Ней И. Кто видел в море корабли … Экипаж (хроника одного экипажа).

А помнишь город заполярный,

Романтику больших морей.

Усталость вахты постоянной

Озноб промерзших кораблей …

Механикам атомных подводных лодок посвящаю

Читая классику и современную литературу   на морскую тематику, нетрудно заметить, что абсолютному большинству авторов, пишущих о море, ближе мостик и его действующие лица — командиры, капитаны, штурманы. Одним словом — судоводители.  О механиках обычно вскользь и немного. Вероятно потому, что проблемы корабельных механиков кажутся приземленными и не имеющими отношения к романтике кораблевождения и определению места корабля по светилу. Убежден — впрочем, это не открытие, что с развитием энергетики и сложной ядерной корабельной техники, успех плавания и ведения боевых действий на море во многом зависит от электромеханической боевой части на корабле, надводном или подводном. Эта повесть о них – о механиках атомных подводных лодок.

Ветераны — подводники, уверен, вспомнят службу, товарищей, с которыми делили трудности нелегкого флотского быта, радость молодости, суровый и прекрасный Крайний Север, а те, кому интересна морская   тематика, смогут ознакомиться с некоторыми сторонами службы на флоте с этой точки зрения — так, как это было на самом деле в жизни — без   пафоса и штампованного героизма. У кого – то  из читателей, искушенных в военно-морской тематике и флоте, я думаю, неизбежно возникнет  мысль, что  реальности, отображенные в повести, в определенном смысле были системой, которая так или иначе в разное  время  привела  к катастрофам не только АПЛ К-3, знаменитой «Ленинский комсомол», К-8, глубоководного «Комсомольца”, но и супер современной АПРК «Курск» и гибели десятков моряков. Впрочем, об этом судить читателю.   Возможно, кто-то из ветеранов подводного плавания или сегодняшних подводников узнает самого себя, знакомые черты сослуживцев или сходные обстоятельства. На самом деле действующие лица и события вымышлены. Персонажи и события могут быть очень похожими на действительно имевшие место в жизни – и только.

Автор

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЭКИПАЖ

Командир — Леонид Васильевич Марков

Капитанъ имеетъ почтенъ быть на своемъ корабле, яко Губернаторъ или Комендантъ въ крепости и долженъ пещися, чтобы корабль, которой ему порученъ будетъ въ команду, праведно и поступать по указомъ следующим и инымъ указамъ и инструкциямъ нимало отдаляясь отъ оныхъ, ни для какой причины, ниже для какого ретексту. Чего ради вверяется его искусство верности повелевать своими офицерами и прочими того корабля служителями. (Уставъ морской Петра перваго 1720 г. Книга третья. Глава первая).

Командир атомной подводной лодки с крылатыми ракетами капитан 1 ранга Леонид Васильевич Марков, в бытность свою помощником командира прозванный “задумчивым”, ломал голову — как уберечь от списания с корабля своего химика капитан – лейтенанта Крапивина. Сей воин, будучи изрядно во хмелю, учинил вечером на ПКЗ * пожарную тревогу, обидевшись на товарищей, не пустивших его на вечеринку в каюту командира БЧ-2 Бориса Цыбешко. Химик решил замочить обидчиков, размотал пожарный шланг и, приставив ствол к филенке двери каюты, где заседала компания, дал воду. Напор был хороший, мокрый с головы до пят Крапивин безуспешно боролся с вырывающимся из рук шлангом, каюта превратилась в душевую, а по коридору потекла река. За этим увлекательным занятием его и застал дежурный по дивизии, капитан 1 ранга Сажин, от которого сведения о недостойном поведении химика стали достоянием командира дивизии Караваева…И теперь командир должен был идти объясняться…  Марков на вопросы подчиненных вначале глубоко затягивался «Беломором», надувал щеки, сохраняя дым и обдумывая вопрос.

—  Леонид Васильевич, ну, так как? – «задумчивый» отвечал не сразу, а через минуту — задумчиво.  В новом экипаже, куда он был назначен после академии, ему дали прозвище «фараон». Три большие звезды капитана 1 ранга, казалось, намертво вцепились загнутыми концами в его погоны, придавая им   пижонский   вид.

— Леня, — встретил Маркова в своей каюте командир дивизии, — до каких пор у тебя в экипаже будет этот бардак? Вчера кто-то из твоих орлов выбросил тару из иллюминатора и верхнему вахтенному на твоей же лодке пришлось прятаться за рубкой, чтобы не попасть под этот обстрел. И где только они бутылки берут при нашем здесь сухом законе?  Сегодня твой химик устроил пожарную тревогу и залил… Ну, ты-ы-ы… У меня слов нет, одни выражения… и все нецензурные… Вы меня доведете, – бушевал Караваев, и лицо его полыхнуло вишневым цветом, — или я разгоню вашу шарагу, или меня снимут с должности! Ты думаешь особистам не доложили о ваших художествах?  Все уже в курсе…Так что все, Марков!  Пиши представление на этого…, Малинина, или как его там идет в тыл собакам хвосты закручивать. У тебя экипаж или лечебно-трудовой профилакторий для алкоголиков?

— Женя, ну ты не свирепствуй, — вступился за виноватого Крапивина Марков, — где я сегодня возьму грамотного химика, нам скоро в море …Сам знаешь Мы же …

— А мне плевать, где ты будешь брать, но превращать дивизию сборище… этих, как его… Не позволю! – заорал Караваев и грохнул пудовым кулаком по пластиковому столу.  Стаканы в штормовке звякнули.

Командир Марков и комдив Караваев однокашники, раньше служили вместе, но тогда Леонид Васильевич был должностью выше. После долгих лет служения отечеству порознь, назначены в новую дивизию, где были пока две подводные лодки последнего проекта.

Но теперь все случилось наоборот: Марков – командир корабля, а Караваев командир дивизии, и, следовательно, непосредственный его начальник. Леонид Васильевич с трудом переносил служебные метаморфозы, и споры были неизбежны. Один на один и на повышенных тонах.

— Комдив, я согласен – Крапивин мерзавец, конечно, но это же молодые ребята, что ты от них хочешь? Чтобы они сидели по каютам перечитывали «Анну Каренину» и обливались слезами? – не сдавался Марков, — да этим…молодцам, нужна какая-нибудь живая Анна и в своей постели …, а не в книжке. А коли ее нет, вот и бурлят в них… Ты, как с Луны… Вспомни себя в эти годы! Забыл, как на практике в Лиепае. попал на гауптвахту по пьяному делу, вырвал в камере батарею отопления, протаранил двери и сбежал вместе с железякой, а за тобой гналась вся комендатура? Забыл? А как выпрыгивал со второго этажа на клумбу из женского общежития в Обнинске тоже забыл? – комдив засопел, выпуская пары, но не найдя возражений, достал из шкафа бутылку коньяка, два стакана и лимон.

— Ладно, Леня. – сдулся Караваев, — хрен с тобой и с твоим Крапивиным. Но… это уже в последний раз, — и разлив по стаканам коньяк, нарезал лимон.

— И где ты только бутылки берешь при нашем-то здесь сухом законе? – ехидно заметил Марков, придвигаясь к столу. Компромисс был достигнут и, как почти всегда, спор закончился дружеской выпивкой с воспоминаниями о молодых годах, не утяжеленных еще большими звездами на погонах. Ну, как на флоте обычно и бывает. Корабельный химик Крапивин был спасен от перспективы позорного закручивания собачьих хвостов на бербазе и остался в экипаже.  Хотя…, если честно, насолил.

Капитан 3 ранга Андрей Шарый

Должны быть во всякой эскадре по одному фискалу,а во флоте одинъ оберъ-фискалъ  Ихъ  есть  смотреть  во всехъ должностяхъ за  офицерами и доносить … (Уставъ Морской Петра перваго.1720 Книга Первая  О фискалахъ). «В.Шарого… обвиненного по ст.58-11, 58-1-а …» (Из протокола   ОСО ** при НКВД СССР 1940 года).

Жена отправила Андрея Шарого в магазин за картошкой с списком всего остального, необходимого в доме, и было бы скучно заниматься хозяйственными делами, если бы не сослуживцы — Павлик Могилевич, командир БЧ-4 — связист, а следом за ним — Анисин, командир корабельных электриков.  Вот это встреча, и как кстати … А то какая-то картошка …

-Ты слышал – после автономки уходим в завод? – выложил Шарому новость Василий Анисин. Высокий нескладный капитан-лейтенант, с приходом на корабль лейтенантом сразу после выпуска много работал, и угольная пыль от щеток электромоторов въелась в его лицо и руки, за что и получил прозвище «Черный Анис».

Он был работящим лейтенантом, старался соответствовать и, хотя не все у него получалось, по протекции механика Малых он даже пошел на повышение. Только с внешним видом и прозвищем ничего не изменилось – так и остался «Черным Анисом». Могилевич и «Анис» без жен, а три моряка в свободное от службы время на берегу – предлог для приятного времяпровождения…Картошку добросовестно приобрели, запаслись напитками, и, начав с квартиры Анисина пошли по кругу, через Могилевича к Шарому. Жена Настя кормила ребенка и обещала вмиг накрыть, как только …

— Подождите, ребята, накормлю малого и набросаю вам на стол…, — но «ребята» ждать не стали, собрали на кухне все, что было под рукой, и беседа продолжалась.

… Вскоре Могилевич выпал из общения и вздремнул над салатом. Василий слушал Андрея, но, казалось, думал о чем — то своем. Затем как-то невпопад, прервав Шарого на полуслове, вдруг заявил, криво улыбаясь:

— Вы знаете, Андрей Викторович, а ведь я на вас писал…, — его что-то мучило, наверное, в каком-то порыве он хотел выговориться и облегчить душу.

– Куда писал, — не понял Андрей, – что писал?

— Ну что вы? Не знаете куда пишут? – «Анис» смотрел на Шарого большими, преданными и грустными коровьими глазами.

— Что-о-о? Туда? В особый отдел? — Вася кивнул.

— Ты что – стукач?  И что же ты там нацарапал, мерзавец? – взорвался Андрей, наклоняясь к Анисину. Василий, косясь на спящего Могилевича, уточнил, видимо посчитав удачной шуткой:                                     

— Ну-у-у! Лет на пятнадцать хватит! – и криво усмехнулся.  Сажали же. Пьяная неудержимая ярость захлестнула Андрея. Он, не поняв шальной откровенности товарища, махнул рукой и со стола полетела посуда – звякнули разбитые рюмки, тарелки, бутылки.

— Во-о-он! – заорал он, – пошел вон, мерзавец! — Андрей вспомнил деда, кадрового офицера царской армии, прошедшего 1-ю мировую, Гражданскую и умершего в тюрьме НКВД по доносу за год до Великой отечественной… — в открытой двери стояла пунцовая от стыда за мужа Настя:

— Андрей, что с тобой, как тебе не стыдно, с гостями …

— Молчи, не твое дело! — хотя, почему не ее? — А ты – убирайся из моего дома! Мы еще посмотрим…! – и он, наклонившись к «Анису» что-то шепнул ему на ухо. Он и сам не помнил потом – что именно означало “посмотрим”, но Василий вдруг побледнел, заметно протрезвел и спешно стал собираться.   Пашка поднял голову и, пьяно улыбаясь, предложил:                                                                      

— А давайте еще выпьем! – и снова упал в тарелку.

«Анис» затарахтел длинными ногами по лестнице, а Андрей кричал ему вдогонку:

—  Мерзавцы! Я в море, а они… доносы пишут!  Сволочи!  Продули уже 41-й год со всеми этими доносами. Какой же я дурак! – он метался по квартире, а жена пыталась его успокоить. Пьяного Могилевича уложили на диван. Он сопротивлялся и хотел уйти домой, но Настя легко смяла Павлика:

— Куда домой? У тебя что, дом есть? Ложись, горе луковое, пить меньше надо!

— А ты, бессовестный, — отругала она Андрея, — завтра же извинись перед Василием!

— Да ты знаешь, что он мне сказал? — и Шарый взволнованно и бессвязно пересказал жене разговор.

— Как это!?? — ужаснулась Настя и лицо ее покрылось пятнами, — неужели… Почему же?  А может он…, вот тебе и флотская дружба!

