Командир, Леонид Васильевич Марков
Капитанъ имеетъ почтенъ быть на своемъ корабле яко Губернаторъ или Комендантъ въ крепости и долженъ пещися, чтобы корабль, которой ему рученъ будетъ въ команду, праведно и поступать по указомъ следующим и инымъ указамъ и инструкциямъ нимало отдаляясь отъ оныхъ, ни для какой причины, ниже для какого ретексту. Чего ради вверяется его искусство верности повелевать своими офицерами и прочими того корабля служителям. (Уставъ морской Петра перваго 1720 г. Книга третья. Глава первая)
Командир атомной подводной лодки с крылатыми ракетами капитан 1 ранга Леонид Васильевич Марков, в бытность свою помощником командира прозванный “задумчивым”, ломал голову — как уберечь от списания с корабля своего химика капитан — лейтенанта Крапивина. Сей воин, будучи изрядно во хмелю, учинил вечером на ПКЗ* пожарную тревогу, обидевшись на товарищей, не пустивших его в каюту командира БЧ-2 Бориса Цыбешко на вечеринку.
Химик решил замочить обидчиков, размотал пожарный шланг, и, приставив ствол к филенке двери каюты, где заседала компания, дал воду. Напор воды был хороший, мокрый с головы до пят Крапивин безуспешно боролся с вырывающимся из рук шлангом, каюта превратилась в душевую, а по коридору потекла река.
За этим увлекательным занятием его и застал дежурный по дивизии, капитан 1 ранга Сажин, от которого сведения о недостойном поведении химика стали достоянием командира дивизии Караваева…
И теперь командир, Марков, должен был идти объясняться… “Задумчивый» — Марков на вопросы подчиненных вначале глубоко затягивался “Беломором”, надувал щеки, сохраняя дым и обдумывая вопрос.
— Леонид Васильевич, ну так – как? – “задумчивый” отвечал не сразу, а через минуту — задумчиво.
В новом экипаже, куда был назначен после академии, неожиданно получил прозвище “фараон”. Три большие звезды капитана 1 ранга, казалось, намертво вцепились загнутыми концами в его погоны, придавая им некоторый пижонский вид.
— Леня, — встретил Маркова в своей каюте командир дивизии, — до каких пор у тебя в экипаже будет этот бардак? Вчера кто-то из твоих орлов выбросил тару из иллюминатора и верхнему вахтенному на твоей же лодке пришлось прятаться за рубкой, чтобы не попасть под этот обстрел. И где только они бутылки берут при нашем-то здесь сухом законе?
Сегодня твой химик устроил пожарную тревогу и залил… Ну, ты-ы-ы… У меня слов нет, одни выражения… и все нецензурные… Вы меня доведете, – бушевал Караваев и лицо его полыхнуло вишневым цветом, — или я разгоню вашу шарагу, или меня снимут с должности! Ты думаешь особистам не доложили о ваших художествах? Все уже в курсе…Так что, все, Марков! Пиши представление на этого…, Малинина, или, как его там, на списание, пусть идет в тыл собакам хвосты закручивать. У тебя экипаж или лечебно-трудовой профилакторий для алкашей?
— Женя, ну ты не свирепствуй, — вступился за виноватого Крапивина Марков, — где я cегодня возьму грамотного химика, нам скоро в море…Сам знаешь Мы же…
— А мне плевать, где ты будешь брать, но превращать дивизию сборище… этих, как его… Не позволю! – заорал Караваев и грохнул пудовым кулаком по пластиковому столу. Стаканы в штормовке звякнули.
Командир Марков и комдив Караваев однокашники, раньше служили вместе, но тогда Леонид Васильевич был должностью выше. После долгих лет служения отечеству порознь, назначены в новую дивизию, где были пока две подводные лодки последнего проекта.
Но теперь все случилось наоборот, поскольку Марков – командир корабля, а Караваев командир дивизии, и, следовательно непосредственный его начальник.
