Трофимов Н. Олень — быстрые ноги! Глава 2

Моему давнему и безвременно ушедшему от нас другу – Юрию Борисовичу Ананьеву – посвящается.

Дежурство по кораблю не предполагает свободного времени и практически не оставляет времени на отдых, поэтому вечером, к разводу нового дежурства и вахты, я — подготовленный, молодой, спортивный и полный сил – уже «ног под собой не чуял», как говорили предки. После развода вновь заступающий дежурный по кораблю командир минно-торпедной боевой части старший лейтенант Вельчу и ваш покорный слуга прибыли в каюту командира с докладами о приёме и сдаче дежурства по кораблю. К вечеру завыла метель, плотными зарядами полетел снег. Мы с Вельчу, слегка припорошённые снегом, тщательно отряхнулись у входа со шкафута в тамбур перед коридором кают-компании, потопали ногами на набивном матике, чтобы сбить с ботинок снег, и пошли к каюте командира. Владимир Модестович сидел за столом, на котором на блюдечке стоял стакан подозрительно розового светлого чая, распространявшего знакомый аромат родиолы розовой (или золотого корня). Приняв наши доклады, Модестович, не отрывая глаз от стакана с чаем, кивнул головой и, растягивая слова, приказал:

«Заступайте, Вельчу, да, и потом, как вниз спуститесь, немедленно мне этого… оленя – быстрые ноги… ну, это… В общем, Трофимова ко мне!» Вельчу развернул меня, застывшего в ступоре, и лёгким толчком направил на выход, тщательно скрывая своими плечами моё отступление от Модестова.

— Не удивляйся, Никита, ты сходи хоть оружие сдай, а я пока тебя искать буду, — усмехнулся командир БЧ-3, — только побыстрей!

— Спасибо, побежал!

Сдав арсенальщику порядком надоевший за сутки пистолет Макарова, а две обоймы патронов – заведующему боепитанием, я просочился в мичманскую гарсунку, чтобы не идти в кают-компанию офицеров мимо каюты командира, и попросил стакан чая. Мне быстренько сунули в руки стакан, блюдце с куском свежего белого хлеба с маслом и тремя кусочками сахара. В каюте я быстро сожрал бутерброд и стал потихонечку запивать чаем, сидя на койке. Вдруг дверь каюты распахнулась под ударом мощной длани и в каюту ввалился старпом: «Лейтенант, Вы в конец оборзели, Вас командир уже час ищет!» — тут в глазах старпома загорелись весёлые искорки, — «олень, понимаешь, — быстрые ноги!»

Залпом допив горячий чай и почувствовав прилив сил, я поднялся к каюте командира, постучал согнутым пальцем по косяку двери и доложил:

«Товарищ командир, лейтенант Трофимов по Вашему приказанию прибыл!»

Количество «чая с родиолой розовой» в стакане значительно уменьшилось.

— Значит, так, лейтенант! Вот получите предписание, подписанное командиром дивизии местных подводных лодок. Тебя с этой бумажкой через все КПП пропустят и вопросов не зададут. Это мне командир «Акулы», ить-тить, организовал! Берёшь эту бумажку, засовываешь в удостоверение личности офицера, и – «дойче марширт» (тут Модестович зачем-то перешёл на немецкий) в Заднюю Лицу. Идти следует так: выходишь с причала и сразу направо, по дорожке, к штабу, там, если успеешь, залезешь в каламбину, просись слёзно, они убогих жалеют, бывает, что пускают к себе. Если не успеешь или не пустят, то идёшь по их следам километров 5, там сворачивать некуда, не заблудишься, и дойдёшь до настоящей дороги, ну, та, которая из Мурманска в Лицу идёт, там вот повернешь налево и дуй до самой Задницы – тьфу! – Задней Лицы, километров через 7 дома начнутся, улица Колышкина, значить, а она упрётся в Ленинского Комсомола, и вот там справа будет гастроном. В гастрономе продают в трёхлитровых банках «Спирт пищевой» с зелёненькой этикеточкой, возьмёшь баночку и мухой обратно, — Модестов протянул мне двадцатипятирублёвую бумажку, посмотрел на моё изумлённое лицо (что у нас на корабле спирта мало?) и продолжил, — Жена попросила пищевого спирта достать для кулинарии, а он теперь только в Лице и продаётся. Дальше! Бабам местным в плен не сдаваться. Будут они на тебе гроздьями висеть, на чай заманивать, но ты выполняешь боевую задачу, ясно, олень – быстрые ноги? Ты всё равно ведь сутки где-то шхерился, дрых, наверное, без задних лап, за весь день мне ни разу на глаза не попался. Где был? – вдруг рявкнул командир.

