https://dzen.ru/a/ZhoZPVkVXhQIpP3B?share_to=whatsapp
Как казанский парень попал в самый необычный экспедиционный отряд Советского Союза?
Николаю Каланову выпал один шанс на миллион — судьба привела его в Морской космический флот СССР. Наш земляк ходил на одном из его наиболее совершенных судов — «Академике Сергее Королеве», был одним из тех, кто контролировал полеты космических аппаратов, и среди прочего оказался причастен к событиям, которые описываются в фильме «Салют-7». О том погибшем вместе с Советским Союзом флоте и о работе, в которой переплелись два океана — земной и космический, Каланов рассказал в интервью «БИЗНЕС Online».
«Будете на белых теплоходах по морям ходить. Весь мир посмотрите!»
— Николай Александрович, каким ветром мальчишку из сухопутной Казани забросило на моря-океаны?
— В нашей школе № 70 (кстати, она носила имя «Героев-космонавтов») начальную военную подготовку вел Юрий Николаевич Фролов (недавно умер, прожил 94 года, царство ему небесное) — бывший боевой летчик. И детьми он занимался как положено. А я был шустрым — в Казани без этого было не обойтись. Вот сейчас фильм этот сняли — «Слово пацана». Правда жизни! Все при нас начиналось… Так вот, Юрий Николаевич выделял активных и направлял в нужную сторону — чтобы они потом поступали в военные училища. И он мне говорит: «Каланов, будешь поступать в военно-морское». Почему? У меня в Ялте жило много родственников, и я каждый год ездил на море, любил книги о кораблях и, как нормальный ребенок того времени, был не прочь стать моряком. Приключения, закаты на Кубе, ракушки, кокосы, пираты… Подумывал о гражданском морском училище, но понимал, что знаний не хватает. Он мне: «Давай подтягивайся». И школу я окончил с четверками-пятерками, хотя это и не значило, что я что-то хорошо знал.
В общем, отправляет он меня в Севастопольское высшее военно-морское инженерное училище. Поступать тогда ездили за государственный счет, и я подумал: «Если провалюсь, рвану в Ялту». Приехал, и оказалось, что училище чисто подводное, да еще готовит инженеров для эксплуатации ядерных реакторов атомных подводных лодок. То есть никаких тебе Куб-бананов-кокосов — будешь видеть разве что прочный корпус подводной лодки. Я смекнул, что надо делать оттуда ноги. Но к тому времени уже сдал три экзамена, а система была такая, что, если их проходишь, дальше — автоматом, потому что остальных уже отсеяли… Написал рапорт: не хочу учиться, отпустите домой. Пришел к председателю приемной комиссии, капитану второго ранга Загарину. Он рвет мой рапорт и спрашивает: «Знаешь Фролова?» — «Знаю». — «Как ты ему в глаза посмотришь и скажешь, что сбежал? Ведь он тебя направил сюда». — «Откуда вы знаете?» — «Вот он мне письмо прислал: „Будет поступать Каланов, но даст слабину и попытается сбежать. Ты его придержи — он хороший парень“. И вот я тебя поймал». Оказалось, они вместе служили. Словом, застыдил, что вернусь в Казань с позором.
В итоге остался, а дальше стало интересно. Еще бы: из тысячи человек поступают 200, а остальные плачут и уезжают. И ты вроде такой крутой… Прекрасное, конечно, было время, и изучать атомные подводные лодки интересно.