Леонид Васильевич с трудом переносил служебные метаморфозы и споры были неизбежны. Один на один и на повышенных тонах.
— Комдив, я согласен – Крапивин мерзавец, конечно, но это же молодые ребята, что ты от них хочешь? Чтобы они сидели по каютам перечитывали “Анну Каренину” и обливались слезами? – не сдавался Марков, — да этим…, молодцам, нужна какая-нибудь живая Анна и в своей постели…, а не в книжке. А коли ее нет, вот и бурлят в них… Ты — как с Луны…Вспомни себя в эти годы! Забыл, как на практике в Лиепае, попал на гауптвахту по пьяному делу, вырвал в камере батарею отопления, протаранил двери и сбежал вместе с железякой, а за тобой гналась вся комендатура? Забыл? А как выпрыгивал со второго этажа на клумбу из женского общежития в Обнинске тоже забыл?
Комдив засопел, выпуская пары, но не найдя возражений, достал из шкафа бутылку коньяка, два стакана и лимон.
— Ладно, Леня. – сдулся Караваев, — хрен с тобой и с твоим Крапивиным. Но… это уже в последний раз, — и разлив по стаканам коньяк, нарезал лимон.
— И где ты только бутылки берешь при нашем-то здесь сухом законе? – ехидно заметил Марков, придвигаясь к столу.
Компромисс был достигнут и, как почти всегда, спор закончился дружеской выпивкой с воспоминаниями о молодых годах, не утяжеленных еще большими звездами на погонах. Ну, как на флоте обычно и бывает.
Корабельный химик Крапивин был спасен от перспективы позорного закручивания собачьих хвостов на бербазе и остался в экипаже. Хотя…, если честно сказать, насолил…
Капитан 3 ранга Андрей Шарый
Должны быть во всякой эскадре по одному фискалу,а во флоте одинъ оберъ фискалъ.Ихъ есть смотреть во всехъ должностяхъ за офицерами и доносить…
(Уставъ Морской Петра перваго.1720 Книга Первая О фискалахъ )
“В.Шарого… обвиненного по ст.58-11, 58-1-а …”. (Из протокола ОСО*** при НКВД СССР 1940г).
Жена отправила Андрея Шарого в магазин за картошкой с списком всего остального, необходимого в доме, и было бы скучно заниматься хозяйственными работами, если бы не сослуживцы — Павлик Могилевич, командир БЧ-4 — связист, а следом за ним — Анисин, командир корабельных электриков.
Вот это встреча, и как кстати… А то какая-то картошка…
— Ты слышал, после автономки уходим в завод? – выложил Шарому новость Василий Анисин.
Высокий нескладный капитан-лейтенант, с приходом на корабль лейтенантом сразу после выпуска много работал и угольная пыль от щеток электромоторов въедалась в его лицо и руки, за что и получил прозвище „черный Анис”. Он был работящим лейтенантом и очень старался соответствовать, и, хотя не все у него получалось, по протекции механика Малых он даже пошел на повышение. Только с внешним видом и прозвищем ничего не изменилось – так и остался „черным Анисом”.
Могилевич и “Анис” без жен, а три моряка в свободное от службы время на берегу – предлог для приятного времяпровождения…Картошку добросовестно приобрели, запаслись напитками, и, начав с квартиры Анисина пошли по кругу, через Могилевича к Шарому.
Жена Настя кормила ребенка и обещала вмиг накрыть, как только…
— Подождите, ребята, накормлю малого и набросаю вам на стол…, — но ″ребята″ ждать не стали, собрали на кухне все, что было под рукой, и беседа продолжалась. …Вскоре Могилевич выпал из обращения и вздремнул над салатом. Василий слушал Андрея, но, казалось, думал о чем — то своем. Затем как-то невпопад, прервав Шарого на полуслове, вдруг заявил, криво улыбаясь:
— Вы знаете, Андрей Викторович, а ведь я на вас писал…, — его что-то мучило, наверное, в каком-то порыве он хотел выговориться и облегчить душу.
