XIV. Основание Нового Адмиралтейства в Севастополе
1. Проект Севастопольского Адмиралтейства на Корабельной стороне
По итогам своей поездки в Севастополь Лазарев направляет доклад в Главный морской штаб с предложениями о строительстве там нового Адмиралтейства. При поддержке Начальника Главного морского штаба вице-адмирала князя А. С. Меншикова и его непосредственном участии был разработан комплексный проект Адмиралтейства, доков, корабельных магазинов, новых флотских казарм и сухарного завода.
В том же году проект был в целом утверждён Николаем Павловичем и в Севастополе приступили к подготовительным работам.
Чтобы освободить пространство для возведения объектов Адмиралтейства, было решено срыть большой холм на мысу, разделявшем Южную и Корабельную бухты и возвышавшийся более чем на 30 м над уровнем воды.
С 1835 г. по 1837 г. с мыса было удалено взорванного и измельчённого кирками известняка объёмом свыше 30 т кубических саженей. Жалко только, что опыт подрывных работ не использовался позже в обороне Севастополя при устройстве рвов, завалов, вместительных защищённых блиндажей.
Одновременно по берегам мыса и Корабельной бухты пришлось устраивать поддерживающую гранитную стенку высотою до 6 метров, с учётом её подводной части [102].
Николай Павлович, вдохновлённый перспективой продления срока службы кораблей и фрегатов ЧФ за счёт тимберовки и обновления подводной части судов, возводимых в Новом Адмиралтействе, горячо поддерживал проекты Лазарева.
Все запрашиваемые денежные средства и другие необходимые ресурсы без промедления выделялись. Но постоянно возникали непредвиденные ситуации, отодвигавшие реализацию грандиозных планов. Грунт на дне доков, хоть и возвышался на 1 метр над уровнем залива, но оказался рыхлым и легко растворимым, что не могло служить основанием для выкладки стен и днищ доков гранитной облицовкой. Пришлось искать решения проблемы забивкой нескольких рядов свай по всей длине доков.
Казалось бы, изящное решение с наполнением доков пресной водой из Чёрной речки, отстоявшей на 18 вёрст от Нового Адмиралтейства, во избежание заражения корпусов судов черноморским червём-древоточцем торедо оказалось неосуществимым. При первом опыте шлюзования и заведения в док судна, выяснилось, что время наполнения водой через Лазаревский водопровод составило три недели!
При перепаде уровней в 9 метров вода по ложу сечением 2 м х 1,5 м доходила скромным ручейком. Лазарев выдвигает идею создать в районе Чоргуна ещё один накопитель воды – бассейн. Николай Павлович на это отреагировал так: «На счёт бассейна в Чоргуне. Я бы рад, да денег нет в настоящее время, скопилось много расходов важнейших» [103]. И предложит из Петербурга решить проблему применением недавно появившейся паровой помпы в 30 л.с., которая будет переправлена в Севастополь и позволит качать солёную воду непосредственно из бухты.
А что Лазаревский водопровод? Ему также нашлось достойное применение: в Ушаковой балке им заправляли свежей питьевой водой судовые цистерны.
Ошибаются те, кто считает севастопольские акведуки уникальными для российской строительной практики. Екатерининский (Мытищинский) самотёчный водопровод Москвы в подземной кирпичной галерее, по своей протяжённости даже превосходивший на несколько километров Лазаревский, имел 5 акведуков, построенных ещё в 1783–1784 гг. До сих пор сохраняется как памятник русской архитектуры ажурный Ростокинский акведук на пересечении водовода с р. Яузой.