— Но, как понимаю, с флота вы все-таки сбежали — сразу после училища попали в главное управление космических средств (ГУКОС)…
— Не сбежал. Я неплохо учился и точно попал бы на атомную лодку, уже и направление было на Северный флот. Но вот какая история. Лодок строилось по две в год, а офицеров-подводников выпускалось 400. Куда их девать?! На лодках люди по 10 лет в одном звании — никакого движения, полное отсутствие смысла служить. И, как раз когда я оканчивал училище, в министерстве обороны это осознали и дали команду распихать наших выпускников куда угодно. И вот приехали к нам из разных частей и стали агитировать: в замполиты, ракетчики, на Чернобыльскую АЭС — там ведь тоже военные служили. И был полковник из отдела кадров ГУКОС. Он агитировал: «Ребята, у нас такие корабли! На них сейчас всякие сухопутные крысы служат, а вы настоящие моряки. Изучите технику, будете на белых теплоходах по морям ходить. Мир посмотрите!» При этом меня не насторожило, что все космические части — в самых дремучих местах: Енисейск, Якутск, Колпашево, Улан-Удэ. Последнее название понравилось: я географию страны не очень знал и подумал, что это на Байкале, рыбку буду ловить. И согласился. Таким дураком оказался только я: если в другие места поехали по три-четыре человека, то в Улан-Удэ я один. Но волею судьбы это оказалось и хорошо.
Военная часть была настоящая космическая, серьезная: 500 офицеров и всего 1,5 тысячи солдат. Глухая тайга, несколько десятков километров до города, два раза в день — забитый до отказа автобус. В общем, тюрьма народов. Трудился я там три года без выходных и всяких белых кораблей и продолжал бы так дальше, если б случайно не встретил того самого агитатора из ГУКОС. Ну, думаю, товарищ полковник, сейчас будешь ответ держать за жизнь мою искалеченную. Он такой: «Как, ты еще здесь?! А все уже там». Соврал, конечно: как впоследствии выяснилось, из наших 26 ребят, кто пошел в ГУКОС, на флот пробились только трое. Но он пообещал меня перевести и не обманул — действительно что-то где-то пробил. К тому же я хорошо служил, нужную технику изучал — занимался радиолиниями, которые выдают команды на борт космических аппаратов, грамоты от большого начальства получал. И в 1981 году я оказался на научно-исследовательском судне «Академик Сергей Королев».
«Если бы вероятный противник пошел на абордаж…»
— Какое оно произвело на вас впечатление?
— Естественно, шоковое. У меня была лаборатория, которую создавали под лунную программу, да и большие научные суда, собственно, строились в основном для нее, особенно «Юрий Гагарин» с его огромными антеннами (25 метров в диаметре!) — должны были контролировать летящие к Луне аппараты. Уровень техники впечатлял: все самое современное — для космоса ничего не жалели. В моей лаборатории была навигационная стойка, где крутились шестеренки с золотым напылением. А работа какая! Морской космический флот управлял аппаратами, которые не видно с территории СССР. В зависимости от задачи суда стояли в определенной точке океана, самая удобная была возле канадских островов Сейбл и Ньюфаундленд. В море уходили на 4–8 месяцев.
Но главный шок был культурный. Я ведь приехал из воинской части, где командир — царь. Крепостная система. А теперь меня называют на вы, отдельная каюта, все такие расслабленные, нежные, культурные, лица — абсолютно счастливые, а это ведь тоже офицеры.
— Но флаг-то был гражданский…
— Подставной. На борту было 90 гражданских судовых моряков, которые управляли судном, и экспедиция — 30 военных и 150 штатских, работавших непосредственно на космической технике. Казалось бы, зачем на мирном судне военные? Но кто же лучше них умеет работать на военной и тем более секретной технике? В ЦРУ (а еще во всей Одессе!), конечно, знали, что мы военные — все же было белыми нитками шито, но принимали правила игры. У меня был и паспорт моряка, и обычный гражданский, с пропиской в Москве, на улице Горького, и в этом же доме — еще пять моих товарищей (хоть и были мы бесквартирные офицеры!). Сколько раз бывало: заходят наши суда в какой-нибудь африканский порт и начинаются обниматушки с местными офицерами-пограничниками — вместе учились в военной академии в Москве. А по легенде, мы относились к службе космических исследований отдела морских экспедиционных работ Академии наук СССР, командовал нами знаменитый Иван Папанин, а фактически — министерство обороны. Кстати, на 98 процентов мы действительно управляли гражданским космосом, хотя большинство космонавтов тоже были военными.
