Моему другу
Сычеву Юрию Николаевичу
В этот субботний вечер апрель семьдесят первого года накрыл Петродворец влажной мглой. Воздух пах весной. Холодной пока весной. До соловьев было далеко.
Окна кубрика пропускали непостоянный блеск окон ДОСов (для тех, кто в танке – домов офицерского состава). Природа грустила и слегка сыпала мелким коротким дождиком. Но в 25-й роте – субботнее оживление, непременное перед увольнением.
Только мы с Николаичем не волнуемся. Мы – это Викторович и Николаич. Нам не нужно торопиться. Мы тривиально не увольняемся и планов не строим. Мы – не местные и не женатые, и нас никогда не уволят до утра понедельника. Нас не любят командиры, а Викторовича – особенно. Он уже дважды посещал губу в Старом Петергофе. А это не забывается и не прощается. А потому отброшены всякие иллюзии. Что разумно.
У нас к тому же сегодня нет денег ехать в Питер. Денег у нас, в лучшем случае, на пару кружек «Жигулевского». Пара кружек стоит 44 копейки. Но дорога от системы до вокзала, потом по Питеру и назад (без электрички, за которую мы все равно никогда не платим) еще копеек 20-30 на человека. Поэтому без трояка на двоих никак не обойдешься, а если еще посидеть в пивбаре часок-другой, то дело пахнет пятеркой или даже червонцем… Да, сегодня – полный облом. Кроме того, как-то нет настроения: позднее увольнение, сыро, холодно. В общем, пока доедешь, покрутишься пару часов в городе и уже домой надо. А до Нового Петергофа от Балтийского вокзала сорок пять минут на электричке, а потом ещё от вокзала надо добраться. И не всегда сядешь в автобус — переполнен. Топай тогда закоулками, переходя на бег в лимите времени и поддатом состоянии.
Зато на случай плохой погоды и безденежья всегда есть дежурный вариант. Это — танцы. Пятикурсников на них любят. Пятикурсник – потенциальная жертва, цель безжалостных, лживых, изворотливых и хитрых охотников в юбках. Но мы их не боимся, у нас надежная броня от прямых попаданий: нас жениться не заставишь никакими силами. Нам хорошо и так. Мы больше любим пиво, кровавую Мэри, спортзал и доступных девчонок. И нас голыми руками не взять. Правда, ничего нового танцы нам не покажут: контингент известен с первого курса.
Поэтому мы валяемся в койках, нагло игнорируя Устав внутренней службы, запрещающий это делать. Нагло, это так: подойти к обтянутой шконке, и с разворотом в падении, предварительно подпрыгнув, шлепнуться в нее, опустив ноги на спинку. Потом потянуться и сказать раздумчиво нечто вроде:
— День прошел, и слава богу…
А потом все, кто рядом, дружно и отработанно завершат:
— П…..!
Но пока мы нагло игнорируем Устав внутренней службы, распорядок и нормы приличия, жизнь в роте не затухает.
Рота строится в две шеренги в коридоре. Дежурный раздает увольнительные билеты. (Кстати, Викторовичу этот билет вообще без надобности: он самовольщик принципиальный со второго курса. Ему противно и лениво становиться в строй, проверяться по форме одежды, записываться в журнал увольняемых, получать увольнительный билет, а, следовательно, быть под контролем. Когда надо, он и сам решит проблему ухода за забор.)
Вот рота топает на выход. Дежурный, вооруженный грозным оружием всех дежурных по ротам – палашом, ведет роту к главному входу представлять ее дежурному по училищу.
Мичман Димитров по кликухе Вольдемар, Мотыль и Сарделькин стоит дневальным. Ну, не совсем так уж и стоит. Эта фигура в метр восемьдесят девять просто органически не может торчать у тумбочки. (Вообще, кто видел какого-нибудь пятикурсника торчащим у тумбочки?) Вольдемар везде и нигде, поскольку он – коллективист. Сегодня он тоже пойдет с нами на танцы. После смены с вахты. Мы – одна компания, с которой приличным курсантам лучше не водиться: еще в историю влипнешь.
Но Сарделькин – не мы, у него крепкая лапа в Москве. Его путь в столицу прям и светел. А наш – на ТОФ и во мраке.