- Обстановка в Крыму
Вскоре после вступления М. П. Лазарева в должность Главного командира ЧВ в Крыму случилось стихийное происшествие, к счастью, без губительных последствий, могущих затруднить начало его деятельности на новом месте. Эпицентр землетрясения оказался в районе Алушты. Позже оно было оценено в 5 баллов по 10-балльной шкале. Колебания ощущалось также в Севастополе и Николаеве. Значительных повреждений, впрочем, не было. «Здесь в Николаеве все стенные и столовые часы остановились ровно на 9 часах 14 минутах, и последний удар был довольно сильный. Я очень опасался на счёт строящихся кораблей памяти «Трёх Святителей» и «Трёх Иерархов» и тотчас же послал осмотреть их. Треск подпор и самих членов до того перепугал часовых, что они все отбежали на некоторое расстояние и ожидали падения кораблей; однако ж, благодаря Бога, ничего подобного не случилось, и вообще всё кончилось благополучно» [104].
Помимо стихийных бедствий Михаилу Петровичу приходилось решать и задачи совсем иного рода, связанные, например, с сохранением тайны в области кораблестроения. Особенно это касалось вездесущих англичан, стремившихся «сунуть свой нос» во все аспекты российского флота под видом «дружественной международной инспекции».
М. П. Лазарев не склонен был демонстрировать потенциальному противнику главную базу Черноморского флота ‒ Севастополь, поэтому он отказывается принять лорда Дургана на английском судне по благовидной причине: «Английское правительство просит соизволения ЕИВ на допущение в Севастопольский порт английского судна, на котором намерен прибыть в Россию лорд Дурган. Сиё домогательство было отклонено под предлогом невозможности карантинной обсервации, подвергаемой судам, проходящим Турецкие владения» [105]. Да и нечем было тогда похвалиться нам на Чёрном море, когда наш флот с трудом противостоял турецкому.
Злопамятная Англия припомнит Лазареву такой недружественный жест и в дальнейшем продолжит ревниво следить за его деятельностью по развитию судостроения на юге России и укреплению главной его базы в Севастополе.
Используя нашу заинтересованность в новейших достижениях передовой британской индустрии, англичане в дальнейшем всё же добьются Высочайшего дозволения регулярно посещать Николаевские верфи и сам Севастополь.
Русские корабли, по мнению Саймондса, главного сюрвейера (инспектора) британского флота, осмотревшего в Севастополе Черноморский флот нескольким годами позже, летом 1841 г., ‒ «…имеют срок службы не более 8 лет, что совершенно гибельно для государства и нации! Черноморский червь очень губителен для дерева и, пожалуй, только крымский дуб может противостоять ему».
В своих записках Саймондс упоминает, что дуб отличного качества в Крым доставляли из Бессарабии и Подолии, обыкновенную сосну из северной и средней полосы России, ореховое дерево было местное, крымское, а рижскую сосну он назвал «отличной» [106].
Что касается рижской сосны, моё мнение: рижская сосна получила название по месту её перегрузки (сбыту) в устье Даугавы (Западной Двины), а заготовку и сплав отборных мачтовых стволов производили до конца 70-х годов XX века с верховья Западной Двины и её притоков. Небезынтересно, что известная лётчица-рекордсменка Марина Лаврентьевна Попович, супруга космонавта П. Р. Поповича, происходит из семьи плотогонов, спускавших ещё в 60-х годах тверской и смоленский лес к Западной Двине, где их подхватывали, как и в прежние времена, латвийские сплавщики.
Эта была наиболее крепкая, так называемая жёлтая сосна, росшая на сухих возвышенных песчаных почвах. Из неё в эпоху парусного флота выделывали мачты, реи и остальной рангоут не только для российского, но и для флотов европейских стран.
- Перемены на Чёрном море и их восприятие флотским сообществом
А как воспринимались перемены в офицерской среде черноморцев? Адъютант В. А. Корнилова, отставной капитан-лейтенант Д. В. Ильинский оставил воспоминания, в которых сообщал своё и своих сослуживцев мнение на решительную смену всего руководства ЧФ в начале 1830-х годов.
«Беспорядки в администрации по хозяйственной части и открывшиеся стачки между интендантством и поставщиками-евреями заставили А. С. Грейга отказаться от должности главного командира ЧФ. Меньшиков удачно заменил его Лазаревым» [107].
Алексей Самуилович не оставил после себя последователей своей флотской школы. Среди его подчинённых офицеров не оказалось ярких имён, разве что командир брига «Меркурий» А. И. Казарский и вице-адмирал М. Н. Кумани-Сизопольский.