— Ты нашу флотскую дружбу не трожь, не твоего ума это дело, — вновь обозлился, Андрей, — здесь совсем другое …

На службе Анисин прятал глаза, но долго допытывался – у Андрея — слышал ли что-нибудь из этого разговора Могилевич.  Не зная, как вести себя в этом случае, Шарый и сам делал вид, будто ничего не помнит. Однако Василий не поверил, и, когда среди офицеров возникали разговоры на политические темы и спор, сколько еще звезд повесит себе грудь Леонид Ильич Брежнев, прятал глаза и деликатно выходил из каюты.       

Настя

Какие песни пел я ей про Север дальний… (Владимир Высоцкий)

Да уж пел. И такая получалась красочная картина с северным сиянием, синими сопками, дикой природой, что хотелось романтики, Андрей не вызывал и не вызывал. Мало того – и писал редко. Настя обвиняла мужа в невнимании и недостаточной настойчивости в оформлении пропуска.

Наконец, вызов пришел, и она улетела из цветущего мая южного города на романтичный Север. Действительность настолько не совпала с нарисованной в воображении картиной чудесного, овеянного романтикой, Заполярья, что, ухнув в месиво грязной снежной жижи в английских туфлях прямо с трапа самолета и получив в лицо колючий весенний заряд, ей немедленно захотелось назад. Настроение совсем упало, когда она не увидела среди встречающих мужа. Вместо него, ее чемодан подхватил какой-то небритый офицер в мятой шинели и затрепанной фуражке, видимо, вычислив ее по описанию Андрея.

—  Меня зовут Саша Крапивин, мы с Андреем на одной лодке, — скороговоркой представился он.

— А где Шарый, почему его нет? — Настя вырвала чемодан и направилась обратно к самолету.

— Да не может он встретить. Он на корабле…, ну — в море. А я здесь   в командировке и Андрей попросил вас встретить… Послушайте, куда вы рветесь? Этот самолет сегодня уже никуда не полетит, перестаньте валять дурака! — Крапивин тянул чемодан на себя.  Злые слезы брызнули у нее из глаз, смывая с ресниц наведенную перед посадкой самолета, тушь.

— Андрей приедет завтра. Идемте со мной, я снял для вас номер в гостинице, — барышне пришлось подчиниться. Она тогда не знала, как много, как часто и с какими обстоятельствами ей еще придется мириться.  Утром приехал Андрей. В такой же, как и у Крапивина, мятой шинели и картузе, в котором с трудом можно было опознать военно-морскую фуражку. От внешнего вида того блестящего флотского офицера, которого она полгода назад окольцевала в Ленинграде, не осталось практически ничего.

— Что за вид? Андрей…, — Настя критически разглядывала мужа.

— Да я … с корабля. Мы только что пришли с моря, а я так спешил, чтобы не опоздать на попутную фуру, что схватил   фуражку и шинель первые попавшиеся. Ну, вот и … вид.

— А пропуск есть? – пропуска, конечно, не было. Канцелярия …

— Пропуска нет, но мы как-нибудь… Надо идти в порт, там через час в нашу базу отходит «Санта Мария». Это «Кировобад». Ты же не знаешь … «Сантой» его обозвали за то, что он ходит в наши неизведанные края, вроде, как Америку открывает …

— А где мы будем жить? —  вопрос существенный.

— Да тут один… сослуживец, отправил жену рожать в Ленинград и отдал мне квартиру. Однокомнатную. Правда, она тоже не его, но это неважно.

— Как это… отдал, да еще не свое? Что значит неважно?  Кто в наше время отдает свои квартиры незнакомым людям? Ты меня обманываешь, это какие-то небылицы!                                      —  

 — Ты не понимаешь, здесь все совсем по-другому…, — но Настя так и не поняла, и они поссорились…   Доисторический пароходик, отвалив от причала, пыхтел из своих последних лошадиных сил, с трудом разрезая натруженным форштевнем неровную поверхность Баренцева моря. Окружающий пейзаж с серыми свинцовыми волнами, низким лохматым небом и полоской ничем не впечатляющего берега с пятнами еще не растаявшего снега, не располагал к романтике.   

В базе, на причале, куда пришвартовался «Кировобад», ожидал патруль, опять для проверки документов.

— А пропуск где? – где, где… В Караганде…, — Шарый вручил старшему наряда, бравому старшине с пистолетом на ремне, бутылку водки с Большой земли и предъявив паспорт Насти и свое удостоверение, где значилось, что они женаты, сошел на берег. Каменистые серые сопки, покрытые лишайником и клочьями снега, быстро бегущие низкие черные облака, надпись на отвесной скале “Помни войну!”, темные силуэты каких-то кораблей на соседнем причале предстали перед Настей во всем своем суровом и загадочном виде. Она поежилась и смахнула слезу. То ли от ветра, то ли от северных впечатлений после цветущих вишневых садов родного южного города с мамой. Утром, часов в 6, когда они еще спали в оставленном Шарому жилье, какие-то люди, отперев дверь квартиры своим ключом, пыхтя, втащили диван и, извинившись за ранний визит, торопливо удалились.

— Брали взаймы, — объяснили они, — а сейчас срочно убываем, потому и потревожили вас…, — назавтра приехал Крапивин. Он со своей Натальей пришел к Шарым в гости, и жены сразу же подружились. На другой день мужья снова ушли в море. Андрей долго вырывался из цепких рук молодой супруги, которой страшно было оставаться в этом незнакомом военном поселке, состоящем всего-то из несколько домов. Заботу о ней на первых порах взяла на себя Тамара, жена, в то время помощника командира, Маркова.

Связист Паша Могилевич

Жид проклятый, чтоб ты пропал … (Жена – мужу… )

Павел женился еще на четвертом курсе училища связи им.Попова. Могилевич попал в училище и на флот во времена оттепели, когда временно пятая графа не влияла на карьеру. К выпуску Пашки из училища Жанна родила дочку. Его направили на Северный флот на лодку, а она осталась с дитем на Большой земле… У родителей в городке под Ленинградом хорошая квартира, чего ехать на Крайний Север и ждать там мужа с моря, когда дома с мамой так хорошо – и поможет и подскажет.  Приезд семьи оттягивался много лет, и острота бессемейной жизни временами притуплялась кратковременными (недельки на две) наездами Жанны без детей на Север, случайными связями с женщинами при стоянках корабля в цивилизованных базах и употреблением спиртных напитков в свободное от службы время… Со временем такой уклад жизни укоренился, хотя Павел порою и бунтовал. Сначала дети были поочередно маленькими, а Север, суровый и холодный, не очень подходил по климату и условиям.  Затем один за другим они стали болеть и переезд откладывался. Потом стала прихварывать и сама Жанна. Северных денег, которые высылал Могилевич, вполне хватало и на прожитье с детьми на Большой земле, и на наряды, и на девичники, которые она устраивала… Городской быт устоялся, работать не было нужды, и ехать на метельный Север совсем расхотелось. Только на побывку, чтобы ублажить добытчика Павлика, когда корабль у стенки и у  него есть возможность сойти на берег… Жанна приобрела повадки приходящей жены, а на Большой земле у  нее сложился круг подруг и … знакомых, и вскоре ездить на неуютный Север ей стало в тягость… Могилевич страдал, неумеренно употребляя крепкие напитки иногда в свободное время, чтобы погасить в себе тягу к дому, детям, да и просто  к женщине… В очередной ее приезд он здорово набрался в гостях у друзей, да и она от него не отстала.  Накопившаяся тоска бурно вырвалась из него обвинениями супруги в том, что… „ей там неплохо живется, что детей она сюда не возит и он их не видит, сама бывает редко, что ее сюда к нему не тянет и наверное у нее там кто-то есть… «И много — много чего еще, но и этого хватило, чтобы „боевая подруга” взъярилась и выдала  «на-гора» свое неудовольствие тем, что … «ездить ей сюда раз в три месяца надоело, ублажать его набрыдло и что таких, как он – пятак пучок в базарный день, не нужен он ей, жид пархатый, и вообще – пошел на хрен, завтра уезжаю!»

Пашка сорвал со стены хозяйский кортик, супруга завизжала от страха, но он в исступлении стал рубить клинком собственную руку и кровь, брызнувшая фонтаном, залила Жанку, друзей, обои на стенах, стол с недоеденным и недопитым. Он рубил и кричал:

— А-а-а!  —  Уматывай отсюда, шлюха! Уматывай!  Чтобы духу твоего здесь не было! Не надо мне…                                    

— А-а-а, — визжала супруга, — убиваю-ю-ют! –   опомнившиеся друзья навалились на него, повалили, отняли оружие и, наложив на руку жгут, вызвали «скорую».

Об инциденте доложили, куда следует… Вот именно – туда…  А как вы догадались? Связист имеет допуск к секретам по форме номер один и по всем правилам должен быть выдержанным и морально устойчивым воином. А здесь налицо… сами понимаете. Каким-то чудом допуск был сохранен и ссылки в тьмутаракань удалось избежать. С семьей эта бодяга тянулась еще долго, разводы тогда были не в моде, да и дети…

На пути к знаменательному событию

«50 лет» (Лозунг на уличной растяжке)

Экипаж принял свою подводную лодку от второго экипажа, и служба началась. Специалисты занялись техникой, а замполит Николай Кузьмич Черновский озаботился подготовкой к знаменательной дате – 50-летию Октябрьской социалистической революции, изготовлением наглядной агитации, боевых листков, проверкой конспектирования первоисточников классиков марксизма, партийными и комсомольскими собраниями. Ежедневно он кого-то проверял, наставлял и командиры всех ступней стонали от его энергичного прессинга.

— Его бы энергию да в мирных целях, — кратко оценил пыл Черновского минер, капитан 3 ранга Кулишин. И все были с ним согласны. Но заместитель и сам ходил под политотделом. Годовщина приближалась и в стране начался психоз. Газеты неустанно пропагандировали событие, в прокате крутили «Ленина в Октябре», а наиболее ретивые старались отличиться в агитации чем–нибудь неординарным.

Один из таких, чрезмерно озабоченных, предложил сфокусировать кусочки сала в вареной колбасе в виде цифры 50. Отрезал кусок, а там — 50. И все время 50, пока не съел. Изобретатель трудился, наверное, на колбасной фабрике. Но инициативу не поддержали и даже мягко упрекнули в газете “Известия”, мол — ну, это уж слишком!

В заполярном городе, административном центре Кольского полуострова, через каждые 50 метров по проспекту висят растяжки – «50 лет» и от цифр рябит в глазах. На выезде из города на пути в Североморск «по тещиному языку», на самом верху, барак и его стена, с ободранной до дранки штукатуркой извещает: — «Мы идем к коммунизму!» — и пока автобус, кряхтя, подымается на верхотуру, лозунг все время перед глазами. Ловкий прохиндей – украшатель (наверное, какой — нибудь обкомовский Кузьмич) хватко уловил постоянство наглядности и выгодное географическое положение барака и вот теперь все без остановки… любуются.

А 8 сентября вдруг стали названивать жены. Кто из городка, кто с Большой земли, истерично допытываясь, где их мужья – в море, или где? Или, где… Телефонисты под контролем особистов прерывали эти разговоры на полуслове, едва заслышав подозрительные вопросы и тревожные интонации.  К вечеру связист экипажа Паша Могилевич шепотом доложил – «вражеское радио» донесло — в Норвежском море терпит бедствие советская атомная подводная лодка и есть жертвы… Жены услышали это раньше, а на Большой земле практически сразу. И на пути к славному юбилею возникла катастрофа, пока еще неизвестного масштаба. Говорить о ней открыто было нельзя не только ввиду неясности последствий, но и в связи с запретом распространять непроверенные слухи. Кроме того – у нас происшествий и катастроф не может быть априори, тем более с гибелью людей. Потому, что наш политический строй не предполагает катаклизмов. Это у них там такое возможно, а у нас – никогда! Однако элементарная техническая логика объективна и не поддается политическим аксиомам – современная сложная техника в эпоху научно-технического прогресса и продвижения человека в область неизведанного, неизбежно, вне зависимости от общественного строя, собирает дань, иногда, к сожалению, человеческими жизнями. У американцев – «Трешер» с 129-ю членами экипажа.                                   

