Матвеев А. Из книги Деникина А.И. Поход и смерть генерала Корнилова (продолжение).

Штурм Екатеринодара

К 27 марта на правом берегу Кубани была уже конница Эрдели и 2-я бригада Богаевского. Бригада Маркова прикрывала обоз.

Смелый замысел, поразивший воображение боль­шевиков и спутавший все расчеты лх командования, не был доведен до своего логического конца. Над так­тическими принципами, требовавшими быстрого сосре­доточения всех сил для решительного удара, востор­жествовало чувство человечности — огромная моральная сила вождя, привлекающая к нему сердца воинов и, вместе с тем, иногда сковывающая размах стра­тегии и тактики.

Корнилов мог, рассчитывая на трудную проходи­мость левобережных плавней, оставить для прикрытия обозов части вспомогательного назначения — охранную» инженерные роты, команды кубанского правительства, вооруженных чинов обоза и т. п. Бригада Маркова мо­гла бы к вечеру 27-го сосредоточиться в Елисаветинской. Но раненые оставались бы тогда три ночи без крова, и всему многочисленному населению обоза, в случае серьезного наступления с тыла от аула Панахес, гро­зила опасность попасть в руки большевиков.

И Корнилов оставил на левом берегу треть своих сил и… Маркова. Первая бригада постепенно по частям выходила потам в боевую линию, начиная с полудня 28 и до вечера 29-го.

Начался бой за Екатеринодар.

Утром 27-го отряд большевиков из Екатеринодара повел наступление на Елисаветинскую и открыл ар­тиллерийский огонь по станице, явно нащупывая пере­праву. Сторожевое охранение корниловцев было по­теснено, и Неженцев постепенно ввел в дело весь свой полк. Пополудни генерал Богаевский двинул в бой и Партизанский полк. Генерал Казанович развернул свои батальоны партизан, двинулся в атаку без выст­рела вдоль Екатеринодарской дороги, поддерживаемый редким огнем своей батареи. Большевики не выдержа­ли атаки и бросились бежать в направлении на Екате­ринодар. Бежали густыми толпами в- полном беспоряд­ке и остановились только на линии «фермы» (Образцовая ферма екатеринодарского сельскохозяйственного общества. и при­мыкающих к ней хуторов в 3 веретах от города).

Казанович, преследуя большевиков, овладел кирпич­ным заводом, стоявшим на берегу Кубани в полпути от Екатеринодара.

Ввиду того, что на Богаевского возложено было только прикрытие Елисаветинской, и атака Екатери­нодара предположена была лишь после переправы всей армии, он счел свою задачу выполненной и, оста­вив на высоте кирпичного завода сторожевое охране­ние, отвел полки на ночлег в станицу.

Меж тем в штабе настроение значительно подня­лось. Легкость, с которой был одержан успех этого дня, моральная неустойчивость большевиков, доходив­шие сведения о панике в Екатеринодаре, о начинаю­щейся будто бы эвакуации и вместе с тем о подходя­щих спешно подкреплениях — все это побудило Корни­лова поспешить атакой и нанести решительный удар прежде, чем большевики опомнятся и усилятся, не до­жидаясь сосредоточения всех наших сил. Поздно ночью отдан был приказ ускорить переброску Кубанского стрелкового полка (из бригады Маркова), а Богаевскому совместно с Эрдели атаковать Екатеринодар 28 марта.

В этом решении многие видели потом причину ро­кового исхода операции… На войне принимаются не раз решения, как будто безрассудные и просто рискованные. Первые кончаются удачно иногда, вторые часто. Успех в этом случае создает полководцу ореол прозорливо­сти и гениальности, неудача обнажает одну только отрицательную сторону решения.

Корнилов рискнул и…. ушел из жизни раньше, чем окончилась екатеринодарская драма. Рок опустил вне­запно занавес, и никто не узнает, каким был бы ее эпилог.

