один из милиционеров.
— Пожалуйста.
— Тра-та-та.
Тренировались долго. Весь стол забросали десятками. Милиция пребывала в небывалом отупении. Замкнуло их. Все крутили И крутили, наклонившись вперед с напряженными лицами.
Фоме тогда объявили выговор за издевательство над советской милицией.
По-прежнему припекало. Рядом с Фомой бухнулись офицеры.
— Сейчас искупаться бы!
— А кто тебя держит — ныряй!
— Не-е, ребята, восемь градусов — это сдохнуть можно.
— За ящик коньяка, — сказал Фома, — плыву в чем есть с кормы в нос.
Тут же договорились, и Фома как был, так и сиганул в ледяную воду.
Он проплыл от кормы до носа, а потом влез по шторм-трапу. С него лило ручьями.
И тут его увидел командующий. Он прибыл на соседний корабль и наткнулся на Фому.
Поймав взгляд адмирала и очнувшись неизмеримо раньше, Фома заговорил быстро, громко, с возмущением:
— И все самому приходится, товарищ адмирал, вот посмотрите, все самому!
Это все, что он сказал. Возмущение было очень натуральное. Возмущаясь, он исчез в люке.
Командующий так и остался в изумлении, не приходя в себя. Он так и не понял, чего же «приходится» Фоме «самому».
— Он что, у вас всегда такой? — спросил командующий у командира Фомы, который через какое-то время оказался с ним рядом.
— Да, товарищ командующий, — скривился командир, — слегка того. И покрутил у виска.