— Виноват! – на всякий случай признался я, — находился на корабле!

— Ну, ладно, ступай и, в общем одна нога здесь… и чтобы вторая тоже… сразу здесь!

Я скатился вниз, в каюту, снял осточертевший за день китель, надел кремовую рубашку с галстуком и синюю повседневную куртку, посмотрел в иллюминатор – снег валил ещё гуще. Шинель за сутки тоже порядком надоела, поэтому я, памятуя о весьма вольном отношении подводников к соблюдению формы одежды, вытащил из шкафа канадку – непромокаемую куртку с матерчато-войлочной подкладкой и капюшоном, который в расстёгнутом виде прикрывал спину и плечи, а застегнуть его можно было даже поверх меховой шапки. На руки напялил кожаные швартовые рукавицы на меху, посмотрелся в зеркало и остался своим внешним видом очень доволен. Проходя мимо рубки дежурного, я заглянул туда и небрежно сообщил Вельчу: «Запишите меня – я в город, на сход!»

Вельчу удивлённо распахнул глаза: «Куда-куда? В город?» — «Туда-туда, командир дал добро!» — заинтриговал я минёра. И пошёл на причал. Войдя на КПП на причале, в ответ на удивлённые лица мичмана и матросов, вооруженных АКС-74, я деланно-лениво достал удостоверение и протянул мичману. Тот раскрыл удостоверение, посмотрел, закрыл обратно и сказал: «Товарищ лейтенант, я Вам не гаишник, я взяток не беру! На хрена мне Ваши 25 рублей?» Я вытащил из удостоверения купюру, извинился, достал лежавшее за двадцатипятирублёвкой предписание и развернул его. Мичман придирчиво прочитал его, сверил с фамилией в удостоверении и повеселел: «Ну, сразу бы так, а то я даже обиделся!» Матросы весело заржали, а один из них, самый весёлый и русский, пристал ко мне: «Товарищ лейтенант, матрос Гризодубов, у Вас закурить не найдётся? А то нам в чепок (так матросы называют любой береговой магазин в зоне доступности) уже неделю не завозили, уши пухнут без курева!» — «Угощайтесь,» — протянул я им только что начатую пачку. «У-у-у, «Родопи»!» — восхитились матросы и мигом ополовинили пачку. «Спасибо Вам, товарищ лейтенант, я сам не курю, а на них смотреть жалко – мучаются сынки!» — поблагодарил меня мичман. Я раскрыл дверь и вышел в воющую темноту. Повернул направо и быстрым шагом потопал к штабу, лелея надежду все-таки попасть на каламбину. И вот уже сквозь метель стали светится окна штабного дома, как вдруг я увидел два красных огонька, двигающиеся прочь от штаба! Это были задние огни на кузове уезжающей последним рейсом каламбины. Из моих юных губ в течение нескольких минут вылетело столько матерных предложений, что даже наш сам Великий Ругатель – Владимир Модестович, порадовался бы за способного ученика. Дорога уходила вдаль между сопками и берегом, тёмная и неизведанная, освещаемая неясным светом от качающихся на столбах светильников через каждые 200 – 300 метров. Следы от каламбины немедленно стали заметаться снегом и я ускорился, читая про себя для сохранения дыхания: «Хорошо живёт на свете Винни – Пух, потому поёт он эти песни вслух! А оленя спрашивать никто не стал, его за банкой спирта командир послал!» Напевая дурацкие песни, я втянулся в ритм и через каких-то 40 минут уже сворачивал налево на дорогу, ведущую в Лицу. Темнота, снег и только воткнутые по обочинам палки показывали, что дорога здесь все-таки есть. Через километра 2 я вдруг увидел впереди на фоне занавеса из падающих снежинок свой высокий чёрный танцующий силуэт – это сзади меня осветили фары далёкого автомобиля. Через минуту около меня притормозил «жигулёнок», приветливо распахнулась пассажирская дверь и я увидел за рулём капитана 2-го ранга, делающего мне приглашающий жест рукой. Я с разворота плюхнулся на сиденье пятой точкой, побил каблук об каблук, стряхивая снег, втянул ноги в машину и закрыл дверь. «Здравия желаю, тащ капитан 2-го ранга!» — радостно и благодарно заорал я. «Не шуми,» — поморщился капдва, — «ты чей будешь? Какого экипажа?» — «Со сторожевого корабля «Громкий»!» — «Ничего себе, а как ты сюда попал?» — «Пешком,» — ответил я, доложив попутно, что в данный момент решаю боевую задачу по пополнению запасов кают-компании офицеров (ну не говорить же, что командир за спиртом послал?). На лице капдва застыла маска изумления: «Как, из Североморска – пешком? Но, позвольте.. зачем?» Поняв, что мой благодетель понятия не имеет о пребывании «Громкого» в губе Нерпичья, я зашёлся смехом и объяснил ему причину моего веселья. Теперь уже капдва весело расхохотался, включил правый поворотник и с заносом лихо пришвартовал свою «шестерку» у гастронома: «Ну, бывай, громковец! Удачи!»

