Глава тринадцатая

  Карасёвские вахты. Нарушитель на пирсе. Как я чуть не расстрелял комиссию из штаба флотилии. Согласно Уставу. Снова Гаджиево. Знакомые все лица на Гаджиевском камбузе. Лариска, как средство от обыска. Порчниха, ранняя полярная весна, тёмный мир и солнце на акварели Заславского. Май, переходящий в полярное лето. Снова боевая тревога. Начало ядерной войны с неожиданным финалом. Прощание с флотом.

 

1.

 

В общем-то нам повезло, и мы отделались лёгким испугом.

Уже к вечеру из санчасти привели Каноненко с забинтованной башкой, однако в хорошем настроении. Он, в отличии от нас – горемычных, в санчасти раздобыл через своего земляка шила и нормально похмелился.

— Дебил недоделанный! – приветствовал его Делягин.

Мы как раз стояли на пирсе – курили.

— Я чего, виноват, что ракета в мачту врезалась?! – тут же окрысился хохол. – Понатыкали мачт, понимаешь….

— Да все мы хороши! — вздохнул Заславский. – Теперь до конца июня сидеть здесь будем!

— Не здесь, а в Гаджиево, — поправил его Соломин.

— Да какая к хренам разница?!

Тут к нам подошёл годок Никита Парамонов, который, кроме обязанностей киношника, с недавних пор был назначен экипажным писарем (а потому целыми днями пропадал с начальством в штабе) и окинул нас весёлым взглядом.

— Привет, залётчики!

— И тебе не кашлять! – мрачно отреагировал Делягин. – Ты чего радостный такой? Думаешь, если ты со старпомом в штабе тусуешься, тебе не прилетит за компанию?! Наше начальство – оно злопамятное! Ты тоже вполне можешь под Новый год на ДМБ поехать! Без пяти ноль ноль тридцать первого декабря.

— Да все вовремя домой поедут!

Мы насторожились.

— Не понял… — протянул я.

Парамонов прикурил сигарету, хмыкнул.

— Короче, никакой стрельбы из ракетницы не было! Понятно? А вас просто поймали на борту слегка выпившими. И наказали, так сказать, в своём коллективе, своими силами, не вынося сор из избы.

— Фига! – поразился Делягин. – Лесенков, что ли, сумел всё замять?! Его ж штабные на дух не переносят….

— Кэп тут не при чём. Просто, когда начали выяснять, откуда всё-таки взялась эта ракетница, обнаружили такой охрененный их недокомплект, что… — Никита махнул рукой. – Короче, начальник тыла с перекошенной мордой весь день сегодня по этажам носился, уговаривал адмиралов не поднимать шума. Иначе ведь всем по башке дадут. Не взирая на звания.

Я тут же вспомнил, как не раз, и не два, следуя по ночам на вахту, видел взлетающие над бухтой ракеты. То зелёные, то красные, то белые.

Да, в общем, все в посёлке знали, что наши героические офицеры – подводники, перепив, могут в честь какого-нибудь знаменательного события устроить небольшой салют. Так-что ничего удивительного.

— Класс! – Заславский выкинул вверх кулак. – Живём!

— На верхней-то всё равно стоять будем, — охладил я его пыл. – Аюмов слов на ветер не бросает. Кстати, — я посмотрел на часы, — скоро заступать….

Роль карасей с автоматами на пирсе сегодня играли трое «злостных нарушителя воинской дисциплины» — я, Делягин и тот же Заславский.

В третьем нас уже ждал Антипорович.

— Так, — сказал он, окидывая нас взглядом, — сегодня всю ночь готовимся к переходу в Гаджиево, поэтому вахта у вас ответственная. Не курить, на ограждении пирса не сидеть, следить за КДП! Если кто из вас прозевает начальство из штаба, накажу!

— Товарищ капитан третьего ранга, — лениво произнёс Делягин, — да мы всё помним.

— Помнят они! – ни с того, ни с сего взбеленился помощник командира. – Пьяные тут по Зоне бегают, из ракетниц стреляют! Кто первым заступает?

Я шагнул вперёд.

— Старшина второй статьи Мазаев.

— Одевайтесь.

Я натянул тулуп, валенки, опустил у шапки уши.

— Готов.

— Пойдёмте.

Во до чего дошло! Сам Антипорович меняет караул и проверяет передаваемое оружие.

— Пост сдал, — шмыгнул носом Коля Маковкин, тоже с удивлением смотря на помощника командира.

— Пост принял, — проворчал я, мрачно разглядывая пирс, на котором, как всегда, при переходе на другое место базирования, шла нездоровая суета. То есть командиры гоняли народ, народ усиленно изображал страшную занятость.

— В общем, вы знаете, как верхнюю вахту нести,  — буркнул помощник командира. – Не первый раз.

«Тебе б столько на пирсе простоять!» — мысленно пожелал я ему и отвернулся. Мне сейчас же захотелось курить. По закону подлости. Только вот справа, возле КДП, маячил Аюмов, а слева, по пирсу прогуливался Полищук. С таким видом, словно обдумывал какую-нибудь мысль государственного масштаба. Ну, или стихи сочинял.

А что? Такое (в смысле – сочинительство) со многими дураками случается. В этом смысле я и себя имею в виду. Не умнее замполита оказался.

«Поскольку был бы умным – отговорил бы совершенно уж клинического дурака Каноненко стрелять из ракетницы! Или хотя бы на лодке остался. Сейчас бы не торчал тут, как хрен с горы!».

Разумеется, вскоре Полищук меня заметил и, разумеется, решил провести воспитательную работу.

— Стоите, Мазаев? – поинтересовался он, подходя.

— Так точно.

— Вот видите! Всё, как я говорил! А вели бы себя, как положено – и не пришлось бы сегодня мёрзнуть!

— Товарищ капитан второго ранга, — сказал я проникновенно, — я несу вахту, согласно корабельному расписанию. Вы считаете, что это наказание?

Замполит смутился.

— Э… Нет, конечно! У нас каждая вахта почётна! Тем более – верхняя. Вы сейчас – лицо лодки!

«Морда корабля» — тут же вспомнилось мне, и я с трудом подавил смех.

— Сегодня могут прибыть проверяющие из штаба, — продолжил Полищук, окидывая меня неприязненным взглядом. – И что они увидят?

— А что они увидят?

— Грязный тулуп, грязные валенки, подсумок непонятно какой!

Я тут же решил слегка притопить Антипоровича.

— Так и я говорю! Все три года один и тот же тулуп таскаем! А тулуп не постираешь! Да и валенки гуталином не начистишь! Но видно у помощника командира нет возможности обеспечить верхних вахтенных необходимым обмундированием.

— Хм! – замполит в сомнении посмотрел на лодку. – Новый тулуп…. И проверяющие, опять же.

Резко развернувшись, он двинулся по трапу на корабль, очевидно – разбираться с Антипоровичем. Что не могло не радовать.

Потом все офицеры тоже свалили на лодку, народ попрятался кто куда, и я наконец-то закурил.

Было не особо холодно (минус пять где-то), правда, время от времени налетали порывы ветра. Всё того же – северного.

«Впрочем, и не то ещё переносили!» — оптимистично подумал я, вспоминая жуткие вахты при минус сорок пять по Цельсию. «Всего час стоишь, а такое ощущение, что не меньше суток. Сопли в носу замерзают, ресницы слипаются, но самое главное – если коварный враг на пирс полезет – хрен в него выстрелишь! Поскольку хвататься голой рукой за железо на таком морозе чревато. Можно мгновенное обморожение получить».

Поскольку ни Полищук, ни Аюмов в поле зрения пока не появлялись, я, побродив возле «каштана», уселся на бортик пирса, вытянул ноги.

«Помнится, по карасёвке, я как-то поинтересовался у Молочного, который тогда был дежурным офицером, а следовательно – разводящим, почему верхним вахтенным нельзя сидеть, а можно только стоять или ходить взад-вперёд? На что кап-лей ответил: «а потому, олух ты царя небесного, что когда сидишь, кровь приливает к тазу, и ты начинаешь сразу думать о бабах, а не о том, как победить американских диверсантов, если те начнут лодку штурмовать. Я же, помнится, возразил: «о бабах я думаю всегда – что сидя, что стоя, что лёжа, что прыгая».

— Слышь, верхний, закурить не будет?

Я вздрогнул и оглянулся.

На пирс вылез Коновалов – сонный и растрёпанный.

— Андрюх, — сказал я, доставая пачку, — ну, я понимаю – в автономке у тебя курево кончилось, но тут, на берегу, неужели трудно купить? Или ты экономишь?

— У меня кто-то сигареты из ватника вытащил, — буркнул сундук, прикуривая и усаживаясь рядом со мной.

— В каюте?

— Да не, — он отмахнулся. – Я его в кают-компании забыл.

— А ты не знаешь, за каким хреном нас в Гаджиево перегоняют?

Коновалов ещё больше помрачнел.

— Не знаю. Но мне это совсем не нравится! Вместо того, что бы сдать пароход, и со спокойной душой ехать в отпуск, мы, мать их всех, «едем» в Гаджиево! Вот как отправят нас опять в моря!

— Ни дай Бог! – испугался я.

— Дней на двадцать! – продолжил разводить панику сундук. – Или вообще – на сорок! А что? Запросто! Бывали уже такие случаи!

Он докурил, бросил окурок в воду и, пробормотав «пойду дальше харю давить», ретировался.

А ещё через минуту, где-то в посёлке, в районе гаражей в небо взлетела ракета. Красная. Потом ещё одна – зелёная.

«Жаль Полищук этого не видит» — меланхолично подумал я. «Опять бы решил, что злостные нарушители воинской дисциплины устроили короткое замыкание, и всё сейчас обесточат».

Почувствовав, что начинаю замерзать, я поднялся и прошёлся по пирсу, разминая конечности.

«Ё-моё! Где справедливость?! Почему тех, кто сейчас устраивают фейерверк в посёлке не вяжут и не ставят на карасёвскую вахту?! Почему Костя-комендант не летит туда на своём лихом «уазике» с шашкой наголо?! Какого якова адмиралы из штаба не бегают с выпученными глазами по складам, пересчитывая ракетницы?!».

Я хмыкнул. Потом сплюнул.

Какая уж тут в жопу справедливость?! Нет её в мире и не было никогда!

«С нашей, с человеческой точки зрения» — пришла мне в башку неожиданная мысль. Я удивлённо покачал головой, вытащил ещё одну «беломорину», прикурил.

«Опа! А интересный поворот получается. Ведь это действительно так! Справедливость человеческая и справедливость… э-э… Божья. С нашей точки зрения несправедливо, если гибнут невиновные, но с точки зрения высших сил – это, если не нормально, то вполне привычно. Обыденно. А почему? Да потому, что мы всё время забываем одну немаловажную (а точнее – основополагающую вещь!): для Бога смерти нет. Ну, нет! Вообще! Поэтому и смерть ребёнка для Всевышнего никакая не трагедия, а скорее – избавление души от страданий. Разве не так? Да, для остающихся живущих подобное – нечто немыслимое, запредельное, люди ломаются, с ума сходят, превращаются чёрти во что! Только ведь не рай здесь, у нас. Далеко НЕ. Скорее уж – один из филиалов ада».

Заметив, вновь появившегося на пирсе Аюмова, я быстро загасил папиросу и принялся с умным видом поправлять подсумок, шапку, воротник тулупа и прочее.

— Отставить! – буркнул кап-два, приблизившись к трапу.

— Есть отставить! – гаркнул я, и тут же решил уточнить: — А разрешите вопрос?

Он ухмыльнулся.

— Ну, рискни.

— Чего отставить-то?

Старпом вздохнул.

— Изображать из себя идиота, которому интересно, как он выглядит на посту! Особенно – после трёх лет службы.

— Есть отставить изображать из себя идиота! – вновь рявкнул я. И добавил как бы «от себя»: — Хотя так безопасней.

— Ничуть! – Аюмов снова усмехнулся. – Твой прямой начальник, если он тупой, просто не оценит твоей игры, чисто инстинктивно воспринимая это, как издевательство, а умного человека ты обидишь.

— Почему? – с огромным изумлением (не приходилось до этого говорить с командирами на подобные темы!) спросил я.

— Потому-что, изображая из себя дурака, ты рассчитываешь на то, что и старший по званию дурак, и ничего не заметит. Так вот, — он шагнул вперёд и ткнул мне пальцем в грудь, – я замечаю!

С этими словами, он прошёл по трапу и исчез в надстройке.

— Старпом на борту, — сообщил я на всякий случай по «каштану» вниз, хотя вовсе не обязан был этого делать. Но сегодня дежурным по кораблю был неплохой мужик – старший лейтенант, и его подводить не хотелось.

После чего вновь уселся на ограждение пирса и, сдвинув шапку, почесал в затылке.

Нет, знал я, конечно, что старший помощник командира у нас далеко не дурак, но что бы вот такие разговоры….

Я покачал головой.

«Да! Чудеса! Может это потому, что уже вышел Приказ, и нам – «гражданским», действительно, осталось здесь совсем немного? Что два-три месяца для того, кто служит десятилетиями?».

Представив себя на месте Аюмова, я содрогнулся.

«Не, ну его нафиг! Считай, всю жизнь – либо на «железе», либо на снеге да морозе. Полярные ночи, вечная неустроенность, нервотрёпка бесконечная! Да плюс – ответственность. Сверху – тупые штабные адмиралы с идиотскими придирками, снизу – матросики, норовящие либо чего-нибудь украсть, либо нажраться. Тут никаких званий и денег не захочешь, хотя платят нашим подводникам очень хорошо. Единственное, на что им грех жаловаться!».

— Размышляем о жизни? – послышался слева мерзкий сиплый голос.

Я шёпотом выматерился и повернул голову.

Пилигрим сидел на том же бортике пирса, метрах в двух от меня.

— Слышь ты, чёрт рогатый, — негромко произнёс я. – Здесь, между прочим, запретная зона. А я на посту. С оружием. И обязан всех, кто не имеет допуска, но тем не менее приближается к кораблю, либо задерживать, вызывая дежурного, либо, при непосредственной угрозе лично мне, открывать огонь. Хочешь пулю в лоб?

— Я разве представляю для тебя угрозу? – Пилигрим скривил рот в своей омерзительной улыбке.

— Ты представляешь угрозу всем нам. Блуждающий демон!

Он вздрогнул так, словно через него пропустили электрический ток.

— Укороти свой язык, раб!

— Сам ты!… – я опять сплюнул. – Убирайся отсюда! Или мне молитву прочесть?

