Трофимов Н. Спасение

Часть II Василиски

«Спасение утопающих – дело рук самих утопающих» (из Ильфа и Петрова)

Здесь буду нещадно обкрадывать классиков, так как недостаток таланта не позволяет описать всё дальнейшее с достаточной степенью выразительности.

Звенящая тишина морозного вечера взорвалась бурными, продолжительными аплодисментами. Это сорвались с надстроек и мачт кораблей, с верхушек причальных фонарей и с близлежащих сопок и яростно захлопали крыльями  сотни бакланов. Они испуганно, с лёгким французским прононсом, орали простуженными глотками, унося прочь свои тушки с запрятанными в перьях лапами-ластами.

«Бразды пушистые взрывая», «бежали робкие…» росомахи. Они в ужасе бросили свои насиженные помойки  и мчались, мчались, мчались, боясь оглянуться назад.

Чаек, росомах и другую живность гнал прочь от губы Алыш, от Ваенги жуткий, продирающий до костей вой, заставляющий их лететь, мчаться безоглядки в белое безмолвие тундры, лишь бы не слышать это леденящее, сковывающее мысли чудовищное нечто – прочь, прочь-прочь-прочь…

Так орал между бортами сторожевиков командир БЧ-2 скр «Резвый» старший лейтенант Трофимов, едва вынырнув на поверхность пробитой им самим же полыньи. Неконтролируемый вопль рождался непонятно где внутри обалдевшего организма, исходил из сердца, легких и прочей требухи, а также из глубины души орущего. Выпущенных децибелов хватило, чтобы забегали по мостику проходящего всего в двух милях от 8-го причала буксира капитан и механик, вглядываясь в туманную мглу – что за супертанкер подаёт туманные сигналы ревуном? Этот рёв не слышали только на «Громком» и «Резвом» с наглухо задраенными в целях сохранения тепла дверьми и иллюминаторами внешнего контура.

В тропических лесах Америки встречается замечательная ящерица – василиск. Она знаменита тем, что может бежать по воде, аки посуху. Так быстро работает задними лапами! Её ещё ящерицей Христа называют. Вот и я с такой же скоростью молотил ногами, что в воду уже практически не погружался. Все василиски Америки обзавидовались бы! Но так долго, как они, я бежать по воде не мог и через минуты две  иссяк – закончился порох в пороховницах и ягоды в ягодицах, закончился могучий крик (или вой), и я медленно вернулся в воды губы Алыш. Лёд вокруг полыньи был тонкий, забраться на него было невозможно, а посему я ледокольным способом стал прокладывать себе курс к чернеющему в полутора метрах от меня пневмокранцу. На торце кранца висело стальное кольцо, за которое крепился канат, уходящий к кнехту на верхней палубе. Но все силы были отданы соревнованию с василисками – поэтому всё, на что меня хватило, это проломать себе фарватер до стального кольца, уцепиться за него кистями рук, обтянутыми щегольскими тонюсенькими лайковыми перчатками, и повиснуть на нём, свернувшись в позу эмбриона и тихо поскуливая.