В гастрономе царил женский гомон. У меня сложилось впечатление, что женщины сюда заходили поболтать, а не за покупками. Или за покупками, но и поболтать. А «за покупками» – это так, предлог! Столпившись у прилавка, они что-то яростно обсуждали, оживлённо при этом жестикулируя.  Я расстегнул куртку, приосанился и двинулся к женской стае, попутно выискивая на витрине среди банок консервов, выстроенных затейливыми пирамидами, крепостных стен из плиток различного шоколада, стеклянных конусов с разноцветными конфетами, конфет в разноразмерных коробках, обязательных банок со сгущённым молоком, батарей из бутылок «Токайского», «Саперави», «Гурджани», «Цинандали», «Вазисубани», грузинских коньяков разного количества звёзд, молдавского «Белого аиста» (в офицерском просторечье – «Птица») – её, трёхлитровую банку с зелёной этикеткой с пищевым шилом внутри. А, вот она, родная, в уголке скромно спряталась! Внезапно наступила тишина – оказывается, появление незнакомого офицера произвело среди дам явное замешательство. Рассматриваемый, как под микроскопом, минимум как десятью парами глаз, я все же решительно обратился к пергидрольной продавщице: «Дама, будьте любезны, одну банку пищевой мальвазии!» Дама захлопала глазами! «Ах! Какой душка…» — простонал кто-то за моей спиной. Наконец дама справилась с волнением и близко наклонилась ко мне: «Пищевой – чего?» Я, изобразив гневное удивление непониманием такой простой вещи, негодующе ткнул пальцем в направлении банки. «Ах, так Вам шило нужно – так бы сразу и сказали,» — защебетала дама, кокетливо улыбаясь. Птичий гомон вокруг меня возобновился с новой силой. Из меня одновременно пытались выбить ответы на следующие вопросы – с какого я экипажа, почему меня раньше здесь не видели, женат ли я, что я собираюсь делать сегодня вечером, не помогу ли я молодой слабой одинокой женщине добраться до дома в этот ужасный буран, попить чаю в тёплой компании здесь неподалёку. Памятуя о командирском наказе, я мужественно отражал атаки превосходящих сил противника, весьма, правда, приятственного, купил в дополнение к банке спирта нейлоновую авоську, пару пачек «Беломора» фабрики им.Урицкого и решительно оставил поле боя. Последнего представителя атакующей стороны я оторвал от себя уже на улице. Девица кинула мне в след: «Ну куда ж ты на ночь глядя?» Я помахал ручкой в рукавице и зашагал в обратный путь, разочарованная девушка вошла обратно в магазин и с силой хлопнула за собой дверью.

