Трофимов Н. Эффект неожиданности. Свежий соленый ветер

Стоять «собаку» (Dogwatch — собачья вахта с 00 до 04 часов в английском флоте) — это дело не очень приятственное. «Собака» — это вахта с нулей до четырёх часов ночи (или уже утра). В то самое время, когда так тянет поспать, когда все биоритмы прямо кричат: «Спать, зараза!». Старший на мостике (командир или старпом), как правило, сопит в кресле, накрывшись меховым тулупом, или читает, или изучает руководящие документы. Поэтому вахтенный офицер таращит глаза в темноту ночи, потом бежит к навигационной РЛС – нет ли там какой-нибудь новой засветки, постоянно бодрит сигнальщиков, ведёт прокладку на навигационной карте, решает на манёвренном планшете задачи расхождения со встречными целями, натирает себе и без того опухшие от недосыпа веки окулярами бинокля, контролирует то, контролирует сё… Обязанностей несть числа и всё надо успеть. Даже в одиночном плавании – без флагмана, без строя и без всякого умного тактического маневрирования. Но время всё равно тянется так медленно, как будто в божественной клепсидре, там, наверху, закончилась вся вода или засорились трубочки. Кап, …кап, ……кап, ………кап! Чем ближе к концу вахты – тем резиновей становятся даже не минуты, а секунды, отделяющие тебя от того сладостного мига, когда ты произносишь:

«Товарищ командир, старший лейтенант Трофимов вахту сдал!»

За полчаса до развода новой вахты начинаешь прислушиваться и приглядываться – не появился ли в штурманской или в БИПе вновь заступающий вахтенный офицер для ознакомления с обстановкой? Тут всё зависит от порядочности твоего сменщика – ежели офицер порядочный, то он минут за 40 прибудет на ходовой, примет предварительно обстановку, освежит в памяти карту (если плавание происходит недалеко от берега, ознакомится с маршрутом, с ориентирами, маяками, приметными местами, посмотрит фактическую погоду и факсимильную карту погоды, искусно расцвеченную цветными фломастерами и «поднятую» цветными карандашами. Так «рули» — матросы и старшины штурманской боевой части – из невнятной и невзрачной серо-белой факсимильной карты делают понимаемый и читаемый удобный документ.

Вникнув в обстановку, такой офицер идёт на развод заступающей корабельной вахты с полным пониманием того, чем и как ему придётся заниматься в ближайшие четыре часа. Встречаются, правда иногда, офицеры, которые до последнего тянут с заступленьем на вахту, на развод приходят с характерными шрамами от подушки на лице, с несвежим подвортоничком кителя и в мятых брюках.

После развода вахты, буркнув «По местам!», такой экземпляр долго не может принять обстановку, недовольно тыкают пальцем в экран РЛС и спрашивает: «А это что? А вон там? А здесь?….» Долго считает ракетницы в сумке вахтенного офицера и в конце-концов принимает вахту с таким видом, что он тебе лично делает большое одолжение.

К чести корабельных офицеров говоря – такие офицеры на корабле долго не задерживаются, они пытаются всеми силами списаться на любую береговую должность, где потом громогласно рассказывают страшные морские истории, приключившиеся лично с ним во время ужасных штормов в Бискайском заливе! Всегда почему-то – в Бискайском заливе!

Мне сегодня жаловаться было не на что – меня менял мой подчинённый – командир зенитно-ракетной батареи №2 (а в обиходе – «кормовой комбат») лейтенант Шарапов. Во-первых, это был действительно порядочный и желающий служить офицер, а во-вторых – не мог же он допустить ждать себя своего прямого начальника? Поэтому я уже через 10 минут после развода сдал вахту и, проторчав на мостике ещё минут 10 (чтобы проверить, что Димка действительно включился в обстановку), спустился к себе в каюту. Сосед мой по каюте, командир БЧ-3, уютно, по-домашнему, храпел на верхней койке за задёрнутыми шторами. Я тихо умылся, разделся и, беззвучно отодвинув штору, отработанным нырком оказался лежащим в койке, радостно (от предвкушения 4-х часов сна) натянул одеяло под самый подбородок и мгновенно заснул.

Когда в дверь каюты осторожно постучали, я мгновенно проснулся, крикнул: «Входите!», включил лампочку над изголовьем и посмотрел на часы – восемь часов утра.

Дверь осторожно приоткрылась и в каюту просунулась голова старшего вестового кают-компании офицеров: «Тащ сташант! Мы там для Вас чай и бутеры приготовили, поднимайтесь!»

— Спасибо, родной! Сейчас буду!

Быстро умывшись и побрившись, приведя себя в порядок перед зеркалом умывальника, я всмотрелся в своё отображение и в очередной раз пожалел, что начальство не жалует бороды – а как было бы эффектно после боевой службы сойти на берег с аккуратной аристократической бородкой!

Взлетев по трапу наверх, в надстройку, я прошёл мимо командирской каюты в кают-компанию. Там сидели друг напротив друга начмед и замполит, синхронно двигая челюстями и так же синхронно отхлёбывая горячий чай из стаканов в алюминиевых подстаканниках.

«Третьим буду?» — осведомился я и, получив в ответ два синхронных кивка, плюхнулся на стул рядом с доктором, получил от вестового свою тарелку с бутербродами (один с колбасой, другой с повидлом), стакан с тёмно-янтарным чаем и начал трапезу. Соседи же продолжали смотреть друг другу в глаза и сосредоточенно жрать.

Посмотрев на доктора, а потом на зама я всё-таки понял – эти два взрослых ребёнка играли в гляделки! Ну а что им ещё делать – самым большим корабельным трудоголикам? Хотя нет – куда им по части занятости до нашего уполномоченного Особого отдела! Тот вообще ещё из каюты не вылез – видимо, всю ночь вкалывал, любезный наш.

Покончив с бутербродами, я попросил второй стакан чая и начал пить его вприкуску с рафинадом, отгрызая маленькие кусочки от кубика и запивая приторную сладость маленькими глотками. Пока я сибаритствовал, двое детишек в погонах продолжали жрать и буравить оппонента тяжёлыми взглядами исподлобья. Поскольку люди они были крепкие и закалённые, я решил не дожидаться конца дуэли и вышел из кают-компании, попросив вестовых зафиксировать результат поединка и доложить мне за обедом.

В каюте я плюхнулся в кресло, пододвинул к краю стола военно-морскую, тяжёлую, литого стекла фигурную пепельницу с рельефным якорем на дне, достал пачку «Беломора» фабрики им.Урицкого, вытащил папиросу, продул её, смял привычно мундштук и, чиркнув зажигалкой «Зиппо», закурил. Выпустив вверх по направлению к пуанколавру каютной вентиляции пару колечек дыма, я с удовольствием наблюдал, как почти изумительно совершенные кольца дыма начинали, поднимаясь, дрожать и вдруг почти мгновенно исчезали, сдутые мощной струёй кондиционированного воздуха. Утренняя «беломорина» — всегда самая-самая вкусная. С наслаждением докурив её почти до мундштука, я привычно раздавил папиросу в пепельнице, потом подумал и решил не оставлять в каюте запах забычкованной «беломорины», вытащил лист бумаги, аккуратно вытряхнул пепел и саму папиросу в приготовленный из листа кулёк.