– Куда писал,- не понял Андрей, – что писал?
— Ну что вы? Не знаете куда пишут? – “Анис” смотрел на Шарого большими, преданными и грустными коровьими глазами.
— Что-о-о? Туда? В особый отдел?
— Вася кивнул.
— Ты что – стукач? И что же ты там нацарапал, мерзавец? – взорвался Андрей, наклоняясь к Анисину.
Василий, косясь на спящего Могилевича, уточнил, видимо посчитав удачной шуткой:
— Ну-у-у! Лет на пятнадцать хватит! – и криво усмехнулся. Сажали же.
Пьяная неудержимая ярость захлестнула Андрея. Он, не поняв шальной откровенности товарища, махнул рукой и со стола полетела посуда – звякнули разбитые рюмки, тарелки, бутылки.
— Во-о-он! – заорал он, – пошел вон, мерзавец!,
Андрей вспомнил деда, кадрового офицера царской армии, прошедшего 1-ю мировую, Гражданскую и умершего в тюрьме НКВД по доносу за год до Великой отечественной… — в открытой двери стояла пунцовая от стыда за мужа Настя:
— Андрей, что с тобой, как тебе не стыдно, с гостями…
— Молчи, не твое дело! А ты – убирайся из моего дома! Мы еще посмотрим…! – и он, наклонившись к “Анису” что-то шепнул ему на ухо.
Он и сам не помнил потом – что именно “посмотрим”, но Василий вдруг побледнел, заметно протрезвел и спешно стал собираться. Пашка поднял голову и, пьяно улыбаясь, предложил:
— А давайте еще выпьем! – и снова упал в тарелку. “Анис” затарахтел длинными ногами по лестнице, а Андрей кричал ему вслед:
— Мерзавцы! Я в море, а они… доносы пишут! Сволочи! Продули уже 41-й год со всеми этими доносами. Какой же я дурак! – он метался по квартире, а жена пыталась его успокоить.
Пьяного Могилевича уложили на диван. Он сопротивлялся и хотел уйти домой, но Шарая легко смяла Павлика.
— Куда домой? У тебя что, дом есть? Ложись, горе луковое, пить меньше надо!
— А ты, бессовестный, — отругала она Андрея, — завтра же извинись перед Василием!
— Да ты знаешь, что он мне сказал? — и Шарый рассказал взволнованно и бессвязно.
— Как это!?? — ужаснулась Настя и лицо ее покрылось пятнами, — неужели… Почему же? А может он…, вот тебе и ваша флотская дружба!
— Ты нашу флотскую дружбу не трожь, не твоего ума это дело, — вновь обозлился, Андрей, — здесь совсем другое…
На службе Анисин прятал глаза, но долго допытывался у Андрея — слышал ли что-нибудь из этого разговора Могилевич.
Не зная как вести себя в этом случае, Шарый и сам делал вид, будто ничего не помнит.
Однако Василий не поверил, и, когда среди офицеров возникали разговоры на политические темы и споры – сколько еще звезд повесит себе грудь Леонид Ильич Брежнев, прятал глаза и деликатно выходил из каюты.
Настя
Какие песни пел я ей про Север дальний…(Владимир Высоцкий)
Да уж пел. И такая получалась красочная картина с северным сиянием, синими сопками, дикой природой, что хотелось романтики немедленно. Уже. Но Андрей не вызывал и не вызывал. Мало того – и писал редко.
Настя обвиняла мужа в невнимании и недостаточной настойчивости в оформлении пропуска. Наконец, вызов пришел и она улетела от мамы с папой на Север из цветущего мая южного города.
Действительность настолько не совпала с нарисованной в воображении картиной чудесного, овеянного романтикой, Заполярья, что, ухнув в английских туфлях в месиво грязной снежной жижи прямо с трапа самолета и получив в лицо колючий весенний заряд, ей немедленно захотелось обратно. Настроение совсем упало, когда она не увидела среди встречающих мужа. Вместо него ее чемодан подхватил какой-то небритый офицер в мятой шинели и затрепанной фуражке, видимо, вычислив ее по описанию Андрея.