— Не поможет тебе молитва! – прошипело создание, вновь превращаясь в жуткую пародию на человека – с вытянутым черепом и оскаленной пастью. – Никому они никогда не помогали, и тебе не помогут!

Я тяжело вздохнул.

— Вот чего ты ко мне привязался?! Хотел сделать соучастником убийств? Ещё одного грешника в свои ряды завербовать?

Делать мне было совершенно нечего. А так, за разговором, да ещё с представителем иного мира, вполне можно было убить время. Потому я снова и завёл эту сказку про белого бычка – «зачем?», да «почему?».

— Я меняю историю вашего мира! – Пилигрим вновь принял свой привычный облик, да ещё надменно выпятил челюсть. – Доказываю, что на Земле распоряжается не только этот… — скривившись, он ткнул пальцем в небо.

— Боишься Его? —  я прищурился.

— Че-го?! Кого там бояться?! – создание фыркнуло совершенно по-человечески. – Это вы боитесь! Я же вас освобождаю.

— От чего? От совести?

— Много с этой совести поимеешь! Неужели ты настолько слеп?! Разуй глаза! Вокруг тебя, вот уже три года живые иллюстрации к тому, как НЕ НАДО жить! Тот же Молочный, тот же Дорохин. Вот они – с совестью. И что? Считай – просуществовали на Земле впустую.

Он неожиданно заорал. Причём, крик его показался весьма странным – словно северный ветер начал налетать резкими порывами, сделавшись вдруг одушевлённым, умеющим произносить слова и выстраивать фразы:

— Не удалась у них жизнь! Не получилась! Ни карьеры, ни денег, ни благополучия!

Демон уставился на меня своими пустыми глазами, затем, неожиданно успокоившись, ухмыльнулся.

— А ты знаешь, что и тот, и другой – разведены? То есть и тут у них облом.

— Меня это не касается, — я пожал плечами. – Тебя, кстати, тоже.

— Правильно! – вдруг обрадовался Пилигрим. – Плевать на них! Зато идиот Полищук с идиотом Антипоровичем, люди без совести и чести, в полном порядке! Карьера двигается, звания присваиваются, деньги копятся. Хочешь, скажу – сколько денег у того и у другого?

— Не хочу.

— Напрасно. Это – ПОЛЕЗНОЕ знание! Я вообще могу принести тебе огромную выгоду, поскольку владеющий информацией – владеет миром! А я информацией владею!

— Ага, — я усмехнулся. – Только можно ли этой информации верить?

— А мне незачем врать. Врёт тот… другой, — тут демон вновь показал на небо. – Врёт, что поможет! Врёт, что если жить по совести, то всё будет хорошо. Ничего не будет хорошо!

Его вновь начало трясти, и пасть вновь сделалась совсем не похожей на человеческий рот.

— Там, наверху, думают, что человек способен стать лучше. С их точки зрения, конечно. Что он способен на добро и на любовь. Только вот ведь в чём закавыка: добро – это ничто иное, как завуалированная личная выгода, а любовь….

Тут Пилигрим сделался совсем уж омерзительным.

— Любовь – лишь инстинкт размножения. Разве не так? Вполне себе животное состояние. Хочешь, я напомню тебе, какие, время от времени, сны ты видишь? С бабами?

Я вытащил папиросу из кармана, прикурил.

— Знаешь, чем отличается знающий специалист от безграмотного придурка?

Сидящее рядом со мной существо словно споткнулось. Лицо его вновь пришло в норму, в стеклянных, бессмысленных глазах промелькнуло даже какое-то подобие удивления.

— А при чём здесь это?!

— Сейчас объясню.

Я выдохнул дым, погладил рукой ствол автомата.

— Понимаешь, настоящий специалист, знающий что именно и как делать, никогда не суетится. Он спокоен. Не кричит, не визжит, руками не машет. Потому-что ему незачем нервничать. Догадываешься, к чему я клоню?

— Нет! – зло прошипел демон. – Уж объясни.

— Ты – суетлив. Весь какой-то дёрганный, нервный. Словно тебя раздвижным упором по башке стукнули. И верить подобному чуде-юде – себя не уважать.

— Придурок! – сказал, словно выплюнул, Пилигрим. – Точнее – слабоумный! Как только таких недоразвитых в подводники берут?!

— Добеги до нашего военкомата – поинтересуйся.

Демон покачал головой.

— Подумать только! Этому человеку выпал уникальный шанс узнать то, что не знают и никогда не узнают тысячи… нет, миллионы… и даже миллиарды его соплеменников, а он изображает из себя святошу! Тебя мамка в детстве с печки не роняла?

— А тебя прикладом никогда в лоб не били?

Очевидно, Пилигрим что-то такое прочитал в моих глазах, поскольку быстро поднялся на ноги и отошёл подальше.

— Разговор ещё не окончен! — кривясь и дёргаясь, просипел он.

— До новых встреч, дорогие телезрители! – кивнул я, усмехаясь. – Всего вам хорошего!

Демон исчез. Наверное впервые я видел это так явно (возле выгородки для ядерных отходов тогда мешал контейнер). Вот стояла метрах в пяти от меня, рядом с бортиком пирса, человеческая фигура, а вот её уже нет. Без всяких внешних эффектов – мерцаний, миганий и постепенных переходов в жидкое или газообразное состояние.

— Чудны дела Твои, Господи, — проворчал я, вставая и поправляя автомат.

«Хотя, что это я несу?! Господь тут ни при чём. Совсем другое ведомство….».

Тут на пирс, из десятого отсека, выбрались несколько человек, принявшись возиться с какими-то шлангами. Затем из рубки появилась целая делегация – очень недовольный Антипорович (аж душа порадовалась, чесно слово!), надутый Полищук и Семченко. Следом за ними карась из третьего тащил… новый тулуп (относительно, конечно, новый) и валенки.

— Переодевайтесь, Мазаев! – буркнул помощник командира, останавливаясь рядом со мной.

— Что, прямо здесь?! – удивился я.

— Вы кого-то стесняетесь?

Тут я решил устроить небольшую «итальянскую забастовку». То есть строго следовать всем правилам и уставам. Всё равно, до смены ещё два часа, а развлекаться как-то надо!

— Я на посту, товарищ капитан третьего ранга! – со значением произнёс я. – То есть снять автомат и положить его на пирс… или дать кому-нибудь подержать, пока я переодеваюсь… хотя бы даже вам, не имею права. Так-что выполнить ваш приказ не могу, согласно уставу.

Замполит сморщился.

— Мазаев, перестаньте дурака валять! Вам сказано – переодеваться, значит заткнитесь и переодевайтесь!

— Никак нет! – я вытянулся по стойке смирно, уставился в пространство отсутствующим взглядом и повторил, самым занудливым голосом, на какой только был способен: — Не имею права!

Тут и Семченко занервничал.

— Товарищ капитан второго ранга, — обратился он к Полищуку. – Из Штаба вот-вот приедут!

Тот окинул меня злобным взглядом, затем подошёл к «каштану» и скомандовал:

— Дежурный по кораблю, поднимитесь наверх!

Похоже, наш «красный комиссар» настолько редко общался с Центральным постом по внутрикорабельной связи, что его голос там просто не знали. Иначе я не могу объяснить того, что снизу, после довольно продолжительной паузы, заполненной звуками пережёвывания чего-то сочного, поинтересовались:

— Это кто там такой умный?

— Чего?! – удивился замполит, затем, недоуменно посмотрев на Антипоровича и Семченко, снова наклонился к «каштану», рявкнул:

— Здесь – заместитель командира корабля по политической части! Дежурного по кораблю – наверх! Быстро!

— Есть наверх! – испуганно пробормотал «каштан» и отключился.

А ещё через полминуты, из надстройки выскочил старший лейтенант Полоцкий – с повязкой на рукаве и с кобурой на поясе.

— Товарищ капитан второго ранга, — завопил он, перебежав по трапу, — дежурный по кораблю….

— Вы больше не дежурный по кораблю! – прорычал Полищук переводя взгляд на Антипоровича.

— Александр Андреевич, что у вас за бардак на борту творится?! – совсем уж нехорошим голосом поинтересовался он. – Офицеры отвечают не по уставу, верхние вахтенные на ответственном посту стоят, как оборванцы, расписания не соблюдаются!

Помощник командира втянул голову в плечи, но зато выпятил челюсть.

— Товарищ капитан второго ранга, — ещё более противным голосом произнёс Антипорович. – Насчёт тулупа, как я вам уже доложил, распорядился старший помощник командира Аюмов ещё полгода назад, а по «каштану» вам отвечал вовсе не старший лейтенант Полоцкий!

— Да! – дежурный истово хлопнул себя ладонью по груди. – Это не я отвечал!

— А кто?!

— Не могу знать! – старлей вытянулся в струнку и выпучил глаза точно так же, как и я пять минут назад.

— Надо вниз спуститься и разобраться! — подсказал Семченко, которому, как видно надоело торчать наверху – на холоде.

— Хорошо, пойдёмте!

Офицеры двинулись вниз, а мы вдвоём с карасём остались на пирсе.

— Мне то что теперь делать? – спросил молодой.

— Можешь сходить — покурить, — милостиво разрешил я. –Только тулуп с валенками положи. Вот сюда, на бортик.

Карась с облегчением избавился от ноши, затем, вытащив сигарету, двинулся было к КДП, однако с полдороги неожиданно побежал обратно.

— Там начальство приехало! – испуганно сказал он мне, после чего поскакал вниз.

Впрочем, я и сам уже увидел: на пирс спускался толстый краснорожий адмирал, сопровождаемый кучей капитанов первых и вторых рангов. Комиссия. Из Штаба. Приплыли.

Те, кто возился со шлангами у кормы, быстро всё побросали и тоже смылись в десятый. От греха подальше.

Развернувшись, я ткнул в кнопку вызова и выпалил:

— Вице адмирал на пирсе!

— Какой адмирал? – послышался чей-то знакомый голос.

— Большой! – рявкнул я. – Страшный! С двумя звёздами!

— Мазай, ты, что ли?

Тут я узнал годка Андрюху Ванина – из боцманской группы.

— Я, мать вашу! Говорю ж – адмирал на пирсе! Скажи там – пусть вылезают встречать.

— Да нет в Центральном никого! Они тут немного поорали и все вместе пошли к старпому в пятый – разбираться.

— Весело! – упавшим голосом сказал я. – Беги в пятый – сообщи…. Всё! Не могу говорить!

Комиссия уже подошла слишком близко, и меня могли услышать.

Поэтому я отлип от «каштана», опять вытянулся по стойке смирно и уставился на ближайшую сопку, когда же толпа штабных приблизилась, резко развернулся, отдал честь,       затем строевым шагом промаршировал к средству связи, нажал на кнопку и заорал на всю бухту:

— Верхний вахтенный Мазаев! Прибыла комиссия из штаба!

Мне никто не ответил.

Адмирал склонил голову на бок.

— Ну-ка, доложи ещё раз!

— Есть доложить ещё раз! – и снова произвёл всё то же ритуальное действие. Центральный безмолвствовал.

— Может так пропустишь? – поинетерсовался большой начальник, с интересом разглядывая сложенные на бортике пирса тулуп и валенки.

— Никак нет!

Адмирал прищурился.

— Неужели стрелять будешь?

— Так точно! Буду!

В этот момент из надстройки вырулил Коля Маковкин с дуковским мешком, увидев всю эту нашу «сцену у фонтана» ойкнул и чуть было не выронил мусор вниз, в воду. Попытался было свалить обратно, в рубку, но был остановлен грозным рыком.

— А ну, боец, подойди-ка сюда!

На подгибающихся от ужаса ногах, бедный Коля спустился по трапу на пирс и, уронив мешок мне на ногу, доложил:

— Товарищ вице адмирал, матрос Маковкин по вашему приказанию прибыл!

— Значит сейчас, матрос Маковкин, спустишься вниз, в Центральный, найдёшь там… — он покосился на меня, -…кого-нибудь. И сообщишь, что здесь, наверху, стоит комиссия из Штаба флотилии. Которую ваш верхний вахтенный вот-вот расстреляет. Согласно уставу караульной службы. Понял?

— Так точно! – завопил Коля, отдавая честь. – Разрешите выполнять?

— Выполняйте! – проворчал адмирал, вытащил из кармана сигарету и прикурил от тут же протянутой одним из капитанов первого ранга, зажигалки.

— Молодец! – неожиданно сказал он мне, выпустив дым. – Службу знаешь. Который год служишь?

— Три года уже, товарищ вице адмирал.

— Заметно, — он снова усмехнулся. – Не дурак.

Тем временем Маковкин, оказавшись внутри прочного корпуса, влетел в Центральный пост с выпученными глазами и, никого из начальства не обнаружив, завопил:

— Адмирал на пирсе! Вы чего тут, оглохли?

На своих боевых постах сидели трое – уже упомянутый Андрюха Ванин, полторашник Немоляев и мичман Самахин. Последний меланхолично пожал плечами.

— И чего?

— Где дежурный по кораблю?!

— Ты ж сам видишь – нет его!

— А кто будет адмирала встречать?!

— Понятия не имею. Они все, кажется, в пятый пошли. Зачем-то.

Сплюнув, Коля обрушился по трапу на палубу третьего и помчался в сторону кормы.

Экипаж спас Аюмов. Пока его, вся эта толпа идиотов (вместе с дежурным!), даже не догадавшись вызвать старпома по «каштану», искала в пятом отсеке, сам старпом наводил порядок у торпедистов. Закончив на них орать, решил перекурить и, не заглядывая в Центральный, полез наверх.

И увидел нас.

Всё-таки опыт есть опыт. В отличии от карася Маковкина, Аюмов не испугался и не растерялся. Быстро сунув сигарету в карман канадки, кап-два мгновенно сделал каменное лицо, переместился на пирс и, подойдя к адмиралу, чётко доложил:

— Товарищ вице адмирал! Экипаж готовится к переходу в Гаджиево, согласно заранее утверждённому плану! Докладывал – дежурный по кораблю, старший помощник командира, капитан второго ранга Аюмов!

Они поздоровались за руки.

— А чего это ты вдруг сам дежуришь, Ринат Мидхатович? – поинтересовался проверяющий, с подозрением оглядывая старпома. Потом перевёл взгляд на меня, и вдруг хохотнул.

— Провинился, что ли?

Аюмов развёл руками.

— Вы ж знаете, Антон Леонидович, сплошная молодёжь в экипаже! Разве им ответственное дело доверишь?! Переход сложный….

— А чего сразу не ответил?

