22.05
…Кого-то там клянут и в мать и в бога. Тревога! Аварийная тревога! — (Е. Гулидов)
Поговорили с механиком и тот ушел по отсекам проверять вахту. Качка расслабила половину экипажа. Свободные от вахты безучастные к происходящему завалились по койкам, углам и шхерам.
На постах матросы стояли в раскоряку с мутными глазами, ухватившись обеими руками за поручни и трубопроводы — у кого, что оказалось под рукой.
Капанадзе ни за что не хотел уходить с мостика. Верхний рубочный люк прикрыли, чтобы не заливать центральный отсек. Менялись вахтенные офицеры. На ходовую вахту заступал капитан 2 ранга Цыбешко.
— Боб, смотри, чтобы тебя там ветром не сдуло! – напутствовал его Шарый. Командир БЧ-2 был высок и худощав.
— А ты не закатись под щиты, — хохотнул всегда жизнерадостный Борис и, натянув поверх канадки прорезиненный химкомплект, полез по трапу наверх.
Кулишин сменился, спустился вниз, мокрый с головы до пят, и ушел в свой первый отсек. Старшина команды трюмных мичман Гудимов собирал тряпкой потоки воды в центральном посту. Старпом маялся в неловкости перед бессменным на мостике командиром..
— Товарищ командир, давайте я вас сменю! Отдохните хотя бы пару часов!
— Отстань, старпом, я скажу, когда надо будэт! Смотри, чтобы внизу все было в порядкэ. Постоянно провэряй с мэхаником вахту, чтобы никто нэ заснул в этой болтанке, у нас полкоманды таких морэманов, что только дэржис!
В штурманской рубке с картой работал Петров. Штурманенок Рашников, утомившийся и укачавшийся, дрых тут же на диванчике. Штурман щадил своего молодого коллегу. В центральном посту появился доктор.
— Николай Иванович, а ну-ка пройди по отсекам, взбодри народ. Может у тебя есть таблетки от качки, раздай особо нуждающимся, — тут же приспособил доктора “Шмага”.
— Это мысль! Сейчас мы из них моряков сделаем, — доктор с картонной коробкой с аэроном пошел по отсекам.
Из рубки химика высунулся новый начальник службы вместо Сашки Крапивина – Арменак Саркисян. Смуглое лицо с национальной грустью в глазах, кудрявые, барашком, волосы. Прямо — Советский союз в миниатюре, а не экипаж!
— Ну ты там как, Арменак? – подмигнул ему Шарый.
— Терпимо, — без энтузиазма отозвался химик.
Давно не видели только ″артиллериста”. Наверное, давит подушку, хлебнувши морской романтики с качелями пополам. В 22.00 вахтенные из отсеков доложили, как обычно, отсек осмотрен, замечаний нет!
В 22 часа ноль 5 минут, среди относительной тишины, скороговоркой тревожно замигала лампочка на переговорном устройстве! Срывающимся на фальцет голосом лейтенанта Творожина из восьмого отсека по “Каштану” донеслось:
— Центральный! Аварийная тревога! Пожар в восьмом отсеке, горит станция турбогенератора правого борта!!! – и отсек отключился..
— Восьмой! Восьмой! – восьмой молчал.
— Мостик! Пожар в восьмом отсеке, горит станция турбогенератора правого борта!
— Есть! Объявить аварийную тревогу! Докладывать обстановку! — тангентой звонка Гудимов подавал по кораблю сигнал аварийной тревоги – дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь!
Сколько эмоций он вызывает у всех, кто на корабле слышит его не первый раз. В сознание мгновенно проникают тревога и ожидание. Пока не объявят, что случилось и пока не разберутся! С первого раза этого состояния не понять!
— Пульт! Донцов, доложи, что там? — Шарый запрашивал пульт ГЭУ в восьмом отсеке, пока там не включились в дыхательные аппараты.
— Станция турбогенератора! Она еще горит… дыма много, дышать нечем, включаемся в средства! — и далее звуки речи стали невнятными.
Наверное Донцов включился в дыхательный аппарат.
Что-то пытался кричать с пульта управления командир дивизиона Слава Соломин, но что именно разобрать не удалось.
Электрическая нагрузка с турбогенератора “упала” на аккумуляторную батарею, мигнули лампы освещения.
Из восьмого по включенному “Каштану” были слышны звуки, похожие на гудение электродуговой сварки, шипение и крики. Вахтенные не отзывались. Они боролись с пожаром. Боролись за свою жизнь и за жизнь корабля.
А всего три минуты назад ничто не предвещало беды…Воздушные компрессора пришлось остановить – не хватало электрической мощности. Запас воздуха высокого давления всего-то тридцать процентов! А подводная лодка без воздуха высокого давления – груда металла.
С мостика кричали:
— Центральный! Доложить обстановку! – неизвестность хуже всего.
Но докладывать было нечего. Восьмой не отзывался.
Из девятого матрос Фархутдинов через маску дыхательного аппарата сообщил, что отсек сильно задымлен, поскольку оказался открытым клинкет вытяжной вентиляции в сторону аварийного. Есть пострадавшие, с ними врач Ревега. Он тоже оказался в девятом. А где механик?
— Центральный! Пожар в шестом отсеке, горит электродвигатель циркуляционного насоса! – доложил из шестого реакторного, старшина Миронюк.
Шестой отсек – реакторный! — Ничего — потушим! — заверил опытный спецтрюмный.
— Центральный! Я бросаю аварийную защиту реактора! – наверное сорвал с себя маску управленец Донцов, чтобы доклад его был слышен.
Зачем ты снял маску, Коля? — и снова из громкоговорителя, включенного на восьмой, были слышны звуки аварии – шипение, стуки, гудение еще работающих механизмов и неразборчивые крики.