— Натовцы вас пасли?
— Естественно — самолеты, корабли. Когда очень близко подходили к Канаде, нас начинали глушить, забивали УКВ-связь, пытались вклиниться в радиочастоты и помешать работе.
— Оружие на борту было?
— Нет. Была секретная часть, секретная аппаратура, секретная документация. Если бы вероятный противник пошел на абордаж, каждый из нас знал, что делать — топить и сжигать документы, разбивать свинцовым молотком приборы. И отбивались бы, наверное, теми же молотками…
Так вот, мышление людей четко меняется в зависимости от обстановки. Если в воинской части надо быть жестким, то на судне все по-другому. По взаимоотношениям — небо и земля. Люди были порядочные. Естественно, все комсомольцы и коммунисты. Текучка — низкая: когда я пришел, многие уже отходили 5–10 рейсов.
Коллектив сразу брал тебя в оборот. Проверяли, насколько хорошо знаешь технику и умеешь работать. И, чего греха таить, стартовым испытанием был стакан спирта — проверяли «наш или не наш». А я же тренированный — из Казани и Улан-Удэ… И эта аура коллектива, фанатичное отношение к работе сразу закручивали тебя в дело. Ты осознавал свою ответственность. За всю историю космических судов на них не было ни одного случая срыва сеанса связи — настолько они хорошо работали, а в наземных частях такое бывало нередко, и мы часто исправляли эти ошибки. То есть без наших судов не могла состояться ни одна космическая программа СССР! И такой момент. За 30 лет существования нашего флота через эти суда прошли 8 тысяч человек, и ни один не сбежал за границу, хотя, казалось бы, хотя бы 0,1 процента каких-нибудь гадов или диссидентов могло бы быть — сбежать, тайны выдать, прихватить секретные документы.
Карьеристы и блатные, кто приходил ради валюты и шмоток, там не выживали: один-два рейса, и больше не выдерживали — исходный настрой не тот. Морской поход — это довольно тяжело. Приходишь домой, пароход подлатывают, и опять в море. За 6 лет на флоте я чисто в море провел четыре года. А тот, кто ходил в дальние морские экспедиции и походы, знает, как меняется психика человека в зависимости от продолжительности рейса — от восторга до всеобщей ненависти, неудовлетворенности, апатии.
Непросто было и физически. Переход из Одессы к Америке — месяц, за это время проходили 7 часовых поясов, и надо было так перестроить внутренние часы, чтобы сразу втянуться в работу. Рабочая смена — это 7–10 витков космического аппарата. Каждый — через полтора часа. И ты их контролируешь: в 9 утра, в 11, в час ночи и так далее. Это выматывало — сбивался весь ритм жизни. Я каждый рейс худел на 6 килограммов, хотя и так был стройненький… Зачем такое нормальному блатному? Для этого надо быть романтиком, любить эту работу и друзей-соплавателей. Но, конечно, мы и свои дела решали, например, ждали квартиры, которые нам обещали.
«Мы космосом управляем. Нам хорошо!»
— Чем запомнилась первая экспедиция?
— Это было в конце октября 1981 года, когда стартовали «Венера-13» и «Венера-14». Нас подогнали к точке работы возле Сирии. В том районе, как всегда, стреляли и бомбили. Рейс был такой, халявный: из 33 дней работали только два, когда «Венеры» стартовали и сели на Луну. Гордились, конечно, что хорошо поучаствовали в таком деле. А я месяц спокойно изучал технику.