Тут уж хохотнул старпом.

— В третьем, на пульте, олухов будил. Пинками.

После чего повернулся ко мне, буркнул: «пропустить» и сделал приглашающий жест.

— Пойдёмте.

Офицеры, отдавая честь флагу, пересекли трап и спустились вниз.

Я ж, совершенно машинально, впервые в жизни, перекрестился и перевёл дух.

«Фу-у-у! Мать вашу! Во попал!».

А затем произошло следующее. Из люка, ведущего в пятый-бис, вылезли… всё те же персонажи – Полищук, Антипорович, Семченко, старший лейтенант Полоцкий (по-прежнему – с повязкой дежурного на рукаве), сошли на пирс и направились в мою сторону.

Злобный Антипорович кивнул Полоцкому:

— Временно снимите с вахты Мазаева. Пускай переоденется.

Дежурный по кораблю (бывший дежурный, хотя он об этом пока и не знал), козырнул.

— Есть.

Потом повернулся ко мне. По его лицу было видно, что он не помнит, а может и не знал никогда, каким образом в таких случаях действуют. Поэтому начал импровизировать:

— Мазаев, вы временно освобождены от несения верхней вахты. Можете переодеваться.

— А кому мне оружие передать? – я потряс в воздухе автоматом.

— Хм! – старлей принялся озираться по сторонам, очевидно в надежде увидеть какого-нибудь из свободных верхних вахтенных. Однако на пирсе, после прибытия адмирала, всё вымерло. – Мне передайте, — наконец, нашёлся он.

Отдав ему калаш с подсумком, я неторопливо принялся стягивать тулуп, любуясь невиданным зрелищем – несущим верхнюю вахту офицером!

Полищук, наблюдающий всё это с выражением крайнего отвращения на лице, не выдержал:

— Мазаев, давайте быстрее! Сейчас комиссия из Штаба приедет!

И тут до меня дошло.

«Они ж ничего не знают! Ха! Во придурки-то, прости, Господи!».

— Так комиссия уже на борту,- сказал я. – Во главе с вице адмиралом. Со страшным таким….

Первым, после этого моего сообщения, очнулся Полоцкий.

— Как на борту?! – голосом, какой бывает у ребёнка, которому приснился очень страшный сон, спросил он.

— Так, — я пожал плечами, на которые натянул новый тулуп. – Пять минут назад вниз спустились.

— А… — Антипорович, до которого тоже начало доходить, посмотрел на лодку. – А кто комиссию встретил?

— Старший помощник командира.

Усевшись на бортик пирса, я начал переобуваться.

— Он назвался дежурным по кораблю. Так-что вы, товарищ старший лейтенант, повязку лучше снимите.

Полоцкий вздрогнул, обвёл пирс диким взором и начал сдирать с рукава повязку дежурного.

— Ну, в общем, вы тут заканчивайте, — неожиданно сказал Полищук, — а я пока вернусь в пятый-бис, проверю, всё ли там в порядке.

И он быстро двинулся в сторону кормы.

— Подождите, товарищ капитан второго ранга! – спохватился Семченко. – Я с вами. Надо один вопрос провентилировать. Насчёт стендов в столовой личного состава….

Они смылись.

— Мазаев, да что вы возитесь?! – рявкнул Антипорович.

— Всё! – я поднялся и потопал ногами, проверяя новые валенки. Нормально вроде. Удобно.

— Заступайте на вахту, — уныло произнёс Полоцкий отдавая автомат. Мне показалось, что с большим сожалением. Может подумывал о том, что бы застрелиться? До того, как комиссия уедет, и Аюмов его найдёт?

— Есть заступать на вахту.

Я повесил оружие на плечо, кивнул на одежду.

— Товарищ старший лейтенант, вы бы всё это убрали…. А то адмирал может поинтересоваться, что это у нас тут валяется.

Тот снова вздрогнул.

— Да. Сейчас…

Сгрёб в охапку тулуп и валенки, и с ними двинулся на корабль. Но тоже – через люк пятого-бис.

Антипорович обошёл вокруг меня, поправил подсумок, автомат, приказал поправить шапку.

Я поправил.

— Значит, Мазаев….

— Да?

— Будут спрашивать – я на КДП. Мне надо позвонить в штаб тыла.

— Так точно.

Помощник командира сначала вроде бы неторопливо, но уже метров через десять перейдя  на очень быстрый шаг (чуть ли ни бег), свалил с пирса, а я с чистой совестью, достал папиросы.

Как только я это сделал, из лодки выскочил испуганный Коновалов.

— Дай закурить! – потребовал он.

Хмыкнув, я снова вытащил папиросы.

— Чёрти что! – сундук прикурил и сделал несколько глубоких затяжек. – На лодке шухер! Адмирал всех имеет особо циничным способом, я еле вырвался.

— Понятное дело, — кивнул я. —  Комиссия, это тебе не фунт изюма. А Лесенков – то где?

Коновалов отмахнулся.

— Лесенков сегодня в Мурманске, в штабе флота. Боюсь, как бы нас в ещё одну автономку не спровадили!

— Да ну! – несколько неуверенно возразил я. – Не может такого быть!

— На Северном флоте всё может быть! – наставительно произнёс Андрюха, быстро докуривая. – Пойду – за КДП спрячусь.

— Там уже Антипорович спрятался, — сказал я. – Так-что не советую. Сиди уж в рубке.

— Да?! А если адмирал и к нам сунется с проверкой?! А у меня там матрас с одеялом и подушкой!

— Ну, не будет же он во все щели заглядывать!

— Так он как раз во все щели и заглядывает! – возмутился сундук. – Я, когда наверх пошёл, комиссия  акустиков гоняла. И нашла у них чай с сахаром. Ты бы слышал, этот ор. Кстати, а где Семченко?

— Семченко тоже спрятался. На пару с Полищуком. В пятом бис, в столовой личного состава.

Андрюха фыркнул.

— Это они зря! Адмирал туда обязательно залезет.

— Я надеюсь.

— Да, фитиль и тому, и другому просто необходим! – согласился Коновалов. – Достали уже!

Он докурил и тоже смотался, а я посмотрел на часы. До конца вахты мне оставалось ещё час с небольшим.

 

2.

 

Весь переход до Гаджиево я честно проспал, и вылез из лодки утром, уже совсем на другой пирс.

Стоящий на верхней вахте Делягин приветствовал меня взмахом руки.

— Давно заступил-то? – поинетерсовался я, оглядывая бухту.

Её с нашей было даже глупо сравнивать. Совсем другие масштабы, и совсем другое количество лодок, не говоря уж о всяких вспомогательных надводных кораблях.

— Двадцать минут назад, — Лёха недовольно скривился. Мы ж совсем недавно пришвартовались.

— Эх! – я кивнул в сторону виднеющихся слева зданий – казарм и камбуза. – Прямо молодость вспомнилась! Помнишь, как нас сюда привезли?

Делягин кивнул.

— Такое, пожалуй, забудешь!

— Интересно, а нас опять в казарму не заселят?

— Вряд ли, — Лёшка помотал головой. – И вообще, тут твой Коновалов бегал – панику наводил. Дескать, готовьтесь, сволочи, к ещё одной автономке.

— Ну, нам, это уже не грозит.

— Если прямо сейчас пошлют – то куда мы денемся? Как раз – к концу июня и вернёмся.

— Тьфу! – я рассердился. – Вот чего ты каркаешь?! Коновалова наслушался?!

Делягин вздохнул, поправил автомат, какое-то время меланхолично разглядывал здание санпропускника, потом вдруг оживился.

— Да! Ты ж самого главного не знаешь!

— Чего я не знаю?

— Сегодня молодых привезут!

Я тут же вспомнил свою песню ещё времён Киевской учебки:

«Снова пиво с отрыжкою,

И река разлилась.

Но вчера я был Гришкою,

Я сегодня – карась!

Обалдевшие, мятые,

Молим: «Боже, спаси!».

Без вины виноватые

Караси, караси».

Я усмехнулся.

— Не, серьёзно?!

— Куда уж серьёзней?! Молочного отправили их встречать, да и Полищук с утра пораньше всех достал. Ну, в смысле – всех наших. Мол, увижу, как вы у молодых новую форму одежды отнимаете, лично в комендатуру отвезу! А потом – под трибунал. Сегодня, небось, будут с Антипоровичем на пару проверять аттестаты, маечки да тельники считать.

— Пускай проверяют! – я отмахнулся. – Кэп-то не появлялся?

— Пока нет. Аюмов командует.

Внезапно меня осенило.

— Между прочим, если бы нас собирались сунуть в автономку, то не отпустили бы прикомандированного старпома. Да и вообще – всех прикомандированных. Кроме Коли Маковкина.  Но, кажется, его вообще у нас в экипаже оставят…

Лёха задумался, потом лицо его просветлело.

— А ты знаешь, вообще-то да! Наш кап-лей, точно – в отпуск уехал. Я его с женой видел. Как они в машину с ребёнком и чемоданами садились.

Он явно повеселел и перевёл взгляд на пирс в дальнем конце бухты, куда прибывали катера из Мурманска.

— Интересно, среди молодых моего земляка не окажется?

— А когда их должны привезти?

— Ближе к вечеру. Мы уже с вахты сменимся.

— Да, хорошо бы! – я кивнул. – Не то у карасей появится искажённое представление о том, кто должен стоять на пирсе с автоматом, а кто нет.

Тут из лодки повалил народ на построение и, наконец, появился командир.

Увидев его, сошедший с трапа Коновалов скривился и произнёс, обращаясь ко мне:

— Вот! Дождались! Сейчас нам объявят о новой автономке!

— Типун тебе на язык! – буркнул я и пошёл занимать мест в строю.

Подняли флаг, Аюмов доложил кэпу и Лесенков выступил вперёд. Выглядел он достаточно благодушно, из чего я сделал вывод, что подо льды ещё на три месяца нас всё-таки не засунут.

— Значит, товарищи подводники, — сказал кэп, оглядывая своих подопечных, — корабль мы пока никому передавать не будем, поскольку командование поставило нам новую задачу.

Он сделал паузу, во время которой установилась столь мёртвая тишина, что я явственно услышал болезненное шипение Коновалова. Просто – шипение, без слов.

— Через три дня мы отправимся на боевое дежурство в Порчниху, — продолжил Лесенков. – Сроком на две недели. Затем вернёмся сюда же, в Гаджиево, и начнём передачу корабля экипажу капитану первого ранга Лукина.

Старпом выпучил глаза и, не выдержав, повернулся к командиру.

— Неужели, Лукину?!

Тот кивнул.

— Да. Ему. Они вообше-то должны были уже с сегодняшнего дня приёмку начинать, и даже переехали в одну из местных казарм, да тут Порчниха подвернулась. …Короче, — Лесенков снова посмотрел на нас, — всем всё ясно?

— Так точно, — вразброд ответил строй.

Кэп кивнул Аюмову.

— Ринат Мидхатович, продолжайте.

После чего, под крик Делягина «командир на борту!», пересёк трап и спустился вниз.

Старпом посмотрел на нас с садисткой улыбкой.

— Слышали? В отпуска недельки через три поедем. Если, конечно, никто не накосячит так, что отправится на южные моря осенью. А то и зимой. Мы хоть и не в автономку идём, но это тоже – боевое дежурство!

Он поднял палец.

— Подчёркиваю – боевое! Со всеми отсюда вытекающими. Так. Командирам боевых частей через полчаса собраться в кают-компании.

Затем Аюмов перевёл взгляд на Полищука.

— Олег Михайлович, у вас есть что сказать?

Тот степенно кивнул, затем скомандовал:

— Всем морякам строчной службы, отслужившим от полутора до трёх лет, после окончания построения, остаться на пирсе.

— Ну, начинается! – вздохнул стоящий рядом со мной Никита Парамонов. И не ошибся. Поскольку, когда скомандовали «разойтись», и офицеры с сундуками спустились в прочный корпус, а молодых принялись строить для перехода на камбуз, замполит взялся за свою любимую тему – за искоренение годковщины.

— Сегодня в наш экипаж прибывает молодое пополнение! – начал он, неторопливо прохаживаясь вдоль строя старослужащих. – Это значит что? Молчите? А всё почему? А всё потому, что все вы тут поддерживаете годковщину! Неуставные отношения. Которые являются злостным нарушением воинской дисциплины. Молодые матросы прибудут из учебных отрядов с аттестатами и в новой форме. Ещё раз хочу предупредить: если кто-то из вас попытается поменять свою старую форму одежды на новую, из этих самых аттестатов, он будет иметь дело со мной. Вплоть до трибунала. Лично отведу нарушителя сначала на гауптвахту, а потом в военную прокуратуру.

Делягин! – неожиданно рассвирепел Полищук, заглядывая через наши головы. – Вы чего там улыбаетесь?! Стоите на посту и вам весело?

— Никак нет! – рявкнул Лёха. – Мне грустно.

— А будет ещё грустнее! Вы уже своё получили! Ещё хотите? Устроили, понимаешь, стрельбу в запретной Зоне, и стоит – кривляется!

Он возмущённо фыркнул, обвёл нас неприязненным взглядом, после чего, буркнув «идите – стройтесь для перехода на камбуз», удалился.

Завтракать на Гаджиевский камбуз нас повёл Дорохин, которому вчера от Аюмова тоже попало за компанию с Полоцким. Дело в том, что вице адмирал, проверяя четвёртый отсек, случайно обнаружил в трюме чью-то шхеру, где лежала шитая бескозырка, неуставные хромачи и порнуха. На этот раз – настоящая. А именно – карточная колода с чёрно-белыми фотографиями известно чего.

— Это что?! – орал адмирал, потрясая колодой перед носом командира «китайцев». – Кто ответственный за отсек?

— Капитан-лейтенант Полозов, — буркнул Дорохин.

— Наказать! Распустил боевую часть, совсем берега потеряли! Вы б ещё самогонный аппарат тут припрятали!

И ведь как в воду глядел! Поскольку в пятом, высокая комиссия, опять же, совершенно случайно, обнаружила хорошо замаскированный бидон… с брагой. Сегодня начальникам везло.

В общем, получил командир БЧ-2 по башке знатно, отчего сегодня прибывал в злобном настроении.

— Не растягиваться! – время от времени рычал он на нас, пока мы двигались через бухту. – Мазаев, рот закрой! Не наговорился ещё?

— Мы, товарищ капитан-лейтенант о Порчнихе говорим. Там ведь никакого посёлка нет?

— Ни хрена там нет! – после продолжительного молчания ответил Дорохин, уже тоном ниже. – Жопа полная! Ваше счастье, что сейчас не лето.