Надо признать, что вахта на кораблях 10 бригады противолодочных кораблей была отработана очень достойно. Даже в 45-тиградусный мороз вахтенный сигнальщик «Резвого» матрос Атамбаев мирно спал на сигнальном мостике, завернувшись в канадку и напялив капюшон на шапку-ушанку с намертво завязанными под подбородком ушами (в смысле – ушами шапки).  Прислонившись к шкафу с ячейками связанных в колбаски флагов Международного свода сигналов, он видел сладкий сон про то, как он играет со своим любимым алабаем. Алабай во сне Атамбаева вдруг начал почему-то скулить тоненьким голосом, что вызвало у Реджеба изумление и моральный дискомфорт. Он открыл глаза и задал себе вопрос «Что за фигня?», но скулёж не прекратился и не давал вновь погрузиться в сладостные мечты. Сигнальщик осторожно выглянул за борт и его узкие раскосые глаза на время превратились в пучеглазые и чуть не выпали из орбит –кто это, однако, решил купаться? Но в затуманенное тёплым сном сознание начали пробиваться насмерть вбитые в учебном отряде алгоритмы действий при обнаружении человека за бортом. Дернув за витой шнур, он вытащил заботливо согретый за пазухой микрофон «Каштана» (корабельной громкоговорящей связи), щелкнул тумблером и заорал: «Рубка дэжурный – сигналщик матрос Атамбаев, правый борт 90 дыстанция (тут он запнулся, подумал и продолжил) адын метр – Человек за бортом!», после чего приступил к выполнению других впитавшихся в кровь и в лимфу мероприятий по спасению человека за бортом. Забыв о том, что стоит полярная ночь, что корабль стоит пришвартованный намертво к причалу, он кинулся вытаскивать негнущимися пальцами обледенелую колбаску-свёрток флага «Червь» из ячейки шкафчика, скользя валенками прокатился к сигнальным фалам, замкнул клёванты фалов и флага, поднял свёрток до места и дёрнул за фал – свёрток раскрылся и над кораблём гордо повисла скомканная тряпка флага «Червь», что по Своду сигналов  означало: «Человек за бортом!».

 «Ай-ай-яй!» — подумал Атамбаев, подёргал за фал, и побежал к спасательным кругам, крича во всё горло: «Человек за бортом!». Сорвав с крепления тяжеленный спасательный круг с длинным фалом, он перегнулся за борт, высмотрел меня в клубах испарений от парящей на морозе воды, прицелился – и кинул! Я остатками сознания чувствовал, что прямого попадания круга в голову я не перенесу и быстро нырнул. Над головой раздался громкий плюх – круг попал точно в то место, где секундой ранее торчала моя голова. В этот момент к Атамбаеву присоединились его коллеги с «Громкого» и принялись ожесточённо метать в меня спасательные круги, соревнуясь в меткости. Шесть раз нырял я, совершая манёвр уклонения от летящих в меня со скоростью молнии, смазанной жиром, средств спасения жизни. «Сволочи востроглазые!» — беззлобно подумал я. Седьмого погружения я бы не пережил, но, к счастью, все круги в радиусе досягаемости сигнальщиков закончились. Влезть в круг я бы уже всё равно не смог, а поэтому распихал круги по окраинам моей полыньи и вновь уютненько повис на кольце пневмокранца в эмбриональном положении.

А тем временем дежурный по кораблю лейтенант Шаранов полез пятернёй в затылок и начал напряжённо расчёсывать себе мозг – спускать спасательную шлюпку или нет, но вовремя вспомнил, что к нашему левому борту, где находятся шлюп-балки  шестивесельного яла, пришвартован скр «Бессменный», поэтому шлюпку можно было бы спустить только ему на палубу. Тогда Шаранов принял верное решение – доложить командиру и на всякий случай вызвать дежурного боцмана, после чего катапультировался из кресла в тесной рубке дежурного и помчался посмотреть на того идиота, который решил устроить водные процедуры в такую погоду.