Теперь в СССР – 39. Иной вопрос — как максимально предвидеть, совершенствовать технически и организационно эксплуатацию этих средств повышенной опасности. В этом деле и у нас, и у них – непочатый край работы. Какие-то подходы нужно менять. Какие?

А в Заозерске спешно хоронили 39 подводников, вселив в души родных и близких – не только погибших, но и живых моряков горечь потерь сегодняшних и возможных будущих.

Что-то в нашей жизни нужно менять.

Что?   

Восьмое сентября

Вдовамъ и детямъ убитых или умершихъ давано  будетъ жалованья ихъ по сему: жене 8 доля. Детямъ каждой   персоне 12 доля.  Жене отъ 40 и выше по смерть или замужество, а менше   40 летъ един раз годовое жалованье    мужнее, разве будетъ такъ   увечна, что замужъ итьти будетъ нельзя, то противъ старой давать до смерти (Уставъ Морской Петра перваго, 1720г. Книга третья. Глава четвертая. Ст. 8).

Они погибли восьмого сентября. Тридцать девять человек – матросы и офицеры. Они погибли быстро в двух носовых отсеках подводной лодки, в которых объемно сгоревший масляный туман разгерметизировашейся гидравлической системы мгновенно съел живительный воздух. За секунды содержание угарного газа достигло тысячи смертельных концентраций. Переборки немедленно задраил и, чтобы они остались ТАМ. Таков Закон подводной службы! В «Руководстве по борьбе за живучесть подводной лодки» об этом написано кровью моряков, погибших ранее… Они должны бороться за живучесть корабля и за свою жизнь, победить или… погибнуть. Остальные должны жить. Американцы передали – в Норвежском море терпит бедствие советская атомная подводная лодка… Военный городок замер в ожидании и жутковатой тишине – не слышно музыки, всеобщий ступор, разговоры вполголоса — КТО? Чей муж, сын, брат? На КПП пытаются прорваться приехавшие с Большой земли родственники членов экипажа…Разрываются телефоны…КТО? Кто-то уже знает, но не говорит. Почему? Зачем всех держать в этом ужасе неведения и ожидания?

С приходом лодки и приготовлением к похоронам, женщины из состава женсовета, Тамара Маркова, Настя Шарая, Наталья Крапивина, Катя Лисицына под руководством офицеров из компетентных органов плетут фрагменты венков. Сами венки собирают особисты, чтобы никто не знал – сколько… До самых похорон. Не будем травмировать читателя процессом извлечения останков моряков из подводной лодки и их опознания. Это тяжело. Это – стакан спирта…после… и ДМБ в течение месяца. И чтоб не болтал.

Траурный день настал … Все до последнего жителя городка – на кладбище. В вырытом бульдозером квадратном котловане тридцать девять гробов. Значит — их тридцать девять…  Подводники надолго запомнят эту цифру. На всю оставшуюся жизнь.

Едва сдерживает слезы командир, откровенно, не стесняясь, плачет замполит и тишина постепенно заполняется скорбным всхлипыванием женщин — вдов, сестер, матерей и – всех, кто сегодня здесь…

— Наши товарищи не дожили всего два месяца до замечательной даты – пятидесятилетия Великой Октябрьской Социалистической. революции! — скорбит в своей речи секретарь Мурманского обкома КПСС, захлопотанный приготовлениями к дате.

— Всего два месяца…, — машинально бормочет вдова старшего помощника Лиля Горшенина, не утирая льющихся слез.

— Какие два месяца?!! Что он несет! — слышится ропот в толпе. — Тс-с-с! – раздается из компетентных рядов, — не мешайте церемонии! — кинули по горсти земли и площадку зарыли бульдозерами. Вкопали деревянную пирамидку со звездой и жестянкой с надписью: “Подводникам, погибшим в океане 8 сентября 1967 года”. Все!   Теперь бы пенсии детям как -то отстоять… А впереди – большая дата! Никакого траура, никаких разговоров! Всего два месяца!  Более десятка лет стояла эта деревяшка и надпись на жестянке тускнела и смывалась полярными дождями и снегом…   И лишь спустя много лет, под какую-то кампанию, с натугой слегка облагообразили …

— Вот так они и нас …, — сокрушался Тимофей Лисицын, разливая по стаканам спирт, разбавленный по широте места. Настроение у всех было паскудное и в память о погибших    товарищах выпили молча, не чокаясь… Потом, до конца жизни, до самого “дубового бушлата”, все они, в любой компании и праздновании событий по любому поводу, третьим тостом будут вспоминать всех, кто се-годня в море и поминать тех, кто в нем остался навсегда.

Третий – за тех, кто в море!   Традиционно…

7 сентября. «Русалка» *

Своим сынам скорбящая Россия (На памятнике броненосцу «Русалка»)

Будете в Таллине, обязательно побывайте в Кадриорге у памятника “Русалке”. В начале набережной по дороге в Пирита на гранитном постаменте стоит величественная скульптура, встречая морские суда на рейде у стен древнего Ревеля (Таллина) — шестнадцатиметровый монумент — в память о погибших моряках броненосца «Русалка». Золотым блеском сверкает крест в руке ангела-хранителя. Броненосец погиб 7 сентября  по старому стилю) 1893 года в штормовых волнах Балтики на переходе из Ревеля в Гельсингфорс. 177 моряков нашли свою могилу в штормовых водах Балтики. Российское общество было потрясено трагедией «Русалки».  Художник Айвазовский создал новую картину и послал ее в Петербург. Там ее выставили на обозрение для сбора средств в фонд помощи семьям моряков. В Ревеле состоялись благотворительные концерты в пользу родственников. * Ганичев В.Н.  – “100 лет «Русалке».

А памятник морякам, погибшим на “Русалке”, торжественно открывали в Ревеле 7 сентября 1902 года.    С утра собрался народ. Море было особенно бурным, как будто напоминало своим видом о том дне, когда погиб броненосец. Вокруг монумента выстроен почетный караул из всех частей, находящихся в Ревеле. На правом фланге депутация Кронштадтского учебно-артиллерийского отряда и 16-го флотского экипажа, к которым принадлежал экипаж погибшего броненосца. К 12 часам прибыл губернатор, адмирал Вульф, представители дворянства города, всех учреждений и ведомств, учащиеся школ с учителями и родственники погибших моряков.

В 12.30 со скульптуры сняли завесу и перед взорами людей предстал монументальный памятник морякам броненосца „Русалка”. Нижняя его часть — нос корабля, глыбы неотесанного серого гранита символизируют бушующие волны. Из пьедестала поднимается высокая скала, увенчанная фигурой благословляющего ангела с крестом в поднятой правой руке.

В нижней части бронзовый барельеф. На гранитной скале со стороны моря высечены имена 12 офицеров „Русалки”. Имена матросов – на металлических плитах, укрепленных на постаменте. Исполнен российский гимн. На рейде корабли под флагами расцвечивания. По окончании печального торжества войска прошли церемониальным маршем. Открытие монумента завершилось обедом в морском собрании. Памятник и домик для сторожей при памятнике по распоряжению морского министра были приняты в Морское ведомство.  Следственная комиссия полностью исключила версию взрыва на корабле и признала, что гибель произошла „от внешних причин”. Особый морской суд вынес решение, что трагедия случилась по вине флотских начальников, проявивших халатность в определении технического состояния броненосца и возможности его выхода в море в условиях ухудшающейся погоды. Фамилия командира «Русалки» капитана 2 ранга Виктора Христофоровича Иениша в судебном решении не названа.  Спустя три года после гибели подводной лодки «Курск», общество официально известили о том, что причиной трагедии оказалось «неблагоприятное стечение обстоятельств». Как похоже, не правда ли? Тогда, во времена трагедии броненосца «Русалка», это называлось «гнилые порядки в царском флоте», а как называется это сегодня? Откуда такая дурная наследственность? И вранье …

«Русалка» стоит на дне более 100 лет. Не лежит, успокоенная, а стоит! Носом вниз, увязнув в иле.   Как монумент. Как символ. Или — вековой укор? Как напоминание и предупреждение, теперь слишком явное, чтобы о нем забывать.  Как не забыть и нам современных трагедий подводников К-19, К-3, К-8, К-278, К-219, К-129, С-80, С-178, «Курска» … и других, да простят нам родственники, что не все здесь упомянуты… Много их…  Это отдельная книга – мартиролог. Но на памятнике «Русалке» — Своим сынам скорбящая Россия! в 1902 году, а в 1967, в канун… большого юбилея   — … «они всего два месяца не дожили …».

P.S. На Ново-Девичьем кладбище в Москве целый сектор военных монументов, памятников полковникам и генералам, размером в бюст, по пояс, в профиль, в анфас, в бронзе и граните.  Мы их не знали и не знаем подвигов многих из них.  Хочется быть уверенными, что каждый, с почестями захороненный, внес большой вклад в оборону и военную науку. Интересно другое — на большинстве монументов сбоку на гранитных плитах влиты скромные, в бронзе, буквы – “ОТ МО СССР”. Нашлись — таки в Министерстве обороны деньги. Только для погибших моряков подводной лодки К-3, знаменитой «Ленинский комсомол», их искали очень долго, да так и не нашли …

А на Крайний Север к 8 сентября лет восемь подряд к «Подводникам, погибшим в океане …» приезжала самая безутешная – Настина соседка Лиля, вдова старшего помощника командира Сергея Горшенина.

Атомоход

(беглая экскурсия, без погружения)

Если кому-то кажется, что я в чём-то не прав, готов доказать самому министру. Если ничего никому не кажется, то появляются вопросы. Почему прослужившие на АПЛ более 6 лет и 8 месяцев подводники лишены надбавки к пенсии за особые условия службы на АПЛ. Почему отслужив на АПЛ, мы получаем пенсию танкиста, у которого не было Источников Ионизирующих Излучений (ИИИ), у которого был 8-часовой рабочий день, а у нас 2 дня по 14 часов плюс полные сутки. У него было 2 выходных дня в неделю, а у нас не менее 2 дней в месяц, но штормовые готовности и выходы в море отнимали эти обещанные МО выходные. Он в течении месяца находился на службе 176 часов, а мы 520, если не было штормовых готовностей и выходов в море, а то и все 720. Один час службы на АПЛ оценен государством минимум в три раза ниже, чем в танковом полку. (Из письма Президенту РФ   капитана 3 ранга Гурьева А.Н, «Точка невозврата» и далее близко к тексту оригинала).                          

Атомная подводная лодка (АПЛ) — это корабль, способный двигаться под водой с большой скоростью, имея для этого определенное наукой соотношение длины корпуса к диаметру.  Ядерный реактор не где-то далеко, как на атомной электростанции, а рядом, рукой подать… вытянутой. Даже два. И если уровень радиации не устраивает медиков с точки зрения защиты экипажа, попытка его уменьшить утяжеляет биологическую защиту и сам корабль и, чтобы не потерять в скорости нужно увеличить мощность силовой установки, в нашем случае – реакторов. А это опять увеличивает радиационный фон и требуется более надежная защита. И так — по кругу …

Выбор между фантастическими возможностями АПЛ и здоровьем людей естественно сделан в пользу ее боевых качеств. На АПЛ рентгеновское излучение через, прорвавшееся через корпус, ионизирует воду за бортом, оставляя за кормой радиационный след. Глазом он не заметен, но датчики торпед вероятного противника его отслеживают и по этому следу догоняют лодку …

В человеке около 80% воды, и она тоже ионизируется, она ближе к реактору, чем забортная вода. Ее видит прибор («карандаш» *** или негативная фотопленка в футляре), но жаль — только то, что воспринимает сам прибор, а не то, что воспринял каждый орган человека. Но, оказывается, живая — то ткань разных органов реагирует на радиационное излучение по-разному, вызывая впоследствии заболевания, которые медики потом диагностируют, как обычные патологии, уже не связывая их с радиационным облучением.