— Меня зовут Саша Крапивин, мы с Андреем на одной лодке, — скороговоркой представился он.
— А где Шарый, почему его нет? — Настя вырвала .чемодан и направилась обратно к самолету. .
— Да не может он встретить. Он на корабле…, ну — в море. А я здесь в командировке и Андрей попросил… Послушайте, куда вы рветесь? Этот самолет сегодня уже никуда не полетит, перестаньте валять дурака! — Крапивин тянул чемодан на себя..
Злые слезы брызнули у нее из глаз, смывая с ресниц наведенную перед посадкой самолета, тушь.
— Андрей приедет завтра. Идемте со мной, я снял для вас номер в гостинице, — барышне пришлось подчиниться.
Она тогда не знала, как много, как часто и с какими обстоятельствами ей еще придется мириться.
Утром приехал Андрей. В такой же, как и у Крапивина, мятой шинели и картузе, в котором с трудом можно было опознать военно-морскую фуражку. От внешнего вида того блестящего флотского офицера, которого она полгода назад окольцевала в Ленинграде, где они познакомились, не осталось практически ничего.
— Что за вид? Андрей…, — Настя критически разглядывала мужа.
— Да я… с корабля. Мы только что пришли с моря, а я так спешил, чтобы не опоздать на попутную фуру, что схватил фуражку и шинель первые попавшиеся. Ну, вот и…вид.
— А пропуск есть?
Пропуска, конечно, не было. Канцелярия…
— Пропуска нет, но мы как-нибудь… Надо идти в порт, там через час в нашу базу отходит “Санта Мария”. Это “Кировобад” на самом деле. Ты же не знаешь… “Сантой” его обозвали за то, что он ходит в наши неизведанные края, вроде как Америку открывает…
— А где мы будем жить?- это не последний вопрос.
— Да тут один… сослуживец, отправил жену рожать в Ленинград и отдал мне квартиру. Однокомнатную. Правда, она тоже не его, но это неважно.
— Как это… отдал, да еще не свое? Что значит неважно? Кто в наше время отдает свои квартиры незнакомым людям? Ты меня обманываешь, это какие-то небылицы!
— Ты не понимаешь, здесь все совсем по-другому…, — но Настя так и не поняла и они неожиданно поссорились…
Доисторический пароходик, отвалив от причала, пыхтел из своих последних лошадиных сил, с трудом разрезая натруженным форштевнем неровную поверхность Баренцева моря. Окружающий пейзаж с серыми свинцовыми волнами, низким лохматым небом и полоской ничем не впечатляющего берега с пятнами еще не растаявшего снега, не располагал к романтике.
В базе, на причале, куда пришвартовался “Кировобад”, ожидал патруль, опять для проверки документов.
— А пропуск где? – где, где… В Караганде…, — Шарый вручил старшему наряда, бравому старшине с пистолетом на ремне, бутылку водки с Большой земли и предъявив паспорт Насти и свое удостоверение, где значилось, что они женаты, сошел на берег.
Каменистые серые сопки, покрытые лишайником и клочьями снега, быстро бегущие низкие черные облака, надпись на отвесной скале “Помни войну!”, темные силуэты каких-то кораблей на соседнем причале, предстали перед Настей во всем своем суровом и загадочном виде.
Она поежилась и смахнула слезу. Толи от ветра, толи от северных впечатлений после цветущих вишневых садов родного южного города с мамой.
Утром, часов в 6, когда они еще спали в оставленном Шарому жилье, какие-то люди, отперев дверь квартиры своим ключом, пыхтя, втащили диван и, извинившись за ранний визит, торопливо удалились.
— Брали взаймы, — объяснили они, — а сейчас срочно убываем, потому и потревожили вас…
Назавтра приехал Крапивин. Он со своей Натальей пришел к Шарым в гости и жены сразу же подружились.