Прибежав на шкафут, он увидел командира корабля, который задумчиво рассматривал разбросанные в беспорядке спасательные круги, съежившееся тело кандидата в утопленники и его нежные, с поволокой, исполненные надежды глаза, прямо как непередаваемой нежности влажные беззащитные глаза белька – детёныша тюленя – на льду Белого моря. Мой взгляд достучался до самой глубины души командира и он поступил так, как и положено командиру, а именно – изрёк через плечо, в полной уверенности, что там стоит его старший помощник: «Старпом, что за херня?». Получив руководящее воздействие, старпом обрушил все децибелы своего гнева (его оторвали от финальной партии в шешбеш с принципиальным соперником – командиром БЧ-5, и теперь старпом тщился запомнить расположение всех шашек на доске, обоснованно подозревая механика в возможном жульничестве во время его отсутствия) на дежурного по кораблю: «Л-и-й-т-и-нант! Что ты стоишь, как девственница на панели? Спасай своего начальника – там ведь твой командир БЧ пузыри пускает!». После недолгих консультаций и импровизированного военного совета в Филях, было принято мудрое решение – спустить за борт на проводнике (это такая верёвка) боцмана, ну или ещё кого покрепче и вытащить нарушителя корабельных правил на палубу. «Где верёвка?» – орал Шаранов на дежурного боцмана. «Так в боцманской кладовой на баке!» – ответствовал   дежурная бацилла. «Ну так неси!» – уже срывался на визг Шаранов. «Так Вы же сами, ташант, у меня ключи отобрали и в сейф дежурного по кораблю заперли!» – ехидно проговорил бацилла (как Вы уже догадались «ташант» — означает «товарищ лейтенант», а «бацилла» – это, по простонародному, – «боцман»). Боцман был неоднократно замечен в использовании боцманской кладовой в качестве личной шхеры (места, где в тишине и покое вдали от начальнических глаз можно было заниматься маклачкой – изготовлением разных милых матросской душе поделок в свете грядущего увольнения в запас, или, как говорят матросы – ДМБ). «С-с-сука!» –завыл уже фальцетом Шаранов. «Бегом!» – рявкнул старпом и бацилла исчез.

Прошло 10 секунд. Собравшиеся на палубе командиры и начальники разных уровней безответственности наполнили воздух криками разной тональности: «Где эта беременная бацилла?… Его за смертью посылать!… Идиотус вульгарис!… Страна жаждет героев, а бабы рожают мудаков!… А вот у меня в Ара-губе случай был… Значит, приходит муж домой после командировки…». На бак понёсся сам Главный боцман, размахивая руками и доставая на ходу свои личные ключи от всех боцманских помещений на корабле. Совсем скоро, подвывая на ходу и оглядываясь назад, со свежим снежным отпечатком 45-го размера подошвы имени Главного боцмана на пятой точке, появился дежурный бацилла с бухтой проводника в руках. 

Для меня, как для солиста на этой сцене, решение о собственном спасении сформировалось сразу же по выныриванию на поверхность – спустить за борт на веревке бойца с верёвкой, которой тот меня обвяжет, после чего поднимают бойца и следом – меня. Но у собравшихся на палубе представителей разных сословий доблестного военно-морского флота на эту проблему было своё видение. Всё ещё обиженно подвывающий дежурный боцман был обвязан проводником подмышками и отправлен за борт. Благополучно достигнув пневмокранца, он встал на его покатую поверхность, перегнулся вниз и голыми руками при минус 45 градусах этого самого изверга Цельсия схватил меня за воротник обледеневшей куртки «полушерстяной офицерского состава», как это пишется в ведомостях вещевого  довольствия. «Попингуд ты некалиброванный!» — тоскливо подумалось мне. А бацилла не думал – он СПАСАЛ! «Тащи!» — просипел согнутый в три погибели спасатель. «И – раз! И – раз!..» — послышалось сверху. Это выстроившиеся  в колонну по-одному  бойцы под командованием Главного боцмана начали рывками выбирать проводник с двумя организмами на другом конце. Сил бациллы-спасателя на удержание меня хватило только метра на полтора – «Не могу!» — выдохнул боец и разжал кисти рук. В последующем полёте уже не было ничего страшного – ведь как говорил, кажется, Шиллер, а может быть наш комбриг капитан 1 ранга Владимир Владимирович Амбарцумян: «Против человеческой глупости бессильны даже боги!». Отработанными движениями я добрался до кольца и опять принял эмбриональное положение, раздумывая о том, что ещё придумают мои спасатели. А наверху, на обледенелой морозной палубе виновато согнувшемуся боцману наперебой объясняли – кто он такой, кем являются все его родственники до пятого колена включительно, обрисовывали перспективы его увольнения в запас «под ёлочку», а также различные варианты диагнозов его умственного состояния. Бацилла с позором был изгнан с верхней палубы и тут кто-то вспомнил обо мне: «Елы-палы, он там не утоп, случаем?» Примчался страстно желающий исправить свою вину командир артустановки №1 старшина 1 статьи Сироткин (он спрятал бутылку водки в лейнере ствола орудия и был лично мной взят за цугундер). «Меня вяжите», — орал он, — «я своего родного командира БЧ за здравия желаю вытащу!». Добровольца обвязали и отправили в парящий туман. Сироткин недаром был старшина 1 статьи – это практически корабельная аристократия – и принял верное решение обхватить меня подмышками и соединить руки в замок на моей спине. Что он и сделал. «Тащи!» – скомандовал комендор, со страстью прижимая меня к своей груди. «И – раз! И – раз!..» — опять раздалось на палубе. «А счастье было так возможно!»… В дело вступил доблестный начальник мед службы капитан Кабисов Илюшенька, который, услышав, что тонет его кореш, немедленно развернул операционную на случай поступления раненых и пораженных (на крайний случай – одного свежезамороженного), после чего решил принять личное участие в спасении. Илюша выскочил из тёплой амбулатории, взлетел по трапу в тамбур и вылетел на верхнюю палубу. А там продолжалось:  «И – раз! И – раз!..» . Илюша, растолкав толпу, ухватил проводник за свободный конец, встал последним в колонну тянущих и на очередное «И – раз!» дернул на себя проводник. На насквозь промёрзшей стальной палубе Илюшины ноги в тропических тапочках на кожаной подошве проскользнули и он рухнул, сбивая впереди стоящих отличников боевой и политической подготовки. Вся колонна, матерясь, валялась на верхней палубе, упустив из рук проводник.