Пока же он напряженно готовится к сдаче вахты: курит в гальюне и травит анекдоты. Вернее — на пороге гальюна, поглядывая в коридор и пуская дым в гальюн. Он не теряет бдительности. Это издержки привитого ему на всю жизнь чувства дисциплинированности. Все же пять лет системы даром не проходят! (Потом, служа вместе с партизанами,- студентами вузов, я всегда поражался их военной убогости! И для на чего держали эти военные кафедры? Это как ПВО – противовоздушная оборона – адекватная волосам на женском половом органе: прикрывают, но не защищают!)
Звонит телефон.
Вольдемар, не торопясь, подходит к тумбочке и на подходе к аппарату громко орет:
— Дважды Герой Советского Союза!
И, поднимая трубку, уже обычным голосом:
— Дневальный по 25 роте мичман Димитров.
Затем его голос мгновенно меняется, в нем проскальзывают нотки интереса.
— Мисс, а вы уверены, что ищите именно Альфреда Романтикова? Я что-то не помню такого в списках училища.
— Я ошибаюсь? Разве может целый мичман ошибаться?
— Ах, теперь помочь найти?
— Девушка, вы думаете его можно найти?
— Ах, вам телефон сказали?
— Попросил приехать и вызвать из 25 роты?
Зажимая трубку рукой, весело окружающим:
— Опять бабцов обманули, и на нашу роту переключили. Вот, спасибочки. Мы не подведем!
— А как вас звать? Ах, вас двое?
— Вот, все брошу, оставлю боевой пост, можно сказать – опасную и бессменную вахту и пойду по вашему приказанию искать этого героя. Как звать-то? Вас в смысле, ну имя ваше?
— Не понял, у вас, что, имени нет?
— Так бы и сказали, Валя и Наташа!
— Ну-ка доложите, вы не крокодилы? А то у нас с рептилиями разговор короткий!
— Все говорят — красивые? Ладно, тогда прощаю: моряк ребенка не тронет и девушку не обидит. (В сторону: А ………!)
— Но смотрите, я строг с милыми лгуньями и очень сурово их наказываю. Можно сказать – жесточайшим образом. А крокодилов просто отстреливаю.
Вольдемар что-то слушает, смеется, потом изрекает:
— Ладно, сегодня я добрый, ждите, будет ваш Альфред, даже два Альфреда.
Дверь в кубрик распахивается. Вольдемар весело орёт:
— Мужики, кончай ночевать, подъем, япона мать! Там на КПП две подруги ждут, когда их трахнут! Кто свободен?
Увидев наши фигуры в койках, орет еще громче:
— Николаич, Викторович, какого ….. вы тут балдеете? Там две …. на товсь на КПП!
Викторович:
— Мы, товарищ мичман, сегодня культурно проводим время на танцах. И ни капли алкоголя, это – железный принцип! Принцип, возведенный в догму отсутствием денег на алкоголь!
Николаич, а в жизни старшина первой статьи Филинов, лениво тянет нудным голосом:
— Вообще, курсант Димитров, как Вы можете входить в каюту целого лимона* без стука? Вы пока только мичман, а не первый секретарь Коммунистической партии Болгарии! И вы – невоспитанный курсант! Я делаю Вам замечание. Доложите командиру роты, чтобы и он Вас наказал. Приведите форму одежды в порядок, подберите живот и не имейте дурной привычки держать руки в карманах. Вы что скрытый ……? Я прикажу карманы зашить. А почему грозное оружие дневального – штык-нож засунут в карман? Вы что – извращенец, японский городовой? Да вы и небриты. У Вас неуставное выражение лица. Это нонсенс. Я вас арестовываю!.. Да, я все обдумал и не погорячился: я вас арестовываю! Каким местом вы думаете о защите Родины и об изучении военного дела настоящим образом? ….., наверное. А горит ли в вашем сердце ненависть к американским империалистам?
Пауза.
— Выйдите и повторите подход и доклад благородному лимону!
— Не надо оправдываться и делать умное выражение лица. Курсант Дмитров: вы же почти офицер. Что о Вас подумают потенциальные подчиненные?