Мне захотелось неожиданно выйти на ют и отпустить кулёк с папиросой в автономное плавание, то есть выкинуть его за борт. Пока я шёл по коридору в сторону кормы, появилось предчувствие чего-то очень хорошего. И я уже знал, чего именно – ощущения свежего морского ветра! Пройдя мимо рубки дежурного, я поздоровался с дежурным, отдраил дверь на ют правого борта, переступил через комингс, вышел на палубу и радостно рассмеялся – солнечный день искрил блёстками волны в шапках лопающейся пены, из-под борта взмывалась мельчайшая водяная пыль и, вспыхнув на мгновение радугой, улетала вдаль.

 Как же здорово, как здорово… Я поднялся по трапу на шкафут и пошёл в нос корабля по верхней палубе – мне хотелось ещё подышать океанской свежестью. Автоматически осматривая всё по пути, так как это часть шкафута была заведованием моей боевой части, я не спеша прошёлся мимо торпедных аппаратов, прошёл дальше и становился под крылом сигнального мостика, прислонился спиной к покрытой мелкими кристалликами соли переборке и застыл в состоянии величайшего удовольствия.

Откуда-то с небес послышался гнусавый низкий гул – над кораблём низко-низко пролетел «Орион» — самолёт базовой патрульной авиации НАТО Р-3С. Четырехмоторная сволочь, как всегда, летела на трёх движках, намертво зафлюгерив четвёртый в целях экономии. Супостат гадил в океан – сбрасывал радиогидроакустические буи. Они, натовцы, понимаете ли, думали, что мы своими шумами маскировали прорывающуюся Бог знает куда нашу подводную лодку! Поэтому буи сбрасывали часто и щедро. Крылатая дрянь стала уходить левым виражом куда-то по курсу «Резвого».

Солёный ветер срывал с волн шапки пены. В лицо мне летели крупные брызги океанской влаги и гильзы калибра 7,62х39 мм. На сигнальном мостике весело грохотал пулемёт РПК. Иногда он прерывал свою песенку и тогда вдруг хлёстко, словно бичом, била снайперская винтовка Драгунова СВД. Это наш командир, капитан 3 ранга Юрий Васильевич Пискунович, в азарте расстреливал танцующие на волнах надутые треугольники радиогидроакустических буёв, которыми нагадил «Орион». Трассирующие пули, коснувшись воды около буя, рикошетировали и медленно-медленно яркими звёздочками поднимались ввысь и там внезапно исчезали. Когда буй, получив свою порцию пуль, тонул в океане, на мостике раздавалось дружное «Ура!» подхалимов-сигнальщиков.

Посмотрев бесплатный концерт, я отправился на утреннее «оперативное совещание», как называл наш командир утренний доклад командиров боевых частей.

            Командир наш решил озаботиться подготовкой нас как офицеров. Растил он, понимаете ли, новую офицерскую элиту. А посему решил он поиграть в игру «Комбриг и походный штаб бригады на боевой службе». Себя он, естественно, назначил комбригом, старпома – начальником штаба, командиров боевых частей – флагманскими специалистами каждый по своей специальности. Я, таким образом, стал ФРО (флагманским специалистом ракетного оружия). К моему прибытию практически весь «походный штаб бригады» — свеженький, подтянутый и готовый к уестествлению «злым комбригом», собрался вокруг стола старпома на ЦКП. Отсутствовали только «ЗамКомбрига по политической части» (как Вы, читатель, уже догадались, так назывался по-новому наш замполит) и, естественно, Флагманский медик.

Валера Хмельницкий, наш старпом, с выражением безграничной скуки и раздражения на лице сосредоточенно ковырялся спичкой в зубах.

Неожиданно он схватил микрофон «Каштана» на длинном витом шнуре, подвешенный к подволоку, щёлкнул клювиком «Рубка дежурного» на блоке и не дожидаясь ответа заорал: «Рубка! Где, млядь, этот непримиримый и бескомпромиссный борец с чирьями на заднице? Ко мне его немедленно!»

Из рубки неуверенно ответили: «Есть!» и вдобавок что-то невнятно пробулькали.

Рассвирепевший внезапно старпом опять заорал в «Каштан»: «Дежурный, а ну немедленно ко мне! И с Гиппократом нашим, прости Господи, вместе! Ясно!» — «Так точно,» — опять неуверенно донеслось из рубки, — «понятно!»

Валера раздражённо бросил микрофоном в стоящего неподалёку «флагманского штурмана» с планшетом и картой в руках. В десяти сантиметрах от лица Серёги Уланова (нашего командира БЧ-1) летящий микрофон остановился, после чего пружина растянутого витого шнура бросила микрофон обратно. Серёга даже не вздрогнул! «Вот это выдержка!» — подумал я восхищённо. Старпом, повернувшийся после своего шутейного броска в штурмана спиной к «Каштану», обратного полёта микрофона не заметил и был награждён довольно звучным и увесистым щелчком по затылку. Все заинтересованные наблюдатели резко закусили губу, и стояли с окаменевшими красными лицами.

На ЦКП пулей влетел дежурный по кораблю и как раз кстати попал под взбешённого старпома: «Кто Вы такой? Я тебя спрашиваю – кто Вы такой? И не надо блеять мне в ответ! Стойте и молчите, если хочешь со мной разговаривать. Я тебе сам отвечу – кто Вы такой! Вы оргимпотент! Понятно? О-р-г-аниза-цион-ный импотент! Ты не можете организовать поиски корабельной клистирной трубы на пароходе длиной всего в 123 метра! Где этот доктор?» — перешёл на визг Валера.

Очумевший дежурный, не знавший подоплёки происходящего, виновато разводил руками, зачем-то поправлял кобуру с тяжеленым ПМом и что-то тихо бормотал в своё оправдание.

«За Пилюлькиным – марш!» — заорал наконец старпом и выдохся. Дежурный исчез от греха подальше, даже выражением спины показывая свою решимость выполнить приказание.

Валера, в ожидании доктора и в предвкушении кровавой расправы над ним, стал яростно грызть ноготь указательного пальца правой руки (дурацкая привычка, от которой он пытался всеми силами избавиться).

На ЦКП опять появился дежурный с лицом, полным безграничного удивления. Не доходя несколько шагов до старпома, он остановился и стал тыкать пальцами куда-то вниз, в направлении кают-компании. Ничего вразумительного из его мычания никому разобрать не удалось. Дежурный (а им был командир стартовой батареи БЧ-3) изумлённо бормотал; «Они… там… в кают-компании… я им…. а они… меня…!»

Старпом (он же начальник штаба) стремглав кинулся на ходовой к трапу, ведущему вниз, в коридор кают-компании и мгновенно ссыпался вниз. Через секунду из проёма люка стал доноситься рёв раненого бегемота, а может быть, боевой клич атакующего стадо бегемотов обожравшегося перебродивших фруктов бабуина. Рёв не прерывался ни на секунду, на его фоне не было даже слышно, как Начмед в два диких прыжка взлетел по трапу на ходовой и юркнул на ЦКП. После чего стал в строй ожидающих его появления недоумевающих (кроме меня!) офицеров. Рёв снизу стал переходить в ультразвуковой вой и, наконец, угас на самой высокой ноте.