— Почему?

— Комары не сожрут. Там они знаешь какие?

— Какие?

— Вот такие! – каплей показал пальцем размер чуть ли ни со спичечный коробок. – Северные! Они не будут вокруг тебя виться, атакуют прямо в лоб. Мы там в июле как-то дежурили, у нас верхний вахтенный сразу в две плащ-палатки закутывался, и сквозь щель смотрел. Так комары даже в эту щель пролезали!

— Фига! – удивился Каноненко. – А что ещё там есть?

— Я ж говорю – ни хрена! Скалы да пирс, возле которого и будем стоять. Правда, если чуть дальше пройти, в Порчнихе очень красивые места имеются. Откуда океан видно.

— Класс! – я пихнул локтём шагающего рядом Заславского. – Краски возьми. Пейзаж нарисуешь.

Он посмотрел на меня.

— Ты лучше своему сундуку скажи, что бы фотоаппарат с собой захватил.

Действительно, Коновалов любил фотографировать, и большинство фотографий в моём альбоме были сделаны именно им.

— Точно! Обязательно скажу.

Гаджиевский гарнизонный камбуз тоже был ни чета нашему. И по размерам, и по общему состоянию.

— Эх! – вновь принялся ностальгировать я, снова обращаясь к Заславскому. – Помнишь, вон за тем столом мы впервые на Севере завтракали?

— А ведь и правда! – он расплылся в улыбке. – Получается, мы замкнули круг?

— Получатся так.

В этот момент меня окликнули. Я оглянулся и увидел Лёшку Тараненко. Того самого, с крысой на попечении.

— Привет! – обрадовался я. – Ну, чего, всё-таки вам корабль доверили?

— Доверили, — кивнул он. – Только мне уже в автономку пойти не получится. ДМБ на носу.

— А Лариска твоя где? — вспомнил я.

— В казарме, где ж ещё? – Тараненко махнул рукой в сторону окна, за которым виднелись Гаджиевские  казармы. – Кстати, у меня тут мысль одна появилась….

Он огляделся по сторонам и понизил голос.

— Я придумал, как неуставняк вывозить. Безо всяких бутылок шила знакомым сундукам и прочей суеты.

— Ну, и как же?

— Есть у меня большая сумка. Делаем следующим образом – складываем форму, альбомы и прочее на дно сумки, на это всё кладём что-нибудь нейтральное, а сверху сажаем Лариску.

— Зачем? – не понял я.

Лёшка хмыкнул.

— Повезут нас отсюда в Мурманск на катере. А если где и будут проверять, то на КДП. Вот ты и представь: подходит офицер к нам, требует расстегнуть молнию, я это делаю, и что же он видит? Огромную, злобную крысу.

— И чего?

— Проверяющий спрашивает – что это ещё за зверюга, и я честно отвечаю: так, мол, и так. Это – мой питомец, которого я самолично вылечил, вырастил, и благодаря которому, в экипаже капитана первого ранга Лукина других грызунов просто-напросто не было!

— А если он потребует её убрать?

— Я скажу, что мой крыс недоговороспособен, и я сам его боюсь. Пусть сам убирает, если ему так приспичило! Ну, не будет же он в неё стрелять!

— Некоторые могут и выстрелить, — сказал я, вспомнив психопата – дежурного по кораблю, пугавшего крысу пистолетом в пятом-бис отсеке. – Ты Лариску и вправду собрался с собой взять на ДМБ?

Лёшка посмотрел на меня с укором.

— А ты думал – я её здесь брошу?!

— Тогда вам повезло. На корабль, судя по всему, вы попадёте только через месяц, перед самым нашим отъездом домой, и в моря ты уже не пойдёшь. Значит и за крыса своего можешь быть спокоен. Резкие перепады давления ему не грозят.

Кстати, — вспомнил я, — домашних-то ты предупредил, что не один вернёшься?

Тараненко хохотнул.

— Ага. Написал, что с Лариской приеду. Без подробностей. Мои наверное теперь думают, что с невестой припрусь.

— Главное, что бы никто из них крыс не боялся.

— Не, — Лёшка помотал головой. – Маман у меня женщина суровая. Батя рассказывал, что когда я ещё маленьким был, меня гадюка чуть не цапнула. Так она схватила её за хвост и долбанула башкой о телеграфный столб. Что ей какая-то крыса?!

Он кивнул в сторону столов.

— Ладно, двинули завтракать. Ты, кстати, приходи ко мне в гости. Мы вон в той казарме сейчас обитаем. И неуставняк свой приноси, если хочешь.

— Подумаю, — кивнул я и отправился к своим.

А ближе к вечеру на лодку привели молодых, только-только сошедших с катера.

Пятеро карасей шли по пирсу за Молочным и квадратными глазами рассматривали наш БДР.

— Стоять! – буркнул кап-лей, обремененный личными делами молодого пополнения. – Ждите тут.

Он перевёл взгляд на нас с Василенко и на заступившего на верхнюю вахту Безручко, молча погрозил нам кулаком, после чего спустился в лодку.

Васька весело потряс автоматом.

— Родные вы наши! Как же мы вас ждали!

Прибывшие испуганно втянули головы в плечи.

— Здорово, орлы! – поприветствовал карасей Вовка. – Из Москвы есть кто?

Один из парней поднял руку.

— Я из Москвы, товарищ старшина первой статьи!

Мы с Безручко фыркнули.

— Видишь, Вась, — сказал я. – Ни фига на флоте не меняется! Мы тоже годков по званиям называли.

Василенко подошёл к молодому.

— Тебя как зовут?

— Матрос Андрей Сапунов! – карась встал по стойке смирно.

— Значит, Андрюха….

Владимир протянул руку.

— А я Вован. У нас тут всё по именам, без званий и на ты. Понял?

— Так точно!

Василенко поморщился.

— И без «так точно»! Я тебе не старшина в «учебке». Это там вы на камбузе за разными столами сидели. А здесь – все за одним. И вообще, вольно.

Молодой чуть расслабился.

— Кури, если есть желание.

Караси недоверчиво на нас посмотрели, затем всё-таки полезли в карманы за сигаретами и папиросами.

— ОСНАЗовцы есть? – поинтересовался я.

— Я из ОСНАЗа, — поднял руку здоровенный малый, по размерам – чуть меньше Делягина.

— О! – удивился я. – Неожиданно! Откуда сам?

Карась назвал город.

— Не бывал, — покачал головой я. – Как зовут?

— Лёней. Леонид Конецкий.

— А меня Гришкой, — я протянул ему руку, пожал. – Только нам с тобой служить уже не придётся. Я своё отпахал. Скоро домой еду. Будешь ходить в подчинении у Коли Маковкина. Хотя нет, он тоже карась. Короче, мичман Коновалов тебя гонять будет. Это Андрюха умеет.

— Понял, — Конецкий кивнул. – А… я на этой подводной лодке служить буду?

— Просто – на лодке. Или – на корабле. Или – на пароходе. Или – на крейсере. Атомном, с баллистическими ракетами. Да, на этой. И считай, что тебе повезло.

— А зачем горб такой?

— Это – ракетная палуба. Лёгкий корпус.

Карась похлопал глазами, хотел, видимо, задать какой-то уточняющий вопрос, но тут из рубки вылезла целая компания офицеров и сундуков. От каждого дивизиона по человеку. В том числе и Коновалов. Опять сонный и злобный. Очевидно, когда ему приказали явиться в Центральный, он тихо-мирно дрых в рубке.

— Понятно, — сказал он, окинув нового ОСНАЗовца взглядом с головы до ног. – Хрен такого прокормишь. То ли дело Маковкин!

— Чего ты человека пугаешь? – возмутился я, после чего повернулся к карасю. – Не волнуйся, Лёнь, жратвы у нас на всех хватает. Не стройбат, чай!

— Хуже! – мрачно изрёк Коновалов, прикуривая сигарету.

— Чего хуже-то?

— Всё! – отрезал сундук, вновь перевёл взгляд на Конецкого, хмыкнул. – Но хоть не Похмелкин – Обломов! Короче, Гриш, иди показывай наше хозяйство, а я пока в посёлок смотаюсь. Да, аттестат его лучше в рубке оставьте. А то налетят… вороны.

Мы спустились вниз, причём Леонид раз десять стукнулся башкой о всякие выступающие штуковины.

— Ох, ё! – он в очередной раз потёр лоб и в сомнении посмотрел на узкий лаз, ведущий к нашей рубке.

— Всё тесное такое….

— Это ты слишком большой! Пролезай, не стесняйся.

Внутри он с облегчением упал в кресло, на которое я показал и глянул на меня.

— Мне это… шапку можно снять? И шинель расстегнуть?

А я смотрел на него и вспоминал себя. Такого же. Ничего ещё не понимающего, зелёного, как июньское болото в сопках, и очень наивного.

— Нужно. – наконец сказал я, когда карась уже начал проявлять признаки беспокойства. – Раздевайся, одежду сюда вешай, а аттестат вон туда запихни. Видишь? Под аппаратуру, снизу….

Когда молодой справился с первым заданием, оказавшись вдобавок ко всему, жутко лопоухим, я сказал:

— Значит так. Сейчас пойдём знакомиться с кораблём. Торопиться, что бы меня не сердить, не надо. Понял?

— Так точно.

— Х…чно! Отставить уставные вопли. По крайней мере, между нами, матросами срочной службы. Ещё раз: ты понял, что спешить нельзя? Я серьёзно спрашиваю!

(Сам же подумал: ещё не хватало закончить нашу экскурсию в медпункте, где карасю Конецкому будут мазать башку йодом и заматывать бинтом! Помню же себя прекрасно – как торопился, пытаясь не вызвать гнев годков. Из-за чего и попадал во всякие идиотские ситуации, набивая шишки).

Мы выбрались из рубки и отправились в нос корабля. В отличии от Коновалова, который показывал мне лодку, начиная с третьего, я решил показать молодому все отсеки – от первого до десятого.

Лазали по пароходу мы долго. Причём, уже в четвёртом, не заметив меня, карася перехватил наш окающий Олег Киров.

— Здорово! – поднявшись с нижней палубы и широко улыбаясь воскликнул он. – Корабль изучаешь? Это похвально! Меня Олегом зовут. Ты откуда, зёма? Слушай, давай меняться….

— Не давай! – перебил я его, нагоняя Конецкого. – Своих карасей тряси.

Олег вздрогнул.

— Тьфу чёрт! Пугаешь! И вообще…. Никто твоего карася трясти не собирался.

— Ваши-то где?

— Наши в каюте у зама сидят.

— Зачем?! – поразился я.

— Полищук их шмотки проверяет.

— Пересчитывает, что ли?

— Ну, типа того.

— Во дебил!

— Не то слово!

И мы двинулись дальше.

— Как там в учебке-то? Кто сейчас главная сволочь?

Молодой помрачнел.

— Когда я только пришёл, Гусев был. Главный корабельный старшина.

Я усмехнулся., покачал головой.

— Надо ж! Выслужился дрыщ! Ну, а Киев как? Стоит?

— Куда ж он денется?! Стоит. Правда, мы его, считай и не видели.

— Как и мы.

 

3.

 

Два дня все бегали, как ошпаренные, готовились к переходу в Порчниху. А я тем временем посмотрел по карте где точно эта самая Порчниха расположена. Разумеется, на официальных географических и политических картах она не значилась (секретность, понимаете ли!), но я знал место и определил куда мы идём.

К чёрту на рога и на край географии.

— Чего мы там делать-то будем? – поинтересовался я у Коновалова, который уже бывал на дежурстве в Порчнихе.

— Ничего, — тот вытащил из своего портфеля большую стальную флягу и теперь прикидывал, куда бы её засунуть. Свои шхеры я перед ним палить не собирался, поэтому промолчал.

— Мы без офицера пойдём? Или нам опять Шалаева пришлют?

— Не пришлют. Я буду старшим.

Сундук покачал головой и сунул флягу обратно в портфель, очевидно, собираясь спрятать её где-нибудь в каюте.

— А ты фотоаппарат взял? – вспомнил я. – Говорят, там места красивые?

Коновалов фыркнул.

— Взял, конечно! Только ты особо не расслабляйся! Антипорович всё равно вас идиотов на верхнюю ставить будет!

— На верхнюю – это куда? – влез в наш разговор Конецкий, который сидел тут же и с умным видом изучал журналы, куда мы записывали радиоперехваты.

Мичман тяжело вздохнул.

— Во молодёжь пошла! Вахт не знает!

Он посмотрел на меня.

— Ты вообще чему молодого учишь?! Офицеров на хрен посылать?!

— Всему понемногу, — я хмыкнул, потом сказал Конецкому: — Верхний – это тот, кто на пирсе с автоматом стоит.

— А, да.

— Ладно, — Коновалов застегнул портфель и открыл дверь в отсек. – Я в пятый-бис. А ты бы лучше Леониду гарсунку показал.

— Показывал уже.

Тут объявили «по местам стоять», и вскоре мы, сначала в сопровождении буксиров, а потом уже самостоятельно, двинулась в сторону Порчнихи.

Глаза у Конецкого блеснули.

— А мы погружаться будем?

— Будем, Лёнь, будем. Только ты особо не радуйся.

И вдруг я увидел.

Даже не могу точно сформулировать – что именно. Как будто тени за фигурой молодого сделались темнее и… завибрировали, что ли? А потом сдвинулись, явно собираясь в одну точку – в районе затылка Леонида.

Да и он, неожиданно поморщившись, потёр шею, оглянулся.

«Вот чёрт!».

— Встань! – резко скомандовал я, после чего показал на противоположную сторону рубки. —  И перейди туда.

Конецкий перешёл.

— Ты что-то чувствуешь? – спросил я, сверля его глазами.

— Башка вдруг разболелась, — неуверенно произнёс он, потом поправился: — Вернее – не разболелась, а…. Не знаю. Странное чувство. Очень… плохое. А что это? Какое-то излучение?

И вновь за его спиной тени сдвинулись и пришли в движение, стремясь к затылку парня.

— Пошли отсюда! – быстро сказал я.

Мы выбрались из рубки и двинулись в сторону пятого-бис. И в четвёртом налетели, к сожалению, на Полищука.

— Стоять бойцы! – зам нахмурился. – Вы чего тут шляетесь?! На корабле объявлена тревога. Ответственный переход к месту боевого дежурства! Вас, что, это не касается?!