* * *

Утром 28-го Богаевский двинулся на Екатеринодар. Партизанскому полку было приказано атаковать западную окраину города, Корниловскому — Черномор­ский вокзал (севернее города). Еще левее шла кон­ница Эрдели в охват города с севера и северо-востока? она должна была преградить большевикам пути по Черноморской и Владикавказской железным дорогам и поднять казаков станицы Пашковской.

Корниловцы, не получив почему-то своевременно приказа, задержались, и Казанович — этот несравнен­ный таран для лобовых ударов- атаковал ферму и прилегающие хутора один и после горячего боя взял их. Ненадолго: большевики подвели крупные резервы, при содействии сильного артиллерийского огня пере­шли в контратаку и вновь овладели фермой. Но слева подходили уже корниловцы, опрокидывая большевиков; кубанские пластуны полковника Улагая (Улагай Сергей Георгиевич (1875 после 1945), генерал-лейтенант. Из семьи казачьего офицера, окончил Николаевское ка­валерийское училище, участвовал в 1-й мировой войне. Участвовал в корниловском мятеже, бежал на Кубань. С января 1919 г. — командир 2-го Кубанского конного корпуса. С февраля по ав-рель 1920 г. — командующий Кубанской армией ВСЮР. В августе-сентябре командовал морским десантом из Крыма на Кубань, после поражения десанта уволен Врангелем из армии. Эмигрировал. Вовремя 2-й мировой войны сотрудничал с гитлеровцами) поддержали партизан и вместе с ними снова ворвались на ферму, закрепив ее за нами окончательно. В этот день пало много храбрых; в числе других ранены генерал Каза­нович, и полковник Улагай.

Мы подъехали к ферме вскоре после ее занятия. Был ясный солнечный день. С возвышенности, на ко­торой стояла ферма, открывалась панорама Екатери­нодара. Отчетливо видны были контуры домов, пред­местий, кладбище и Черноморский вокзал. Впереди их — длинные неправильные ряды большевистских око­пов.

Возле фермы стала наша батарея. Каждый выезд на позицию — это трагедия: десяток патронов -по це­лям, требующим сотен, молчание — когда пехота не в си­лах подняться из окопов под сплошным ливнем не­приятельского огня. Вправо, ближе к берегу, пошли и скрылись в складках поля и в роще партизаны и пла­стуны, направляясь на кожевенные заводы. Севернее большой дороги наступает Корниловский полк, и Неженцев идет вперед, не обращая внимания на летящие пули, уже сразившие нескольких, его спутников; идет к кургану, откуда должно быть видно, как на ладони, открытое поле, отделяющее нас от вокзала, поле смер­ти, которое судьба на этот раз предоставляла пре­одолеть его полку.

Странно и жутко было видеть от фермы человече­ские силуэты (Там оказались Казанович, Неженцев и их полковые штабы) на вершине бугра, среди цепей и огня.

Ферма, где остановился штаб армии, расположена на высоком отвесном берегу Кубани. Она маскирова­лась несколько рядом безлистых тополей, окаймляв­ших небольшое опытное поле, примыкающее к ферме с востока. С запада, к ней подходила вплотную небольшая четырехугольная роща. Внутри двора — кро­хотный домик в четыре комнаты, каждая площадью не больше полуторы сажени, и рядом сарай. Вся это резко выделявшаяся на горизонте группа была, отчет­ливо видна с любого места городской окраины и, стоя среди открытого поля, в центре расположения отряда, не могла не привлечь к себе внимания противника.

Перед вечером получено было донесение, что вой­ска правого крыла под начальством полковника Пи­сарева (Писарев Петр Константинович (1875- после 1965) генерал-лейтенант. Окончил Новочеркасское казачье юнкерское училище, служил в частях Донского казачьего войска, участвовал в 1-й мировой войне. В Добровольческой армии — с конца 1917 г. Командовал различными конными соединениями. В ноябре 1920 г. эмигрировал) (партизаны, пластуны и подошедший батальон Кубанского стрелкового полка) после жестокого боя овладели предместьем города с кожевенным заводом и идут дальше.