Через минуту старпом вновь прибыл на ЦКП и с ходу примостил свой поджарый зад на скрытые под плексом стола диаграммы и всякие документы по боевому управлению. «Вот ссуки…!» — явственно произнёс старпом и неожиданно расхохотался в голос.

Начмед с индифферентным лицом аккуратно поправил съехавшие на самый кончик носа очки и невозмутимо повернул голову в сторону от Хмельницкого.

Тут состоялось явление Христа народу – со стороны ходового мостика важной медленной походкой появился наш Замуля (он же «ЗКБ по ПЧ»), прошёл вдоль строя офицеров, вглядываясь в их обалдевшие лица, дошёл до стоящего последним Начмеда, торжествующе посмотрел на него и зачем-то поправил ему погоны на куртке. После чего похлопал доктора по плечу и сказал: «Тренируйся, медицина!».

Старпом убыл на ходовой за командиром. В течение ближайших 45 минут Командир рассказывал нам, какую великую школу подготовки проходим мы под его наимудрейшим руководством и как мы будем всю оставшуюся жизнь вспоминать те счастливые радостные дни, которые мы провели под его началом. Что когда он, Пискунович, станет первым белорусом-Главкомом, то все мы обязательно будем начальниками соответствующих Управлений ВМФ. Причём нашего желания относительно такой перспективы Командир не спрашивал.

            Мягко перепахивая океанскую волну двумя своими винтами, «Резвый» спускался вниз, к Гибралтару. Шли, в целях экономии топлива и моторесурса, под одной маршевой турбиной, работая через МРП (маршевую редукторную приставку) на две валолинии винтов. Знаменитый Бискайский залив, страшный своими штормами необычайной свирепости и силы, прошли как в сказке – ультрамариново-стеклянная гладь океана, ни малейшей ряби на поверхности, высокое солнце и редко-редко встречающиеся белые облака, похожие на комки ваты на новогодней ёлке из недавнего детства. Уже, как говориться, рукой подать можно до Гибралтарского пролива, после которого – вот оно! – Средиземное море, колыбель цивилизации. Но для того, чтобы порадовать себя пребыванием в этой колыбели, так сказать, цивилизации, необходимо было форсировать Гибралтарский пролив с интенсивным движением и сильными незакономерными течениями, с базой ВВС и ВМС Великобритании.

Что тут утаивать – были случаи, когда соблазнённые жвачкой и джинсами недоросли выпрыгивали в Гибралтаре за борт, после чего их тут же поднимали уже к себе на борт англичане, катер которых обязательно сопровождал и фотографировал все советские боевые корабли и вспомогательные суда. Затем на Западе начиналась очередная серия истерии в прессе и на телевидении, с фотографиями пожирающих гамбургеры «счастливцев, выбравших свободу Западного мира!» Поэтому все корабли теперь проходили проливную зону по «Боевой тревоге», с выставлением на верхней палубе так называемой вахты бдительности из офицеров и мичманов с оружием с целью недопущения выхода личного состава из внутренних помещений корабля.

Соответственно и мы готовились к действиям по расписанию прохода проливов. Для пущей красоты мы решили на проход Гибралтара перенести Советский Военно-Морской Флаг с гафеля, где его обычно поднимают на ходу, на кормовой флагшток, что тоже допускается Корабельным уставом.

Комдив связи, отвечавший за все флаги на корабле, где-то на складах при подготовке к БС умыкнул не положенный для сторожевого корабля флаг крейсерского размера и теперь «фонари» (сигнальщики на нашем жаргоне) прикрепляли к нему клёванты – специальные быстроразъёмные стальные соединения.

Для меня Пискунович определил место на надстройке ПОУКБ у кормового как раз флагштока. Так и прошли мы Гибралтар – в яркий солнечный день, с развивающимся за кормой громадным флагом. Прошли без замечаний.

Много лет спустя, я увидел фотографию в справочнике «Jane’s fighting ships» — «Резвый» проходит Гибралтар. Шикарная была фотография, на которой я узнал себя и старшину 1 статьи Бондарева (из БЧ-3), стоящих на ПОУКБ у флагштока.

            В пресловутой колыбели человечества нам назначили стать в точке якорной стоянки №70 в море Альборан. Там мы должны были провести ППО и ППР, после чего спуститься к точке №52, где нас «гостеприимно» дожидался штаб 5-ой оперативной флотилии, чтобы вонзить в наши молодые тела свои окровавленные клыки саблезубых тигров. Служить в штабе этого уникального соединения было необычайно выгодно как с финансовой точки зрения, так и с организационной – ни одного своего корабля, корабельный состав формировался из приходящих на боевую службу кораблей и судов Черноморского, Северного, Балтийского и временами даже Тихоокоянного флота! За подготовку кораблей, естественно, отвечали флота. Сразу по приходу корабля в операционную зону флотилии, на борт поднималась группа офицеров штаба, которая за несколько часов выворачивала корабль и весь личный состав, включая офицерский, наизнанку, с обильными потоками крови по верхней палубе, с клочками шерсти и кожи, шматками мяса от растерзанных тел команды. В общем, проверка каждый раз показывала, что на флотах ни черта не знают, как готовить корабли к выполнению боевых задач в мирное время! После чего кораблю объявлялся оргпериод, а телеграмма ЗАС с описанием всех выявленных недостатков и с неудовлетворительной оценкой в итоге отправлялась циркулярно по всем кораблям флотилии и в копии на тот флот, от которого прибыл несчастный корабль.

Озверевший и скулящий от ненависти к проверяльщикам экипаж бился над устранением замечаний, и через 10 дней или две недели другая группа офицеров штаба подвергала корабль повторной проверке. Как правило, на время оргпериода на корабль прикомандировывались 1-2 представителя штаба для осуществления контроля над «разложившимся и неподготовленным экипажем». По факту они барствовали! А для приличия и чтобы служба раем не казалась — периодически наводили на офицеров ужас. Но время брало своё и к концу оргпериода они скорешовывались с корабельными и рассказывали, что и как нужно сделать, чтобы снять ранее выявленные замечания и не получить новых. В каюту надзирающего регулярно заносились «наборы охотника» в виде различных деликатесов в качестве закуски к вкусному корабельному шилу (ВКШ).

Повторная проверка показывала, что экипаж ещё не дотягивает до «тройки», но уже подаёт надежды. Кораблю разрешали ходить на слежение за кораблями 6-го флота США.

Но первые недели всё равно получали двойки по всем показателям в еженедельных телеграммах ЗАС с подведением итогов. Потом начинали появляться первые «тройки», потом «четвёрки», и наконец – вот они! — «пятёрки» !!!  Всё это преподносилось штабом флотилии как исключительно результат их персональной, вдумчивой и методически правильной работы по приведению чужого корабля к высоким стандартам боевой готовности, принятым на 5-ой Оперативной флотилии ЧФ! К тому времени на флотилию приходили новые корабли с других флотов, и саблезубые штабные оттачивали свои клыки уже об кости вновь прибывших и ничего плохого не ожидающих жертв.