Но не учитывается еще один вид излучения, который специфичен только для АПЛ, о котором громко не говорят и который нельзя измерить никакими приборами. Атомы газов, пыли и всевозможных испарений, входящих в состав воздуха, под действием ионизирующих излучений, исходящих от реакторов, превращаются в радиоактивные изотопы. Эти изотопы в подводном положении, попадая с воздухом в кровь, разносятся по всему организму до ногтей, оседают в костях, мышечных тканях, выбеливая тела подводников.  Порог лучевой болезни в малой степени 100 БЭР ****. Исходя из него медицинская рекомендация о сроке службы на АПЛ – 6 лет 8 месяцев, или 15 БЭР в год. Но фактически служат больше — 10-15 лет, или до упора, пока ноги носят, поскольку менять людей каждые 6 лет никакого бюджета не хватит. Это значит, что с неучтенными радиоактивными газами, пылью и испарениями за этот срок получается более 100 БЭР, а за двойной — в два-три раза больше. Суммируя все три типа излучений, получается, что каждому подводнику, прослужившему более 6 лет и 8 месяцев, гарантировано профессиональное заболевание – лучевая болезнь в той или иной форме, вне зависимости от того, чем занимался все это время в прочном корпусе и в каком отсеке находился.

А еще на ПЛ есть команда, которая обслуживает ядерные реакторы.   Какие дозы получали эти ребята точно не знает ни сам Господь Бог, ни корабельный химик Крапивин. Но даже на выпуклый военно-морской глаз, скажем — очень много, поскольку в меню обслуживания – перезарядки активной зоны, замены фильтров активности, всякие другие необходимые эксплуатационные регламенты. А вот крысы, которые случаются на кораблях, радиацию переносят легко, 300 рентген и – ни в одном глазу.

Неплохо бы ознакомить с этой спецификой умных людей, сочиняющих для подводников – атомщиков пенсионные законы… Еще лучше – прокатить их в море недельки на две-три. И не просто чемоданами, а чтобы они пожили и поработали в том распорядке, который нарисовал для экипажа старпом Пергамент. Как говорят «о бедных гусарах замолвите слово». Они ведь тоже «государевы дети» … По насыщению техникой, автоматикой и телемеханикой подводная лодка поражает воображение новичка и Андрей Шарый в свое время, первый раз спустившись вниз и увидев мигающие разноцветные огоньки мнемосхем, сигнализации и автоматики, зажмурил глаза, испугавшись, что никогда всего этого освоить не сможет. Определили его командиром реакторного отсека, которым он и командовал первых три года своей службы.

Старпом в экипаже. Пергамент

Штурман видит в море буй. Штурман мечется, как … (из флотского юмора о штурмане)

Старпом Петр Иванович Коваль пошел на повышение и назначен командиром соседнего экипажа. Коллективной грусти по этому поводу в экипаже не обнаружилось. Не оставил заметных впечатлений о себе — так бывает в коллективах.  Вместо него всеми делами экипажа на берегу занимался помощник командира старший лейтенант Сапрыкин, пока не появился старпом — капитан 3 ранга Пергамент. Все, что было узнано из его биографии, матросское радио немедленно разнесено по экипажу. В первую очередь – холост! И предисторию этого, немаловажного для совместной службы, факта неведомыми путями было тоже выведано. Холостой старпом — это трагедия для экипажа.  Это значит большее время суток он будет находиться на корабле, что не сулило вольготной жизни экипажу — как матросам, так и офицерам. Старший помощник же — ему по Корабельному Уставу положено быть блюстителем, если не сказать – просто «зверем» в вкратце история его семейной жизни в пересказах звучала примерно так: он называл свою жену на французский манер – Люси, подчеркивая ее отношение к Мельпомене, поскольку он заканчивала театральный институт по специальности художник-гример и мечтала о работе в театре. Женя Пергамент женился на перспективной служащей искусства, будучи на пятом, выпускном, курсе училища, а она в своем театральном – на третьем. К выпуску из училища Люси родила Пергаменту дочку, в которой он души не чаял. Его распределили на Северный флот штурманом на дизельную лодку, а жена осталась в Ленинграде, поскольку маленький ребенок и незаконченный институт. Так и жили – он на Севере, она в Питере.

За время его кратких побывок, пока любовь еще кипела буйным цветом, они сумели обзавестись и вторым ребенком. Люси закончила институт и поступила в театр, поскольку рассчитывать на работу по своей редкой для Северного флота специальности не могла, но не могла от нее и отказаться.  Так и жили врозь. Зарплату Пергамент получал неплохую и Люси отправлял ее без задержек. И ей вполне хватало.  Со временем слабый огонек желания разделить судьбу с мужем на Крайнем Севере окончательно угас, ее целиком поглотила театральная жизнь с его вечным праздником, закулисными интригами и романтикой творчества в искусстве. На Севере холодно, одиноко и неуютно, а в Ленинграде — Невский проспект, теплая, обжитая, хотя и однокомнатная, квартира на Садовой, дети у мамы и желанный театр со своей кипучей жизнью, очередным поклонником, подающим творческие надежды молодым актером с амплуа героя-любовника. Закончилось все так, как всегда, заканчивается, когда жизнь порознь, а кругом все так блестит и переливается. Люси окончательно решилась и отставила северного Пергамента в пользу ленинградского театрального героя, который в свою очередь отставил свою жену с двумя детьми. У некоторых творческих деятелей порою лучше всего получается производить на свет детей вместо шедевров в искусстве и порхать от одной почитательницы своих предполагаемых талантов к другой, всякий раз оставляя следы своего присутствия в виде   многочисленных наследников.    При этом далеко не всегда дело доходит до шедевров в искусстве. Похоже, это был как раз тот случай.  Евгений с трудом удержался, чтобы не спустить героя-любовника с лестницы, но, перемучившись, милостиво благословил их союз. Союз, конечно, совсем скоро дал течь ввиду того, что корабль любви наскочил на острые рифы бытовых неурядиц, дефицит средств к существованию и кормлению вечно голодных детей, а также исчезновения надежд на творческие успехи. Герой — любовник погрузнел, полысел, потускнел, стал брюзгой и обвинял в своих неудачах всех вокруг, начиная с главного режиссера театра и кончая гримершей, теперешней своей женой – Люси. Пергамент — холостяк жил теперь в каютах плавучих казарм, полностью посвятил себя военно-морской службе, алкоголь употреблял умеренно, у женщин неизменно имел успех и не забывал помогать своей бывшей жене Люси материально, брезгливо морщась при виде героя-любовника, с которым, тем не менее, по приезде иногда перекидывался в шахматишки. Его назначили старпомом на лодку Маркова, где он немедленно получил прозвище «Шмага» (происхождение прозвищ на кораблях тема малоизученная) и начал наводить порядок в разболтанном за время безстарпомья, экипаже железной рукой. «Фитили» сыпались на командиров боевых частей, как из рога изобилия. Но он ухитрялся делать это так весело, без всякой нутряной злобы, что и воспринимались они без обид и трагедий…Организация повседневной службы улучшилась. В ней появился огонек и жить в экипаже стало веселее.  Когда команда, маршируя под барабан, тоскливо разучивала на морозе строевую песню, Пергамент остановил вялый строй и, как всегда, прищурив голубой глаз под мохнатой бровью, рявкнул:

— Э-т-та еще что тут за бурлаки на Волге? Вы что — совсем примерзли на этом плацу?  А, ну-у!  Эки-па-а-ж-ж-ж!!!   Магомадов, подбери сопли! Я говорю — экипаж-ж! Песня! Простая!!! До безобразия!   

Раз-два, начали – Северный флот, Северный флот, Северный флот не подведет! — маршировал он на месте перед строем.  И песня пошла…Года через три, когда его переводили с экипажа на новый проект подводных лодок, он завез в каюту ящик коньяку и, вызывая каждый вечер по одному офицеру, ставил бутылку на его карточку взысканий и поощрений, а после нескольких тостов рвал ее на мелкие клочки, бросал в иллюминатор и серые волны разносили по заливу обрывки служебных страстей. Карьера его была удачна, но он так и остался холостяком… Во всяком случае, в обозримом времени…                                                 

Замполит Гордей

Эх, пехота — матушка пехота, сто пройдешь, еще идти охота.. (автор — бард неизвестен)

Ушел с корабля любимый матросами замполит Черновский. Два года войны, десяток лет на кораблях со всеми тяготами и лишениями, да и возраст, уже располагали к более спокойной жизни в преподавателях. Вместо него назначен капитан 3 ранга Олег Петрович Гордей, переведенный с должности инженера связи подводной лодки – полуавтомата. Что его потянуло из инженеров в политработники в экипаже так и не узнали, но Олег Петрович оказался внимательным, заботливым, участливым в личных делах руководителем и, на удивление, хорошим политработником. С точки зрения экипажа. Он сумел так построить политическую работу, что она вдруг стала не нудной и не наказанием для затюканных командиров всех ступеней. Всем понравилась его забота о быте офицеров и матросов, создание работоспособного микроклимата в экипаже. Поэтому и   пришло стойкое убеждение, что замена Кузьмичу хорошая — настоящий политработник. И человек хороший. Как определили в экипаже – сплаваемся! Действительно, у Гордея все получалось и вскоре он стал на корабле не только политическим руководителем, но и товарищем в самом глубоком смысле этого слова.  Гордею не удавались только отношения с политотделом дивизии, где к нему относились почему-то прохладно, хотя все его аттестации были вполне положительными. Может быть, потому что – инженер?   Служить бы да служить, но коварная фортуна не преминула показать зубы … Гордей ужинал в мурманском привокзальном ресторане («правом отличительном») убывая в Москву на очередную учебную сессию. Все, как всегда – сто граммов водки, бутылка пива, салат и отбивная. Отужинав, вышел в гардеробную, куда сдал шинель и шапку.   В случаях, когда военная одежка была в ресторанном гардеробе единственной, обычно гардеробщики не выдавали номерки. И в этот раз Гордей тоже обошелся без него. Однако сегодня пьяный ресторанный служащий, изрядно употребив горячительных напитков разных расцветок и степени крепости, вдруг потребовал его у Гордея.

— Но ты же мне его не давал… Вот моя шинель и кроме нее у тебя и шинелей –то больше нет! – возмутился подводник.

—  Нет, номерок я тебе выдал! Верни его, а то не отдам шинель! – хрипел пьяный гардеробщик.

—  Послушай, да пошел ты… Будешь мне тут…, я тороплюсь!  –     и капитан 3 ранга Гордей, протянув руку за стойку, снял с вешалки свою шинель с шапкой в рукаве и, одевшись под аккомпанемент мата гардеробщика, вышел на улицу. Настроение слегка потускнело, но, затянувшись сигаретой, Гордей отбросил мрачные мысли. Вдруг кто-то тронул его за рукав. Перед ним стоял пехотный старший лейтенант с повязкой „Патруль” на рукаве.

— Товарищ майор, пройдемте с нами! — козырнув, предложил старлей.

– Это куда еще, –удивился Гордей.                                                        

– В комендатуру, там разберемся! – старлей был преисполнен чувства высокой ответственности.

– А чего мне с вами разбираться?

— Вы в пьяном виде устроили дебош в ресторане, нам поступил сигнал …

— Какой дебош? – Гордей поперхнулся дымом, — сынок…, я пьян по — твоему? Никуда я с тобой не пойду, я старший офицер и ты не имеешь права …

— Я вам не сынок, а старший офицерского патруля! — гордо парировал старлей.

— Не дорос еще, чтобы мной командовать, иди и лови самовольщиков! – Гордей бросил окурок в урну, развернулся и пошел прочь, махнув старлею рукой. Но чего-то не учел моряк. Наверное, извечную пехотную неприязнь к флотской элите… Через пару минут Гордея остановил уже капитан, представившийся железнодорожным военным комендантом, а, стало быть, по службе имеющий право задержать старшего по званию. За его спиной маячил толстожопенький старлей с торжествующей мордой.

– Товарищ майор, — козырнув, обратился капитан и потребовал, — пройдемте в комендатуру!   Делать было нечего, пришлось пройти в вокзальную комендатуру, где пребывал уже изрядно влитый гардеробщик и, сопя, писал объяснительную про Гордеев дебош, про номерок, и про оскорбления.

– Какие еще оскорбления, ты что, дядя?!- обозлился Гордей.

— Вот видите, товарищ капитан, на „ты”, и опять грубит. Наслушаешься от них за смену. Он пьяный, вы же видите!