На этот раз фортуна не подарила мне попутный автомобиль, и я маршировал по дороге, привычно втягиваясь в необходимый ритм при помощи строевой песни про Винни-пуха и Оленя – быстрые ноги. Число куплетов множилось с каждым километром. Вот уже и поворот на дорогу к Нерпичьей. Я уже мечтал, как скоро – очень скоро – я передам банку командиру, вестовые соорудят мне чего-нибудь вкусненького пожрать, а потом в тёплую койку и – спать! Дорогу, ясен пень, никто ночью чистить не собирался, снега прибавилось и идти стало значительно труднее. Впереди светились редкие фонари, отбрасывающие слабые пятна света на снежный покров полузасыпанной дороги. Внезапно неописуемый ужас пронзил меня насквозь, холодок прокатился по влажной спине, кожу на затылке стянуло так, что, казалось, даже шапка поднялась на вставших дыбом волосах. Что ЭТО? Как сказал бы средневековый писатель: «ужас сковал его члены!» Невольно я сбился с шага и стал внимательно осматриваться – что же явилось причиной такого моего животного страха? И вдруг боковым зрением я увидел справа, со стороны сопок какое-то неуловимое движение. Медленно повернув голову вправо-назад, я встретился взглядом с РОСОМАХОЙ, внимательно рассматривающей мою спину! Здоровенная, чёрно-коричневая в ночи, с золотистой полосой вдоль спины, на мощных широких косолапых когтистых лапах, практически не проваливающихся в снег, головою с маленькими круглыми ушами и раскрытой пастью с мощными острыми зубами. Не ускоряя шаг, я продолжал двигаться вперёд, левым глазом нащупывая дорогу, а правым контролируя росомаху. Нет на Севере зверя, разве что кроме белого медведя, который не боялся бы росомаху. Даже волки и бурые медведи предпочитают обходить стороной этого безрассудно бесстрашного зверя. Росомаха продолжала идти сзади-справа параллельным курсом, не отрывая внимательных глаз от своего попутчика. Что я мог противопоставить этой дикой полусобаке-полукошке-полумедведю? В левой руке я тащил авоську с банкой, в рукавице правой руки грелась газовая зажигалка (на холоде она иначе плохо зажигается), в кармане пачка «Родопи». Вот! Огонь и дым! Тихо-тихо, стараясь не делать резких движений, я поднёс рукавицу ко рту, закусил её зубами, осторожно вытащил из неё руку с зажигалкой, потом затолкал рукавицу за ворот куртки и медленно опустил руку в боковой карман, вытащил двумя пальцами сигарету из пачки (остальные держали зажигалку), затем вытащил руку из кармана, вставил сигарету в онемевшие губы. Оттянув рукой левый борт канадки, исхитрился, скривив губы, засунуть в образовавшуюся полость сигарету и чиркнул зажигалкой – один раз, другой, третий, четвёртый, но ветер всё равно гасил появляющийся на миг язычок пламени. Пыхтя как паровоз, я старался прикурить хотя бы от искры кремня, но вдруг огонёк заплясал над зажигалкой – буквально на три секунды! – и этого оказалось достаточно, чтобы рот и лёгкие наполнились спасительным, как мне думалось, дымом! Старательно выдыхая дым в правую сторону – к росомахе, я продолжал просчитывать тактику дальнейших действий. Вроде бы, росомаха стала недовольно поднимать морду к верху, да и подотстала на шаг, продолжая чертить цепочку своих следов параллельно ямам от моих ботинок. «Ну что ж, если она подойдёт ближе – разбиваю банку об дорогу и поджигаю спирт, мочу в спирте и огне рукавицы и хрен она меня возьмёт – задушу огненными руками!» — крутилось у меня в голове. Прикуривая одну от другой сигарету за сигаретой, я размеренным шагом брёл вперёд, боковым зрением наблюдая такое же размеренное плавное движение росомахи. Холодный пот ручьём стекал по спине, ломило от напряжения затылок, от неконтролируемых приступов страха сводило живот и вставала дыбом вся растительность на теле. Мне казалось, что росомаха каким-то гипнозом старается подавить мою волю, насылая волны холодящего ужаса, чтобы потом накинуться на меня. Никому не посоветую, но один раз, повернувшись, я встретил прямой взгляд зверя – глаза в глаза – и понял, что отводить взгляд мне нельзя. На меня смотрели два кинжальных глаза, с любопытством и полной уверенностью в своих силах. Я не знаю, правильно это было или неправильно, но мне казалось – стоит мне отвести глаза, как росомаха бросится на меня, и я зачарованно смотрел в бездну, лежащую между человеком и пришедшим из дикого мира зверем. Спустя бесконечность, росомаха опустила голову вниз, потом ещё раз взглянула на меня морозными иглами глаз и немного ушла вправо, ещё на пару шагов разорвав между нами дистанцию. И вот уже темные окна штаба, но нет ни одного человека в поле зрения, и я продолжаю брести к причалу. Появился свет от прожектора на высокой мачте около «акульего» причала, в голове билась одна мысль: «Только не бежать, только не бежать!» Росомаха ступила за мной в пятно света и только дойдя до ей одной известной черты, остановилась. Я влетел в помещение КПП, аккуратно поставил банку в угол, после чего с криком: «Гризодубов! Автомат!» сдернул с плеча ошеломлённого матроса автомат, на ходу снял с предохранителя, передёрнул затвор и выскочил наружу, готовый стрелять-стрелять-стрелять-стрелять в росомаху, в ужас воющей метелью мерцающей темноты до последнего патрона в рожке «калаша»! Но за порогом КПП никого не было! Только ветер заметал едва видимые следы моего ночного кошмара…