На другой день мужья снова ушли в море.
Андрей долго вырывался из цепких рук молодой супруги, которой страшно было оставаться в этом незнакомом военном поселке, состоящем всего-то из несколько домов.
Заботу о ней на первых порах взяла на себя Тамара, жена, в то время помощника командира, Маркова.
Связист Паша Могилевич
Жид проклятый, чтоб ты пропал… (Жена – мужу… )
Павел женился еще на четвертом курсе училища связи им.Попова. Могилевич попал в училище и на флот во времена оттепели, когда временно пятая графа не влияла на карьеру.
К выпуску Пашки из училища Жанна родила дочку. Его направили на Северный флот на лодку, а она осталась с дитем на Большой земле…
У родителей в городке под Ленинградом хорошая квартира, чего ехать на Крайний Север и ждать там мужа с моря, когда дома с мамой так хорошо – и поможет и подскажет. Приезд семьи оттягивался много лет и острота бессемейной жизни временами притуплялась кратко-временными (недельки на две) наездами Жанны без детей на Север, случайными связями с женщинами при стоянках корабля в цивилизованных базах и употреблением спиртных напитков в свободное от службы время…
Со временем такой уклад жизни укоренился, хотя Павел порою и бунтовал. Сначала дети были поочередно маленькими, а Север, суровый и холодный, не очень подходил по климату и условиям. Затем один за другим они стали болеть и переезд откладывался. Потом стала прихварывать и сама Жанна.
Северных денег, которые высылал Могилевич, вполне хватало и на прожитье с детьми на Большой земле, и на наряды, и на девичники, которые она устраивала…
Городской быт устоялся, работать не было нужды, и ехать на метельный Север совсем расхотелось. Только на побывку, чтобы ублажить добытчика Павлика, когда корабль у стенки и у него есть возможность сойти на берег…
Жанна приобрела повадки приходящей жены, а на Большой земле у нее сложился круг подруг и … знакомых, и вскоре ездить на неуютный Север ей стало в тягость… Могилевич страдал, неумеренно употребляя крепкие напитки иногда в свободное время, чтобы погасить в себе тягу к дому, детям, да и просто к женщине…
В очередной ее приезд он здорово набрался в гостях у друзей, да и она от него не отстала. Накопившаяся тоска бурно вырвалась из него обвинениями супруги в том, что… „ей там неплохо живется, что детей она сюда не возит и он их не видит, сама бывает редко, что ее сюда к нему не тянет и наверное у нее там кто-то есть…”
И много — много чего еще, но и этого хватило, чтобы „боевая подруга” взъярилась и выдала „на-гора” свое неудовольствие тем, что …”ездить ей сюда раз в три месяца надоело, ублажать его набрыдло и что таких, как он – пятак пучок в базарный день, не нужен он ей, жид пархатый, и вообще – пошел на хрен, завтра уезжаю!” Пашка сорвал со стены хозяйский кортик, супруга завизжала от страха, но он в исступлении стал рубить клинком собственную руку и кровь, брызнувшая фонтаном, залила Жанку, друзей, обои на стенах, стол с недоеденным и недопитым.
Он рубил и кричал:
— А-а-а! — Уматывай отсюда, шлюха! Уматывай! Чтобы духу твоего здесь не было! Не надо мне…..
— А-а-а, — визжала супруга, — убиваю-ю-ют! – опомнившиеся друзья навалились на него, повалили, отняли оружие и, наложив на руку жгут, вызвали ”скорую”.
Об инциденте доложили, куда следует… Вот именно – туда…
А как вы догадались?
Связист имеет допуск к секретам по форме номер один и по всем правилам должен быть выдержанным и морально устойчивым воином. А здесь налицо… сами понимаете.
Каким-то чудом допуск был сохранен и ссылки в тьму-таракань удалось избежать.