— Ты что, алкоголик! Ты сам пьян, вы посмотрите на него, капитан! – вокзальный комендатурщик, с пропитой на совместной службе с гардеробщиком физиономией, мрачно изрек:

— Предъявите ваши документы, товарищ майор, и напишите объяснительную! — Гордей извлек удостоверение личности, командировочное предписание и билет на утренний поезд:

—  Какой я вам майор? Я – капитан 3 ранга!   И ничего я писать не собираюсь!  Никакого номерка не было в природе, а этот мазурик не хотел отдавать шинель. Я просто взял свою…

— Майор или капитан 3 ранга – мне все едино! «Пили?» —спросил капитан …

— За ужином – сто грамм водки и бутылку пива, — честно признался Гордей.

— Ну во-о-т! – обрадовался капитан, сгреб Гордеевы документы и заявление пьяного гардеробщика,  — в машину его и  на гарнизонную гауптвахту, пусть там с ним разбираются, — преисполненный чувства служебного рвения, старлей взял  Гордея под локоток, но тот вырвался и самостоятельно вставился комендатурский  драндулет  и о подобие транспортного средства, фыркнув черным дымом, затарахтел всеми своими разболтанными частями по мурманским улицам в сторону гауптвахты.

На «губе» дежурный майор определил его в камеру с изрядно выпившим летным капитаном.

— Завтра разберутся, – буркнул дежурный. Хотелось выть от безысходности и бесправия. Сто граммов выветрились еще на вокзале. Капитан бушевал часа два. Выдохшись, уснул. Гордей не спал до утра, скрипя зубами от стыда пребывания на гауптвахте, на которой не бывал даже в курсантские годы. Утром комендант гарнизона, полковник, выслушал   убедительные объяснения Гордея и его естественную просьбу ввиду фактической невиновности не посылать „телегу” на флот, почесав толстым, как сосиска, пальцем за ухом, решил:

— Все ясно. Ладно уж, ничего посылать не буду. Но… чтобы вас обоих до обеда в Мурманске не было! – сделал он одолжение Гордею и сильно помятому летному капитану.

Но не сдержал честного пехотного слова полковник, хозяин мурманской гауптвахты.

«Телега» все-таки пришла в штаб флота. Оттуда, по принадлежности Гордея, в политуправление. Ход дальнейших событий был отчетливо предсказуем. Политуправление флота затребовало характеристику на Гордея у политуправления флотилии с объяснением причины. Те в свою очередь запросили политотдел дивизии и в запросе естественно, указали, что политработник был задержан за пьяный дебош в Мурманском вокзальном ресторане и сидел на гарнизонной гауптвахте. Политотдельцы дивизии на всякий случай срочно переделали хорошую аттестацию в плохую. В ней суровым языком канцелярского жанра довольно убедительно было показано, что Гордей плохо занимался воспитанием личного состава, скверно вел политическую работу и не организовывал соцсоревнование (отличник боевой и политической подготовки, к тому же политработник, не может фигурировать в делах о пьяном дебоше в ресторане!) Все это было подписано всеми, кому надо, снизу вверх и ушло в политуправление флота. Далее еще проще – представление в ВПА (Военно-политическую академию им. Ленина) и вышибание из нее “пьяницы и дебошира” капитана 3 ранга Гордея О.П.  Лавина неприятностей закончилась снятием с должности заместителя командира подводной лодки, несмотря на все ходатайства командира Маркова, и собственных попыток Гордея сходу объясниться во всех инстанциях. Сходу не получилось. Характеристики уж больно… не того …

Гордей был гордым человеком и отстаивал свое достоинство с невероятным для тех времен упорством. Другой бы на его месте давно плюнул, ввиду полной бесперспективности любых действий против ветра… Однако он в конце концов добился приема у члена Военного Совета флота и в течение нескольких месяцев с объяснительными и докладными, встречами со всеми действующими лицами и исполнителями, ко всеобщему удивлению, отстоял себя. Но это было уже потом. И назначили — то его после всего в другое место…

А в течение целого года он пребывал в статусе снятого с должности, изгнанного из академии и сверх штата (ну, вы знаете — куда пошлют…) по заявлению пьяного гардеробщика мурманского ресторана при вокзале.

Штурман Петров. «Волны над нами»

Штюрманъ хоть и натура хамская, до вина и бабъ охочая, но за знание наукъ навигацкиъ, хитростныхъ  в каютъ  – компанию пущать повелеваю чаркой водки  не.  Обносить Петр 1.

Северный драмтеатр готовился к постановке спектакля о подводниках. После долгих переговоров с флотским начальством и трудными согласованиями с компетентными органами, двум артистам театра с большим скрипом и предосторожностями было разрешено посетить атомную подводную лодку, чтобы вжиться в образы своих героев, имея их прообразы живьем.  Компетентные органы упирались до последнего, профессионально оберегая флотские тайны, которые между тем, успешно выбалтывали вышестоящие штабы, а за границей — очень компетентные товарищи из компетентных органов.  Наконец, график и план посещения были разработаны, и артисты допущены на корабль с инструкцией под личную ответственность старпома Пергамента – «туда не пускать, сюда не ходить, этого не говорить, по сторонам не смотреть, с… и до…, и — с записью в вахтенный журнал». Атомная лодка пару дней назад пришла из дальнего и длительного похода и бока ее еще не остыли от тепла работающей ядерной установки, на них таял снег – вывод не разрешили. Наверное, снова в море с какой-нибудь наукой. 

— Вечно нам, как идиотам, “везет” с такими приходами, — ворчал старший лейтенант Петров, бывший воспитанник нахимовского. училища — “питон”, а сегодня штурман и молодожен. 

Жены потусовались за забором, повидали издалека своих моряков дальнего плавания и поняли, что сегодня «кина не будет …» Особисты настучали, куда надо, про жен у забора и нач.ПО Каретников (начальник политотдела) их оттуда погнал — куда торопиться? Дети есть почти у каждого. Другие развлечения несовместимы с боеготовностью.

 А секреты… Вдруг чья-то несознательная жена с фотоаппаратом запечатлит старую плавбазу, плавказармы и гальку прибрежную…Не годится… Демократия в разумных пределах пришла в гарнизоны позже. Штурман, старший лейтенант Петров, женившийся полгода тому назад, только — только перед походом привезший жену в гарнизон, приправлял ситуацию многоцветными эпитетами у себя в рубке, роясь в рулонах карт.

— Петров! — заглянул в рубку старпом Пергамент, — принимай гостя, артист к нам, будет тебя со сцены показывать. Да закрой же ты рот, наконец, штурман! Интеллигенция на корабле, а ты… как биндюжник. Что они со сцены из тебя покажут?  Сплошной мат и нецензурные выражения?

— Да пшш-ли вы все вместе с вашим театром и интеллигенцией… Попаду я сегодня домой или нет? Там Надька ждет, а я тут… с вашим театром. У нас уже не театр, у нас тут цирк натуральный – как ни придешь с моря, опять… Совсем оборзели что ли? У них что — на нашего шхипера зуб?

— Все, штурман, мля…, отставить разговоры… Ты мне тут секреты не выбалтывай! А Надежда твоя подождет… не прокиснет!  На то она и Надежда – от слова ждать. Я свою Люси последние три года тоже видел только в комбинации, или ночнушке, — подытожил штурмана старпом.

Правда, он не уточнил, что его Люси последние три года на Севере вообще не было. Кроме того, и сам имел вполне обоснованную неприязнь к представителям этого жанра искусства.

Из-за его спины с любопытством прислушивался к флотскому фольклору артист, как ему и положено — в шляпе и с портфелем. Освоение роли началось. Правда, в тексте пьесы не было ни одного слова, похожего на те, которые он только что услышал.  Старпом втиснул артиста в штурманскую рубку и поспешил удалиться — нужно было еще одного свести с механиком. 

— Славин, Олег Палыч, — представился артист, протягивая мягкую влажную ладошку. Был он лет сорока, волнистый блондин, слегка округлившийся и с голубыми глазами. Таким и должен быть герой в театральном амплуа …

— Поможете вжиться в роль? Мне еще не приходилось играть подводников …, — вежливо и осторожно осведомился он.

— Я вам тут что? Театральный институт, или… как его… Станиславский? Я не умею никого вживать, вживайтесь сами! Я вам не ве-е-рю!  Я — кто? Видите, какая у нас тут хреновина – нет схода на берег, а там – Надя! — огрызнулся штурман и зашелестел рулонами карт.

Артисту было не совсем понятно, что за спешка — ну выйдут еще на два-три дня и вернутся… к Наде…, но спросить не решился. Ему было не знакомо это щенячье чувство тяги к дому после трех месяцев плавания и невероятной усталости. Петров развернул на штурманском столе карту полигона:

— Извините, надо прокладку сделать на завтра …

— Хорошо, хорошо, я не буду вам мешать, только скажите, что такое прокладка? — Петров объяснил и взялся за параллельную линейку и карандаш.

— Можно я буду спрашивать вас, а вы мне объясняйте, если не трудно? Я хочу понять ваши чувства и мысли, чтобы сыграть роль точнее?

— Валяйте, — милостиво разрешил штурман и закусил карандаш.

— Ну вот, например, о чем вы думаете, когда лодка погружается?          

— О бабах, о чем еще! – задумчиво ответила «хамская натура», начиная входить в роль.

— Па-ч-чему? – опешил Олег Палыч.

— А я о них всегда думаю! Вот ко мне вчера жена приехала, а я вас тут развлекаю, вживаю в роль…- ерничал штурман, повторяя избитую шутку, которую, вероятно, не знал только Олег Палыч, поскольку в театральном они этого не проходили.

Артист помолчал, наблюдая как штурман орудует на карте инструментом. Петров вошел в роль учителя и с серьезным видом травил артисту про хитрости прокладок и про невязки, про широты и долготы, океанские шторма и ураганы, срочное погружение и Сэндвич (вместо Гринвича).

— Олег Палыч, а выпить у вас с собой случайно нету? — совсем обнаглел штурман, неожиданно размякший душой и поправивший настроение.

Выпить не нашлось, но Петров так увлекся обучением доверчивого артиста, что не заметил старпома, стоявшего за открытой дверью штурманской.

— Штурман, а ну-ка зайди ко мне! — прервал «учителя» старпом.

Пергамент внушил разошедшемуся молодожену свое неудовольствие методом превращения артиста в подводника, но тому было уже совсем хорошо, неожиданно жить стало веселее.   В море штурман Петров окончательно вошел в роль театрального наставника и продолжал вдохновенно «впаривать» в Олега Павловича всякие были и небылицы, драматические случаи из жизни и про замечательный героизм, проявленный лично им.

Короче – тае-мое, зюйд-вест и каменные пули, как сказал бы герой любимого моряками писателя Леонида Соболева. В надводном положении в своем полигоне параллельным курсом встретили лодку дивизии и командир, получив с нее семафор, приказал боцману ответить:

— Юра, ты неправ! –командиром там был Юрий Сажин.

Олег Павлович поинтересовался у штурмана, что это означает. Петров доложил артисту, что наш командир человек очень вежливый, интеллигентный и не употребляет бранных слов… Как в том анекдоте, где солдат, которому товарищ нечаянно капнул за шиворот расплавленный припой, сдержанно заметил:

— Юра, ты…неправ!!! — Петров посвятил артиста в подводники, заставив его выпить целую бадью забортной воды с глубины сто метров …

Корабельная публика в центральном посту, развесив уши, с удовольствием слушала краснобая штурмана, восхищаясь таким искусством художественного свиста… Вот это будет спектакль! Все надеялись, что и «маслопупы» — механики не подведут и тоже просветят своего персонажа. И не ошиблись.

Спектакль посмотреть так и не удалось. К его выходу в репертуар атомный ракетоносец снова скрылся под волнами, как всегда, надолго, месяца на три. Говорят, в спектакле был сплошной героизм, очень интеллигентные диалоги, терпеливо ждущие жены и вообще все выдержано литературно, прилично и романтично. Никто из персонажей не выражался нецензурно и не возмущался, что не пускают домой к семье, или …  к бабе.                                  

Штурманенок  Рашников

Подштюрманъ долженъ во всемъ быть штюрману и во деле вспомогать, а въ небытность штюрмана дело его отправлять, подъ такимъ же штрафомъ какъ и штюрману. (Уставъ Морской Петра лерваго, 1720г. Книга третия Глава вторая ст 2.)