Штурман выводил «Резвый» в точку якорной стоянки №70. До точки оставалось 25 кабельтовых, правый якорь был вытравлен до воды и приготовлен к отдаче с ленточного стопора. На баке на лотовой площадке застыл боцман, наблюдая за якорем. Корабль лениво ворочал винтами, еле заметно толкая себя вперёд, к точке покладки якоря.   

Пискунович, как будто забыв, что сам был штурманом, каждые 20 секунд орал: «Штурман, до точки?» Тот, как заведённый отвечал: «До точки 23 кабельтова!» — «Штурман, до точки?» — «До точки 22,5 кабельтова!» — и так далее.

Командир почему-то проявлял необычную активность – бегал на сигнальный мостик правого борта, потом возвращался на ходовой, затем убегал на сигнальный левого борта, и всё это при полном отсутствии рядом каких-либо судов, могущих помешать постановке на якорь.

На вопросительный взгляд замполита, он на минуту остановился и выдал: «Предчувствие у меня нехорошее! Что-то должно случиться хреновое…» — «Тьфу-тьфу-тьфу! Не дай Бог!» — расплевался замполит и украдкой перекрестился.

Когда до точки оставалось 10 кабельтовых и якорь-цепь стравили на 25 метров, на мостике появился экспедитор ЗАС с опечатанным пластилиновой печатью дерматиновым портфелем, подошёл к Пискуновичу и доложил: «Тащ Командир! Вам телеграмма ЗАС от оперативного дежурного флотилии!» Юрий Васильевич посмотрел на экспедитора с такой злобой, как будто это лично он, экспедитор, а не оперативный флотилии, придумал ему, Командиру, какую-то подлянку. Скривившись, как от зубной боли, он с опаской взял планшет с прикреплённой к нему телеграммой, вздохнул и начал читать.

Пискунович читал, при чём так увлечённо, что напрасно верещал штурман, ежесекундно докладывая дистанцию.

Когда корабль был в точке, Пискунович вернулся в мир из летаргического состояния, мгновенно вклинился в обстановку и скомандовал: «Поднять якорь! Якорь в клюз! Отбой аврала!», после чего повернулся к замполиту: «Всё — нам писец! Я думал, что отстоимся здесь, подмандим корабль после перехода, личный состав выгладим и высушим, а уже потом – под проверку штабом пойдём. Так нет же – дали команду прямо сейчас в 52-ю идти, а там эти людоеды нас и обглодают до косточек! Я же говорил – предчувствие у меня нехорошее было! Вот себе и накаркал…»

Штурман рассчитал новый курс и «Резвый», оправдывая своё имя, резво помчался навстречу неизбежности – под проверку. На этот раз Командир не стал играть в игрушки с «походным штабом», а просто приказал старпому собрать командиров боевых частей на ходовом, после чего коротенько (минут за 120-130) рассказал каждому и всем вместе что именно сделает Командир с тем офицером, у кого в подразделении штабные говнокопатели это самое и найдут. Подробный список возможных кар привести не могу чисто по этическим соображениям, однако он включал в себя такой перечень поз, позиций и способов, что даже индийская «Камасутра» покраснела бы от смущения всей обложкой. Причём все эти непотребности он обещал выполнить не только персонально с виновным офицером, но также со всеми его ближними родственниками до седьмого колена. В довершение ко всему командиры БЧ получили ещё и указание лично постирать и погладить бельё и рабочее платье всего своего любимого личного состава, и самих бойцов тоже постирать прямо в их присутствии и погладить. В смысле – по голове погладить. Чтобы злобы не было. «Я каждого бойца лично обнюхаю!» — орал Командир, — «и если унюхаю что-либо несвежее – пеняйте на себя!»

Тут вставил свою реплику механик: «Товарищ Командир, у нас на стирку воды нет, если стираться будем, то останемся без пресной воды – ни попить, ни жрать приготовить, а заправка от танкера Бог знает, когда будет, мы рассчитывали, что в 70-ю точку к нам танкер придёт, а сейчас никакой ясности нет! Воды не дам!»

Тут уже взвился старпом: «Как это нет воды? Товарищ Командир, а на хрена мы вообще эту БЧ-5 с собой возим?!» Дальше ругань была запредельная. Дело в том, что на весь немалый экипаж корабля – 205 человек вместе с прикомандированной группой ОсНаз – на корабле был всего лишь 50-тоный запас пресной воды. Вода подавалась по кораблю 2 раза в день, команда предварительно оповещалась по трансляции и все приборщики кают, дневальные по кубрикам стремглав летели наполнять бачки для питьевой воды, баки для воды в умывальниках. Вода была не то, что на вес золота, но очень даже близко к этому!

Раз в неделю экипаж мылся в 2 смены по 20 минут, за это время надо было не только самому помыться, но и постирать своё личное бельё. Постельное же бельё стиралось в корабельной прачечной в это же время. В общем, напряжёнка на корабле в море была с пресной водой!

Поэтому командир БЧ-5 – корабельный механик, в заведовании которого находились главные двигатели, котлы, дизеля, все общекорабельные системы, а также запасы воды и топлива, закусил удила и категорически отказывался давать воду. Старпом же бился в истерике и воду требовал во что бы то ни стало: «Вы всё врете, механик! Где этот Ваш король воды, дерьма и пара? Пусть он мне лично точные запасы воды доложит!»

Вышеупомянутый король воды, дерьма и пара на самом деле никакого отношения к аристократии не имел, но титул носил заслуженно – именно он, командир трюмной группы, заведовал всеми корабельными насосами (водяными, топливными, пожарными, фекальными), паровыми линиями, а также всеми различными цистернами, в которых и хранились жидкие запасы корабля.

Немедленно вызванный командир трюмной группы, в присутствии своего непосредственного начальника (механика) мычал, блеял, бекал мекал, но начальство своё не сдал (хотя был у него запасец на чёрный день!) Механик торжествующе смотрел на старпома, который непрерывно изблевал хулу матерную на всё электромеханическое стадо, на трюмного и непосредственно на механика.

В результате Командир принял соломоново решение – дать воду два раза на пять минут с перерывом в час на пересменку личного состава. На наши робкие протесты, что невозможно за пять минут помыться и постираться, Командир нам ответил, что пусть идут под душ в белье и рабочем платье – сразу и помоются, и постираются. Пяти минут хватит, кричал командир, я, мол, никогда больше пяти минут на туалетные процедуры не трачу, но при этом всегда свеж, чист, брит и в свежей наглаженной форме (Командиру стирал вещи и гладил его вестовой). Сражённые его убийственными доводами и беспардонным извращением действительности, мы отправились разгребать свои авгиевы конюшни, т.е. мыть и стирать, а потом гладить. В том числе гладить личный состав по голове – чтобы злобы не было.

Трюмный нам, конечно же, дал воды больше, чем было обещано – на то он и король воды, чтобы запас её иметь. Измученные ночными водными процедурами, озверелый экипаж, несмотря на активное поглаживание по голове, кипел злобой и уже люто ненавидел тех дядек, которые должны будут проверять корабль. Чтобы не помять наглаженную робу, матросы после развода вахты, прибыв на боевой пост, снимали робу, аккуратно вешали её на плечики и несли вахту в трусах и тельнике. Кроме, конечно, вахты на ГКП, ЦКП и в БИПе.

