Теперь возвращаемся в сентябрь 1944 года в базу румынского флота Констанцу и рассмотрим, как происходила приемка кораблей Румынского флота в состав ВМФ СССР…
Мы неоднократно упоминали о том, что участие Черноморского флота в боевых действиях завершились операцией флота по разгрому немецко-румынского флота в западной части моря и захватом военно-морских баз на побережье Румынии и Болгарии. С этого момента основные задачи по борьбе с минной опасностью решались минно-тральными силами флота, а перед Черноморской эскадрой стояли задачи ремонта кораблей, восстановления береговой инфраструктуры в Крыму, и прежде всего в Севастополе, возвратившим себе статус главной базы флота.
После освобождения Крыма, в ходе проведения Ясско-Кишинёвской наступательной операции, наши войска в процессе победоносного продвижения по территории Румынии вышли к дунайским и черноморским портам. При их захвате огромную роль сыграли дивизионы Дунайской речной флотилии, до той поры организационно входившей в состав Черноморского флота. В главной Военно-морской базе Румынии Констанце оставались корабли и суда румынского и немецкого флотов, не успевшие уйти вверх по Дунаю.
При том, что основная часть кораблей и судов Черноморского флота продолжала базироваться на Кавказские базы, в район Констанцы прибыл командующий флотом с офицерами походного штаба. В Констанцу была направлена группа офицеров для приема от румынского морского командования кораблей и судов, рассматриваемых в качестве боевых трофеев (см. Приложение, стр. 103, Корабли ВМС Румынии, входившие в состав Черноморской эскадры).
Иосиф Чверткин вспоминает: «…В конце сентября 1944 года я получил срочную шифровку с приказанием немедленно прибыть в Констанцу. Я полетел туда с моим вестовым Сергеем Бодинчуком, потому что после ранения еще не в состоянии был ухаживать за собой сам. Берег открылся за 50-60 километров, и я узнавал все приметные места румынского побережья не хуже, чем на кавказском или крымском побережье. Со мной на «Каталине» полетели Паевский, Керенский. Там уже был и контр-адмирал Марков, который был занят главным образом, формированием команд, которые потом занимались мародерством в его пользу. Они грабили церкви, забирали иконы, ковры, и разную утварь из драгоценных металлов. Марков не отказывался ни от чего, широкая натура.
При официальной сдаче румынской морской дивизии в составе четырех миноносцев: «Марешти», «Маришешти», «Король Фердинанд» и «Королева Мария», в каюте командира флотилии, кажется, его звали Евгений Рыцяну, разыгралась драматическая сцена: Рыцяну снял палаш и вручил его Маркову, Марков передал его мне, а я Сереже Бодинчуку, моему вестовому. Евгений Рыцяну, передав палаш Маркову, незаметно вытащил пистолет «Беретта» и застрелился у нас на глазах, выстрелив себе в висок. Все были потрясены. Рыцяну положили на его же кровать, которая была задрапирована бархатными занавесками красного цвета. На этой кровати, за этими тяжелыми бархатными занавесками, спал мой одиннадцатилетний Женечка, когда он пришел навестить меня и заболел скарлатиной. Но вернемся к Рыцяну. Когда его положили на кровать, то его ноги в лаковых туфлях высовывались из-под занавесок. Марков обратил внимание на туфли и, забыв об окружавшей нас обстановке и трагической смерти румынского офицера, снял эти туфли с мертвого и передал их Сереже с приказанием отнести их к Подсиорину. Он также снял с Рыцяну золотые часы со словами: «…чтоб не пропадало».
После этой «официальной сдачи» и после мародерского акта, Марков, как ни в чем ни, бывало, оставил каюту, стараясь напялить на себя важный вид. Сережа тоже «приложил руку» к трофеям, он взял для меня морские настенные часы (они и сейчас висят в квартире у моего Женечки в Хайфе), два бинокля и палаш, который перед смертью снял с себя румынский офицер (хранятся у Арика в Ленинграде). И все, больше у меня трофеев нет, но теми, что у меня дорожу как реликвиями».
Впечатляющую картину приема капитуляции в масштабе румынской морской флотилии изобразил в своих воспоминаниях отставной капитан 1ранга Иосиф Абрамович Чверткин, бывший на тот момент командиром дивизиона старых миноносцев, и направленный в Констанцу, для участия в приемке трофейных кораблей, с перспективой их включения в состав своего дивизиона.
Возникает вопрос: неужели командующий флотом адмирал, посылая своего представителя контр-адмирала Маркова, и наверняка зная его шкурническую натуру, не мог подобрать для этой военно-дипломатической миссии более подходящую кандидатуры? Включение в состав «миссии» Чверткина понятна – он владел французским и румынским языками, и ему предстояло командовать этими кораблями… Быть может, Марков, получивший высокое звание контр-адмирала, имел какие-то выдающиеся заслуги в период ведения боевых действий?