(Лимон — читайте «Чиполлино — это курсант пятого курса, которого лишили или не присвоили почетное звание «мичман». Старшина первой статьи – особо суровее разжалование, поскольку на каждый погон утомленный учебой пятикурсник должен был пришить по три лыки. Следовательно, такое звание получали люди особо одаренные. )
Обращаясь к Викторовичу:
— Вот видишь, Викторович, до какого маразма и нижайшего уровня дисциплинированности может довести человека беспорядочный половой образ жизни. Он готов перетрахать (как он выражается) по своему легкомыслию весь мир, и наглым образом врывается в нашу интимную культурную жизнь.
Траханье, как он изволил сформулировать, не есть эквивалент танцам. Можно сказать – даже вальсу. Но мы его не танцуем, и это спасает положение.
Потом Юра Филинов громко кричит:
-Товарищ дневальный, поправьте головной убор и передайте этим Вале и Наташе, наше коллегиальное решение.
Лицо Вольдемара в ожидании: решение-то какое?
Пауза затягивается. Вольдемару надоело ждать, он готов открыть рот, но в этот секунд Николаич, упреждая, раздумчиво произносит Викторовичу:
— Я очень не хочу идти на КПП, холодно, черт возьми, впрочем, мы успеем на танцы, если тетки окажутся не те.
Вольдемар, не поняв:
— Что на танцах давно не были?
Викторович:
— Полагаю, можно рискнуть, вдруг тетки нормальные, и мы их …..!
Николаич подытожил:
— Наше решение: пусть ждут! Так и передай.
Дверь закрывается.
Звонок.
Ленивый голос дневального тянет:
— Генеральный секретарь Коммунистической партии Болгарии…
Потом в телефон:
— 25 рота.
— Извините, товарищ командир, дневальный по 25-й роте мичман Димитров.
— Да бабы с КПП заколебали.
— Так точно, все уволились. И дежурный… Нет еще не вернулся.
— Да, а Филинов с Деевым потом пойдут. Да, по обстановке. Так точно!
— Нет, пьяных не будет. А они – спортсмены! Вы же знаете, они ни в одном глазу.
— Не беспокойтесь, товарищ командир. Пьянку в роте не допустим. Нет, не бросили, конечно, просто ни у кого уже денег нет.
— До свидания, товарищ командир, отдыхайте хорошо.
Мгновенно новый звонок.
Вольдемар:
— ………..!
Берет трубку.
— Дне..
— Я же сказал, мисс, за вами придут. Точно, конечно.
— Ну, в течение минут двадцати. Вы что не понимаете, мы изучаем военное дело настоящим образом.
Влетает в кубрик:
— Всё, … в горсть и на КПП. Я уже пообещал, что за ними придут. Не заставляйте ледей ждать, вашу мать!
Неразлучная пара встает, одевает бушлаты. Определяет общие финансовые возможности. Они оптимизма не внушают. Но, дело привычное. Нет гербовой, пишем на «Гальюн Таймс».
(«Гальюн Таймс» — газетка политотдела Ленвмб, точное название которой не удержалось в памяти за давностью, но на которую насильно подписывается рота уже пять лет. Её никто и никогда не читает, и ей постоянно забиты все гальюны нашей радиоэлектронной системы.)
Выходим и без спешки топаем на КПП через плац, потом под арку, на которой еле различим во влажной темноте лозунг:
«Товарищи курсанты, пусть в вашем сердце горит ненависть к американским империалистам!»
Это произведение политотдела.
Но сегодня мы чувствуем только легкий холодок и безденежье. Впрочем, нас немного согревает интерес к ожидаемому приключению.
Вот и КПП. Достаем увольнительные билеты. (Их на всякий случай отдолжил Вольдемар.) Предъявляем старому мичману. Проходим никелированную вертушку.
(Спустя 35 лет она осталась той же! Я ее помню в лицо! Честное слово! Но какой она стала раздолбанной и скособоченной! Её надо сохранить в училищном музее, как ключ к свободе и одновременно — вратам заточения).
В парном воздухе КПП масса женских тел. Лица самые разные. Здесь и матери первокурсников, и девушки, ждущие своих неуволенных друзей, и просто приезжие, и девицы, желающие познакомиться с пятикурсником, а там – и устроить личную жизнь с будущим лейтенантом. Скорее всего, мы станем объектом атаки таких девиц. Но нам некогда разбираться. Из этой толпы надо срочно выхватить Валю и Наташу.
