Николаичу
Сушилка, это место, где ничего не сушится, но тепло от застоявшегося воздуха, который греется теплообменником в сушильном шкафу, где стоят в углу щетки для нанесения мастики на паркет, где пахнет остатками старой сухой вони носков и гадов, которые мы не носим, а носки сушим на перекладинках коек в ногах. И откуда эта вонь никто не знает.
Сушилка – это место где почти никогда никого не бывает. Заглянет для чего-то дневальный и убежит, и – никого. А вонь почему-то остается. Загадка природы!
Была зима, суровый месяц декабрь 71 года. Падал снежок, чернели окна казармы-общежития. Пустой ротный коридор не оживляли ничьи шаги: дневальный и дежурный смотрели телик в ленкомнате, командир роты, уволив факультет, спал в командирской, курсанты пятого курса разбежались в увольнение.
Но жизнь брала своё. Подпольная настоящая жизнь. Это там, где страсти. Где порочные наклонности и вредные привычки. За что потом в случае прокола следует неминуемое наказание.
Три человека не пошли в увольнение. Вернее не пошли двое, а третий — сходил и через минут сорок вернулся.
Троица этот субботний вечер решила провести на танцах. Но к танцам надо было подготовиться. Поэтому сразу после увольнения из города вернулся Деев. Он принес две бутылки «Московской», шесть бутылок «Жигулевского», батон и граммов триста вареной колбасы «Отдельной». Чтобы не нарваться с таким грузом на неприятности на КПП, пришлось лезть в дырку в заборе на Красном проспекте и, как Сусанин, переться по сугробам.
Пока он путешествовал, Вольдемар и Николаич подготовили плацдарм: притащили в сушилку три баночки (в смысле во флотском лексиконе, так называются – табуретки), три стакана граненных из ленкомнаты, застелили непонятно для чего построенную посреди сушилки кирпичную оштукатуренную и покрашенную шаром тумбу газеткой.
Вот троица в сборе: рядовой-лимон Вольдемар, старшина первой статьи-лимон Филинов, мичман Деев.
Сели. Вздохнули. Вольдемар потер руки, и плотоядно сказал:
— Ну, начнем!
И мгновенно сорвал бескозырку с бутылки. Филинов и Деев также оперативно открыли всем по бутылочке пивка, мгновенно нарезали батон, а колбасу им нарезали в магазине — каков уровень разврата, извините, — сервиса был в ГПУ – гастрономе против училища!
Забулькала бесцветная жидкость. Опытная рука точно распределила содержимое поллитровки в три стакана: дело Вольдемар знал отлично!
Три руки сошлись в одной точке, звякнули граненые стаканы…
В это мгновение, именно, именно в это, страшный удар в стекло окна сушилки остановил процесс. Вернее, — оборвал таинство!
Троица вздрогнула, глаза заметались, но замешательство длилось мгновения – или его доли, в смысле мгновения. Молниеносным движением все три стакана синхронно были опрокинуты и выпиты до дна.
Троица удовлетворённо, но, все еще не понимая, что произошло или происходит, переглянулась: уже не отнимут, что наше, то наше.
Полная поллитровка исчезла, а пустая – брошена в сушильный шкаф. Пиво убирать не стали: пиво и есть пиво.
— Ну, да, вот сидим и думаем: пить пиво или чуть позже.
Вольдемар подошел к совершенно открытому для внешнего наблюдателя окну: свет-то в сушилке горел нормально. Вот он открывает окошко второго этажа и обозревает темные окрестности. За его спиной смотрели во двор Филинов и Деев.
В сушилку ворвался детский крик:
— Отдайте нам Загорыча!
На бетонном заборе, что шел параллельно окнам, сидела пара шкетов класса шестого и вопила о попрании прав!
Для подтверждения своей решимости по окнам запустили несколько снежков. Один из них оборвал струну кайфа и нарушил процесс!
— Ну, не вашу мать!
— Зёзя, какого хрена ты ящик смотришь, когда тут такой бардак, люди отдохнуть не могут!
Из ленкомнаты выскакивает ничего не понимающий Зёзя, иначе – Макимото. Он — дневальный и смотрит телек в ленкомнате, окна которой выходят во двор системы, и ничего, понятно, не слышит.
— Сгони ты этих идиотов с забора, Зёзя, выпить людям невозможно!
Зёзя сбегает по трапу со второго этажа, его из окна подбадривает Вольдемар. Пленный Загорыч, не иначе сын одного из преподавателей-офицеров, который баловался и разбил снежком окно в соседней роте, уже получил по шее и выброшен обратно в сугроб через забор курсантами пострадавшего подразделения. Зёзя и Вольдемар – реально и морально очищают забор от свидетелей. Помню: Зёзя на вытянутой руке, сидя на заборе, держит за шиворот вопящего и корчащегося в воздухе от страха разгильдяя и бросает его — подлеца в сугроб. Все стихает.
Окно закрывается. Зёзя опять у телевизора: он любит смотреть нашу единственную программу. Троица вновь вокруг тумбы.
Закусываем, полируем пивом непрочувствованно прошедший стакан. Становится легче. Появляются улыбки. Начался разговор о бабцах.
Под такие разговоры инициатива:
-А не продолжить ли нам?- была встречена с полным пониманием.
До апогея на танцах было еще далеко. Вторая поллитровка и новые три бутылки пива заняли законное место.
— Ну, первый галс тренировочный, о нем забыть, второй зачетный, а третий – в развитие успеха!
Это означало, что вторую бутылку будем пить в два приема. Так и случилось.
Синели стекла. Фонарь освещал мелкие снежинки. Почти домашнее умиротворение окружало компанию. Даже на танцы идти не хотелось. Но в стаканах было еще на треть, а бутылки пива – наполовину полны.
-За нас, ребята!
Потом:
-Даешь, за тех, кто в море!
Морально подготовленная, пихологически единая, с чувством собственной значимости троица по форме три без головных уборов потопала через плац на танцы. Туда, где пахло духами, женским потом, помадой и водкой. Туда, где нас уже ждали наши подружки, которые тоже могли принять пару капель для настроения и смелости. Эти капли исправно ждали своего часа в их сумочках. А спиртное выпивалось ими в женском туалете.
Молодость била ключом. Хотелось любить все, что движется!
Жизнь была прекрасна!
Июль 2007г. Калининград