Настроение «фермы», ликующее. Уже никто не сом­невается, что Екатеринодар падет. Не было еще слу­чая, чтобы красная гвардия, потеряв окраину, прини­мала бой внутри города или станицы. Корнилов хо­тел уже перейти на ночлег в предместье. Ему с трудом отсоветовали ехать туда. Коменданту штаба армии послано было приказание — к рассвету выслать квар­тирьеров…

Разместились тесно — на полу, на соломе: в одной комнатке — Корнилов с двумя адъютантами, в двух — Романовский со штабам и команда связи, четвертая — для перевязочного пункта, в маленькой кладовке, рядом с комнатой Корнилова, поместился я с двумя офицерами. Весь коридор был набит мертвецки спя­щими телами. Богаевский со штабом расположился возле, в роще, под бурками.

Мне плохо спалось: от холода, от стонов, разда­вавшихся всю ночь из перевязочной, и от напряжен­ного ожидания.

* * *

Утром 29-го нас разбудил треск неприятельских снарядов, в большом числе рвавшихся в районе фермы (От перебежчика советское командование узнало в месте расположения штаба Корнилова, по которому и был сосредоточен огонь артиллерии).

В течение трех дней с тех пор батареи большевиков перекрестным огнем осыпали ферму и рощу. Располо­жение штаба становилось тем более рискованным, что ферма стояла у скрещения дорог — большой и бере­говой, по которым все время сновали люди и повозка, поддерживавшие сообщение с боевой линией. Но вбли­зи жилья не было, а Корнилов не хотел удаляться от войск. Романовский указал командующему на безрассудность подвергаться такой опасности, но, видимо, не очень настойчиво, больше по обязанности, так, как и сам лично относился ко всякой опасности с полнейшим равнодушием.

И штаб остался на ферме.

За ночь, оказалось, боевая линия не продвинулась, Писарев дошел до ручья, отделявшего от предместья артиллерийские казармы, обнесенные кругом земля­ным валом, представлявшим прекрасное оборонитель­ное сооружение, и дальше продвинуться не мог. Атаки повторены были и ночью, и под утро — не оставившим строя раненым Казановичем вызвали лишь тяжелые потери (ранен был, и полковник Писарев), но успехом не увенчались. Казанович предпринимал более «солид­ную» артиллерийскую подготовку. На нашем языке это означало лишних 15 -20 снарядов.

Неженцев оставался в прежнем положении, встре­тив упорное сопротивление и будучи не в силах пре­одолеть жесткий огонь противника. Корниловский полк, ослабленный сильно предшествовавшими боями, таял. В его ряды на пополнение влили две-три сотни мобилизованных кубанских казаков, по большей части необученные которые попадали сразу в самое пекло оглушительного боя; терялись и нервничали. Неженцев страдал за полк, ставил на чашу весов последнюю гирю — свое моральное обаяние, и второй день уже без­отлучно сидел возле шлей на кургане, вокруг которого неустанно сыпались пули и рвали в клочья человеческое тело вражеские гранаты.

Только у Эрдели дело шло, по-видимому, успешно, конница его заняла Сады (Северное предместье Екатеринодара со сплошными садами.), пересекла железную дорогу и направилась к Пашковской. Станица эта, расположенная в 10 верстах к востоку от Екатеринодара, большая и многолюдная, была враждебна большевизму с первых его дней, и восстание там, в ближайшем тылу Екатеринодарского гарнизона, сулило весьма благоприятные перспективы.

Между тем, береговой дорогой к кожевенному за­воду мимо нас потянулись части Офицерского полка. Скоро показался и Марков. Идет широким шагом, раз­махивая нагайкой, и издали еще на ходу ругается:

— Черт знает, что! Раздергали мой Кубанский полк, а меня вместо инвалидной команды к обозу пришили. Пустили бы сразу со всей бригадой-я бы уже давно в Екатеринодаре был.

— Не горюй, Сережа, — отвечал Романовский. — Екатеринодар от тебя не ушел.