Для меня новое погружение в воду с температурой минус полтора по проклятому Цельсию уже не отдавало новизной ощущений, поэтому я тихо опустился в воду, а на поверхности состоялось появление василиска, нет не так – ВАСИЛИСКА №2! С тем же самым леденящим воем Сиротка лупил ногами по воде и практически не погружался (отчасти потому, что под водой был я и топтался он по моему замороженному и уже не ощущающему какой-либо боли телу). На верхней палубе все были сметены акустическим ударом Сироты, а потом, немного обвыкнув, стали объяснять начмеду, что здесь взрослые настоящие военные люди занимаются своим мужским делом, а дело же доктора – давить крыс и тараканов, ставить термометры, клизьмы со скипидаром и патефонными иголками, а как вершина профессионализма ему будет зачтено наложение мази по Вишневскому на обезображенную фурункулом матросскую задницу. Доктор был с позором изгнан с верхней палубы. Потом вспомнили о Сироте сибирской (Сироткин был отловлен военкомами  в возрасте 20-ти лет на охотничей заимке в Сибире, где безвылазно жил с 8-го класса вместе с отцом-охотником) и быстро вытащили его силами того же личного состава, успевшего к этому времени принять вертикальное состояние. Сиротинушка оказался первым пациентом начмеда в этот вечер.

А дальше всё было так, как должно было быть. За борт опустился старшина команды мичман Лоскутов, обвязал меня проводником, вытащили его, а потом и меня. Заботливые матросские руки подняли меня над леерами и четвёрка матросов направилась к тамбуру, чтобы доставить мое скрюченное тело во владения корабельной медицины.

Но! «На ту беду лиса близёхонько бежала!»

Заместитель командира корабля по политической части был молодой и дикорастущий капитан-лейтенант, с ненавистью отбывавший срок замполитом на Севере – так было нужно для кадровиков, чтобы потом беспрепятственно получить должность капитана 1-го ранга в Москве со всеми вытекающими из этого обстоятельства благами, привилегиями, квартирой в Нерезиновой и возможностью гордо говорить: «Я – северянин! Я представитель партии в войсках!».