С семьей эта бодяга тянулась еще долго, разводы тогда были не в моде, да и дети…
На пути к знаменательному событию
«50лет» — (Лозунг на уличной растяжке)
Экипаж принял свою подводную лодку от второго экипажа и служба началась.
Специалисты занялись техникой, а замполит Николай Кузьмич Черновский озаботился подготовкой к знаменательной дате – 50 летию Октябрьской социалистической революции, изготовлением наглядной агитации, боевых листков, проверкой конспектирования первоисточников классиков марксизма, партийными и комсомольскими собраниями.
Ежедневно он кого-то проверял, наставлял и командиры всех ступней стонали от его энергичного прессинг.
— Его бы энергию да в мирных целях, — кратко оценил пыл Черновского минер, капитан 3 ранга Кулишин.
И все были с ним согласны.
Но заместитель и сам ходил под политотделом.
Годовщина приближалась и в стране начался психоз. Газеты неустанно пропагандировали событие, в прокате крутили “Ленина в Октябре”, а наиболее ретивые старались отличиться в агитации чем–нибудь неординарным.
Один из таких, чрезмерно озабоченных, предложил сфокусировать кусочки сала в вареной колбасе в виде цифры 50. Отрезал кусок, а там — 50. И все время 50, пока не съел. Изобретатель трудился, наверное, на колбасной фабрике.
Но инициативу не поддержали и даже мягко упрекнули в газете “Известия”, мол — ну, это уж слишком!
В заполярном городе, административном центре Кольского полуострова, через каждые 50 метров по проспекту висят растяжки — “50 лет” и от цифр рябит в глазах.
На выезде из города на пути в Североморск “по тещиному языку”, на самом верху, барак и его стена, с ободранной до дранки штукатуркой извещает: — “Мы идем к коммунизму”!
И пока автобус, крехтя, подымается на верхотуру, лозунг все время перед глазами.
Ловкий прохиндей – украшатель (наверное, какой — нибудь обкомовский Кузьмич) хватко уловил постоянство наглядности и выгодное географическое положение барака и вот теперь все без остановки… любуются. .
А 8 сентября вдруг стали названивать жены. Кто из городка, кто с Большой земли, истерично допытываясь, где их мужья – в море, или где? Или где… Телефонисты под контролем особистов прерывали эти разговоры на полуслове, едва заслышав подозрительные вопросы и тревожные интонации.
К вечеру связист экипажа Паша Могилевич шепотом доложил — “вражеское” радио донесло — в Норвежском море терпит бедствие советская атомная подводная лодка и есть жертвы… Жены услышали это раньше, а на Большой земле практически сразу. И на пути к славному юбилею возникла катастрофа, пока еще неизвестного масштаба.
Говорить о ней открыто было нельзя не только ввиду неясности последствий, но и в связи с запретом распространять непроверенные слухи.
Кроме того – у нас происшествий и катастроф не может быть априори, тем более с гибелью людей. Потому что наш политический строй не предполагает катаклизмов.
Это у них там такое возможно, а у нас – никогда! Однако элементарная техническая логика объективна и не поддается политическим аксиомам – современная сложная техника в эпоху научно-технического прогресса и продвижения человека в область неизведанного, неизбежно, вне зависимости от общественного строя, собирает дань, иногда, к сожалению, человеческими жизнями.
У американцев — “Трешер»*** с 129-ю членами экипажа. Теперь в СССР – 39.
Иной вопрос — как максимально предвидеть, совершенствовать технически и организационно эксплуатацию этих средств повышенной опасности.
В этом деле и у нас и у них — непочатый край работы. Какие-то подходы нужно менять. Какие?
А в Заозерске спешно хоронили 39 подводников, вселив в души родных и близких – не только погибших, но и живых моряков горечь потерь сегодняшних и возможных будущих.
Что-то в нашей жизни нужно менять. Что?
*ПКЗ — плавучая казарма (здесь и далее комментарии автора)
**ОСО- особое совещание при НКВД СССР
***Трешер – американская АПЛ, затонувшая со всем экипажем в апреле 1963 г.