Ввиду сосредоточения всей бригады Маркова решено было разобрать перемешанные части и вечером в пять часов повторить атаку всем фронтом: Маркову на артиллерийские казармы, Богаевскому против Чер­номорского вокзала.

Батарея полковника Третьякова редким огнем под­готовляет штурм казарм. Цепи лежат, словно вросшие в землю; нельзя поднять головы, чтобы тотчас же не задела одна из тысяч летящих кругом пуль. В глубо­кой канаве-Марков с Тимановским, штабом (три че­ловека) и командой разведчиков. Он ходит нервными шагами, нетерпеливо ждет начала атаки. Приказ отдан, но части медлят…

-Ну, видимо, без нас дело не обойдется. Вскочил на насыпь и бросился к цепям.

-Друзья, в атаку, вперед!

Ожило поле, поднялись добровольцы, и все живое бросилось к смертоносному валу — храбрый и робкий, — падая, подымаясь, оставляя за собой на взрых­ленном снарядами поле, на камнях мостовой, судо­рожно подергивающиеся и мертвенно-неподвижные тела…

Артиллерийские казармы взяты.

Когда известие об этом дошло до левого фланга, Неженцев отдал приказ атаковать. Со своего кургана он видел, как цепь поднималась и опять залегала; свя­занный вне времени незримыми нитями с теми, что лежали внизу, он чувствовал, что наступил предел человеческому дерзанию и что пришла пора пустить в дело «последний резерв». Сошел с холма, перебежал овраг и поднял цепи.

— Корниловцы, вперед!

Голос застрял в горле. Ударила в голову пуля, он упал; потом поднялся, сделал несколько шагов и по­валился опять, убитый наповал второй пулей. Не стало Митрофана Осиповича Неженцева!

Потрясенные смертью командира, потеряв раненым помощника Неженцева полковника Индейкина и убитым командира Партизанского батальона капитана Курочкина, перемешанные цепи корниловцев, партизан и елисаветинских казаков схлынули обратно в овраг и окопы.

А к роковому холму подходил последний батальон резерва (2-й батальон партизан, перешедший с правого фланга), и генерал Казанович, с рукой на перевязи, превозмогая боль перебитого плеча, повел его в атаку. Под бешеным огнем, увлекай с собой елисаветинцев, он опрокинул передовые цепи большевиков и уже в темноте; по пятам бежавших двинулся к Городу.

Вечером этого дня Богаевский объезжал позиций. «Большевики открыли бешеный пулеметный огонь, — рассказывает он, — пришлось спешиться и выждать темноты. Ощупью, ориентируясь по стонам раненых, добрался я до холмика с громким названием «штаб Корниловского полка», почти на линии окопов. Крошеч­ный- «форт» с отважным гарнизоном, среди которого только трое было… живых; остальные бойцы лежали мертвые. Один из живых — (Имеется в виду капитан Скоблин Николай Владимирович (1894-1939?). Из дворян, окончил Чугуевское военное училище, участвовал в 1-й мировой войне. С октября 1919 г. — начальник Корниловской ударной дивизии. Произведен в генерал-майоры. В ноябре в составе «Русской армии» Врангеля, эмигрировал. С 1922 г. возглавлял объединение корниловцев в Болгарии и Франции. Был женат на известной русской певице Н. В. Плевицкой. В 1937 г. исчез при невыясненных обстоятельствах в Па­риже) — временно командующий полком, измученный до потери сознания, спокойно от­рапортовал мне о смерти командира подполковника Неженцева. Он лежал тут же, такой же стройный и тонкий; на груди черкески тускло сверкал Георгиевский крест.

От позиций большевиков было несколько шагов. Они заметили наше движение, и пули роем засвистели над нами, впиваясь в тела убитых. Лежа рядом с павшим командиром, я слушал свист пуль и тихий доклад его заместителя о боевом дне» …

К ночи в штабе армии положение фронта определялось следующим образом: бригада Маркова закреп­ляется в. районе артиллерийских казарм. С партизана­ми Казановича связь потеряна, и о судьбе их ничего неизвестно. Корниловский полк, весьма расстроенный, занимает прежние позиции. Конница Эрдели отходит к Садам.