Следующий рейс, 1982 года, запомнился работой по станции «Салют-7», о событиях на которой недавно сняли одноименный художественный фильм. Но о них-то говорят, а о том, что со станицей была связана и другая вполне драматическая история, — нет. Тогда к «Салюту-7» направили автоматический грузовой корабль «Прогресс-13», но из-за разгильдяйства операторов одной космической части с ним потеряли связь. А если бы он не привез на станцию топливо, она бы упала. Ситуация была такая, что если мы вот в этот день и на этом витке «Прогресс» не найдем, то все, конец космической программе на несколько лет. Мы стояли возле Сейбла. Я отвечал за снятие параметров дальности и скорости. В общем, наш «Королев» этот «Прогресс-13» все-таки «зацепил», выдал нужные команды, и космический аппарат ожил. Конечно, в успехе был элемент везения, но оно было бы невозможным без мастерства наших специалистов.
А в 1985 году на «Салют-7» полетел Владимир Джанибеков, и мы помогали ему в той невероятной стыковке, которая хорошо показана в фильме. Сделать это было почти невозможно, но все верили в него — ас стыковок. Почитать, как он там крутился — божий дар и божья помощь. В той истории я был маленьким винтиком — всей командой работали: один антенны настраивал, другой отслеживал местоположение, третий на ЭВМ данные обрабатывал. А вообще, Джанибеков 5 раз летал, и четыре из них я по нему работал. Кстати, многие космонавты до и после своих полетов ходили в море на наших судах: и отдых, и им было важно понимать, что мы делаем.
— Как вам фильм?
— Классный, таких надо больше. Вот раньше многие мальчишки хотели стать космонавтами, а сейчас, когда рассказываю в местной школе детям о космосе, о наших кораблях и спрашиваю, кто хочет быть космонавтом, ни одной руки не поднимается. Потому пусть в этих фильмах много надуманного и приукрашенного, но лишь бы народ смотрел и помнил, что были у нас великие победы в космосе. Другое дело, когда актрису Юлию Пересильд зачем-то запустили за государственные деньги. Можно было несколько космонавтов отправить, которые бы делали нужную работу.
А Джанибекова я потом «спас» еще раз, когда служил в Москве. Он оказался моим соседом по дому. Эти наши космонавты ведь все были кто поэт, кто писатель, кто художник. Джанибеков решил, что он художник, и ему дали на первом этаже квартиру под студию. Дверь в дверь со мной. И как-то у него была проблема с электричеством. Стучится ко мне. Открываю: «Здравствуйте, Владимир Александрович». — «Откуда вы меня знаете?» — «Вместе служили: вы там (показываю наверх), а я на «Королеве». — «Ух ты! Неожиданная встреча! У меня неполадки, спасайте». — «Я вас спасал уже один раз, спасу и во второй…»
А самым запоминающимся был рейс 1983 года: 11 месяцев, хотя уходили только на пять. По определенным причинам нас решили не возвращать в Одессу и отправили на отдых на Кубу. Вот тогда сбылась моя детская мечта о кокосах, ракушках, закатах над океанскими тропиками. Месяц мы просидели в заповеднике, где резиденция Фиделя Кастро. Я как 1 января 1983 года нырнул в эти теплые воды за ракушками и лангустами, так только через месяц вынырнул. Накупался и нанырялся на всю жизнь. Когда сегодня встречаемся с ребятами, вспоминаем тот рейс. Незабываемо. Тяжело вдали от дома, но у нас тогда было такое настроение, что хоть два года бы шли по морям. Идем не идем домой — полное безразличие. Да что там делать?! Мы космосом управляем. Нам хорошо!
«Протащил на борт пишущую машинку…»
— Работали в любую погоду?
— Когда сильно качало — нет: невозможно отслеживать космические аппараты раскачивающейся антенной. По коридору идешь прямо, а получается, что по плинтусу, то есть это уже градусов 14, серьезно. Качнулось судно — по противоположному плинтусу вышагиваешь. В такие дни приходишь в столовую, а троих твоих соседей по столу нет — лежат в каюте все зеленые, блюют. Ладно, поедим за четверых. У меня оказался такой организм, что качка не качка — без разницы.