Вечером следующего дня мы встали на якорь в 52-ой точке, по назначенному пеленгу и дистанции от стоящего на якоре черноморского БПК, на котором и находился штаб 5-ой флотилии.

Утром, ещё до завтрака, я был разбужен стуком в дверь. Рассыльный тихо (чтобы не разбудить отдыхавшего после вахты румына) прошептал: «Тащ сташант, Вас Командир на ходовой – срочно!» Я вскочил, ополоснул лицо, быстро напялил тропическую форму, дырчатые кожаные тапочки и рванул на ходовой.  На мостике я увидел следующую картину – Пискуновича в брюках, но с голым торсом, с сигаретой «Родопи», приклеившейся к нижней губе открытого рта (причём фильтром вперёд!); нормально одетого замполита, с ужасом смотревшего на блок УКВ-радиостанции «Рейд»; уполномоченного Особого отдела с бровями, скрывшимися под чёлкой – настолько изумлённым я его ещё не видел. Вся эта святая троица столпилась вокруг «Рейда».

Внезапно из динамика «Рейда» донеслось: «На «Резвом», я вас ещё раз прошу – пригласите старшего лейтенанта Трофимова, он у вас там командиром БЧ-2 служит, к радиостанции!» Я окаменел! Все остальные, видимо, уже и пребывали в этом состоянии, но теперь их взгляды скрестились на моей физиономии. Стоявший неподалёку вахтенный офицер охнул и закрыл рот рукой. Сцена была похлеще «Ревизора». Вокруг международные воды, кипящие от международной напряжённости, 6-ой флот США, корабли всяких там натовских стран, сотни вражьих ушей напряжённо прослушивают эфир, чтобы раскрыть нашу советскую военную тайну, а тут на 16-ом международном канале УКВ-радиостанции неизвестный, но явно провокационный негодяй вызывает наш боевой корабль по названию, да к тому же указывает должность, звание и фамилию одного из ведущих командиров БЧ корабля. Было от чего схватиться за голову!

В целях запутывания врага мы не могли называть «Резвый» — «Резвым», а «Громкий» — «Громким» в незасекреченных (открытых) каналах связи, хотя это самое название приварено здоровенными буквами у каждого на борту. Поэтому военный корабль должен был обозначаться словом «Бугель» с добавлением бортового номера, к примеру, «Резвый» в те времена надо было именовать «Бугель-942». Ну а запускать в эфир фамилии, должности и воинские звания вообще было страшным преступлением! Я, шокированный происходящим, старался открыто, искренне и честно смотреть в глаза сразу всем трём должностным лицам, но лица эти мне почему-то не верили. Особист, наверное, уже строчил в кармане донесение, замполит прикидывал, с какой формулировкой будут выгонять меня из партии, а на лице у Пискуновича откровенно читалось: «И нафига ты мне на мою белорусскую голову свалился? Почему тебя, этакого гада, именно мне на корабль назначили?»

Динамик «Рейда» опять ожил и выдал совершенно невероятную тираду: «Оперативный, а этот «Резвый» точно рядом с вами стоит? А то он мне почему-то не отвечает!» Неприятный скрипучий голос, говоривший это, явно выказывал своё недовольство, и — кому? Самому’ Оперативному дежурному 5-ой флотилии! В ответ из того же самого динамика донеслось: «Здесь он, здесь! Щас я его простимулирую!» Брови особиста переместились далеко на затылок. Пискунович, вхолостую чиркнув зажигалкой, яростно зачмокал губами, пытаясь извлечь дым из неприкуренной сигареты. Из стоящего рядом с командирским креслом ВПСа-ЗАС раздалось злобное рычание: «Резвый», вы что там – спите? Почему не отвечаете по 16 каналу?» Пискунович нажал тангенту, прослушал зуммер и произнёс: «Я – Металл-14, а… э… а…. кто меня вызывает, приём?» — «Металл-14, «Кубань» вас вызывает, «Кубань»! Где там этот ваш командир БЧ-2, как его там…. Трофимов, што ли?» Командир, пребывая в состоянии глубокого ступора, доложил: «Так точно, Трофимов, находится на мостике рядом!» — «Ну так дайте ему приказание немедленно ответить «Кубани»!» — уже фальцетом орал оперативный флотилии. Я вздрогнул – замполит вставил мне в руку телефонную трубку приёмопередатчика «Рейда». Командир уже с интересом повелительно кивнул – мол, давай, дерзай. У меня отлегло от сердца – как только я понял, что меня вызывает «Кубань», всё стало на свои места: «Это Дед!»

— «Кубань», я «Бугель-942», приём!

— «Бугель-942», это вы «Резвый»? – стал уточнять, как я уже понял, радист «Кубани». Юрий Васильевич уже изнывал от интереса и на мой вопросительный взгляд разрешительно кивнул.

— Так точно!

— А хде Трофимов? – с малороссийским говорком донеслось из эфира.

— На связи!

— Во, здорово! Я щас Деда на связь приглашу! —обрадованно сказал радист «Кубани»

Чтобы Вам читатель, было понятно, немножко проясню – мой тесть был Дедом в двух ипостасях: 1) был дедом моего сына; 2) был Дедом (старшим механиком) «Кубани».

Через минуту в эфире послышался шорох, а затем хорошо знакомый голос Деда произнёс:

— Никита, привет!

Глаза замполита и особиста покинули глазные впадины и укатились куда-то к затылку. Пискунович прикурил-таки фильтром сигарету и теперь давился, сотрясая ходовой ужасным кашлем.

— Здорово, Дед!

— Я тут через часик подойду в точку, как станем на якорь, спущу вельбот и пошлю его за тобой. Так что давай – готовься! Всё!

Я положил трубку на место. Не успел я открыть рот, чтобы объяснить ситуацию Юрию Васильевичу, как опять ожил ВПС-ЗАС: «Металл-14, вашему Трофимову, который, как я теперь знаю, ещё и Никита, «добро» до захода солнца убыть на «Кубань»!» Потом подумал, хихикнул в трубку и добавил: «Не «добро», а приказываю обеспечить убытие командира БЧ-2 на «Кубань», как поняли, квитанцию, приём!» — «Понял, я — Металл-14, приём!» — ошарашенно ответил Пискунович.

— Товарищ командир, стармех «Кубани» — это мой тесть, надо же, какая неожиданная встреча получилась!

Глаза замполита, а также глаза и брови особиста вернулись на штатные места.

Командир посмотрел на меня глазами, полными слёз, подошёл к особисту и, не спрашивая у него разрешения, залез к нему в нагрудный карман куртки, вытащил оттуда пачку «Союз-Аполлона», удивлённо хмыкнул, достал сигарету, прикурил и с удовольствием затянулся.

— Не стану я Главкомом! – вдруг выдал, выпуская струйку дыма из уголка рта, Пискунович, — А все потому, что Вы, Трофимов, меня до инфаркта доведёте! Идите, готовьтесь…

Информация о произошедшем мгновенно распространилась по кораблю. Первым отреагировал старпом, он прибежал к командиру и сообщил ему, что отправлять незрелого командира БЧ-2 одного на гражданский пароход нельзя, поэтому он, старпом, готов ехать на «Кубань» старшим и контролировать его, тем более, что ему, старпому, надо срочно полечить зуб, а на «Кубани» есть нормальный стоматологический кабинет.