Еще совсем недавно неунывающий, как большинство курсантов выпускного курса, будущий, нет – уже, штурман Рашников, весело чистил в училище бронзовый нос флотоводца Крузенштерна, получал погоны с кортиком и распределялся на атомную подводную лодку. Он был без памяти рад этому распределению, считавшемуся престижным, поскольку были и всякие другие…не очень – в гидрографию, на тральщики и прочую надводную мелочь, где можно было гнить до седых волос.  А тут – атомоход с перспективами! И вот он уже командир электронавигационной группы штурманской боевой части атомной ракетной подводной лодки. Казалось бы, все так хорошо началось… Как вдруг, что-то в службе не заладилось. Так ему показалось. Традиционные флотские байки гласят — если в первый год служба не пошла, в дальнейшем не пойдет тоже … Подворотничок на китель не успевает пришить, брюки не глажены, реакция неважная – все время спать хочется. На самостоятельное управление сдать в срок не получается. Подчиненные матросы какие-то разгильдяи, приборы не все в строю.   И этот ненавистный старший помощник — Пергамент («Шмага») … все видит, все слышит, до всего дое…, ну, в общем до всего у него есть дело.    Жить не дает и жизни нет … никакой. Ни на службе, ни в семье – домой-то не пускают, пока не сдаст экзамены … «Фитилей» уже столько, что старпом завел вторую карточку. Все – кончена служба. После очередного взыскания, долго мучившийся сомнениями, штурманёнок написал рапорт на имя командира.

Командиру в/ч…. Капитану 1 ранга    Маркову Л.В.

Прошу списать меня с корабля, поскольку в критических ситуациях не имею самообладания … и к службе на ПЛ не пригоден.

Командир ЭНГ лейтенант Рашников В.А.

«Фараон» приказал разобраться старшему помощнику.  Пергамент написал поперек рапорта:

— Тов. л-т Рашников В.А.! В критических ситуациях не занимайтесь самообладанием! По сути рапорта – отказать!    Продолжайте служить   Родине

Старпом Е. Пергамент

Рашников В.А. привыкал к тяготам и лишениям долго и тяжело. Был он юношей, скромным, домашним, потомственным ленинградцем, любил своих Соню с малышкой и с трудом переносил Пергаментов фольклор. Уходя с корабля по переводу, Пергамент вызвал его к себе в каюту прощаться. За беседой влил в несчастного полбутылки коньяку, а вместе с ним и уверенность в себе, объяснив, что все его недочеты в службе — сущие пустяки по сравнению с мировой революцией!  Карточку взысканий и поощрений со всей историй взлетов и падений Рашникова «Шмага» порвал на мелкие клочки на изумленных глазах захмелевшего штурманёнка.

— Запомни, Рашников, командир ругает – учит!   — внушал, пунцовый от изрядной дозы коньяка, Пергамент молодому, сверля его голубыми глазами из-под кустистых бровей, — служи Отечеству, в морях твои дороги – ты же штурман! —  служба у молодого пошла. Не сразу, да было бы желание… 

Замполит среди моряков, моряк среди замполитов

Священникъ долженъ прежде всехъ себя содержать добрымъ христианскимъ житієм въ образъ всемъ  блюстися, дабы не прельщать непостоянствомъ или притворною святостію и бегать корысти, яко корене всехъ злых (Уставъ Морской Петра перваго, Книга третія, глава девятая. Ст 2.)

Капитан-лейтенант Илин был назначен заместителем командира Маркова по политической   части сразу после Олега Петровича Гордея, списанного с корабля по заявлению пьяного гардеробщика мурманского привокзального ресторана. Количество первоисточников, изученных Валерием Ивановичем Илиным в академии (ВПА), и глубоко укоренившаяся в сознании мысль о своей «решающей и направляющей», похоже, изрядно мешали ему в личной морской подготовке и изучению психологии специфического воина – подводника.  Моряки справедливо полагали, что замполит тоже должен быть, хоть плохоньким, но подводником, по крайней мере, по общей морской подготовке, знанию устройства корабля и навыков в борьбе за живучесть.

А политические знания и работа не должны мешать ему создавать человеческую атмосферу в экипаже, заботу и внимание к людям.  Очередной звёздопроситель в звании   капитан-лейтенанта появился в экипаже перед самым окончанием межпоходового ремонта и моментально осознал себя вторым человеком после командира. Утром на подъем флага он крался на   корабль, прячась за береговыми сараями, так, чтобы поспеть в строй обязательно между старпомом и командиром и дать понять всем, кто есть кто.  Экипаж, давясь от смеха, наблюдал эти маневры с палубы.   

Илин неловко спускался по трапу, хлопал переборочными дверями, набивал шишки в отсеках и не мог отличить ГОНа ***** от помпы. Ну – не моряк, сразу видно. Неуживчивый, заносчивый характер, хронический насморк и непомерные, не подкрепленные реальным — интеллектом, амбиции немедленно сделали его объектом матросского и офицерского фольклора. В экипаже это происходит быстро. 

Старослужащие матросы не стеснялись строго заметить новичку, что переборочная дверь на подводной лодке не дверца домашнего холодильника   и что хлопать ею — ужасающая безграмотность для подводника. Офицеры наступали ему на пальцы, спускаясь по рубочному трапу, когда команда “все вниз” выполняется так быстро, что сохранять чванное достоинство, пропорциональное занимаемой должности, просто невозможно. Тем более, что на флоте традиционно по трапам пешком не ходят. В каюты казармы, где офицеры жили по двое – четверо, зам — новичок врывался вихрем, шморгнув носом, в вечернее неслужебное время без стука. Он не понял намека, когда командир БЧ-2 Борис Цыбешко, стыдливо прикрывая ладошками тощую волосатую грудь, завизжал, как голая женщина, в бане застигнутая ротой солдат:          

— Мужчина, куда вы прете? Вы же видите, что я не одета! — Спасаться от «решающей и направляющей» стали с помощью крючков, купленных в скобяном магазине. По вечерам, когда «море на замке», а в г. Полярном «оккупантам», как окрестил местный командир бригады приходящих подводников-атомщиков, делать было нечего, в тесных каютах расписывали “пулю” в преферанс, пили корабельное «шило», закусывая принесенным с камбуза жареным хеком.

Однако крючки новичка не остановили, и он назойливо стучался вечерами по очереди во все каюты, естественно запертые изнутри. Иногда имитировал условные сигналы, подслушанные втихаря. Обманувшись на пароль, капитан 2 ранга Цыбешко, уже принявший пару рюмок в компании минера Кулишина и доктора Ревеги, открыл дверь, но не растерявшись, уверенно выдавил зама со словами:                              

— Товарищ капитан-лейтенант, там, где отдыхают старшие офицеры, младшим — делать нечего! — зам поскребся еще немного и затих, затаив лютую злобу. Военная биография его была проста, как команда “Смирно”. Закончив пехотное училище по малокалиберной артиллерии, год потрудился штатным комсомольцем в автобате, затем поступил в Военно-политическую академию им. Ленина, почему-то на военно‑морской факультет, и, по окончании, осчастливил собой экипаж атомной подводной лодки командира Маркова. Самым выдающимся фактом его биографии была женитьба на дочери очень крупного чина из Министерства обороны или Политуправления, хотя корабельные гусары никак не могли взять в толк — кому такое вечно шморгающее сокровище могло составить счастье.  Короче, он был стопроцентным „инвалидом”. Но если у невесты были хоть какие-то шансы избежать этой участи, то у экипажа они исключались приказом о назначении, а медовый корабельный месяц показал, что и притирка невозможна. Илин развил бурную деятельность по организации политучебы, конспектированию первоисточников и сочинению соцобязательств, упрямо игнорировал познание устройства корабля и неписанных корабельных правил общения в офицерском корпусе такого специфического рода воинских коллективов, как экипаж подводной лодки. В лексиконе его постоянно проскальзывало таинственное, (но нетрудно угадываемое) междусловье – «об-тыть», вероятно приобретенное во время службы в автобате.  В силу всех названных причин он неизбежно и очень скоро стал объектом травли   всех матросских и офицерских острословов, получил прозвище «артиллерист» и периодически обнаруживал у себя в каюте то «Пособие для политработы в танковых войсках», то в экипажной стенгазете статью под псевдонимом “О политработе в автобате”. Корабельный острослов в жанре черного юмора минер Кулишин, прознав по ОБС (одна баба сказала) о необычайной ревнивости зама, на командирских планерках в море стал почесывать лоб под пилоткой. На фальшиво участливый вопрос инженера человеческих душ печально признавался, что в море‑то мы уже месяц и пора бы им прорезаться…

Илин мрачнел, впадал в меланхолию, надолго задумывался, терзаемый мрачными предчувствиями, и на два‑три дня выпадал из обращения. Он запирался в своей отдельной каюте, никому не досаждал, а еду вестовой носил ему «на дом».

Минеры. Новицын

Если ты и туп, и глуп — поступай в ВВМУПП **… (Инженер-механики по злобе …)

А минер Новицын не прижился в экипаже. Не наш человек, и в экипаже это сразу передалось всем, как по волнам в эфире. На то и экипаж… Здесь нельзя особняком, индивидуально и что-то держать за пазухой. Плохой тон выбалтывать мужские секреты. Нельзя быть высокомерным и выслуживаться за чей-то счет… Правда, Николай на мостик и не стремился. Очень берег себя для истории и избегал ходить через реакторный отсек …

— Этот флот я видел через пенсне, — обычно выражался он, что вызывало естественное недоумение — чего же ты тогда засорял собой Военно-морское училище?    Женился со смыслом, через тестя стал „инвалидом” и подал документы в академию. Поскольку поступление в нее было учтено при выборе невесты и дело, с помощью родственника, успешно продвигалось, время, положенное на подготовку с освобождением от службы, он проводил на казарменной койке, уютно устроив под голову две подушки. Капитан — лейтенант Лисицын подложил ему туда „Арифметику для 4 класса”, но и ее минер изучать не стал за ненадобностью, и чтобы не напрягаться…

В академию поступил, а после ее окончания, доносил знания курсантам в каком-то училище, куда попал опять же с помощью тестя. Флот остался без флотоводца с академическим образованием. Да и Бог с ним. С флотом. После удачного выстраивания карьеры, Новицын бросил блатную жену и женился на официантке из училищной столовой.

Кулишин

В минном деле, как нигде, вся загвоздка в щеколде (Поговорка минеров…)

После «академика» Новицына в экипаже появился капитан 3 ранга Кулишин. Этот был старым минером и служил на разных лодках столько, что уже и не помнил, когда и как эта служба началась и не знал, когда и где она закончится.  Он выстрелил за свою службу такую уйму торпед, всяких – учебных, боевых, испытательных, что знал свое дело с закрытыми глазами и был вечным командиром первого отсека, куда назначают всех минеров – командиров боевой части три. За долгую службу ему так надоели всякие разговоры, что он стал патологическим молчуном и открывал рот только тогда, когда этого требовала служба. Невысокий, плотный, круглолицый и курносый, он напоминал персонаж Ярослава Гашека – бравого солдата Швейка.  Его шутки из разряда черного юмора были на слуху среди офицеров дивизии, а часть их из народного фольклора – редкие, краткие, сочные и к месту. После чего надолго замолкал. Перед ним за его длительную службу прошли десятки командиров, старпомов и прочих начальников. Он научился переносить самодурство и глупость некоторых из них с таким олимпийским спокойствием, что иных это раздражало до икоты.

— Меньше группы не дадут, дальше лодки не пошлют, — сделал резонный вывод Кулишин, поскольку в его оружейной специальности должности меньше, чем командир БЧ-3 на лодках вообще не существовало. Его никуда не продвигали, потому что как-то не замечали, а сам он не выпячивался, да и к росту не стремился. Его вполне устраивали четыре торпедных аппарата калибра 533 мм в носу лодки и два 400 мм. в корме, которые его матросы надраивали до боли в глазах. Торпедные стрельбы ведь не каждый день. В компании с выпивкой был всегда молчалив, больше слушал цветистую травлю товарищей, но до определенной дозы.

Когда среди общего разговора он, с тоской завывая, вдруг заводил: — «… в понедельник проснешься, то ли день, то ли вечер, на подлодке слилось все в понедельник сплошной …», или – «…а еще вечерами не пускали нас в город, и учили науки, как людей убивать …». 