— Чем занимались в свободное время?
— В волейбол играли в зимнем бассейне. Он не работал — был неисправен да и не нужен: четыре месяца в холоде, тумане и штормах — какой бассейн?! В спортзале в футбол гоняли. Кто книжки читал, кто в самодеятельности участвовал, кто по девкам женихался (были поварихи, дневальные и буфетчицы), ведь коллектив молодой и много неженатых. Жизнь бурлила!
— Вы на чем специализировались?
— Книжки писал — чувствовал себя будущим известным писателем. Протащил на борт пишущую машинку, картотеку на 10 тысяч библиотечных карточек, над ними и корпел.
— То есть тогда уже начали собирать материал для своих справочников. А в прозе себя не пробовали?
— Не мое. Да и забудется это все. А афоризмы, пословицы, жаргон, суеверия — это вечная тема, всегда будет интересна. В 2011 году я издал «Словарь морского жаргона» и чего только ни наслушался от завистников: «Да кто он такой! Он что, филолог?» А я 30 лет собирал этот материал. Было мне обидно, что нашему военному флоту более 300 лет, в стране куча филологов, диссертации одна за другой, а о морском жаргоне ничего нет. Известный в те годы писатель-маринист Лев Скрягин, мой друг и учитель, напутствовал: «Коля, бросай все, пиши книги — это твоя миссия». И я бросил бизнес. Как только издал первую книгу, на ее основе стали диссертации делать, в том числе в Казанском университете… Я счастлив и горд своими книгами. 9 апреля вышла новая — «Энциклопедия морских суеверий». 20 лет ее писал.
— Да, океан — таинственная стихия. Необъяснимые явления приходилось наблюдать?
— Только одно. Перед переходом в Канаду мы всегда останавливались в Мексике. От нее до наших точек — 7 дней, и наша троица друзей рассчитывала, что на эту неделю надо минимум 12 бутылок водки. А что еще в это время делать? Работы-то нет. Закупали спирт, разводили и отдыхали. А посередине этого пути — пресловутый Бермудский треугольник. Раз 20 его пересекали, и всегда, как только его пройдем, спирт заканчивается — сколько ни бери. Необъяснимо!
— В иностранные порты часто заходили?
— Да раз в месяц, а то и в два, когда кончалась еда и воды оставалось мало (опресненная — плохая). Никогда не забуду заход в Сент-Джонс — это огромный порт на Ньюфаундленде, тот самый, откуда в войну конвои в СССР уходили. Идем, а кругом лед. Судно у нас ледокольного типа было, и очень интересно наблюдать, как оно давит лед. И айсберги вокруг размером с огромный дом. Берега не видно, пурга страшенная, и тут — вход в бухту, щель метров 70 шириной, а наш «Королев» — 24 метра, и мы должны в такую погоду туда пролезть. Как вошли — тишь, впереди — огромная бухта, порт и красивейшие неоновые огни города. Сказка!
— Что делали на берегу?
— Иногда на экскурсии ездили — если посольство организовывало. Все было интересно. В те годы кто из советских бывал за границей? А ты — по разным странам: Сирия, Марокко, Испания, Мексика, Куба, Канада, Германия, Голландия. Любую открыточку привозишь — ее все рассматривают, а ты можешь врать что хочешь.
Вещи покупали, естественно. Мы же все-таки деньги зарабатывали. Была офицерская зарплата, но без всяких коэффициентов типа год за два на пароходе. Плюс валюта, которую и тратили. У меня была ставка 41 доллар в месяц. Начальник экспедиции и капитан получали 75. Уборщица — 18. А доллар — это 10 рублей наших денег — грубо, но правильно. Покупали джинсы, аудиотехнику, пластинки. Некоторые годами копили на машину — старье долларов за 600, наш советский «Жигуль», но в Союзе и такого нельзя было купить. В целом у меня получалось рублей 600–700, так в то время мало кто получал. А из Улан-Удэ-то я приехал с двумя чемоданами: ни квартиры, ни одежды — ничего. А у меня жена, сын. Так что первым делом — одеть-обуть родных, обустроиться.