Поэтому Викторович громко вопрошает. И его голос поднимет и мертвого. В нем пятилетняя привычка выслушивать и отдавать команды, голос низок, нетороплив и властен:
— Граждане! Спокойно! … Кто тут Валя и Наташа?
На КПП смолкли все разговоры. Викторович мгновенно стал эпицентром внимания.
(Потом на всю жизнь запомнилась эта фраза. А через тридцать пять лет Николаич скажет:
— Юра, разве это не сюжет!)
— Мы…
От окна отделяются две фигуры. Брюнетка и блондинка. Года по двадцать два. И совсем даже ничего. Это было неожиданно.
Николаич, придирчиво осмотрев, сказал негромко Викторовичу:
— Да уж, не крокодилы!
Потом громко:
— Девчонки, вы, вы! Почему опаздываете? Мы ждали вас раньше. Еще в прошлом году! Жаль только, что не были знакомы до сегодняшнего дня. Следуйте за нами.
На КПП – полное недоумённое молчание. Только мичман – дежурный по КПП, смеется, отвернувшись вглубь стеклянной выгородки: он и не такое здесь видел.
Группа выходит из КПП. На КПП напряженное молчание. Какое-то время сквозь открытую дверь не доносится ни звука.
Потом слышится тревожный женский голос:
— Куда их повели?
Но четыре человека уже вышли под звездное небо холодной весны. Под голые липы улицы Коминтерна. Под неяркий свет уличных фонарей. В прозрачную атмосферу весеннего Петергофа. В атмосферу с нотками эроса, перечёркнутую черными ветвями деревьев.
Страница жизни перевернута. Назад хода нет!
Молча поворачиваем налево и ведем новых знакомых в темный и безлюдный Нижний парк вдоль мрачных черных под светом фонарей и луны ребер забора Верхнего парка. Под сень мокрых елок, голых деревьев и мерзнущих скульптур богов и богинь, муз и вакханок.
Поставленные в галантный век, они и в суровый двадцатый исправно служат целям любви.
Идем попарно: Викторович – с брюнеткой Валей, Николаич – с блондинкой Наташей.
Николаич бодро:
— Девчонки, сегодня будем знакомиться с Воронихинской галереей. В следующий раз и в более светлое время осмотрим ещё кое-что из культурных достопримечательностей. В смысле выпьем пива.
Подружки прижимались к левому боку новых знакомых и не возражали.
Осмотр достопримечательностей проводился в оптимальных условиях: при полном безлюдье Нижнего парка. Дальние огни редких фонарей создавали интим, а яркий свет луны периодически слабел под набегающими легкими облаками. Холодно. Хочется согреться.
Это можно: в галерее стояли садовые скамейки для усталых туристов с видом на Большой каскад. Пары расположились подальше друг от друга. Валя и Наташа оказались весьма покладистыми девчонками, которые понимали сложность суровой жизни пятикурсника и постоянную нехватку времени. И только однажды Валя сказала:
— Ты что, меня проверяешь? Это лишнее.
Ветер с залива отогнал тучи. Между колоннами галереи над головой Самсона, раздирающего пасть льву, зависли звезды.
Валя оказалась, несмотря на свежую погоду только в тонких трусиках. А грудь – не меньше третьего размера. Хотелось любить. Слегка шумели голые деревья. Шум веток заглушал робкое и формальное сопротивление.
И вот уже скамейки застучали ножками по каменным плитам.
Жизнь была совсем не плоха!
Через тридцать пять лет часов в четырнадцать, 16 сентября 2006 г. я смотрел сверху на Воронихинскую галерею. Было уже принято для разминки граммов по 250. Массы туристов шли мимо Большого дворца. Под нами – Большой каскад. Самсон так же раздирал несчастного льва. Лев обиженно и безысходно пускал струю на приличную высоту. Мне пришло в голову: если это сооружено в честь победы над Швецией, то почему бы льву не пускать струю естественным путем?
А что: побежденная Швеция – описавшийся от боли и позора лев.
Рядом стоял Николаич!
Мы вместе смотрели в одном направлении.
Где вы, Валя и Наташа? Я слышу стук ножек садовых скамеек! Как бы я хотел вернуть молодость!
Молодость, когда жизнь прекрасна!
г. Калининград 2006 г. сентябрь