В июне 1941 года, Марков командовал новейшим крейсером «Ворошилов», на борту которого в ходе проведения «набеговой» операции на тот же порт Констанцу находился командир Отряда легких сил Черноморской эскадры контр-адмирал Тихон Новиков. Лидеры эскадренных миноносцев «Москва» и «Харьков», приблизившись на 90-100 кабельтовых в берегу, производили стрельбу по румынским нефтепромыслам, и сами стали мишенями для 11-дюймовой береговой батареи, способной поражать морские цели на дальности до 180 кабельтов. По должности старшего помощника, Иосиф Чверткин находился на ГКП крейсера и был свидетелем того, как командир «Ворошилова» капитан 2 ранга Марков, по свой хамской натуре, считая себя великим морским стратегом, жестко напирая на слабовольного Новикова, убедил его в том, что, посылая для спасения экипажа «Москвы» эскадренные миноносцы из состава отряда прикрытия, тот рискует под ударами авиации и береговой батареи противника потерять остальные корабли отряда. В результате, дождавшись присоединения к отряду лидера «Харьков», имевшему малый ход из-за полученных повреждений, корабли отряда легких сил, отражая атаки немецкой авиации, начали движение в сторону Севастополя.
Румынское командование, убедившись, что опасность со стороны советских кораблей миновала, послало в район гибели «Москвы» гидросамолеты, поднявшие из воды большую часть экипажа, обреченного на плен инфантильным и трусливым командованием.
Выдерживая принятую схему повествования, опять воспользуемся воспоминаниями Иосифа Абрамовича, не считавшего нужным сохранять политкорректность в отношении людей, изрядно попившим его иудейской кровушки. Возвращаясь к развернутой характеристике Филиппа Савельевича Маркова, Чверткин пишет:
«…Оказывается, я его знал и у меня было вполне сложившееся мнение об этом «товарище». Зимой с 1931 на 1932 год, когда я учился в разведшколе, Оксман пригласил своего земляка (из Новороссийска), выпускника общих курсов академии, сделать доклад о «военно-морском искусстве». Докладчик, холеный и вылощенный капитан 2 ранга, сделал нам на редкость серый, бездарный и крайне невежественный доклад, но при этом держался важно и напыщенно. Это и был Марков, и Оксман по-дружески, устроил ему «бенефис». Потом мы смеялись над Оксманом и ему пришлось оправдываться. Марков был из политработников и свои серые свойства и развращенный нрав сохранил на всю жизнь. Он был не глуп, но хитер и порочен. У него не было терпения или эрудиции написать распоряжение больше пяти-шести строчек. Вот пример его эпистолярного искусства: «Приказ №… Сего числа матрос Иванов уволился на берег и, приведя себя в нетрезвое состояние, украл курицу и, забравшись через окно к гражданке Сидоровой, убил ее, выпотрошил в уборной, и съел…».
В другой раз, зайдя на камбуз, он увидел, как больше двадцати матросов занимаются разделыванием около двухсот тушек кур, причем, небрежно обращаются с потрохами. Маркова это возмутило, и он в тот же день написал обличительный приказ «О пупах курей». Свой непревзойденный рекорд он поставил после окончания войны, уже в звании контр-адмирала. Свое исследование, в котором он делился боевым опытом, Марков начал сакраментальной фразой: «Как учит опыт Великой Отечественной войны, Кавказские горы подходят к самому урезу моря…».
Все смеялись, однако, никто не задумывался над тем, как подобный человек мог руководить и командовать… При этом, Марков был властным командиром, и, хотя не всегда представлял себе, как ликвидировать беспорядок на корабле, но требовал от подчиненных, чтобы все было хорошо, и умел выжать из них, все, что ему было нужно. Помимо этого, Марков хорошо управлял маневрами корабля, чем и отличался от Октябрьского, который, по существу, моряком и не был… Думаю, что главные черты своего характера Марков проявил при захвате нами Морской дивизии румын. В эту дивизию входили четыре миноносца, несколько сторожевиков и подлодка «Дельфинул». Марков был «королем» мародеров. Он организовал специальные команды, которые обирали румынские корабли и паковали вещи в тюки. Там были тонны ковров, серебряные столовые приборы, посуда и даже мебель… С горестным изумлением наблюдал я картину этого похабства, но не в моей власти было прекратить безобразие. Правда, в конце концов Маркова разжаловали до капитана 2 ранга и уволили в запас, но затем восстановили.
В последний раз я видел Маркова в Николаеве в 1951 году. Вид у него был жалкий. Он подошел и, не протягивая мне руки, заметил, что я, наверно, откажусь подать ему руку, как человеку подлому, получившему по заслугам. Но я не стал с ним объясняться и не высказал ему всего, что он заслуживал. Я только осведомился о его жене, с которой Эммочка была знакома, забыв о том, что Марков много раз разводился. А он, не смущаясь, спросил, какую именно жену я имею в виду. Мне стало неловко.
Ко всему тому, что я уже сказал о нем, я должен добавить, что на корабле, которым командовал Марков, он заводил сеть «стукачей», которые докладывали ему подробно и систематически о том, что о нем говорят, и, если кто позволял себе критически о нем отозваться, тому приходилось потом горько об этом сожалеть. Подлая и мстительная натура. Вот с этим человеком мне пришлось проработать бок о бок в течение почти десяти лет, с маленькими перерывами, и большей частью, в его подчинении. Это не Душенов, и Иванов, и не Галлер в Главном Морском штабе. Марков и Басистый составляли «чудесный» тандем, в подчинении которого мне пришлось прослужить всю войну и добрую часть службы после войны…».