Всё это Валера говорил, оттягивая куда-то вверх и в сторону правую половину верхней губы, широко открывая рот и показывая Командиру пальцем, какой именно зуб его беспокоит. Юрий Васильевич старпома внимательно выслушал, даже заглянул ему в пасть, после чего сказал: «Ничего, старпом, если будет сильно беспокоить, я тебе сам безо всякого наркоза зуб вырву, вот только у Начмеда проконсультируюсь чуток – и вырву! Поэтому, пока некоторые будут на белых пароходах расслабляться по личному приказанию оперативного, понимаете ли, целой 5-ой флотилии, мы с тобой, старпом, будем к проверке готовится, потому что завтра, старпом, нас будут унижать бесчеловечно и по-скотски! Всё ясно, старпом?»

Валера отпустил губу, закрыл рот и убыл готовиться к проверке, а именно зашёл ко мне в каюту и посмотрел на меня недобрым взглядом, как обычно смотрит на бездельника вкалывающий от зари до зари у горна кузнец: «А твоё рогатое стадо, Трофимов, я сам проверю, и, если чё найду, лучше с «Кубани» не возвращайся!». Боевую часть 2 (ракетно-артиллерийскую) ещё до появления на кораблях ракет звали рогатой, а всех служивших в БЧ-2 – рогатыми, поэтому обижаться на старпома мне было не за что.

Обойдя последовательно все корабли, стоявшие в 52-ой точке, и опознав, наконец-таки, «Резвый», ослепительно белая красавица «Кубань» бросила якорь в 8 кабельтовых от нас на траверзе левого борта. Все доступные оптические приборы были немедленно разобраны разными везунчиками, которые принялись искать на верхней палубе госпитального судна женские силуэты. В наиболее выгодном положении оказались вахтенный офицер, развернувший в направлении «Кубани» оптический визир ВПБ-452, напоминавший перископ подводной лодки, а также мои комендоры – командиры артустановок, в которых были прекрасные оптические прицелы.

Строго-настрого приказав командиру 1-ой артустановки старшине 1 статьи Сироткину наблюдать за «Кубанью» неотрывно и немедленно доложить мне при спуске с её борта какого-либо плавсредства, я перерывал ящики стола, надеясь найти для Деда военно-морской сувенир. Как назло, под руки мне постоянно попадались — то «Малая земля» недавно ушедшего в мир иной нашего дорогого Леонида Ильича, то журнал «Коммунист» за позапрошлый месяц, то «Наставление по стрелковому делу».

9-мм пистолет Макарова (ПМ)», необходимый Деду ровно также, как и стоп-сигналы зайцу в поле в осеннюю пору.

Старпом, с интересом наблюдавший за моими метаниями, предложил мне взять с собой бутылку шила, а после моей ответной саркастической улыбки он сходил к себе в каюту и вернулся с маленькой книжкой в красной обложке. «Дифисит,» -сказал Валера, пародируя известного комика, — «сам урвал через задний крыльцо, и товаровед!» Книжка была действительно дефицитной – это были недавно принятые «Правила морской подготовки кораблей Военно-Морского Флота ПМП-85». Горячо поблагодарив Хмельницкого, я, однако, от предложенного подарка отказался.

Прибежавший в каюту подвахтенный дозорный по погребам выпалил: «Тащ сташант! Там барказ к нам идёт, Сироткин сказал Вам доложить, большой такой баркас!»

Старпом хлопнул меня по спине, приобнял и зашептал на ухо: «Ты там если какого бабца за сиськи или попку пошшупаешь – расскажешь потом, а?».

Я побежал на корму. Пока бежал, услышал команду по трансляции: «Ютовым — на ют! Принять катер к левому борту!» Когда я вылетел из тамбура на ют левого борта, то понял, что команда была излишней – почти весь свободный от вахты соскучившийся по внешним впечатлениям экипаж толпился на юте, шкафуте и на надстройке ПОУКБ.

Громадный (по сравнению с нашими рабочим баркасом и спасательной шлюпкой Ял-6) спасательный вельбот, предназначенный для спасения и размещения на нём нескольких десятков человек, покачивался у нашего борта, мягко наваливаясь на фирменные пневмокранцы ярко-оранжевого цвета.

Главный боцман при виде этого великолепия злобно плюнул за борт и выматерился – плетение из различных верёвок кранцев было постоянной заботой боцманской команды, так как при швартовках кранцы быстро приходили в непрезентабельное состояние.

В громадном вельботе, развалясь на баночках, сидели два – два!!! – человека, по-видимому, и составлявшие всю его команду.

Команда нашего барказа состояла из командира, старшины, моториста, радиста-сигнальщика с радиостанцией Р-105 размером с небольшой чемоданчик и двух крючковых!

Одетые в джинсы и джинсовые же рубахи, в красивых заграничных очках «пилот», с радиостанциями «Моторола» размером с пачку сигарет, они казались нам представителями с другой планеты.

Я сбежал по вываленному забортному трапу на нижнюю его площадку, приветливо-призывно помахал им рукой, они подтянули вельбот к площадке, и я спрыгнул в их заботливые объятия. Подняв глаза вверх, я наткнулся на удивлённо-задумчивый взгляд механика, который внимательно рассматривал стоящий посередине вельбота дизель размером с коробку из-под шампанского без каких-либо признаков устройств запуска и управления.

«Отдать концы,» — спокойным голосом, без признаков столь необходимой на море лихости и романтики, произнёс один из парней, принял сброшенные фалы и пошёл на корму к румпелю.

«Вы бы хоть дизель сначала запустили,» — посоветовал я.

«Куда он денется!» — ответил второй парень, взялся за какое-то колесо, прикреплённое к кубику дизеля сбоку, чуть повернул его влево, а потом несильно крутанул его по часовой стрелке.

Раздалось тихое «чух-чух-чух-чух…» и дизель вышел на обороты.

Челюсть наблюдавшего за процессом командира БЧ-5 непроизвольно отвисла. Сидящий у румпеля парень положил руль лево на борт, пододвинул вперёд какую-то пимпочку на маленькой панели рядом с собой, за кормой вскипела вода и вельбот быстрёхонько, но с достоинством побежал к своей маме-«Кубани».

Вышедший на ют замполит посмотрел вслед уходящему плавсредству, перевёл взгляд на механика и сказал: «Володя, пасть прикрой!» Челюсть механика с щелчком стала на место. Рядом с таким же щелчком стала на место ещё одна челюсть – командира турбо-моторной группы, отвечавшего за эксплуатацию и техническое состояние в том числе и всех корабельных дизелей, включая дизель баркаса, постоянно доводивший его до припадков бешенства.

Красота! Я вальяжно возлежал на кормовой банкетке здоровенного вельбота, приветливые парни рассказывали мне, как Дед ждал этой встречи в море и как он её готовил.

«Так случайно же…?» — вырвалось у меня.

Оказалось – не случайно. Дед мол, попросил какого-то большого начальника с флотилии, кажись, самого НШ, чтобы ваш пароход от 70-ой точки завернули прямо сюда.