Все, в репертуаре – курсантские песни … Диме наливать больше нельзя и вообще пора укладывать … А он и не сопротивлялся.

МЕХАНИКИ. КГДУ

(командир группы дистанционного управления) Смотри в табло … (Правило управленцев).

Лисицын и другие КГДУ управляли энергетической установкой подводной лодки. Вся автоматика и дистанционные приводы заведены на пульт управления ГЭУ – главной энергетической установки. Основная задача Лисицына — управлять ядерным реактором с *ВВМУПП — высшее военно- морское училище подводного плавания автоматикой. Вычислить пусковое положение компенсирующей решетки, осторожно поднять ее «шагами», ****** пока не дрогнет стрелка прибора, когда реактор «пошел», полетели нейтроны расщеплять атомы и началась управляемая цепная реакция. Развели пары, дали на турбину и… поехали. Сложнее Лисицыну, когда задают ход с «малого» на «полный» — ядерный реактор начинает «разгоняться» от температурного эффекта в активной зоне и аварийные стержни   могут его заглушить по сигналу «превышение мощности на 20%».  Держи ухо востро — или не выполнишь заданный ход или спалишь реактор.  Когда на табло выпадает сигнал «превышение» на 20%, все стержни и компенсирующая решетка реактора летят вниз, Тимофей в экстазе бросается на ключи и кнопки лавиной и приводит автоматику в полный беспорядок, если вовремя ее не восстановит до нормального состояния оператор Донцов, Он бьет Лисицына по рукам, подхватывает управление и нормализует ситуацию.

А эти… стратеги, в центральном посту, до сих пор не поймут – ну нельзя с «малого» сразу на «полный» и требовать, чтобы корабль рванул.  Впрочем, кто их знает, может обстановка такая, что нужно быстро бежать… Они же не объясняют…Тимофей написал в своих соцобязательствах замечательные пункты: — «11. Мурло – в табло!» и – «12. Каждый нейтрон в ядро!».

«Мурло» заместитель командира по политической части В.И. Илин вычеркнул, как не очень печатное, а „каждый нейтрон” оставил, надеясь, что у Лисицына это получится.  С физикой у зама было слабовато …

Лисицын пришел в училище с торпедных катеров, на которых честно отслужил положенных тогда четыре года. На подводной лодке после училища он уже шесть, в начальники не хочет, списаться не может. Нет такого закона, чтобы Тимошу под белы рученьки да в родной Псков на должность… Если только по здоровью, но псковитянин Тимофей   генетически здоров. Что же делать?  Может, временно злоупотребить алкоголем и пожаловаться на сердце. Такую тактику и избрал капитан – лейтенант.    В кардиологии нужно побывать не менее трех раз, чтобы выявить хворь и оформить списание с корабля официально …  Вскоре постоянного пациента Лисицына в госпитале знали уже, как родного, но третий раз все же не приняли, ввиду явки на обследование под изрядной «мухой» … На обратном из госпиталя пути Лисицын поймал доверчивую кошечку флагманского механика флотилии Завадовского, и, на изумленных глазах хозяйки, растянув роскошную пушистую шкурку, вычистил ботинки.

Лисицын неумеренно увлекся этим способом списания с флота и, будучи по путевке на черноморском военном курорте, по причине непросыхающего пьянства, три дня не мог выговорить свою собственную фамилию, которой заинтересовался главный врач, за что и был отчислен из санатория с «телегой» на Северный флот.

Позже, когда у Тимофея обратного хода от бутылки уже не было, комиссия отдела кадров ВМФ списала его за алкоголизм и «дискредитацию звания советского офицера».                                       

На комиссию Лисицын явился пьяный, бил себя кулаком в грудь и убеждал, что очень хочет служить. И правильно сделал, иначе его бы не списали.

Матросы. Шаповалов

Должны офицеры рядовыхъ къ ихъ службе и работе побуждать и прилежно смотреть, чтобы все исправно   было зделано, а кто въ томъ мешкателенъ обрящется, оный жестоко наказанъ будетъ (Уставъ морской Петра перваго. 1720 г Книга Четвертая. Глава третья ст 40)

Старшине 2 статьи Шаповалову сегодня — 20 лет. Иван турбинист и его специальность — маневровое устройство турбины.     Им он задает обороты, меняет ход, управляет двадцатью тысячами лошадиных сил. Маневристы в турбинной команде своего рода привилегированные интеллигенты. Не каждый может быть таим специалистом. Нужна тонкость организации, интуиция и чувствительные руки. По случаю юбилея Ивана пригласили в центральный пост, разрешили посмотреть в перископ, покрутить рули и вручили бездну всяких вкусных вещей — сгущенку, шоколад, низку вяленой тарани и, наконец, пирог с повидлом и цифрой 20 на нем. А друзья на бачке увеличили его долю сухого вина до ощутимого результата.

— Ваня, ну что нового появилось в твоей жизни на 21-м году, открылись какие-то новые горизонты, перспективы? — спросил его вахтенный механик Шарый.

— Все нормально, товарищ командир. Хорошо жить на белом свете! – скаля зубы, ответил жизнерадостный русский матрос Иван Шаповалов с румянцем во всю щеку, допивая сгущенку.

– А сколько вам лет, тыщ командир?

– Тридцать шесть! Что — много?

— Да вы что-о-о! – ужаснулся Иван, — вы уже такой старый??  Вам же, наверно, совсем не интересно жить на свете, правда?

— А до какого возраста интересно, как ты считаешь?

— Ну-у-у, лет так до 25-26…максимум. А дальше – мрачно …

— Чудак ты, Иван!   Ты еще не знаешь, что в мои 36 жить в сто раз интереснее, чем в твои 20, — но Шаповалов не поверил.

Матрос Магомадов

Офицеры и прочие, которые в его ВЕЛИЧЕСТВА Флоте служатъ, да любятъ друг друга верно, какъ христианину надлежитъ безъ разности, какой они веры или народа ни будутъ (Уставъ Морской Петра перваго. 1720г. Книга 3)

Зачем магомадовых присылают на флот? Какой урод — кадровик совершает это преступление перед человечеством. Магомадов родом из горного азербайджанского села и русским владеет на уровне человека в состоянии сумеречного сознания… До призыва на военную службу на русском языке практически не говорил. Проще выучить азербайджанский, чтобы с ним как-то общаться, чем переводить с его русского на общеупотребляемый.. Он смотрит на все, что его окружает, с нескрываемым удивлением, смешанным с испугом человека, внезапно оказавшегося на Марсе… Восемь месяцев в учебном отряде из него ковали специалиста для атомной подводной лодки и слепили для комдива – два “Аниса” (капитан-лейтенанта Анисина) электрика Магомадова, как для Робинзона Пятницу. Он сразу попросился на камбуз и признался, что в электричестве не разбирается. Если, конечно, перевод был сделан правильно. Но он беспрестанно повторял – „люля-кебаб, люля-кебаб” и потому был определен в пищеблок. Там и прижился.  На ежегодной водолазной подготовке на него надели ИДА-59, зажгутовали аппендикс гидрокомбинезона и объяснили, что он в составе трех человек будет для тренировки проходить через торпедный аппарат. Пока сухой, чтобы освоиться. Потом мокрый! Из запотевших стекол снаряжения на Шарого смотрели полные первобытного ужаса черные глаза подводника Магомадова.

— Вы в аппарате, я даю один удар по корпусу, это значит – как себя чувствуете?  Если все в порядке — отвечаете по очереди одним ударом. Поняли? Я даю два удара – имитируем подачу воды. Если все в порядке, вы отвечаете по очереди двумя ударами. Я даю три удара – открываем переднюю крышку, вы стучите по очереди тремя ударами и выходите из торпедного аппарата. Понятно? Пошли! — трое втянулись в торпедный аппарат.

Последний – подводник Магомадов. Один удар.

В ответ по очереди – один, за ним второй… Третьего нет. 

Еще раз – один удар. В ответ по очереди два.

— Открывайте заднюю крышку, вынимайте его! – вытащили, инструктаж повторили. Понял? Кивает головой – понял, но смотрит с ужасом. Мичман Гудимов нагибает его, чтобы всунуть в торпедный аппарат. Сопротивляется. Вырывается из крепких рук инструктора и через клапанную коробку спасательного гидрокомбинезона подводника хрипит:

— А дывер када откырыват будеш? — что в переводе с Магомадова означает:

— «А дверь, когда открывать будешь».

— Раздевайте его, кина не будет! Мне еще пятьдесят человек пропустить нужно! — командует Андрей и Магомадова раздевают, к его удовольствию. А что будет делать подводник   Магомадов, если ему в аварийном случае придется спасаться методом выхода через торпедный аппарат?       И кто будет виноват в его гибели? Этого не знает никто. Никто и не будет …

Старшина Миронюк

Лицо подчиненное передъ лицомъ начальствующимъ должно иметь видъ лихой и придурковатый, дабы разумениемъ своимъ не смущать начальство … (УказъПетра1от9.12.1709 г.).

Спецтрюмный Гигорий Миронюк земляк старшего помощника Коваля и, в бытность на старпома в экипаже, Петр Иванович питал к нему родственные чувства. Он заведовал механизмами реакторного отсека, поэтому и назывался специальным трюмным. Миронюк с радиоактивностью на «ты», ел и спал в реакторном отсеке, что, вообще говоря, строго запрещено, ввиду несовершенства биологической защиты. Даже в море, когда реактор на мощности и его положено    осматривать один раз в полчаса, старшина 1 статьи торчал там.  Миронюк   не прост, держится с украинской хитринкой, но дело свое в отсеке знает отлично.

При погружении с аварийным дифферентом на нос 20 градусов, когда нержавеющая палуба стала уходить у него из-под ног, Григорий карабкался по скользким нержавеющим плитам с остановившимися от ужаса глазами и бормотал:

— «Два месяца до ДМБ! Два месяца до ДМБ!» – и сбил ногти до крови. В доке Миронюк с земляками выпил втихаря полканистры выданного для протирки пойла, которое капитан — лейтенант Лисицын, и за спиртное-то не посчитав, рискованно сунул за трубы в реакторном отсеке.

На удивление, не отравился — не взяло!

Сдавали задачу

SOS, … — — — … (Сигнал бедствия на море)

Экипаж предъявил штабу дивизии во главе Караваевым учение по борьбе за живучесть в море. Матросы и офицеры лихо отработали все вводные учения в условиях, приближенных к боевым. Тушили пожары, заделывали пробоины, включались в дыхательные аппараты и даже умело сработали по неожиданной вводной дотошного и занудного заместителя флагманского механика Калисатова. Всплыли. Штаб и офицеры корабля собрались на “разбор полетов” в кают-компании. Вахтенный офицер Сапрыкин с боцманом Гучкасом отсемафорились береговому посту СНиС позывными — свои. 

И «поплыли» дальше. Из рубки радистов вынырнул связист Паша Могилевич и попросил вахтенного механика Шарого запросить “добро” у комдива на сеанс связи.

— Добро, — ответил из второго отсека Караваев.

— Добро, — передал Шарый Могилевичу. Через пять минут снова Павел:

— Андрей передай комдиву, радио дано, квитанция получена, – Шарый доложил во второй отсек. Содержание типично — всплыли в полигоне, наши координаты, работаем по плану. Короче — у нас все в порядке. Однако минут через десять белый, как бумага, Могилевич высунулся из рубки и горячим шепотом, вращая в возбуждении воспаленными глазами, прохрипел Шарому:

— Андрюха, кранты! ЧП! Передали оперативному сигнал СОС!

— Как? Ты же доложил, что все в порядке и квитанция …

— Да в том-то и дело… И квитанция есть… Все есть. Только радио не то передали! Боролись за живучесть натурально и ленту с аварийным сигналом заправили в аппаратуру, бля…Зови Караваева в ЦП.

— Второй! Попросите командира дивизии в центральный, — передал Шарый.

— Ну что там у вас? — раздраженно прогудел Караваев, — вы нам дадите, наконец, работать?

— Тыщ комдив, радио…, — замогильным голосом начал Могилевич. Через минуту Караваев был в центральном посту:

— Ну?