— Касается, товарищ капитан второго ранга, — пробормотал я, с тревогой наблюдая, как тени вновь пытаются атаковать молодого, причём, всё с большей интенсивностью. – Мы по заданию капитана – лейтенанта Шалаева. Следуем в гарсунку.

— Шалаева? – замполит задрал брови. – Ладно, я у него поинтересуюсь. Следуйте по выбранному маршруту.

Разумеется, Полищук не помнил, пошёл с нами прикомандированный капитан-лейтенант или нет, да это было и не важно. Сейчас требовалось другое – добраться до пятого-бис. Там у меня кое-что имелось, с помощью чего я надеялся отогнать демона.

— Бегом! – процедил я, увеличивая скорость.

Конецкий, разумеется, несколько раз стукнулся головой о переборки, но, похоже, не это его сейчас тревожило.

— Гриш, — испуганно сказал он, когда мы уже почти добрались до кают-компании, — это… эта… штука становится всё… не знаю… сильнее? тошнее?…Чего-то мне не по себе. Хреново совсем.

— Терпи! – сквозь зубы процедил я, втолкнул  карася в гарсунку, быстро вытащил из шхеры подаренный мне напоследок мичманом Поповым небольшой крестик и приказав Конецкому: «стой смирно, закрой глаза!», приложил распятие к его потному лбу.

Почему я поступил именно так? Да с перепугу! Впервые увидев, вернее – почувствовав, как демон завладевает человеком, я элементарно растерялся и действовал скорее инстинктивно, чем осознанно.

Леонид отшатнулся, затем тут же рванулся вперёд, с силой вцепился мне в РБ и просипел таким знакомым голосом:

— Сука! Я всё равно тебя убью! И никакие кресты тебе не помогут!

На меня вновь пахнуло вонью прогоревшего костра, затем у молодого ноги подогнулись, и он упал бы, если бы я его не подхватил за те же предплечья и не усадил на край разделочного стола.

— Уй! – простонал он, открыл глаза и тут же начал их тереть. – Чёрт возьми! Ничего не вижу!

— Промой! – я открыл кран с холодной водой.

Молодой умылся, стёр воду с лица рукавом и посмотрел на меня.

— Что это было?

— Трудно объяснить, Лёнь. Да ты и не поверишь.

Он перевёл взгляд на крест в моей руке, который я не успел сунуть в карман. Обыкновенный такой крестик – из церкви. Деревянный, с распятым позолоченным Христом.

Неожиданно я вспомнил, как нас, в десятом классе, осенью, возили на экскурсию в Загорск, где тогда действовал, да и сейчас действует православный монастырь. Там я впервые в жизни попал в церковную лавку, в которой торговали теми же крестиками, образками, лампадами и многим другим.

И вдруг я купил икону. Дешёвую, бумажную, размером в половину стандартного писчего листа. «Всех скорбящих радость» называется. Довольно красивая, яркая. Хорошо написанная, а потом – неплохо отпечатанная.

Понимаю, конечно же, тут присутствовал и мой юношеский максимализм, и протест – дескать, вот вы религию запрещаете, а я с иконой домой еду! Понимаю, да, но уверен – не всё так просто! Первый шаг он ведь разным бывает….

В моей семье верующих не было. Наоборот – сплошные атеисты, и что самое страшное – правоверные атеисты. Которые истово, как настоящие религиозные фанатики – до полного неадеквата и мордобоя  верят в то, что Бога нет, и с которыми даже не поспоришь. Вроде и неоткуда взяться вере, а вот глядишь ты…. Память предков? Голос крови?

Не знаю.

— Это что у тебя? Крест?

— Да, крест.

Конецкий осторожно прикоснулся к своей голове, поморщился.

— Ты его мне ко лбу прикладывал?

— А ты это помнишь?

— Нет, не помню. Просто вот это место, — он показал пальцем, — горит так, будто там ожог, а стоит зажмурится, — молодой на минуту закрыл глаза, снова открыл, – на роговице яркий след в виде креста.

Ничего на это не ответив, я сунул распятие в карман, спросил:

— С головой у тебя теперь всё в порядке?

— Да, всё прошло.

Его передёрнуло.

— Чёрт! Ничего подобного в жизни не испытывал! Это хуже боли! Что со мной всё-таки случилось?!

Я прищурился.

— Лёнь, ты вообще, человек верующий?

Он поморгал глазами.

— А? В смысле?

— В смысле – в Бога веришь?

— Нет, вообще-то…. Вернее, как-то не задумывался.

Я решил сказать правду. Поверит он мне или не поверит – дело десятое, но предупредить парня я был обязан.

— Понимаешь, Леонид, какое дело…. Здесь, — я обвёл рукой вокруг себя, — не только в лодке, но и в нашем посёлке, появилась некая… хм!… сущность, которая вселяется в людей и делает из них убийц. У нас за последние полгода тут много чего произошло. Кровавого. Можешь людей порасспрашивать. Того же Безручко.

У молодого отвисла челюсть.

— А… начальство то об этом знает?

— Не поможет тут начальство, Лёнь, — я вздохнул. – Попробуй – пойди к врачу и расскажи, что ты испытал несколько минут назад. Иваныч наш – замечательный мужик, без дураков, но и он отправит тебя в гарнизонный госпиталь. Проверить – всё ли у тебя в порядке с психикой.

— Погоди, — Конецкий потёр лоб. – Значит, получается, ты своим крестиком эту… сущность прогнал?

— Получается так.

— А ты мне его не можешь дать? Хотя бы на время?

Я снова вздохнул.

— Не в кресте дело, голова ты, два уха! Просто, я верю – это поможет. И это помогает.

— Я тоже верю! – карась испуганно посмотрел на меня. – Теперь верю!

— Ох! – я достал распятие, передал Леониду. – Держи. Только особо им не свети, понял? Иначе отнимут.

Молодой замотал головой так, что я побоялся – он её оторвёт.

— Нет! Никому не скажу! Спасибо!

— Погоди!

Я залез в шхеру, достал бутылку вина и налил половину стакана.

— На, выпей.

— А… а мне можно?

— Нужно, — проворчал я, когда же Конецкий, давясь и вращая глазами, выпил, распорядился: — Значит, сейчас пойдёшь в нашу каюту, полежишь – в себя придёшь. Если кто докопается…. Я имею в виду годков, скажешь – Мазаев разрешил. Правда, — тут я  усмехнулся, — если зам докопается, сам выкручивайся!

Он слабо улыбнулся.

— Постараюсь.

— Всё, иди.

Из той же бутылки я налил и себе (на этот раз – полный стакан), после чего вышел с ним в кают-компанию и уселся за ближайший стол.

Где-то по пятому-бис лазили Антипорович с Семченко, но мне уже было всё по фигу.

«А ведь тебе, Григорий Мазаев, второй раз помогли!» — подумал я, отхлёбывая вино. «И очень так конкретно. Сначала – когда меня демон, вселившийся в Ваську чуть не задушил, и теперь вот — с Конецким. Какое ещё подтверждение тебе нужно?!».

Странная штука. Я ведь вовсе не собирался после демобилизации становится… «как там Попов говорил? Клерикалом?» Да, клерикалом. И бить в церкви поклоны толстым бородатым попам, к которым, вот всё равно – относился без должного уважения. К тому же помня поговорку «заставь дурака Богу молиться – он и лоб разобьёт», лучше, перед тем как бить поклоны, сделать одну немаловажную вещь. А именно — перестать быть дураком. И научиться хоть чему-то. Я вовсе не высшее образование имею в виду….

Но главное – у меня больше не было ощущения одиночества. В широком смысле этого слова, если вы понимаете, о чём я. Стоило пройти через всё это, ради такого.

…Чёрные, ледяные океаны, бесконечность бесконечных миров – чужих и равнодушных, но если вдруг тебе помогают, уже и смотришь на всё по другому.

До Порчнихи мы добрались без приключений, я имею в виду не корабль, конечно, а преследующего меня Пилигрима. Демон больше не появлялся, Конецкий же пришёл в себя и уже не выглядел таким испуганным.

В Баренцевом море, мы всё-таки нырнули, и я лично повёл карася на крещение морской водой. Демоны демонами, но традиции блюсти надо!

Всё там же – в трюме третьего собралась целая толпа – двое карасей срочной службы, три молодых летёхи и один тип из Североморской школы мичманов, который служил на надводных торпедоносцах, но вот потянуло его под воду.

— Гальюн вон там, — показал я Леониду, он непонимающе похлопал глазами, а у меня вновь возникло ощущение замыкающегося круга.

Васька Безручко отвинтил плафон, наполнил его забортной водой и протянул Конецкому.

— Налетай!

Карась сделал квадратные глаза.

— Этим, что, умываться?

Мы рассмеялись.

— Пить, Лёнь! – скорбно сказал я. – До дна. И лучше залпом.

— Зачем?

— Традиция такая. Выпить самому за здоровье Царя Морского, что бы потом случайно не нахлебаться.

— Ох…

Конецкий сморщился и принялся глотать ледяную морскую воду, судорожно дёргая кадыком.

— Гадость какая! – наконец выдохнул он, отдавая плафон Безручко. И тут же схватился за живот.

— Ой!

— Быстро! В гальюн! – скомандовал я, и карася, как ветром сдуло.

Лейтенантов традиционно поил забортной водой капитан третьего ранга Романов – акустик. Те плевались и морщились, но тоже пили.

Под водой мы двигались недолго, уже к вечеру вынырнули и направились к заветной шхере.

А утро преподнесло неожиданный праздник, порадовав абсолютным штилем, чистым, без единого облачка небом и немыслимой для заполярной весны температурой – плюс семь градусов!

— Классно как! – выразил общее мнение Заславский, когда Валера Григорьев вышел его подменять на верхней вахте. Меня, а так же Делягина туда не ставили, поскольку лодка всё-таки находилась на боевом дежурстве, следовательно, и гарсунка, и столовая личного состава действовали по подводному расписанию.

Да и на какой дивизионный камбуз ты тут экипаж поведёшь?! Старый пирс, уходящая куда-то раздолбанная дорога, по которой никто не ездил уже лет сто, несколько валяющихся в стороне ржавый бочек – вот тебе и вся цивилизация. Всё остальное – сопки, скалы, небольшой заливчик, редкая растительность.

Зато после обеда, мы, то есть я, Коновалов, Заславский, Безручко и Лёшка Делягин, отправились на самую высокую сопку, откуда, по словам моего сундука «открывался охренительный вид», и через час, добравшись до вершины (и основательно выдохшись при этом), замерли в благоговейном восторге.

Это действительно было круто!

Плоская вершина скалы, метров через сто резко обрывалась вниз, а за ней, до самого горизонта, на многие десятки, если не сотни километров, покоился океан. Сверкающая ультрамариновая гладь, где-то в немыслимой дали сливающаяся с небом; словно светящаяся внутренним светом. Бесконечность. Само совершенство.

Мы даже материться от восхищения не стали. Язык не поворачивался воскликнуть что-нибудь типа «эх, едрёна мать!», а обычные слова казались слишком банальными, не совсем правильными.

Стихи здесь надо было писать! И картины!

Я посмотрел на Заславского.

— Валер, я б на твоём месте, это попытался нарисовать!

— Чем? – мрачно произнёс он. – Фломастерами? Акварель я не люблю, гуашь тоже не потянет…. Масло здесь нужно! Холст!

— Возьми масло.

— Ага. Сейчас в Мурманск по-быстрому сбегаю, куплю.

— У Полищука потребуй.

— Полищук фломастер от карандаша отличить не может, какое уж тут к хренам масло!

Скала, а если быть точнее, часть скалистого берега здесь возвышалось метров на сорок, если не на пятьдесят. А может даже больше. Трудно сообразить, когда рядом никаких привычных ориентиров нет, соседних домов, например.

Осторожно подобравшись к поросшим редкой сухой травой камням, мы заглянули за край и содрогнулись. Далеко-далеко внизу, волны лениво накатывали на валуны, образуя вокруг них белоснежную пену, летали бакланы, сама же вода казалась дополнительно раскрашенной чем-то очень ярким, праздничным.

— М-да, — Коновалов вытащил свой фотоаппарат. – Всё равно это с собой не унесёшь!

Безручко посмотрел на него с удивлением, а я неожиданно понял.

— Да. Ни один снимок, самый лучший, этого  ощущения не передаст! Даже если б у тебя была цветная плёнка.

— Почему ж не унесёшь?! — Заславский пожал плечами, потом постучал себя по голове. – А здесь?

— Память – штука ненадёжная. К тому же она может обманывать. Приукрашивать или наоборот – делать всё чёрно-белым. Тут от настроения зависит.

— Ладно, философы! – скривился Коновалов. – Давайте, вон туда становитесь, я вас сфотографирую.

Где-то полчаса мы щёлкались, а потом разбрелись кто куда. Мы, например, с Безручко вновь подошли к краю и уставились на океан.

— Слышь, Вась, — сказал я, — помнишь ту историю, когда в тебя бес вселился?

Он вздрогнул и испуганно посмотрел на меня.

— Помню, конечно.

— С тех пор ты ничего необычного не чувствовал?

— Нет. Да я б тебе сразу сказал, как мы и договаривались! А почему ты спрашиваешь?

Я рассказал об атаке Пилигрима на Конецкого, после чего Васька замысловато выругался и сжал кулаки.

— Вот не было печали? Говоришь, крест помог?

— Да не крест! Он, — я ткнул пальцем в небо. – Тем не менее, как говорится – «на Бога надейся, а сам не плошай». И в связи с этим, у меня к тебе просьба – ты уж последи за Лёнькой. На всякий случай.

— Хорошо, — Безручко кивнул. – Тем более, с сегодняшнего дня мы вместе в гарсунке стоим.

Потом мы вернулись на корабль, и вновь потянулись, похожие один на другой дни «боевого дежурства». С немаловажным, конечно, отличием от обычной автономки – всегда можно было выбраться на воздух, перевести дух, побродить вдоль скал. Благо – никакого Кости-коменданта и патрулей здесь не было, и быть не могло.

Погода стояла по-прежнему совершенно не полярная, когда же, где-то через полторы недели, солнце вполне ощутимо стало припекать, а Антипорович на утреннем построении с выпученными глазами объявил, о том, что «температура воздуха сегодня плюс пятнадцать градусов, но всё равно расслабляться никому не положено!», мы с Васькой решили ещё раз сходить на вершину сопки, полюбоваться океаном. С нами увязался Заславский, который с сердитым видом тащил с собой большую папку с бумагой, воду в баночке, кисточки и акварельные краски.

Я же прихватил очки Пилигрима. Мне стало любопытно – может они тут сработают? А если сработают, то что я увижу?