Я с недоверием покачал головой и засмотрелся сначала на «Резвый» (красавец с летящим стремительным силуэтом, ажурными мачтой и антенными лепестками «Ангары» — РЛС обнаружения воздушных целей), а потом перевёл взор на белую «Кубань» с красной полоской переменного пояса ватерлинии.

Ну что тут скажешь – красавица, прекрасный лайнер, подчёркивающий своей белизной синюю гладь искрящегося под солнечными лучами удивительного Средиземного моря! Ещё парни припомнили мне мою роль в получении пару лет назад денежного довольствия в инвалюте и бонах за 9 лишних дней пребывания в ремонте.

Увидев у меня в руках «беломорину», они тут же протянули мне свои пачки «Marlboro» и «Winston» — угощайтесь! Я курил ароматный табак, впереди меня ждала встреча с тестем, которого я искренне любил, уважал и немного побаивался.

На верхней палубе и на прогулочных палубах надстройки «Кубани» было людно – все свободные от вахт, а также персонал госпиталя, находившегося на борту, вышел поглазеть на неожиданную встречу родственников посреди моря. Медсёстры и врачи женского пола, одетые по случаю очень тёплой весенней средиземноморской погоды в весьма легкомысленные медицинские халатики длиной гораздо выше колена, столпились вдоль лееров и смотрели на манёвры прибывающего вельбота.

Когда мы подошли под висевшие у самой воды гаки вываленных шлюпбалок, парни быстро закрепили их, категорически отказавшись от моей помощи, и дали команду на подъём. Я посмотрел наверх, стараясь рассмотреть тестя, но получил мощнейший эмоциональный удар с одновременным резким повышением артериального и всякого другого давления – первое, что я увидел, это был десяток пар женских ножек, вид снизу. Пытаясь оторвать взгляд от такой прекрасной картины и рассмотреть на палубе своего тестя Юрия Григорьевича, я чуть было на заработал на всю жизнь экзотропию (вид косоглазия, когда глаза расходятся в стороны, к вискам).

Собрав зверским усилием волю в кулак, я нашёл всё же улыбающегося тестя и стоящего рядом с ним капитана, весело помахал им ручкой. Стараясь более на поворачиваться в сторону внешних гиперраздражителей нервной системы, я напялил пониже козырёк тропической пилотки и стал дожидаться, когда вельбот станет на свои кильблоки и будет застопорен.

«Прошу!» — сказал мне старший из двух парней и показал, где будет нужно перелезть через планширь и спуститься по скоб-трапу на палубу.

Пожав им руки, я быстро спустился вниз, спрыгнул с последней скобы трапа на чистейшую тиковую палубу и оказался в объятиях своего дорогого тестя. Мы расцеловались, он повернул меня к капитану, тот дружески пожал мне руку, после чего дед повёл меня к себе в каюту.

«Ах, красавчик какой!» — раздалось из женской стайки. «Юрий Григорьевич, Вы его обязательно ко мне на осмотр пришлите!» — прилетело оттуда же. Девчонки весело захихикали. Тесть демонстративно показал им кулак.

Очутившись в роскоши каюты стармеха, я почувствовал, как накопившаяся усталость последних быстро покидает меня.

Первое, что бросилось мне в глаза в каюте – стоящая на столе в рамке свадебная фотография – Лариса в прекрасном платье, отороченном страусовыми перьями и с плюмажем, и я в форме курсанта пятого курса и погонами главстаршины.

В салон каюты вошёл капитан, тесть налил в три хрустальных стаканчика по порции «Метаксы», мы чокнулись за встречу и выпили ароматную тёплую жидкость. «Ну, вы тут без меня празднуйте, давно ж не виделись,» — на прощанье произнёс капитан и оставил нас вдвоём. Тесть потянул носом и сказал: «От тебя корабельным духом прямо даже не пахнет, а воняет! Как вы там вообще живёте?»

Я, который вчера вечером перед сном искупался (бойцы из моей боевой части притащили и повесили под подволоком офицерского гальюна 10 литровый питьевой бачок с пресной водой, и я шикарно долго мылился и купался под струйкой воды из краника бачка), обнюхал себя и искренне возмутился.

Тесть стоял на своём — иди в ванную комнату и купайся.

Ну скажите мне, читатель, есть ли на свете моряк, который откажется лишний раз искупаться при нахождении на боевой службе? Я быстро разделся, бросил куртку и брюки тропической формы на кровать в спальне и вошёл в блестящее и сверкающее великолепие ванной комнаты. Большущая ванна, плитка, никель и бронза, зеркала… Всё это казалось воспоминанием о какой-то другой и забытой реальности. Запрыгнув в ванну, я сел, взял в руки лейку душа, обильно обдал себя водой, закрыл кран и принялся намыливать себя душистым импортным мылом. Тут дверь в ванную комнату приоткрылась и в образовавшемся проёме появилась голова тестя. Его, видимо, привлекло отсутствие шума воды. Безмерно удивившись моим манипуляциям, он приказал мне тщательно смыть с себя пену и покинуть бассейн. Голый и мокрый я стоял на плитке около ванны и недоумённо смотрел на Юрия Григорьевича. Он же долго ополаскивал борта ванной, после чего открыл оба крана на смесителе. В дно ванны била мощная струя пресной воды и уходила в слив, не задерживаясь. Я ошеломлённо молчал, наблюдая, как драгоценная влага уходит в эту проклятую дырку.

«Погоди, сейчас из труб ржавая сойдёт и пойдёт голубая,» — спокойно комментировал Дед это вопиющее расточительство. «Этой водой можно было бы помыть весь мой личный состав!» — подумалось мне. Наконец тесть закрыл пробку слива, отрегулировал температуру струи и пригласил меня ещё пригубить коньячку, пока НАПОНЯЕТСЯ ванна! Кинув мне огромное полотенце, он вышел из ванной.

Так как моя одежда из спальни куда-то исчезла, я завернулся в полотенце и вышел в салон в виде римского патриция.

В салоне мне вежливо улыбнулась девушка, одетая в очень мини юбку с передничком, блузку с приветливо расстёгнутыми верхними пуговками и с кокетливой кружевной повязочкой, стягивающей волосы. Девушка с видимой явно сноровкой сервировала стол на две персоны. Закончив как сервировку, так и неприкрытое издевательство над моим молодым мужским организмом, девица томно мне улыбнулась, послала воздушный поцелуйчик, посмотрела на тестя и весело заржала, после чего выскочила из каюты.

Мы с тестем приняли ещё по 25, рассказали друг другу новости последних дней, я подымил презентованным мне «Marlboro». К тому времени ванна уже наполнилась, и я с совершенно невероятным чувством медленно погрузился в тёплую воду, оставив над поверхностью только ноздри. Потом я плескался, пускал кораблики из двух половинок походной мыльницы, непонятно каким образом оказавшейся на умывальнике, погружался в воду целиком и пускал пузыри, лёжа под водой с открытыми глазами. Больше часа я балдел и наслаждался. Тесть вежливо ждал.

Я вышел из ванной комнаты в состоянии абсолютного счастья и совершенно дурацкой улыбкой на раскрасневшемся лице. На столе уже стояли закуски, запотевший сифон с газированной водой и маленький, тоже запотевший, графинчик с прозрачной жидкостью, всем своим видом показывающий, что в нём – водка!