Такие имена, как А. Конотопцев, Г. А. Папахристо, А. Суиди, А. С. Стодольский, Ф. А. Юрье, мало что скажут читателю.
Зато капитан 2-го ранга С. М. Стройников, сдавший без боя фрегат «Рафаил» туркам в июне 1829 г., можно сказать, влип навсегда в историю.
Грейг пустил на самотёк кадровую политику на Черноморском флоте.
Среди флотских офицеров было немало тех, кто не владел русским языком в необходимой для службы степени. «Начальствующий состав флота переполнился выходцами из греков, старавшимися держаться не столь доблестью и любовью к делу, сколько лестью, обволакивающей адмирала Грейга. Всюду заметно было отсутствие живой инициативы, способной пробудить дремлющий дух, направить движение в порядке нового веяния и заставить каждого идти к цели совершенствования. Надо было восстановить выпадающую из рук Грейга власть и придать бодрость служебному персоналу». [107].
И. А. Шестаков, начинавший свою службу гардемарином под присмотром Михаила Петровича на Чёрном море, вспоминал, как даже в 1836 г. случалось слышать комментарии русских командных слов на греческом языке, и он сам был свидетелем, как лейтенант Левшин обратился к адмиралу с просьбой перевести его с корабля «Анапа» на другой, так как он не слыхал в кают-компании русского наречия.
В экипажах не практиковались служебные инструкции, не было единого свода командных слов, используемого командиром или старшим офицером для управления действиями команд и судном в море, судовые расписания также отсутствовали.
На период командования Грейгом ЧФ пришёлся и так называемый июньский Чумной бунт 1830 г. жителей Севастополя, измотанных двухгодичным карантином, введённым по случаю участия ЧФ в блокаде и десанте к турецким крепостям на Румелийском побережье.
Свидетельства участников войны 1828–1829 гг. подтверждают, что в осаждённых турецких гарнизонах были нередки случаи чумы, и приходилось принимать специальные меры, чтобы предупредить эпидемию в русской армии и во флотских экипажах, участвовавших в высадке десанта и других операциях на суше.
И совершенно обоснованно с возвращением эскадры на свою базу в Севастополе был объявлен противочумный карантин. Доступ в Севастополь с суши был строго ограничен. Прекратился подвоз дешёвых продуктов питания, топлива и пр. В связи с чем Петербург выделял дополнительные средства и организовывал льготные целевые поставки в Севастополь. Но к этой человеколюбивой акции тут же присоединились хищные посредники, и до Корабельной слободки, где обитали семьи моряков, доходили, в лучшем случае, плесневелые сухари и залежалая мука. Более того, власть в гарнизоне Севастополя оказалась заинтересованной в поддержании ложного мнения о масштабах эпидемии. Лекари, обязанные освидетельствовать всех умиравших в этот период в Севастополе, вынуждены были следовать за настроением начальства, хотя, к счастью, катастрофических последствий в течение двухгодичного карантина Черноморский флот не испытал. Алексей Самуилович Грейг был, безусловно, посвящён в эти тревожные события 1828–1830 гг. в главной базе ЧФ, но на деле он устранился от какой-либо конкретной помощи своим экипажам и их бедствующим семьям.
Здесь можно вспомнить, как Павел Степанович, будучи уже первым флагманом ЧФ, вице-адмиралом, командиром 5-й флотской дивизии, заботился о 41-м флотском экипаже, которым командовал с 1834 по 1845 год. Подтверждением чего может служить дневниковая запись контр-адмирала Михаила Франциевича Рейнеке о Пасхе 11 апреля 1854 г. в Севастополе.
А адмирал А. С. Грейг, не колеблясь, присоединился к мнению Военно-судной комиссии во главе с графом М. С. Воронцовым, допрашивавшей 6 тыс. участников протестных выступлений в Севастополе в начале июня 1830 г. и к её заключению о казни 7 руководителей заговора и показательной расправы над ними на территории матросских слободок на Корабельной стороне.