Добравшись до вершины, мы, устроившись на камнях, первым делом вытащили пакет с птюхами и бутылку вина. А что такого? Пикник, так пикник! В такую то погоду!

— Эх! – сказал Безручко, выпив и уставившись задумчивым взглядом на океан. – Вы вот совсем скоро домой уедете, у вас такие красивые воспоминания от Севера останутся, а куда меня судьба занесёт?!

— Да, — кивнул Заславский. – Могут ведь и на ТОФ отправить.

Васька поёжился.

— Не хотелось бы!

(в те времена многие ракетные подводные крейсера стратегического назначения «перегоняли» с Северного флота на Тихоокеанский. Причину подобных действий нашего военного командования не знаю, слышал лишь одну версию.  Дескать, тогда, все БДРы, БДэшки  и БДРМы, действительно, хотели сосредоточить на Дальнем Востоке, а на Северном флоте использовать исключительно «Акулы». Не знаю, насколько это соответствует истине. За что купил, за то и продаю).

— Почему? – удивился я. – На Тихом океане тоже очень красиво! И значительно теплее, чем здесь.

— На фиг! – Васька поморщился. – Начал я служить на Северном флоте, отсюда хочу и домой поехать! Иначе, что я на ленточке писать буду?! «Северо – Тихоокеанский флот»?! Дурдом какой-то!

(вообще, к тому времени, на ленточках бескозырок официально отменили написание названий тех или иных флотов. Уставной считалась надпись «военно-морской флот» — без  подробностей, но неуствняк есть неуставняк, и ещё долгие годы моряки на ДМБ ехали с «запрещёнными» обозначениями «Северный флот», «Балтийский флот» и т.д.).

— Да, — я кивнул головой. – Лучше всё-таки служить на одном месте, в одном экипаже.

Мы выпили ещё, потом Валерка достал краски, открыл папку и, болезненно морщась, принялся рисовать океан. Как ни странно, Безручко страшно заинтересовался этим процессом, буквально впившись взглядом в бумагу.

«Вот и хорошо» — подумал я, нащупывая в кармане очки Пилигрима. «Лишнего внимания привлекать не буду».

Отойдя в дальний конец плоской вершины, я ещё раз оглянулся на своих спутников, достал оптический прибор из иного мира и напялил на переносицу.

И офигел.

В этот раз очки сработали. Да ещё как сработали!

Такого я точно – не ожидал.

Мою одежду рвануло порывом ледяного северного ветра, лицо обожгло холодом. Вокруг сделалось значительно темнее, да и вообще – солнца в этом мире не было. Мутное, серо-чёрное небо, с отдельными световыми пятнами, перемещающимися где-то в глубине облачного покрова, превращало окружающее в довольно зловещее место.

Самое интересное – очертания берега сохранились, только вот сейчас я стоял вовсе не на скале, а на… крыше гигантского здания. Да и вместо соседних сопок и скал громоздилась бесконечная цепь полуразрушенных домов – многоэтажных, можно даже сказать  — небоскрёбов, частью – обгорелых, частью – словно расплавленных в огне.

Очевидно когда-то эти строения стояли на набережной, только вот никакого моря тут больше не было. Вместо него – гигантская, изрезанная широкими бездонными трещинами каменная впадина – до горизонта, с грудами камней и барханами песка.

— Ничего себе! – пробормотал я, вглядываясь в то, что когда-то являлось дном океана. Там, недалеко от линии руин, лежало на боку нечто древнее, ржавое, очертаниями напоминающее большой надводный корабль. А рядом – гигантский скелет, то ли кита, то ли какого-нибудь морского чудовища.

Снега, несмотря на холод, не было – только серо-бурая пыль, покрывающая каменные плиты под ногами.

Я развернулся и посмотрел в противоположную сторону, покачав в изумлении головой. Ибо разрушенный город (когда-то весьма плотно застроенный) оказался огромен. Такие же крыши, на одной из которых я сейчас стоял, уходили к горизонту, сливаясь с мутным тёмным небом. Кое-где виднелись более высокие здания, похожие скорее не башни; далеко впереди, в тучи упиралось нечто совершенно уж чудовищных размеров, правда, на таком расстоянии было непонятно что именно – здание или гора.

От всего этого веяло жуткой безнадёгой, угрюмой тоской, отчаяньем, ставшим единственным способом существования, если это, конечно, можно назвать существованием.

Смертью. Только вот не мгновенной, нет. Растянутой во времени на года, десятилетия и века. Бесконечной.

И одно от всего этого было спасение – подойти к краю и ринуться вниз головой туда – на дно исчезнувшего океана.

Я перевёл взгляд себе под ноги и понял, что мне очень повезло надеть очки именно на том месте, где я их надел, а не чуть правее. Поскольку там имел место гигантский пролом в крыше. Осторожно  подойдя к краю, я посмотрел вниз, но толком ничего не разглядел, -там было слишком темно. Какие-то покосившиеся колонны, просевшие перекрытия, непонятные предметы, очень отдалённо напоминающие мебель….

И тянуло оттуда, из разлома знакомым запахом – старого, давно погасшего, но ещё продолжающего смердеть костра. В котором горело не только дерево. И не только пластик….

Меня замутило, я сделал шаг назад и схватился за виски – в них будто вбили два гвоздя. Дыхание перехватило, всё вокруг опасно закружилась; я зажмурился, затем резко сорвал с носа очки и опустил голову, дабы не потерять сознание.

А ещё через мгновение почувствовал вернувшееся тепло, свежий морской ветер, шум волн у подножия скал.

Я снова был дома.

— К чёртовой матери! – негромко произнёс я вслух, посмотрел на дьявольский прибор, лежащий у меня на ладони, затем сжал эту ладонь, шагнул к краю скалы и, размахнувшись, швырнул очки в океан.

И даже не стал провожать их взглядом.

Вместо этого развернулся и двинулся к Ваське с Валеркой. Наш экипажный художник в этот момент прорисовывал гранитные валуны слева и никак не реагировал на советы Безручко, типа – «тень потемнее сделай!».

— Не надо потемнее, Вась, — сказал я, беря его под локоток и отводя в сторону. – Поверь мне, есть очень тёмные места. Ни дай Бог тебе их увидеть! А у нас здесь, смотри, солнце, море, ветер…. Пошли лучше – ещё вина выпьем. Не будем мешать художнику!

 

4.

 

А потом настал этот день – 18 мая.

Мы тогда уже вернулись с Порчнихи и снова стояли в Гаджиево, потихоньку готовясь к передаче корабля.

По-прежнему, погода поражала старожилов, явно не соответствуя этому, почти условному понятию «полярная весна». Поскольку который уже день было слишком тепло и слишком солнечно. Лето, прям! Причём, настоящее, как в средней полосе, ибо, опять же, если брать лето местное, традиционное, то тут бывает и в июне снег идёт. И в июле, не говоря уж об августе!

— Ну, чего? – Делягин, передавая мне на пирсе автомат с подсумком, весело подмигнул. – С последней верхней вахтой тебя, товарищ гражданский?

— И тебя тем же самым по тому же месту! – среагировал я. – Всё? «Отслужил солдат службу долгую, службу трудную, службу царскую?».

— Ага. После тебя уже новая смена заступает. Карасёвская.

— Как и положено.

— Ну, давай.

Лёшка с дежурным офицером спустились вниз, в лодку, а я, каким-то совершенно уже другим взглядом посмотрел на автомат в своих руках, на «каштан», на пирс, откуда с утра отшвартовалась вторая лодка — БДешка, открыв таким образом нашим верхним вахтенным вид на бухту Гаджиево, потом, развернувшись, глянул на КДП, где сейчас находился Лесенков в ожидании Лукина.

«Всё, старшина второй статьи Григорий Мазаев! Это, действительно, твоя последняя верхняя вахта! И, кстати, не при самой плохой погоде….».

Я, прищурившись посмотрел на солнце, на синее небо с небольшими облаками, на сопки.

Наши бумаги были уже согласованы, подписаны, и через три дня – 21 мая, мы должны были ехать домой.

«Не через три года! Не через три месяца! Даже не через три недели! ЧЕРЕЗ ТРИ ДНЯ! Всё! Демобилизация! Охренеть просто! Не верю!».

На пирс вылез Васька с сигаретой, в одной робе и, как я тут же отметил – уже в «хромачах». Ну-ну.

— Эх! – воскликнул он, прикуривая и щурясь на солнце. – Хорошо-то как! Лето настоящее!

— А чего ты форму напялил?

— Так на обед сейчас поведут.

— Ах, да!

Экипаж снова поставили на довольствие на Гаджиевском камбузе, и всех теперь водили туда.

— Вы через три дня домой едете? – поинтересовался Безручко, поглядывая на КДП, возле которого стояли и перекуривали наши офицеры.

— Ага.

— Везёт же, — он сделал несколько быстрых затяжек, потом, оглянувшись по сторонам – не слышит ли кто, произнёс: — Как ты думаешь, этот… демон который, он за тобой отправится или останется здесь?

— Почему за мной?! – поразился я, поскольку до Васькиного вопроса ни о чём подобном не задумывался. – Хотя….

«Вот ёлки-моталки! А если и вправду Пилигрим за мной потащиться?! Что мне тогда делать?! С другой стороны, останься демон тут, сколько он сможет ещё крови пролить?!».

— М-да, вопросик! – я сдвинул на затылок пилотку и вытер внезапно вспотевший лоб. – У тебя то самого на эту тему мысли имеются?

— Тут одна мысль, — помрачневший Безручко выкинул окурок за ограждение пирса, вздохнул. – Вызвать из Мурманска святого отца да освятить лодку вместе с экипажем.

— Опа! – я уставился на него удивлённым взглядом. – Это ты сам придумал?!

— Да нет, — вяло отмахнулся он, — просто сейчас одну книжку читаю, про царское время ещё, так там, на военных кораблях именно так и делали.

— Если на корабле демон поселялся?! – поразился я.

— Не, — он помотал головой, — перед боем в основном. Но я думаю – и от всякой нечисти подобное помогало.

Я представил, что будет, если Лесенков в штабе флота потребует прислать попа с кадилом – освящать лодку, и волей-неволей расплылся в улыбке.

— Чего веселишься? – с подозрением спросил Васька.

— Да так. Вообрази, если Полищук начнёт ходить с попом по лодке и повторять за ним «Отче наш».

Безручко рассмеялся.

— И не говори! Сильное зрелище получится!

— Как там, кстати, Конецкий? Что-то я давно его не видел.

— Нормально, вроде, — Васька пожал плечами. – Креститься начал. Как ваш Попов крестился.

— Что, серьёзно? Во даёт!

— Серьёзно.

— И не боится?

— Да он только при мне креститься. Я ж ему всё рассказал. Ну, про тот случай, в автономке. Жаль вот только у меня мало что в башке осталось. Он, похоже, всё гораздо лучше помнит. И испуган, конечно, очень.

— Испугаешься тут….

— Ладно, — Безручко махнул рукой, — пойду к камбузу готовиться.

Только он ушёл, из лодки выбрался Валера Заславский. Уже в шинели и шапке, явно тоже собирающийся на обед.

— Последнюю вахту достаиваешь? – приветствовал он меня.

— Я-то достаиваю…. А почему вот тебя от всех вахт освободили?!

— Уметь надо! – он ухмыльнулся.

— А если серьёзно?

— А если серьёзно, то заму моя акварелька понравилась. Та самая, с Порчнихи.

— И чего?

— Сейчас я для него переношу рисунок на большой лист ватмана. ДМБ-аккорд, понимаешь.

— И на фига ему большой лист?

— Не знаю. Наверное, дома повесит….

Пейзаж у Валерки и вправду получился замечательным. Хоть он и говорил, что акварель не любит, но, похоже, сумел выжать из неё всё, что мог. Умудрившись передать и глубину, и те насыщенные цвета, которые привели нас в такой восторг.

— А успеешь? Три дня осталось.

— Да я уже почти закончил, — Заславский пожал плечами. – Хотя это, конечно, посложнее, чем бороду для Деда… хм!… Нептуна делать.

Он расстегнул воротник шинели, вздохнул.

— Эх, хорошо то как! Лето! Сейчас бы позагорать по-человечески!

— Точно. С бабами на песочке.

— А ты, в свой первый день на гражданке, что делать будешь?

— Пиво пить! – тут же ответил я, вспомнив отпуск.

Почему-то на флоте я очень скучал по пиву. Вот всё здесь можно было достать, кроме него. В поселковый магазин «Жигулёвское» почему-то никогда не завозили, а просить знакомых сундуков привезти из Гаджиево бутылочку-другую, казалось верхом идиотизма. Если уж договариваешься с кем-то насчёт покупки спиртного, то размениваться на слабоалкогольный напиток – глупость полная. Тут выгоднее спирт купить. Или водку.

Поэтому, в первый же день отпуска, по дороге домой, уже выбравшись из трамвая, я решил зайти в магазин и купить пива.

Мне повезло. В магазине оно с утра было, да меня ещё до кучи алкаши пропустили без очереди, с криками «дайте морячку похмелиться!».

Я купил сразу штук пять, а дома, после встречи с родными, после того, как все успокоились и начали накрывать стол, вытащил «Жигулёвское», обвёл бутылки жадным взглядом, открыл одну, вторую, третью, потом опомнился и начал пить. Испытывая несказанное удовольствие, хотя, в общем-то, до флота, особым любителем пива не был.

Валерка покачал головой.

— Пиво? Ну, ты даёшь! Оно ж слабоалкогольное!

— Знаешь, сильноалкогольного я здесь лет на пять вперёд напился! Надо ж и печень пожалеть. Ты-то сам в первый день, что делать будешь?

Он мечтательно посмотрел на сопки.

— Пойду на вокзал – в Питер билет покупать.

— Зачем?!

— Люблю этот город. Да и ждут меня там. Одна очень интересная особа….

— Женского пола, как я понимаю!

— Ну, не мужского же!

В этот момент с лодки повалил народ – строиться, и я снова сделал вид, что несу вахту. А не мечтаю о пиве.

— Значит, товарищи матросы, — назначенный за какие-то грехи вести личный состав на камбуз, а потому, злой, как собака, Антипорович, прошёлся вдоль строя, — мы сейчас находимся в Гаджиево!

И замолчал.

Наконец, кто-то из годков не выдержал.

— Мы знаем, товарищ капитан третьего ранга!

Помощник командира аж подскочил.

— Это кто там такой всезнающий?! Вы, Григорьев?! Ну-ка, выйти из строя!

Григорьев вышел.