Вся смена КПП в полном составе вылетела вслед за мной, ощетинившись стволами автоматов и мичманского ПМа, готовая поддержать меня огнём. «Что случилось?» — заорал сквозь вой ветра мичман. «Росомаха!» — сдавлено проговорил я, продолжая напряжённо всматриваться в ночь. «Тьфу ты, прости Господи! Напугал! Да это же Машка, она у нас около камбуза каждый день харчуется! Отдайте бойцу автомат!» — рассмеялся мичман. Ошеломлённый, я отстегнул рожок, передёрнул вновь затвор, поднял вылетевший патрон и вставил его обратно в рожок. Нажал на спусковой крючок и поставил автомат на предохранитель. Прищелкнул рожок и отдал оружие Гризодубову. Зашёл на КПП, взял авоську и на подгибающихся от пережитого ногах побрел к сходне.

Увидев на торце причала фигуру Лёшки Доронина в тулупе с поднятым воротником, я подошёл к нему и увидел в том самом углу причала, застывшего с выгнутой спинкой и задранным кверху хвостом, Бэра. Пёс мучился, тужился, чуть-чуть преступал лапами, сдвигаясь на десять сантиметров в сторону и опять тужился. «Ну что, хреново выходит косточка с барского стола, а? Вижу-вижу – хреново!» — ехидно комментировал Лёха. Я не стал ничего говорить, молча поднялся к командиру, доложил о выполнении боевой задачи и поставил на стол вытащенную из авоськи банку пищевого шила. Модестов радостно подскочил, поставил банку в бар (есть по штату бар в каюте командира), сказал: «Зачёт тебе, олень – быстрые ноги! А чего бледный такой?» — «Холодно, товарищ командир! Метель!» — «Ну, добро, иди… по распорядку… к личному составу…»

Я не стал есть, хотя вестовые заботливо оставили «страшному лейтенанту» тарелку картошечки, спустился к себе в каюту, сосед отсутствовал. Открыл сейф, налил себе полстакана шила, чокнулся со своим отражением в зеркале умывальника и выпил на вдохе, выдохнул и запил глотком воды. Дальше сил хватило только упасть, не раздеваясь, на свою койку и мгновенно провалиться в черную пустоту. Уже во сне на меня из темноты внимательно посмотрела росомаха.

Много лет пронеслось с той поры, я стал командиром большого замечательного корабля, был направлен на учёбу, потом, в силу обстоятельств, я расстался со службой, но не с флотом, погрузился в другую, не знакомую для меня жизнь гражданского человека, и история эта постепенно стала стираться из моей памяти, всё более и более покрываясь патиной времени. Два же года назад я поставил выпускаемое моей компанией оборудование в городе Мурманске и стал часто приезжать на Север для участия в различных заседаниях, руководства пуско-наладочными работами и т.д. и т.п. Однажды, во время очередной такой командировки, я приехал в аэропорт Мурмаши, откуда должен был лететь домой в Питер. Я был уже зарегистрирован на рейс, времени до посадки было ещё навалом, и я стал слоняться по магазинчикам с сувенирами и северными деликатесами. Рассматривая лежащий под стеклом якутский нож (а я коллекционирую ножи), вдруг напрягся и меня окатила волна леденящего ужаса. Заломило стянутый затылок, спазмом резануло живот, встали волосы дыбом и потёк пот по спине… Я стал медленно поворачиваться вправо-назад и встретился взглядом с РОСОМАХОЙ! Из стеклянной витрины на меня смотрела голова с внимательными холодным глазами. Только голова – потому, что остальное было свёрнутой в пухлый рулон чёрно-коричневой шкурой с золотисто-жёлтой полосой посередине. Справа и слева от оскаленной морды лежали непропорциональные лапы зверя с острейшими когтями размером с мой указательный палец! Талант таксидермиста настолько точно сохранил морду росомахи и гениально подобрал глаза чучелу, что память тут же заботливо дала мне возможность еще раз почувствовать себя двадцатидвухлетним лейтенантом, бредущим с банкой спирта в авоське и паровозно пыхтящим сигаретой сквозь мрак северной ночи…

Я ещё раз долго посмотрел в теперь уже кажущиеся равнодушными глаза росомахи и сказал: «Я тогда победил тебя!» — и пошёл на посадку.