Мы ели, пили, болтали обо всём на свете и наслаждались обществом друг друга. Приходила та самая девица в очень мини и подвергала меня очередным испытаниям – сначала она низко склонялась надо мной, ставя на низкий стол тарелку, почти касаясь меня своей головой, так что смотреть куда-либо, кроме пространства над расстёгнутыми пуговками блузки, было невозможно, потом она также низко склонялась над тестем, демонстрируя мне обтянутый очень мини юбкой зад и стройные ноги.

Тесть весело улыбался, наблюдая мои пытки. Ещё одна, новая, девица занесла и положила на стул мою чистую и отутюженную форму. Я с радостью переоделся и стал чувствовать себя куда уверенней.

Время летело незаметно, но всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Прибыл капитан, присел к нам, поболтал пяток минут и невзначай, выходя, сказал, что вельбот к спуску готов. Я выглянул в один из большущих иллюминаторов дедовской каюты и увидел, что солнце уже достаточно низко, а вельботу нужно ещё доставить меня на «Резвый» и засветло вернуться к «Кубани». «Пора и честь знать!» — подумал я с сожалением.

Мы вышли с тестем на верхнюю палубу, подождали, пока уже знакомые парни поднимутся в вельбот, я попрощался с капитаном и всеми окружающими. Обнялись с дедом, похлопали друг друга по спинам, тесть вручил мне сумку с гостинцами-подарками (пара бутылок «Метаксы», пара блоков «Марлборо», импортная вяленая колбаска в вакуумной упаковке), я поднялся в вельбот.

Еле слышно запел электродвигатель, вельбот вздрогнул, шлюпбалки стали вываливаться за борт, плавно опуская нас на воду. Вот уже под килем хлюпнула волна и вельбот закачало у борта. Отданы гаки, и мы стали отходить от высокого борта «Кубани», на палубе которой десятки незнакомых мне людей прощально махали мне руками. Вахтенный помощник капитана даже три раза коротко рявкнул в мою честь судовой сиреной. Я смотрел на удаляющуюся «Кубань», люди постепенно расходились. Только фигура тестя ещё долго одиноко виднелась на верхней палубе.

Вот уже на «Резвом» прозвучала команда: «Ютовым – на ют! Принять катер к левому борту!» Я пожал руки своим теперь знакомым и очень близким парням, перепрыгнул на трап корабля, повернулся и крикнул: «Спасибо, ребята, удачи и счастливого плавания!» — «Семь футов…!» — прозвучало в ответ.

Одну бутылку и блок сигарет я отнёс Командиру. Другую мы в течение нескольких дней смаковали с чаем с бычками (командирами боевых частей) и с Валерой Хмельницким. Сигареты закончились уже на следующий день, и я опять перешёл на «Беломор». Правда, иногда, закуривая очередную «мальборину», Пискунович пригласительно-вопросительно смотрел на меня, мол, угощайся, но я отрицательно мотал головой.

Проверке нас подвергли на следующий день. Прибыла группа офицеров во главе с ЗНШ флотилии, привычно вывернула нас наизнанку, однако на разборе в кают-компании было заявлено, что корабль к боевой службе подготовлен удовлетворительно и может быть допущен к решению задач боевой службы.

Пискунович на радостях орал: «Вот видите, какой я умный! Как я вас всех здорово подготовил к проверке!»

И впоследствии, в тех самых телеграммах с подведением еженедельных итогов мы быстро вырвались в передовики.

Скоро, впрочем, всё это отошло на второй план – началась война против Муамара Каддафи, 6-ой флот совершал ежедневные налёты на Триполи и Бенгази, мы ходили внутри авианосной ударной группы матрасников во главе с авианосцем «Америка», будучи кораблём непосредственного слежения за авианосцем. Были провокации и опасное маневрирование, попытки вытеснить нас из ордера, а мы на полном серьёзе были готовы передать нашим ударным силам координаты авианосца в последний раз и умереть, нанеся американцам максимально возможный ущерб. Ведь время жизни корабля непосредственного слежения с началом боевых действий по расчётам составляло 10-12 минут.

«Кубань» мы больше на той боевой службе не видели. Успешное прохождение кораблём той самой проверки было просто знаком уважения к стармеху «Кубани» — настолько сильно любили «Кубань» и уважали её командование офицеры штаба 5-ой оперативной флотилии – именно на ней они часто убывали в Севастополь в отпуск, именно с ней жёны передавали своим мужьям гостинцы в море. Именно «Кубани» они были обязаны коротким отдыхом в госпитале для прохождения «курса профилактической терапии» или посещения стоматологического кабинета. А сколько подарков передавалось штабом своим семьям через командный состав «Кубани»! Ну а если бы при проверке они нашли бы на «Резвом» действительно серьёзные замечания – то ничто бы нас не спасло от заслуженной кары.

Ещё долго я вновь переживал во сне те самые часы, которые я провёл на борту «Кубани» в каюте своего тестя – Юрия Григорьевича Жужмы. Во сне я счастливо смеялся и просыпался с улыбкой на лице.

Потом мне довелось только раз побывать на борту «Кубани». В отпуске в Севастополе. Тесть опять вернулся из ремонта на Сиросе, в Греции, на этот раз – в последний раз! Во время ремонта с ним случился инфаркт, он лечился в греческом госпитале, а по возвращению в Севастополь был списан с плавсостава по здоровью.

«Кубань» продолжала бегать в Средиземку. Потом грянула перестройка с последовавшей за ней перестрелкой, распад великой страны.

В начале 90-х годов «Кубань» стояла на ремонте в Болгарии, денег на ремонт выделяли мало, а потом вообще прекратили, экипаж еле выживал, голодал, в конце концов в июле 1994 года судно было продано за долги Болгарии, потом «Кубань» перешла в руки каких-то непонятных дельцов, которые переоборудовали его в плавучий бордель под названием «Сусанна», потом они разорились, судно ветшало и тихо умирало. В 1998 году бывшую пламенную революционерку «Надежду Крупскую», она же «Кубань», она же «Сусанна», разрезали на металл в Алиаге, Турция.

Я до сих пор поддерживаю отношения с некоторыми членами команды «Кубани». А с любимым тестем Юрием Григорьевичем, который, кстати, в этом году стал прадедушкой, я встречаюсь каждый год в городе Крымске, где он встал на якорь по завершению всех своих походов. Сейчас я только что приехал из Крымска, где мы с Ларисой были в гостях у родителей.

Жизнь лучше всякого писателя закручивает такие кружева сюжетов, что они кажутся невероятными.

Годы уходят, и порой мне так хочется опять ощутить на себе тропическую форму с погонами старшего лейтенанта, стоять на кормовой банкетке бегущего по волнам Средиземного моря вельбота, смотреть из-под козырька пилотки на машущих мне на прощание незнакомых, но уже таких близких людей, и вернуться на ходовой мостик «Резвого» хотя бы вахтенным офицером!

Но! – как говорят французы: «Никогда не возвращайся туда, где был счастлив!»

д. Телези – город Крымск – д. Телези.

2020 год.