«Ветераны умирают, а живые предпочитают молчать»
— Что заставило уйти с флота?
— Родился второй ребенок, дочка, и она серьезно заболела. Врачи сказали, что до 12 лет нужен серьезный уход. А какой уход, если я по морям мотаюсь? На эмоциях написал рапорт, и меня сразу списали — претендентов на место много… Был выбор: либо возвращаться в Улан-Удэ, либо устраиваться в подмосковные части. Но тут Бог опять помог. Тогда создавали отдел анализа бортовых систем, а это 130 офицеров, которые должны были участвовать в испытаниях «Бурана» — изучить аппаратуру, отследить полет, проанализировать работу бортовых систем. А где столько сразу найдешь? И опять я оказался нужен Родине. Анализировал работу элеронов, рулей высоты и шасси. Как мы были счастливы, когда «Буран» полетел — гордость нашего космоса! Но скоро проект закрыли, и всех разогнали.
— Ваше мнение об этой программе?
— Если рассуждать глобально — прорыв и великое достижение. Но мое мнение народное. Можно строить авианосцы, атомные лодки, запускать космические аппараты, но что народу от этого? Как были нищими, так и остались. Народ от «Бурана» не поимел ничего — ни до, ни после. А скоро и вовсе страна развалилась, и мы потеряли вообще все. И получается, что кто-то думает о величии, а другие — о том, чтобы еду купить и жить не в развалюхе…
Когда Союз развалился, всех военных послали подальше, армия стала уже не та, и в 1993 году я, честно отслужив 20 календарных лет, ушел на гражданку. Занимался разным бизнесом и проработал еще 22 года. Дела шли успешно, можно было и круче развернуться, но мне это никогда не ложилось на душу. Как только вышел на определенную стабильность, понял: надо завязывать, поберечь здоровье и нервы, писать любимые книжки, чем и занимаюсь.
— То, что почти весь космический флот пустили на лом, оправданно?
— Да, из 14 судов осталось одно — «Космонавт Виктор Пацаев». Теперь это единственный в своем роде музей — стоит в Калининграде. В 90-е при повсеместном развале России было не до космоса и тем более не до наших кораблей. Но то, что их распилили, а новых не построили, — большая недальновидность и, возможно, преступление перед нашим космосом. Ориентация космических программ пошла на американцев, на их ретрансляторы, и при таком подходе суда действительно стали не нужны. Но вот сегодня мир разругался, все наши былые друзья и партнеры оказались вовсе не друзьями и в любой момент могут выключить ретрансляторы — свои и даже наши. В таком окружении нам надо думать, как обезопасить свой космос, и опять получается, что космические суда нужны. Между прочим, у Китая сегодня по всем морям ходят 7 современных судов, которые выполняют те же функции, что и наши.
Жаль, что историей нашего уникального Морского космического флота мало кто интересуется. Ветераны умирают, а живые предпочитают молчать. Вот весь бред нашей жизни… Еще в 90-х флот попилили, все о нем уже известно, во всех «Википедиях» и книгах, расписано, какие суда были какими воинскими частями, кто был командиром, в каком звании (а за рубежом и в те времена об этом знали), но до сих пор в людях сидит… нет, не страх, а ложное понимание памяти, что нельзя об этом говорить. А как же тогда воспитывать молодежь — недосказанностью и полуправдой? Надо показывать и дурь, и наши великие победы, и что был у нас такой — Морской космический флот, который сегодня, увы, все забыли.
Фото предоставлены Николаем Калановым
Благодарю за интересный рассказ! Конечно, многого не знал. Буду искать книгу
.