Узнав от вестового, принёсшего ему стакан чая, о том, что на корабле во всю бушует спасательная операция, замуля решил принять активное в ней участие – а вдруг медаль «За спасение утопающих» дадут? И так ему ясно вдруг представилась эта медаль на его новенькой, пошитой на заказ, тужурке, что зам. зажмурился, тряхнул рахитичной головкой и побежал из коридора кают-компании на торпедную площадку.

(Друзья замполиты! Политработники! Подавляющее большинство из вас – замечательные люди и моряки, службой с которыми и дружбой я горжусь! Но был и такой кадр – из песни слов не выкинешь!)

Увидев несущих меня матросов, он понял, что надо действовать немедленно, чтобы его динамичные и выверенные действия запомнились всем и все поняли, кто именно спас от лютой кончины командира ракетно-артиллерийской части коммуниста Трофимова.

«Кретины! Вы что его скрюченного несёте? Распрямить!» – бойцы мигом положили меня, с которого ещё стекала струйками вода, на промёрзшую палубу (-45 гр.С) и принялись разгибать меня из позы шестой обезьяны из картинки Дарвина в первую. Разогнули, но поднять меня почему-то не смогли. Я примёрз к палубе и брюками и курткой (полушерстяной, офицерского состава…). Я безмятежно смотрел в звёздное небо, на антенные решетки «Ангары» и на лица искренне переживающих за меня товарищей моих и думал о безграничной и бесконечной глупости как одном из проявлений энтропии Вселенной.

Поднатужившись, мои комендоры всё-таки оторвали меня от палубы (оставив на ней здоровенные куски материала брюк и куртки) и устремились в тамбур надстройки, откуда – рукой подать! – всего-то ничего по трапу вниз и вот она – амбулатория! В теснотище тамбура замуля опять вставил свои три рубля: «Мерзавцы! Вы почему его вперёд ногами несёте? Он же ПОКА ещё не труп». Вот именно это ПОКА меня очень порадовало! Перепуганные бойцы (зам. у нас был злопамятный и кровь пил декалитрами, вместо спирта) бросились меня разворачивать в узком тамбуре и выпустили из рук прямо над пропастью люка над трапом в тамбур носовой аварийной партии. Пересчитав собственным, настрадавшимся за этот бесконечный вечер телом все балясины трапа, я рухнул вниз, на палубу перед дверью в амбулаторию. Дверь распахнулась от сильной руки доктора и впечаталась мне в голову, временно прекратив мои мучения. Занавес!

Очнулся я на операционном столе, меня в шесть рук (прямо «шестикрылый Серафим на перепутье мне явился», хихикнулось мне) растирали бойцы, надев на руки шерстяные перчатки. Надо мной склонилось участливое лицо доктора, он шпателем разжал мне стиснутые зубы и налил в образовавшуюся щель какую-то жидкость. «Илюша! Шила!» — прошептал я. Кабисов удивленно распахнул глаза: «Да я ж тебе только что стакан влил!» (для непосвящённых шило – это спирт, он же ВКШ – вкусное корабельное шило, ворошиловка – ворованное корабельное шило, оно же – мальвазия).

Бойцы уже без руководящих указаний партии отнесли меня в каюту, сняли остатки нижнего белья и уложили в койку, доктор дал мне кучу пилюль, которые я безропотно проглотил, помог моему соседу по каюте румыну (так у нас называют командиров БЧ-3 – Минно-торпедной боевой части) надеть на меня тёплые кальсоны и тельник, укрыл двумя одеялами и, задумчиво покачав головой, вышел из каюты. Когда я уже уходил в сонное забытье, вдруг почувствовал, как румын тихо-тихоненько накрыл меня своим овчинным полушубком.

Утром, в 5-30 дверь каюты затряслась под ударами мощных дланей старпома: «Рогатый!» – так у нас зовут командиров БЧ-2 и всех его подчинённых,- «Кончай спать, иди проверяй подъём старшин!». И я пошёл…

P.S. За бортом, как оказалось, я пробыл 16 минут.

Всё!

Впервые рассказ был опубликован на сайте www.goarctic.ru