И вдруг кто-то с пульта, хрипя и задыхаясь, с натугой донес совсем неожиданное и ужасное:
— Кончается кислород! Больше нету… про…щайте, ребята. Не поминайте ли…, — и всё! — в центральном посту оцепенели.
— Как – прощайте? Как – всё? Что там происходит? Как им помочь?
— Мы остались без хода! Мостик! Сбросили аварийную защиту реактора правого борта!
Вниз спустился командир Капанадзе.
Он пытался сам связаться с восьмым, но у него ничего не получилось.
Пергамент, напялив на себя штормовку, полез на мостик. Открывали рубочный люк, сверху хлынул поток воды и в центральном опять загуляла река.
— Потушен пожар в шестом отсеке! — доложил из реакторного Миронюк.
— Добро!
Огромный корабль, оставшийся без хода, бешено и беспорядочно мотало гигантскими волнами. Кораблю нужен ход! Нужно держать носом на волну!
— Ну что там у вас? — запрашивал Капанадзе восьмой отсек.
Оттуда что-то отвечали, но разобрать было невозможно.
— Может дать туда ЛОХ*? – спросил командир.
— Фреон в аварийный отсек давать нельзя, мы не знаем все ли там включились в изолирующие противогазы, — заметил Шарый и подумал — а кто не включился, тот уже отравился угарным газом. Старший на вахте, командир группы электриков, лейтенант Творожин через маску пытался что-то доложить, но разобрать было невозможно.
Анисин был в десятом, но попасть ни в девятый, ни в восьмой он уже не мог –переборки задраены.
— Фреон в восьмой давать нельзя! – повторил Шарый.
— Центральный, обстановку докладывайте постоянно! – что докладывать-то? Предположения? Реальность хуже некуда — хода нет, шторм крепчает, в перископ уже виден отвесный скалистый берег и бешеный прибой. Несколько минут прошло в томительном ожидании докладов из восьмого отсека.
Шарый опросил по связи все остальные. Кроме восьмого, девятого и шестого обстановка была нормальной. Седьмой, турбинный, запаривало.
Тумблер “Каштана” постоянно включен на восьмой и оттуда были слышны приглушенные крики и стук. Наконец, удалось разобрать:
— Потушен пожар в восьмом отсеке! Станция обесточена!
Надо вентилировать, чтобы спасти людей, которые, возможно, не успели включиться в дыхательные аппараты. Собрали систему вентиляции и запустили вдувной и вытяжной вентиляторы. В центральном посту появился густой запах гари. Минут через двадцать снарядили аварийную партию. В нее вошли Андрей Шарый, как старший, химик Саркисян с прибором контроля газового состава, матрос – санитар. Верховских и трюмный Шмаков.
В аварийном отсеке, залитом пеной системы пожаротушения и закопченом сажей пожара, обнаружили грязных и чёрных от копоти лейтенанта Творожина с вывихнутой рукой и старшину команды электриков Свистунова в обожженной до лохмотьев робе, обессиленно сидевших на палубе отсека прямо в луже огнегасителя.
На пульте энергетической установки, неловко завалившись с бокового кресла к приборному щиту, лежал командир дивизиона Слава Соломин. Он был в изолирующем аппарате и Шарый пытался нащупать пульс по его сонной артерии. Но пульса не было. Неужели конец…? Донцов без дыхательного аппарата сидел в кресле, упав лицом на панель управления. И он тоже не дышал…Лисицын был в маске изолирующего противогаза, но в ступоре и от стресса никак не хотел ее снимать. Содрали силой.
— Ввести реактор левого борта не могу – он в йодной яме… Выработка… ИП-46… ИП-46…, — взгляд его ошалелых глаз шарил по приборам, — я не могу, не могу… Да пошли вы все!
— Все ты можешь, Тимоша, можешь, — тормошил управленца Шарый, — командуй Миронюку и своeму КиПовцу**– пусть снимут конечные выключатели компенсирующей решетки, там еще 130 миллиметров до верху! Ты понимаешь, что если мы не дадим ход, нам всем конец, нас здесь 130 человек!?
Шарый тряс Лисицина, пытаясь привести его в чувство и осознание ситуации…Но Тимофей не понимал.
— Тяни решетку и реактор пойдет. Пойдет! – Андрей три года был командиром реакторного отсека и хорошо знал системы.
— В аппаратной радиация, Гришка же облучится! — упирался Лисицын.
Старшина 1 статьи Григорий Миронюк все же отключил концевики и реактор пошел.
Соломина и Донцова перенесли во второй отсек, пытались делать искусственное дыхание и массаж сердца. Но — тщетно… Оба они были уже без признаков жизни…Не хотелось в это верить, ведь совсем недавно они… Как же это? В течение двадцати минут вентиляции удалось кое-как нормализовать атмосферу в восьмом отсеке.
— Доктора не удается привести в сознание! – кричал из девятого отсека механик.
Неужели еще и доктор…?
— Выносите его в центральный! Осмотреться в отсеках! — может еще кто-то не успел включиться в дыхательный аппарат?
*ЛОХ–-аббревиатура — лодочная объемная химическая система пожаротушения.
**КиПовец — инженер по контрольно измерительным приборам.
Отключить концевики компенсирующей решетки и «реактор пошел»?! Это уж слишком
В данном случае имеется в виду надежда, что компенсирующая решетка реактора, поднятая выше концевиков на 130 мм, даст возможность преодолеть отравление реактора продуктами распада от предыдущих пусков и срабатывания АЗ и начнется управляемая ядерная реакция, т.е. реактор «пойдет». С уважением, автор.