— Почему у вас подворотничок грязный?! И бляха не начищена! Вы что тут изображаете из себя чёрт знает кого?! Забыли, где находитесь?! Так я вам напомню! Встать в строй!

Григорьев вернулся обратно.

— Повторяю: мы в настоящий момент находимся в Гаджиево! Со всеми отсюда вытекающими результатами! Идёте на обед, как непонятно кто! То ли банда пьяных матросов, то ли оборванцев! А по посёлку, между прочим, адмиралы ездят! В том числе, и возле камбуза! И что они увидят, вместо нормального экипажа?! Вот вы, Безручко….

— А чего я? – удивился Васька.

— В каком вы виде?

Радиометрист осмотрел себя со всех сторон, пожал плечами.

— Да в нормальном вроде….

— Вот именно! – ядовито произнёс Антипорович. – Вроде! А выбриты плохо! И волосы, вон, над ушами торчат! Поправьте краб!

Безручко стащил с головы шапку, поправил краб.

Кап-три тяжело вздохнул.

— Значит, сейчас идём на обед. Не растягиваться, в строю не болтать! Воротники шинелей не расстёгивать, несмотря на то, что тепло! Плюсовая температура ещё не повод нарушать форму одежды. Кто будет нарушать – того накажем. Равняясь! Смирно! Нале… Отставить! Кто-нибудь покажите матросу Маковкину, где у него левая рука, где правая! Нале-во! Шагом марш!

Экипаж убыл на камбуз, и на пирсе установилась тишина. Относительная, конечно. Поскольку в Гаджиево постоянно что-то гудело, гремело, фырчало дизелями и скрипело ржавым железом. Я уж не говорю про вопящих бакланов, коих здесь было огромное количество.

«Через три дня я услышу совсем другие звуки. Стук железнодорожных колёс, шум листы за окном, женские голоса….

В этом плане, что Юрке Цыганову, что Валерке Заславскому повезло – у них уже имеются особи противоположного пола, к коим они и поедут. А мне ещё предстоит с кем-то познакомиться. Хотя…. Была же у меня в отпуске Светка. Очень неплохо мы с ней тогда время провели. Правда, ни о каких будущих встречах не договаривались, но… почему бы и нет?».

И сейчас же возникло видение: обнажённая Светлана, лежащая на софе рядом со мной и стирающая пот с моего лба.

«М-м-м! Чёрт! Так, старшина второй статьи Мазаев, спокойно! Ещё спокойнее! Совсем немного потерпеть осталось! Всего-то навсего три дня!».

Я тряхнул головой и обвёл взглядом бухту в разумении хоть как-нибудь отвлечься. Дабы кровь не застаивалась. Известно где.

К сожалению, ничего интересного вокруг не происходило.

На соседнем пирсе маялся бездельем такой же верхний вахтенный, как и я, по бухте ползли буксиры, по дороге, ведущей в посёлок и к дивизионному камбузу, лениво двигались моряки, возвращающиеся на лодку с обеда.

«А некоторым из них ещё два с половиной года служить!» — внутренне ужаснулся я. «Это ж кошмар какой-то! Такое во сне приснится – помрёшь от огорчения!».

(не знаю уж у кого как, а мне до сих пор иногда снится, что меня вновь загребают на флот, мои крики, что я, мол, уже своё отслужил, никто не слушает, и вновь я оказываюсь в казарме, и начинаю всё сначала. Странная эта штука – наша память!).

Содрогнувшись, я принялся ходить взад – вперёд, твёрдо решив пока не смотреть на часы. Дабы нервы себе лишний раз не мотать.

И в этот момент взвыли сирены.

Неожиданно, жутко, заставив присесть, как под обстрелом.

Они заглушили всё, превратив стаи перепуганных бакланов, резко взмывших в небо, в персонажей немого фильма.

Почему-то именно они привлекли моё внимание, и только потом я увидел, как возвращающийся с камбуза экипаж вдруг начал ложиться на бетон. Очевидно, подчиняясь командам двух машущих руками офицеров. Впрочем, и они, через несколько секунд легли рядом со своими подчинёнными.

«Зачем?!» — поразился я, пытаясь справиться с хаосом в голове. «Это что – вводная какая-то? Учения?».

Совершенно уж ничего не понимая, я, развернувшись, принялся обводить взглядом бухту и застыл, увидев вдалеке, за сопками… ядерный взрыв.

Ядерный.

Взрыв.

Ага, тот самый, в форме гриба.

Он медленно поднимался в небо, сразу переставшее быть весёлым и праздничным. Да и летним тоже.

Очень далеко, правда, почти на пределе видимости, и вроде бы совсем не страшно (то есть не за соседней сопкой), но мне хватило.

Голова отключилась. Словно магнитофон, у которого из розетки выдернули провод. Или телевизор с внезапно лопнувшим кинескопом.

А потом вдруг стихла сирена – словно её огромным кулаком прихлопнули, и навалилась тишина. По крайней мере мне так показалось.

Мёртвая тишина. Кладбищенская.

Затем я увидел Лесенкова. Он мчался с КДП с такой скоростью, какой я от него в принципе не ожидал. Словно карась, посланный куда-нибудь страшным годком, да ещё простимулированный  поощряющим пинком в пятую точку.

— Боевая тревога! – заорал он мне, как только понял, что добежал до того места, откуда я его услышу.

На полном автомате, словно заржавевший Железный Дровосек, развернувшись к «каштану», я ткнул в кнопку вызова и продублировал:

— Боевая тревога!

В Центральном не сразу въехали.

— Че-го?! – раздался удивлённый голос Молочного.

Я представил всю эту обеденную расслабуху, царившую на лодке, треплющихся о предстоящем отпуске офицеров и сундуков, лениво полулежащих в креслах, и повторил уже тоном выше:

— Боевая тревога!

В это мгновение, задыхаясь и страшно хрипя, мимо меня пронёсся командир, мгновенно скрывшийся в надстройке, я машинально отдал ему честь, после чего развернулся и снова уставился на ядерный гриб, который, кажется, сделался ещё выше.

— Есть боевая тревога! – ответил снизу испуганный голос, «каштан» выключился.

Первая мысль появилась где-то секунд через сорок. И была она, разумеется, весьма примитивной:

«Сыграл ДМБ! Ох, ты ж….».

Потом в голову полезла и вовсе дикая белиберда. Типа – «мне то ложиться на пирс или как? Или помирать стоя?».

В том, что умирать придётся прямо здесь и сейчас, я ни минуты не сомневался. Поскольку слишком хорошо знал возможности современного оружия. Все наши базы давно уже были определены, как первоочередные цели, а отклонения ракет от точки удара составляли плюс-минус десять метров. Это не опечатка. Не километров – метров! То есть следующая боеголовка прилетит вот прямо сюда, в центр бухты. И рванёт у нас тут сразу штук сто Хиросим. Чего тогда зря на пирсе валяться? Не всё ли равно, как превращаться в пар – стоя или лёжа?

Тут, уж совершенно не к месту, на ум пришёл анекдот, в котором часовой при ядерном взрыве должен держать автомат на отдалении, дабы расплавленный металл не капал на казённую обувь.

Я посмотрел на автомат, на свои «хромачи», на пирс, который скоро превратиться в чистую энергию, вместе со мною, снова развернулся к взрыву….

И тут начали открываться ракетные шахты. Как мне показалось – очень медленно, хотя, наверное, на самом деле это было не так.

«Понятно. Сейчас наши выстрелят, если успеют. Всеми шестнадцатью ракетами. Одновременно. Это мы умеем. И если я не испарюсь от взрыва американских боеголовок, то превращусь в пепел от ракетного залпа родного БДР. Что в лоб, что по лбу».

Ткнув пальцем в кнопку вызова, я буркнул:

— Шахты открыты.

Не знаю, следовало это делать или нет, но решил всё-таки доложить.

Снизу никто не ответил.

Удивительно, но страха во мне не было. Скорее – отупение, эдакая отстранённость слабоумного дебила, расковыривающего гвоздиком боевую гранату.

— Привет, мореман! — раздался рядом знакомый сиплый голос, — Ну, чего, кончился твой мир?

Развернувшись, я увидел Пилигрима, стоящего метрах в двух от меня и радостно скалящего свои жуткие зубы.

Кажется, он был в восторге.

— Доигрались, человеки разумные?! Допрыгались?! И, что? Вам помогли?! Да ни черта вам не помогли, и не помогут! Потому-что не нужны вы никому!

Я отвернулся и вновь уставился на далёкий ядерный взрыв. А демон продолжал сипеть, смеяться, словно выплёвывая из своей кривой пасти одни и те же банальности:

— Некуда теперь тебе ехать! Незачем жить, даже если бросишь сейчас автомат, убежишь в сопки и забьёшься в самую глубокую щель, какую только найдёшь! Живых здесь больше не будет! Только мёртвые и умирающие! Медленно умирающие, выблёвывающие собственные внутренности, с вылезающими волосами и отслаивающейся кожей!

Никаких тебе баб и никакого пива! Нравится, раб?

Я снова повернулся к нему, снял автомат с предохранителя, после чего хотел передёрнуть затвор и влепить этому недоноску пулю в лоб, но передумал.

«Он просто исчезнет в момент выстрела. Да и стоит ли тратить последние минуты жизни на подобное?».

Пожав плечами, я вернул предохранитель на место, сдвинул автомат за спину.

— Страшно, сука?! – ещё больше обрадовался Пилигрим. – Вот! В этом ваша суть! Вы толпой, стаей, стадом способны на всё, но каждый по отдельности не способен даже на последний выстрел! Слабо меня убить? А может ты до сих пор ждёшь чего-то?! Хорошего?! Правильного?! Справедливого?!

Признайся, ублюдок! Ждёшь?!

С минуту я смотрел на него такими же мёртвыми глазами, как и он на меня, а потом поднял взгляд к остающемуся по-прежнему ярко — синим (как это ни странно!) небу, и начал молиться.

Совсем не так, как учил меня мичман Попов.

Сумбурно, по-дурацки, перескакивая с одного на другое, то и дело повторяясь, путаясь.

Да и не молился я, по большому счёту.

Вопил. Теперь уже – вопил.

Одно единственное слово, единственную просьбу: «Помоги!».

Как тогда, в пятом отсеке, когда меня душил демон.

И кто там сказал, что вера – это благоприобретённое, что это – НЕ ИНСТИНКТ? Изначальный, заложенный во всех нас с первых минут творения?!

Перед глазами вставал мёртвый, разрушенный войной город иного мира, чёрное небо и каменная пустыня вместо океана; покрытый вечным льдом ад со сломанной физикой, пространства без объёма, гнилая материя вместо небес, все эти тёмные вселенные, отрицающие жизнь, как таковую.

Я не хотел туда.

А потом вдруг ожил «каштан» и голос Лесенкова, который я тут же узнал и не узнал одновременно – настолько он показался мне потухшим, выжатым до суха, скомандовал:

— Отбой боевой тревоги!

— Есть отбой боевой тревоги, — промямлил я и вздрогнул – шахты начали закрываться.

Сняв пилотку, я изо всех сил потёр лоб, выдохнул, вдохнул, снова выдохнул, пытаясь вспомнить – а дышал ли я всё это время?! Но так ничего и не вспомнил.

Потом вновь напялил головной убор и оглядел пирс уже более осмысленным взглядом.

Пилигрима рядом не было. И даже запаха его поганого не чувствовалось.

Лежащие на дороге моряки начали подниматься, отряхиваться, а потом кое-как двинулись дальше, не соблюдая строя, некоторые, буквально – на полусогнутых.

— Ну и ладно! – вслух произнёс я, вытащил из кармана курево и попытался достать из пачки папиросу.

Получилось не сразу – слишком уж тряслись руки. Две «беломорины» я сломал, одну выронил. Но поднимать не стал.

«Чай не в автономке».

Эта мысль вдруг вызвала смех, который принялся меня душить не хуже одержимого демоном Безручко, и если б я, прикуривая, не обжёг спичкой пальцы, ещё неизвестно чем бы всё кончилось. Истерикой наверное.

— Тьфу, зараза! – я облизал повреждённый палец, мрачно сунул коробок обратно в карман и тут заметил Аюмова.

Тот торчал на мостике, тоже – с сигаретой в руке и смотрел вроде-как на меня. При этом в упор не замечая вопиющего нарушения караульного устава – стоит верхний вахтенный на посту и нагло дымит. Затем старпом повернулся к уже почти закрывшимся шахтам, постоял так, добивая сигарету, выкинул окурок и исчез.

А из лодки вылез Молочный. Белый, как смерть, явно похудевший килограмма на три, с квадратными глазами и тоже – с трясущимися руками.

— Стоишь? – глухо произнёс он, пытаясь прикурить.

— Стою, — кивнул я.

— А чего не докладываешь вниз о том, что шахты закрылись?

— Забыл.

— Забыл он…

Капитан-лейтенант обвёл глазами горизонт и охнул, увидев «гриб». Правда, тот уже был не таким страшным – начал расплываться, размазываться по небу.

— Твою то мать! – Молочный глубоко затянулся, так что сигарета у него оглушительно затрещала, сплюнул.

— Если прошёл отбой боевой тревоги, то значит это всё-таки не война? – спросил я, глядя офицеру прямо в глаза.

— Не знаю. Скорее всего – не война.

— А что в Центральном говорят?

Он невесело хмыкнул.

— А ничего не говорят. Все хотят в пятый бис. Сменить штаны и спиртяги врезать. Жаль что я дежурный!

После его ухода, я стоял и курил. Просто – тупо курил, одну папиросу за другой. И всё никак не мог накуриться.

Ужасно хотелось пить, но это желание существовало как бы отдельно от меня – я смотрел на него со стороны, вяло соглашался: «да, водички бы хлебнуть сейчас неплохо», но никаких действий не предпринимал. Хотя, наверное, мог бы послать за водой одного из карасей из дежурной смены, выбравшихся на пирс. Те тоже выглядели испуганными, и увидев уже окончательно превратившийся в тёмные, мрачные облака «ядерный гриб», перепугались ещё больше.

— Наверное, зря мы наверх вылезли, — донеслось до меня. – Радиация же!

Молодые торопливо докурили и вернулись на корабль.

Потом с обеда явились наши.

— Дай прикурить! – потребовал Заславский, вытащив сигарету.

Я протянул ему тлеющую папиросину.

— Спасибо! Кхе! Наши шахты открывали?

— Открывали.

Валера загнул столь замысловатым матом, коего от человека искусства, я уж никак не ожидал, сплюнул,  снова плюнул….