Когда Корнилову доложили о смерти Неженцева, он закрыл лицо руками и долго молчал. Был угрюм и задумчив, ни разу с тех пор шутка не срывалась с его уст, никто ни видел больше его улыбки. Не раз он неожиданно прерывал разговор с новым человеком:

— Вы знаете, Неженцев убит, какая тяжелая по­теря…

И на минуту замолчит, нервно потирая лоб своим характерным жестом.

Когда к ферме подвезли на повозке тело Неженцева, Корнилов склонился над ним, долго с глубокой тоской смотрел в лицо того, кто отдал за него свою жизнь, потом перекрестил и поцеловал его, прощаясь, как с любимым сыном…

На ферме как-то все притихли. Иван Павлович го­ворил мне в этот день:

— Никогда еще я не видел его таким расстроенным. Стараюсь отвлечь его мысли, но плохо удается. Просто так вот, по-человечески, ужасно жалко его.

Опять ночь на «ферме». Опять плохо спится — от холода, от стонов раненых и от тревожного пред­чувствия.

* * *

Утром 30-го, ко всеобщему сожалению, мы узнали, что успех боя был уже почти обеспечен, только ряд роковых случайностей вырвал его из наших рук. Гене­рал Казанович с вечера 29-го, преследуя бежавших большевиков, прошел мимо участка Кутепова и просил его атаковать одновременно правее и доложить об этом Маркову. Затем, рассеяв легко большевиков, занимав­ших самую окраину, ворвался в. город и, не встречая далее никакого сопротивления, стал продвигаться по улицам вглубь его.

Этот удивительный эпизод, похожий на сказку, сам Казанович передает такими правдивыми и скромными словами:

«…стрельба на участке 1-й бригады стихла. Я был уверен, что мой соседи справа также продвигаются по одной из ближайших улиц, а потому приказал от времени до времени кричать «Ура генералу Корнилову!» -с целью обозначить своим место моего нахождения. Подвигаясь таким образом, мы достигли Сенной площади… Все было тихо. На площади стали появляться повозки, направлявшиеся на позиции противника. Пре­имущественно это были санитарные повозка с фельд­шерами и сестрами милосердия, но попалась и одна повозка с хлебом, которой, мы очень обрадовались, не­сколько повозок с ружейными патронами и, что особенно ценно, на одной были артиллерийские патроны.

Между тем ночь проходила. Встревоженный долгам отсутствием каких-либо сведений о ваших частях, ж послал по пройденному нами пути, разъезды на отбитых у большевиков конях.

Вернувшийся разъезд доложил, что «наших частей нигде не видно, что окраина города в том месте, где мы в нее ворвались, занята большевиками, которые, по-видимому, не подозревают о присутствии в их тылу противника».

Начальник разъезда, принятый за своего, успокоил большевиков, уверив их, что в городе все тихо.

Потеряв надежду на подход подкреплений, я решил, что дожидаться рассвета среди многолюдного города, в центре расположения противника, имея при себе 250 человек, значит, обречь на гибель и их и себя без вся­кой пользы для дела. Построив в первой линии парти­зан с пулеметами, за ними елисаветинцев и, наконец, захваченных у большевиков лошадей и повозки, я дви­нулся назад, приказав на расспросы большевиков отвечать, что мы — «Кавказский отряд» — идем занимать окопы впереди городам (Такой отряд незадолго перед тем высаживался на вокзале). Подходя к месту нашей последней атаки, мы наткнулись сначала на резервы большевиков, а потом и на 1-ю линию. Наши ответы сначала не возбуждали подозрений, затем раздавались удивленные возгласы:

— Куда же вы идете, там впереди уже кадеты!

— Их-то нам и надо.