— CОС передали, товарищ комдив!

— Как СОС? Какой СОС? Вы что – охренели?  Могилевич, Могилевич!!! – лоб Караваева покрылся крупными бисеринами пота. Он в секунду прокрутил в голове все последующие события, начиная с выхода отряда   кораблей Северного флота на поиски подводной лодки и кончая собственным снятием с должности за вопиющее безобразие со связью.

— Могилевич! Ты – м-м-удак! —  заикаясь определил Могилевича комдив, лихорадочно соображая, как выпутываться.

—  Так точно, тыщ комдив, — соглашался Могилевич, — так точно!    —  Могилевич, ты мудак, мудак! –  в исступлении повторял Караваев. Могилевич беспрерывно соглашался.

— Дай радио оперативному, что первое ошибка! – как бы не так, Пашка это и сам сообразил. Только ведь ответа – ноль.

— Давал, тыщ комдив, квитанции от них нету! Нет подтверждения, что приняли!

— Еще давай, — орал Караваев, к нему вернулась сознание.

— Еще давал, нет квитанции! — лепетал несчастный Могилевич.

—  Долбодятел ты, Могилевич, и обалдуй! Ты понимаешь, в какое говно ты нас вляпал? Командир! Леня, иди сюда, полюбуйся, что тут твои засранцы натворили!  Мостик!  Запросите семафором пост СНиС. Передайте, что радио ошибочно! Да не вообще радио, а первое, где СОС!

— Товарищ комдив! — отозвался с мостика вахтенный офицер Сапрыкин, — пост СНиС не отвечает. Мы полчаса тому назад передали им наши позывные, — на посту СНиС дежурный матрос, получив позывной семафором, снова увлекся детективом и уже не обращал внимание на лодку, справедливо полагая, что разговаривать с подводниками больше не о чем.

—  Продолжайте вызывать! А ты что стоишь, Могилевич, расплылся тут? Марш в рубку, вызывай оперативного по УКВ! Я вас всех научу, как надо родину любить, сборище охломонов!  Я вам покажу вторую задачу, вы у меня из моря не вылезете! — бушевал Караваев. А тем временем на Северном флоте сыграли боевую тревогу. Отряд кораблей и аварийно-спасательные суда снимались с швартовых на поиск и оказание помощи аварийной подводной лодке. С черноморских курортов отозвали офицеров штаба и технического управления…

Наконец связь с оперативным дежурным штаба флота состоялась по УКВ. Командующего флотом остановили уже на трапе эсминца под парами – отбой, ошибка экипажа. Все облегченно вздохнули. Миллионы рублей и должности были спасены. После швартовки и подачи трапа командир дивизии Караваев напоследок в сердцах выдрал помощника командира:

—  Сапрыкин! Трап — это лицо корабля! А у тебя это разве лицо?  Это же не лицо, а обосранная жопа старого африканского носорога!  Я вам покажу – спасите ваши души! Я вам…, — и он, нахлобучив фуражку по самые уши, сошел с корабля, козырнув военно-морскому флагу. Экипаж живо обсуждал событие и возможные последствия.  Как ни странно, все остались при должностях. Караваев получил внушение от командующего флотом и поделился с командиром Марковым.

Но задачу № 2 экипажу все — таки зачли.

Замполит Илин

— Шарый, зайдите ко мне в каюту, — мрачно прогундосил замполит Илин.

В каюте политработника курсант — практикант рисовал стенгазету.  Андрей, радостно возбужденный после напряженного дня и хорошего результата, весело поздоровался:

— Я вас слушаю, Валерий Иванович.

— Да-а. Плохо, плохо, Андрей Викторович, об-тыть! — уныло начал заместитель командира по политической части, шморгнув носом.

— Что плохо-то? Наоборот, все хорошо – задачу сдали! — Илин первый раз в жизни сдавал курсовую задачу с экипажем на корабле.

— Да вот с соцобязательствами ваших подчиненных. Забраковал политотдел! 

— Неужели «неуд»? — удивился Шарый, который все листки соцобязательств, помнится, проверил лично и собрал в папку

— Да нет, об-тыть, поставили тройку, но дело серьезное.

— Неужто какая антисоветчина…? — подумал про себя Андрей, — что же там не так? – вслух, а сердце екнуло.

— А вот посмотрите. Вот тут. Та-ак… Вот.  Шаповалов Иван вызывает на соревнование вашего матроса Фархутдинова. Так? Теперь смотрим … Фархутдинов … Вот! … А Фархутдинов Шаповалова не вызывает! Это как понять?  — Илин сурово насупился.

— Валерий Иванович, да вы это… что? Серьезно? Да плюньте вы на эти мелочи. Мы задачу сдали, Валерий Иванович, понимаете – задачу! А замечания… Они всегда были, есть и будут. Штаб ведь тоже должен отрабатывать свой хлеб, а иначе какие они …?

— Вы не понимаете! — голос Илина вдруг зазвенел, явно рассчитанный на внимание практиканта – мерзкая и мелочная попытка самоутверждения! – социалистическое соревнование… еще Ленин учил…, — и замполит в сердцах швырнул Андрееву папку с соцсоревнованиями на стол, — взметнулось облачко пыли, — вы ответите, Шарый, об-тыть, за свою халатность.

— Валерий Иванович, — вспылил Андрей, — да из всей этой галиматьи нужно выбросить почти все и никому не морочить голову. Оставить два – рацпредложение и помощь молодому в освоении специальности. Это порыв души! А все остальное записано в Уставе и ничего не нужно высасывать из пальца!

— Что-о? Не надо? Филькина грамота? Высасывать? Да вы что, Шарый, об-тыть, в своем уме? – в шоке заорал вдруг фальцетом Илин. Шарый развернулся к двери и огрызнулся:

—  Я в своем, а вы? — вспылил Шарый, — на досуге научитесь разговаривать со старшими по званию! Доктор Ревега, выборный секретарь парторганизации, уговаривал Андрея после инструктажа у Илина:

— Иди, извинись! Он же тебе гадостей наделает. Ты знаешь, что он тебе инкриминирует? Непонимание роли социалистического соревнования в армии!!! Вот что! Ты представляешь, что это для тебя значит?!! В смысле…дальнейшей службы.

— Да пошел он… знаешь куда? И ты вместе с ним, миротворец хренов! — доктор знал куда идти.

А Илин нервно ходил по коридору, косясь на открытую дверь каюты Шарого и ожидая явки с повинной.

Напрасно! Шарый, взбешенный тоном разговора и пустяковыми обвинениями замполита, возведенными едва ли не в воинское преступление, не собирался виниться.

— Дурак ты, Шарый! Из-за твоего ослиного упрямства… он же тебе припомнит! — пытался уговорить друга доктор.

Ревега не ошибся. «Артиллерист», конечно же, припомнил – зарубил представление на «Красную Звезду» с формулировкой – «командир подразделения, имя — рек, не понимает   роли   социалистического соревнования»!

 Вполне достаточно, чтобы не только зажать награду, но и … обвинить едва ли не в государственной измене. А сколько еще интересных характеристик натаскал «артиллерист» в известные инстанции?

Контрольное плавание

Слой скачка или жидкий грунт

Скрытность – главное достоинство ПЛ. (Стефан Джевецкий — конструктор подводных лодок.)

Слой скачка в море — это граница водяных сред с разными удельными плотностями. Для подводной лодки это шанс скрыться ниже слоя скачка по глубине, чтобы акустический сигнал, излученный вероятным противником, частично отразился на границе и не достиг корпуса. Дополнительное условие скрытности. А скрытность для подводной лодки — это главное ее достоинство.

Перед дальним походом экипаж в контрольном плавании. Командир, теоретически подкованный в академии и выполнявший все параграфы всех без исключения наставлений, скрупулезно гонял субмарину четыре раза в сутки по глубине – от 40 до 240 для снятия гидрологического разреза. Чтобы найти этот самый слой скачка. Занятие, надо сказать, утомительное и чреватое неожиданностями, но… необходимое. Хотя после ремонта лодка и прошла глубоководные испытания с погружением на предельную глубину, ежедневное четырехразовое гуляние в таком диапазоне вызывало у механика чувство неясной тревоги. 4 раза в сутки корпус сжимался и разжимался давлением от 4 до 24 атмосфер на каждый квадратный сантиметр.    Первой заполнилась цистерна быстрого погружения. Лодка стала на 25 тонн тяжелее. Пришлось откачать из уравнительной цистерны за борт, чтобы удифферентовать корабль. За ней заполнилась цистерна замещения ракеты.

Механик, капитан 2 ранга Малых, волновался:

— Товарищ командир! Может не будем ее 4 раза туда-сюда?

Но командир обрезал:

— Механик! Опять эти твои штучки! Это же подводная лодка, а не молоковоз! Ты мне тут не списывай собственное безделье в доке и не прикрывайся! — опять МОЛОКОВОЗ!! 

Механик подсчитывал убытки.

Следующей заполнилась кормовая дифферентная цистерна. Дифферентовку стали делать необычным способом, который всегда находит хитрая на выдумки голь. Короче, лодка по своим качествам действительно стала напоминать молоковоз. Но 4 раза в сутки от 40 до 240 — по всем правилам.

Заключительный аккорд прозвучал при очередном всплытии на 40 метров после снятия гидрологического разреза. Из смежного отсека по «Каштану» раздался тревожный доклад:

Аварийная тревога! В прочный корпус поступает вода! – командир успел втолкнуть механика Малых из центрального в аварийный отсек до того, как его задраили намертво, хотя это и не по правилам «Наставления по борьбе за живучесть – НБЖ ПЛ – 60».

Вода свистит веером, давлением 4 килограмма на каждый квадратный сантиметр, по периметру люка для погрузки аккумуляторов. И воздух в отсек не дашь, потому что – на подволоке. Что делать? Что делать!  Выхода два. Всплывать или погружаться. Командир кричит по громкоговорящей связи:

— Меха-а-ник!! Доклад! Доклад! Доклад немедленно! — мама моя родная, как орет! Сигнал аварийной тревоги рвет натянутые струнами нервы …

В отсеке мечутся матросы — ракетчики, закрывая полиэтиленовой пленкой приборы ракетной стрельбы. Матерится командир БЧ-2 Цыбешко. Всплывать нельзя, светлое время суток, а вероятный противник бдит. Нельзя обнаруживать себя. Только уж в крайнем случае! Но крайний случай, кажется, еще не наступил …

— Командир! Погружаемся! — кричит Малых. С нарастанием глубины люк должно прижать забортным давлением и течь прекратится. Должна прекратиться! А если нет? Корабль тяжелеет и с каждой сотней литров принятой из-за борта воды будет погружаться все быстрее… Успеем ли?  А глубина под килем? Кажется, 5 тысяч метров! 5 километров!  Мама моя… Напрасно старушка ждет сына… Мысли вихрем несутся в голове… Все вымокли до нитки, а вода в Баренцевом море прохладная, хотя и лето… 45 метров, 50, 55, Течь уменьшается!!! Слава Богу, пронесло! Все правильно — люк прижало и на 65 метрах течь прекратилась!

— Механик! Ну и – что? Я теперь буду плавать на глубине 65 метров?

— Товарищ командир! Нужно всплывать ночью и подтягивать шпильки на всех люках выше ватерлинии, где сможем, — доложил мокрый с головы до пят Малых, — пока мы гоняли лодку до 240 и обратно, шпильки растянулись и люки при всплытии   потекли.

— Вот я тебе и говорю – в доке груши околачивал, водку пил по кабакам, с девочками…, а теперь   – люки, шпильки, горловины…  Я тебе припомню, мля… дай только вернемся в базу. Папуасы…, — стравил пар «фараон».

По приходу в базу неисправности ликвидировали. Офицерам и матросам механической боевой части это стоило 3-х дней предпоходового отдыха. Да чего уж там …

* ПКЗ – плавучая казарма (здесь и далее примечания автора)

** ОСО – особое совещание при НКВД СССР

*** карандаш – сленг, газоразрядная трубка для измерения дозы облучения                          

**** БЭР – биологический эквивалент рентгена

****** ГОН — главный осушительный насос

****** шагами – поднимать КР с рассчитанными по минутам перерывами, чтобы не разогнать цепную реакцию ядерного топлива до неуправляемого состояния.