— Сушняк, чёрт!

— Это от стресса. Ты лучше поменьше плюйся.

— За три дня до окончания службы! – он посмотрел на меня странными, какими-то остановившимися глазами. – Нет, ты представь, а?!

— А чего тут представлять?! – я пожал плечами. – Вон там ядерный гриб был.

— Да. Мы только потом увидели….

— Вы то где во время тревоги находились? Тоже на бетонке валялись?

Заславский помотал головой

— Нет. Когда сирены завыли, нас Антипорович за первую попавшуюся казарму завёл, приказал стоять там, а сам из-за угла выглядывал.

— И куда он глядел? Оттуда же ни черта видно не было!

— Чёрт его знает. Наверное, на бухту. Он нам и сказал, что на некоторых лодках шахты начали открываться.

— А потом?

— Потом всё это кончилось и мы на камбуз пошли. Правда, мало кто ел. Мне вот удалось в себя пару ложек впихнуть, да весь компот выхлебать. Лучше бы красного вина налили. От радиации.

— Думаешь, мы схватили дозу?

— Ядерный взрыв, Гриш! – Валерка кивнул в ту сторону, где расплывались тёмные тучи. – Так-что нам с тобой хватит!

— Он был очень далеко, — сказал я, как это ни странно, совершенно спокойно. – Да и ветер с утра дует северный. То есть от нас, а не к нам. Видишь, тьма уползает. Радиоактивные осадки на юг уходят. Ну, или на юго-восток.

В этот момент из корабля появился чрезвычайно мрачный начхим.

— Дозиметр давай! – потребовал он.

Я отцепил от воротника РБ дозиметр.

— Вот.

— Товарищ капитан третьего ранга, разрешите вопрос? – влез Валерка.

Савицкий бросил на него взгляд исподлобья.

— Ну?

— У нас тут сейчас опасный уровень радиации?

Начхим фыркнул, потом ткнул пальцем себе в грудь.

— На мне есть какие-нибудь защитные средства?

— Э… никак нет.

— А, вон, на тех офицерах у КДП?

— Тоже нет.

— Вы наверное, товарищ старший матрос, думаете, что и они, и я идиоты? Если уж при опасном уровне радиации разгуливаем тут без ИДАшек?

На это Заславский ничего говорить не стал.

Кап-три нахмурился.

— Запомните: если вдруг возникнет серьёзна опасность заражения, то об этом вы узнаете в числе первых. По внутрикорабельной связи. Кстати, где ваш дозиметр?

— Внизу. На РБ.

— Значит сейчас спуститесь и принесёте его мне – на плановую проверку.

С этими словами начхим развернулся и потопал на лодку.

— Но дозиметры-то всё равно собирают! – упрямо произнёс Валерка, проводив его глазами. – Зачем, спрашивается?

— В первый раз, что ли? – я покачал головой. – В автономке, например, их тоже проверяли. И когда мы в последний раз корабль сдавали….

— Ладно, — художник кивнул, — будем надеяться на лучшее.

«Конечно, будем» — мысленно согласился я, когда Заславский спустился в лодку. «На лучшее нам остаётся только надеяться. Иначе никак».

Тем временем в корме открылся люк десятого, оттуда вылез капитан-лейтенант Гладышев, прошёл к рулям, сел на корточки и закурил, уставившись на воду. Подымив, поднялся, выкинул бычок, после чего вдруг снял пилотку и… перекрестился. Неумело, но всё-таки.

«Он тоже просил о помощи?» — я повернулся к КДП. «А те вон офицеры? А начхим, да и вообще – все наши? Может быть даже Полищук, когда понял, что всё, что через минуту от него ничего не останется, тоже забыл о своём атеизме, о своём партбилете и прочих краснознамённых ужасах?

Жить-то всем хочется. И не просто – жить, а что бы жили и те, кто тебе дорог, да и вообще – весь этот мир…. Пусть он далеко не лучший из миров.

Хотя… видел же я миры и гораздо хуже, своим глазами видел! А вот лучше – нет. По крайней  мере, пока».

Я отвернулся от кормы, дабы не смущать Гладышева, посмотрел на бухту, потом вновь поднял взгляд к небу.

«И вот ведь какой интересный вопрос: кого из нас, Он услышал? И кому Он помог?

Мне? Полищуку? Ваське Безручко? Каким-нибудь бедолагам в тех посёлках, которые оказались гораздо ближе к этому взрыву?

…Или всему человечеству в целом? Как, скажем, во времена Карибского кризиса».

Я вновь достал «Беломор», но вытаскивать папиросу не стал. Просто – стоял и тупо смотрел на пачку, как буддисты, по слухам, сосредотачиваются на том или ином предмете, дыбы почувствовать своё единство с окружающим миром.

«…Когда просьба становится молитвой? Когда ты оказываешься в нескольких минутах или даже секундах от смерти, или когда ты престаёшь требовать и начинаешь думать?

Что истинно и что сильнее — страх или надежда?

А выбор между надеждой и страхом – он в нас или где-то вне?

Что мы? Кто мы, если нам помогают? Если нас вообще замечают, хотя замечать-то тут, вроде, особо и нечего?!».

Я смотрел на постепенно наползающие с севера облака, и думал, что никогда не получу на эти вопросы ответа.

Таковы правила игры.

И, наверное, основа веры. Любой веры.

В отличии от знания, вере не нужны подтверждённые факты.

Которые, по большому-то счёту, тоже никакая не истина в последней инстанции. Ибо, со временем «знание» превращается в свою противоположность, новые факты противоречат старым, а потом и сами устаревают, и их отбрасывают, и ищут новые, не понимая, судя по всему, что мир НЕ ПОЗНАВАЕМ В ПРИНЦИПЕ. Ибо он придуман и создан силой, рядом с которой человек даже не микроб, и даже не элементарная частица. Намного элементарнее и мельче.

Я, кстати, абсолютно уверен: с развитием науки, логических несостыковок в картине мироздания будет становиться всё больше и больше. И вскоре какая-нибудь новомодная теория, признанная «абсолютно истинной» войдёт в стопроцентное несоответствие с ещё более новомодной, и ещё более истинной теорией. И обе окажутся верными. А там возникнет ещё одно исследование, дающее противоположные результаты, и ещё одно, и ещё…. И так до бесконечности. Что вот тогда будут делать наши «товарищи учёные, доценты с кандидатами»?!

(здесь автор текста цитирует первую строку из песни Высоцкого, но не в этом суть. Мне вот интересно, дожил ли Мазаев до появления знаменитой «теории струн», которая, пусть пока ещё не очень явно (хотя часто – подобное просто скрывают), но отрицает множество прежних научных «истин»?).

Зато наш разум, при всей его ничтожности, способен ВМЕСТИТЬ В СЕБЯ ВСЕЛЕННУЮ.

И поверить.

И даже восхититься красотой замысла. Правда, это получается у немногих.

Тут из надстройки показался Молочный с молодым карасём – оба по прежнему бледные, как, наверное и я. А у кап-лея, вдобавок руки стали трястись ещё больше. Впрочем…

Я посмотрел на свои. Они тоже подрагивали.

— Пост сдал….

— Пост принял….

Отойдя в сторону, я всё-таки вытащил папиросу и чиркнул спичкой.

«Вот и всё» — подумалось мне. «Кончилась моя последняя вахта. Наверное, самая жуткая за всю службу! Эх! Прав Молочный – шила бы сейчас выпить! Только вот где его взять?! Ладно. Потерпим».

Часа через два объявили всеобщее построение, на которое, кажется, явились все. Даже те, кто на них старался вообще никогда не появляться.

Старпом доложил кэпу, что экипаж построен, после чего Лесенков повернулся к строю, отдал нам честь и произнёс:

— Товарищи подводники, благодарю за службу!

Мы нестройно ответили «Служим Советскому Союзу», многие в недоумении переглянулись.

— В связи с выполнением сегодняшней боевой задачи, ни к кому замечаний нет, — продолжил кэп. – Командир боевой части четыре, командир боевой части два и командир боевой части пять будут мною отмечены в приказе.

Он обвёл взглядом строй.

— Начало передачи корабля экипажу капитана первого ранга Лукина переносится на завтрашний день. Сегодня отдыхайте. Офицеры и мичманы, те, которые не задействованы на вахтах, через час могут убыть домой. Ринат Мидхатович, — Лесенков повернулся к старпому, — продолжайте!

Аюмов нашёл взглядом Никиту Парамонова.

— Готовься, сейчас в штаб пойдём.

— Есть! – уныло ответил наш киномеханик и тяжело вздохнул.

Затем кэп со старпомом спустились в лодку, а с нами остался Полищук.

— Так, — сказал он, неторопливо прохаживаясь по пирсу, — сегодня вечером у экипажа – отдых, но расслабляться никому не советую. Служба есть служба! Да, Заславский, вы что-то хотели спросить?

— Так точно.

— Ну, спрашивайте.

— Товарищ капитан второго ранга, а что это было? Ну, сегодня, в обед.

Зам помолчал какое-то время, очевидно подыскивая ответ, потом выдал:

— Выполнение боевой задачи. Что тут неясного?

— Началась война?

Полищук фыркнул.

— Вы, товарищ старший матрос, уже не первый год служите, а таких элементарных вещей не знаете! Если бы началась война, мы бы с вами тут не стояли. Ещё вопросы имеются?

— У меня имеются, — поднял руку Делягин.

— Да?

— Мы сейчас находимся в зоне радиоактивного заражения?

Заместитель командира по политической части выпучил глаза.

— В чём вы находитесь?!

— Сегодняшний ядерный взрыв…. – Делягин кивнул в ту сторону, где два часа назад висел «гриб», — от него же было… это… излучение? И, опять же, радиоактивные частицы всякие….

Полищук нахмурился.

— Я вижу, что старослужащие у нас, вместо того, что бы, как завещал нам Владимир Ильич Ленин «учиться военному делу настоящим образом», всё это время валяли дурака, или отнимая у молодых матросов новую форму, или стреляя по плавающим казармам из ракетницы! Но вы не думайте, что вернувшись домой, вы продолжите свои антиобщественные действия! Встанете на учёт, и нужные люди сделают определённые выводы! И призовут к порядку!

— Во даёт! – прошептал стоящий рядом Андрюха Ванин. – Такого я от него ещё не слышал!

— Ага! – так же шёпотом ответил я. – Ему осталось только сказать, что он к нам теперь по ночам будет являться. В виде призрака.

— Точно. И читать политинформацию!

Мы захихикали.

К счастью, зам этого не заметил, а потом и вовсе распустил строй.

Вечером  молодых загнали в столовую личного состава смотреть кино, мы же, то есть «гражданские» сидели на пирсе, перекуривая и наслаждаясь по-прежнему тёплой погодой. Дозиметры химик нам вернул, ничего при этом не сказав – словили мы дозу, не словили…. А спрашивать было бесполезно.

— Гляньте, — Василенко кивнул на КДП, — Никита из штаба вернулся. Может он нам что-нибудь расскажет?

Парамонов, подойдя к нам, стрельнул у хохла сигарету, после чего посмотрел на нас свысока, как человек, который знает то, что другим недоступно.

— Ну?! – нетерпеливо произнёс Андрюха Соломин. – Узнал чего?

Никита кивнул.

— Узнал. Короче, это был вовсе не ядерный взрыв.

— А какой? – удивился Каноненко. Почему-то с обиженным видом. Словно его обманули в его лучших ожиданиях.

— Взрыв ракетного топлива. В Североморске, на складах…. Там то ли двадцать, то ли сорок человек погибло, и вообще, долбануло так, что чуть полгорода не снесло! Аюмову какой-то его дружбан из штаба сказал: мол, если ракетное топливо взрывается, то оно даёт взрыв идентичный атомному.

В общем, из довольно путанного рассказа Парамонова, я выяснил следующее: после того, как склады взорвались и в небо вознёсся гигантский тёмный гриб, так похожий на ядерный (да ещё сдетонировали тактические ракеты, хранящиеся здесь же, принявшись хаотично летать во все стороны сразу, к счастью – недалеко), в штабе Северного флота запаниковали. А не запаникуй тут, поскольку вот же оно доказательство ядерного нападения на военно-морскую базу в Североморске – висит над соседними сопками, белый свет заслоняет! При всём при том, ни одному из этих горе-вояк не пришло в голову, что главного-то во взрыве не было! А именно – вспышки! Той самой, что ярче тысячи солнц, и видна за сотни километров.

Вместо того, что бы спокойно во всём разобраться, товарищи адмиралы схватились за телефоны и доложили в Москву: мы, мол, подверглись ядерному нападению! В Министерстве обороны, конечно, охренели, но, поскольку, своим флотам доверяют, объявили боевую тревогу. По всем вооружённым силам.

И тут уже охренели американцы. Сидели спокойно, никого не трогали, и вдруг – здрасьте, приехали —  у русских готовность номер один! Супостаты в панике забегали, засуетились, тоже объявили тревогу. Мир минут на десять-пятнадцать завис в полной неопределённости, словно в обмороке.

Что происходило дальше – дело тёмное, но, думаю, какие-то механизмы на такой случай должны быть. Генералы ли созванивались, руководители стран, только вскоре тревогу отменили. И наши, и супостаты. Все выдохнули, отёрли пот, шахты захлопнулись, ключи из пусковых устройств вынули.

Надолго ли? Не знаю. Наверное, до следующей тревоги.

…Парамонов закончил говорить, и наши принялись обсуждать его рассказ. Я же, сунув руки в карманы, перешёл на другую сторону пирса и уставился задумчивым взглядом на бухту.

Светили прожектора, фонари у камбуза, в сторону посёлка, фырча мотором, неторопливо двигался потрёпанный автобус.

В районе казарм, возле специального пирса, специальным же краном, на одну из БДР с открытыми шахтами, грузили ракеты.

Огромные.

Тёмные.

Страшные.

«Сейчас начнётся ядерная война!» — вдруг прозвучал в моём сознании знакомый сиплый голос.

Вот только никакого демона рядом со мной не было. Да и никакой телепатии тоже. Теперь это звучало ВО МНЕ. Словно Пилигрим оставил часть себя – своей ненависти и своего страха в моей душе.

Надолго, к сожалению, если не навсегда. Это я тоже понял очень хорошо.

На противоположной стороне бухты загудел разворачивающийся к выходу в залив, буксир, снова налетел порыв северного ветра, стрела крана вздрогнула и пошла вниз, бережно опуская ракету в шахту.

Я тяжело вздохнул и посмотрел на часы. Они показывали полночь.

Служить мне оставалось два дня.