Я рассчитывал, как только подойду вплотную к большевикам, броситься в штыки и пробить себе дорогу. Но большевики, мирно беседуя с моими людьми, так с ними перемешались, что нечего было и думать об этом; принимая во внимание, подавляющее численное превосходство противника, надо было возможно скорее выбраться на простор.

Все шло благополучно, пока через ряды большеви­ков не потянулся наш обоз. Тогда они спохватились и открыли нам в тыл огонь, отрезав часть повозок». А в то же время, услышав огонь, начали стрелять из казарм наши части, пока, наконец, не выяснилось недоразумение.

Настал рассвет, и все кончилось. Еще один счаст­ливый случай потерян. Все складывалось на этот раз к нашему неблагополучию. И гибель всех старших начальников на участке Корниловского полка, удержав­шая левое крыло на месте, и то обстоятельство, что Кутепов, по его словам, не мог поднять в атаку своя перемешанные и расстроенные после вчерашнего боя части, и случайность, что Марков перешел вечером на свой правый фланг, а Кутепов почему-то не послал ему доложить об атаке Казановича.

Шел четвертый день непрерывного боя. Противник проявлял упорство доселе небывалое. Силы его везде, на всех участках боевой линии, разительно превыша­ли наши. Какова их действительная численность, не знали ни мы, ни, вероятно, большевистское командова­ние. Разведка штаба определяла в боевой линии до 18 тысяч бойцов при 2-3 бронепоездах, 2-4 гаубицах и 8-10 легких орудиях. Но отряды пополнялись, сме­нялись, прибывали новые со всех- сторон. Позднее в екатеринодарских «Известиях» мы прочли, что защита Екатеринодара обошлась большевикам в 15000 человек, в том числе 10000 ранеными, которыми забиты были все лазареты, все санитарные поезда, непрерывно эвакуируемые на Тихорецкую и Кавказскую (к началу штурма Екатеринодара объединенные силы Добро­вольческой армии и «войск Кубанского края» насчитывала 9 тыс. бойцов. Численность защитников города составляла 20 тыс. бойцов. За период штурма с 27 по 30 марта (9-42 апреля) белые потеряли около 1 тыс. убитых и раненых, потери красных — около 2 тыс ).

Как бы то ни было, ясно почувствовалось, что темп атаки сильно ослабел.

В этот день генерал Корнилов собрал военный со­вет- впервые после Ольгинской, где решалось направ­ление движения Добровольческой армии. Я думаю, что на этот шаг побудило его не столько желание выслу­шать мнения начальников относительно плана военных действий, который был им предрешен, сколько надежда вселить в них убеждение в необходимости решительно­го штурма Екатеринодара.

Собрались в тесной комнатке Корнилова генералы? Алексеев, Романовский, Марков, Богаевский, я и ку­банский атаман полковник Филимонов. Вовремя бесе­ды выяснилась печальная картина положения армии.

Противник во много раз превосходит, нас силами и обладает неистощимыми запасами снарядов и пат­ронов. Наши войска понесли тяжелые потери, в осо­бенности в командном составе. Части перемешаны в да крайности утомлены физически и морально трехднев­ным боем. Офицерский полк еще сохранился, Кубанский стрелковый сильно потрепан, из Партизанского осталось не более 300 штыков, еще меньше в Корниловском (Командиром его был назначен полковник Кутепов). Замечается редкое для добровольцев явле­ние-утечка из боевой линии в тыл. Казаки расходят­ся по своим станицам. Конница, по-видимому, ничего серьезного сделать не может.

Снарядов нет, патронов нет.

Число раненых в лазарете перевалило за полторы тысячи.

Настроение у всех членов совещания тяжелое. Опустили глаза. Один только Марков, склонив голову на плечо Романовского, заснул и тихо похрапывает. Кто-то толкнул его.

— Извините, ваше высокопревосходительство, разморило — двое суток не ложился…

Корнилов не старался внести успокоительную, ноту в нарисованную картину общего положения и не воз­ражал. За ночь он весь как-то осунулся, на лбу легла глубокая складка, придававшая его лицу суровое стра­дальческое выражение. Глухим голосом, но резко и отчетливо он сказал:

— Положение действительно тяжелое, и я не вяжу другого выхода, как взятие Екатеринодара. Поэтому я решил завтра на рассвете атаковать по всему фронту. Как ваше мнение, господа?

Все генералы, кроме Алексеева, ответила отрицательно.

Мы чувствовали, что первый порыв прошел, что на­стал предел человеческих сил и об Екатеринодар мы разобьемся: неудача штурма вызовет катастрофу; даже взятие Екатеринодара, вызвав новые большие потери, привело бы армию, еще сильную в поле, к полному распылению ее слабых частей для охраны и защиты большого города. И вместе с тем, мы знали, что штурм все-таки состоится, что он решен бесповоротно.

Наступило тяжелое молчание. Его прервал Алексеев.

— Я полагаю, что лучше будет отложить штурм до послезавтра; за сутки войска несколько отдохнут, за ночь можно будет произвести перегруппировку на участке Корниловского полка; быть может, станичнике подойдут еще на пополнение,

На мой взгляд, такое половинчатое решение, в сущности, прикрытое колебание, не судило существенные выгод; сомнительный отдых в боевых целях, трата последних патронов и возможность контратака противни­ка. Отдаляя решительный час, оно сглаживало лип» психологическую остроту данного момента. Корнилов сразу согласился.

— Итак, будем штурмовать Екатеринодар на рассвете 1 апреля.

Участники совета разошлись сумрачные, Люда, близкие к Маркову, рассказывали потом, что, вернувшись в свой штаб, он сказал:

— Наденьте чистое белье, у кого есть. Будем штурмовать Екатеринодар, Екатеринодара не возьмем, а если и возьмем, то погибнем.

После совещания мы остались с Корниловым вдвоем.

— Лавр Георгиевич, почему вы так непреклонны в этом вопросе?

— Нет другого выхода, Антон Иванович. Если не возьмем Екатеринодар, то мне останется пустить себе пулю в лоб.

-Этого вы не можете сделать. Ведь тогда остались бы брошенными тысячи жизней. Отчего же нам не оторваться от Екатеринодара, чтобы действительно отдохнуть, устроиться и скомбинировать новую операцию? Ведь в случае неудачи штурма отступить нам едва ли удастся.

— Вы выведете…

Я встал и взволнованно проговорил:

— Ваше превосходительство! Если генерал Корнилов покончит с собой, то никто не выведет армии — она вся погибнет.

Кто-то вошел, и мы уже не докончили этого разговора.

В тот же вечер Корнилов как 4удю продолжил era с прибывшим с позиций в резерв Казановичем.

— Я думаю,- сказал Корнилов, — завтра повторить атаку всеми силами. Ваш полк буде! у меня в резер­ве, и я двину его в решительную минуту. Что вы скажете?

Казанович ответил, что, по его мнению, также следует атаковать и он уверен, что атака удастся, раз Корнилов лично будет руководить ею.

— Конечно, — продолжал Корнилов, — мы все можем при этом погибнуть. Но, по-моему, лучше погиб­нуть с честью. Отступление теперь тоже равносильно гибели без снарядов и патронов это будет медленная агония

(Рассказ ген. Казановича в газете «Свободная Речь» ).

* * *

В этот день, как и в предыдущие, артиллерия про­тивника долга громила ферму, берег я рощу. Вдоль берега по дороге взад и вперед — люди и повозка. Шли из екатеринодарского предместья раненые — груп­пами и поодиночке. Я сидел на берегу и вступал в разговоры с ними. Осведомленность их обыкновенно не велика — в пределах своей роты, батальона, но о настроении частей дают представление довольно опре­деленное: есть усталость и сомнение, но нет уныния; значит, далеко еще не все потеряно. С левого фронта по большой дороге проходят люди более подавленные и более пессимистически определяют положение; кроме того, голодны и промерзли.