Неудивительно, что столь высокая концентрация на территории полуострова «представителей эксплуататорских классов» никак не устраивала большевистское руководство. Невзирая на свои декларативные заявления об объявлении широкой амнистии, Ленин и его присные по-прежнему видели Крым оплотом контрреволюции.
Выступая 6 декабря 1920 года на совещании московского партийного актива, Владимир Ильич заявил: «Сейчас в Крыму 300 000 буржуазии. Это источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним, переварим».
Как же осуществлялось это «переваривание», «распределение» и «подчинение»?
Сразу же после победы большевики развернули активное истребление тех, кто, по их мнению, являлся «врагами власти трудящихся» и уже лишь поэтому не заслуживал жизни. Десятками и сотнями красноармейцы 2-й Конной армии доблестного командарма Миронова рубили больных и раненных шашками в захваченных лазаретах. В ночь с 16 на 17 ноября на феодосийском железнодорожном вокзале города по приказу комиссара 9-й дивизии Моисея Лисовского было расстреляно около сотни раненых офицеров Виленского полка, не успевших эвакуироваться.
Это была стихийная фаза террора, на смену которой вскоре приходит организованная. Для ликвидации потенциального очага сопротивления большевизму создается «особая тройка», наделенная практически ничем неограниченной властью
В состав ее вошли: член РВС Южного фронта Красной Армии, председатель Крымского военно-революционного комитета Бела Кун (по одним данным венгр, по другим – венгерский еврей), его любовница, секретарь обкома партии Розалия Самойловна Залкинд («Роза Землячка» – та самая, которую А. И. Солженицын назовет «фурией красного террора», и чей прах до сих пор мирно покоится в Кремлевской стене), а так- же председатель ЧК Михельсон.
Бывший военнопленный офицер австро-венгерской армии, 35-летний Бела Кун успел к тому времени побывать народным комиссаром иностранных дел провозглашенной Венгерской советской республики. После поражения революции у себя на родине был интернирован в Австрии, а затем освобожден правительством Советской России. Дочь купца первой гильдии, 44-летняя Розалия Залкинд, член партии большевиков с 1903 г., имела богатое революционное прошлое, принимала активное участие в событиях 1905−1907 годов и Октябрьском перевороте. На заре своей революционной карьеры успела побывать в ссылке в Сибири, где вышла замуж и приобрела себе еще одну фамилию – Берлин. С февраля 1917 до августа 1918 г. г. была секретарем МК РСДРП (б)-РКП (б). В конце 1918 года, когда осложнилось положение на Южном фронте, ее направляют в Красную армию, назначив сначала комиссаром бригады, а затем начальником политотделов 8-й (с января по июль 1919 г.) и 13-й (с октября 1919 по ноябрь 1920 г. г.) армий Южного фронта. Именно в РВС 8-й армии во время подавления Донского восстания,
Землячка опробовала многое из того, что будет впоследствии успешно проделано ею в Крыму.
Когда преисполненные мрачного торжества победители пригласили в председатели Реввоенсовета Советской Республики Крым Льва Давидовича Троцкого, тот ответил: «Я тогда приеду в Крым, когда на его территории не останется ни одного белогвардейца».
«Война продолжится, пока в Красном Крыму останется хоть один белый офицер» – вторил Троцкому его заместитель, Э. М. Склянский.
Слова вышестоящего руководства были верно восприняты членами Крымского революционного комитета, и вскоре его председатель, Бела Кун опубликовал такое заявление:
«Товарищ Троцкий сказал, что не приедет в Крым до тех пор, пока хоть один контрреволюционер останется в Крыму; Крым это – бутылка, из которой ни один контрреволюционер не выскочит, а так как Крым отстал на три года в своем революционном движении, то мы быстро подвинем его к общему революционному уровню России».
На полуострове был введен режим чрезвычайного положения. Все дороги, ведущие из Крыма, были блокированы, и люди не могли покинуть полуостров, поскольку все пропуска подписывал непосредственно Бела Кун. 17 (4) ноября 1920 года был издан приказ Крымревкома N 4 согласно которому все лица, прибывшие в Крым с Добровольческой армией (на июнь 1919 г.), офицеры, чиновники военного ведомства и другие работники деникинских подразделений и Русской армии Врангеля должны были в 3-дневный срок явиться для регистрации. Лица, не явившиеся на регистрацию либо не зарегистрировавшиеся в указанный срок, рассматривались как шпионы, подлежащие высшей мере наказания «по всем строгостям законов военного времени».
Подавляющее большинство принадлежащих к перечисленным в приказе Крымревкома категориям лиц с готовностью пришло на регистрационные пункты с документами, удостоверяющими личность, сразу же образовав многотысячные очереди. Явившимся на регистрацию было предложено заполнить анкеты с перечнем вопросов, на которые в обязательном порядке необходимо было ответить. В числе стандартных вопросов о социальном положении, имени, дате и месте рождения, в анкете также предлагалось ответить и на другие вопросы. Например, почему не выехал за границу вместе с отступающей армией Врангеля; а остался в Крыму. Отвечая на этот, вопрос, многие писали о своей любви к родине, что на чужбине им делать нечего, и они хотят жить в России и работать на благо народа, и не намерены осуществлять контрреволюционную деятельность В анкете было предупреждение: писать правду и явиться в Особый отдел по первому требованию, в противном случае родственники заполнившего анкету лица будут взяты в заложники. После заполнения анкеты одних отправляли в тюрьму, других отпускали и обязывали повторно явиться через несколько дней.
Многие из оставшихся офицеров и солдат Русской армии истолковали приказ Крымревкома как амнистию, и явились на регистрационные пункты, чтобы быть внесенными в списки. Поначалу людей регистрировали и распускали по домам. У многих появилась надежда, что большевики выполнят свои обещания о помиловании и рыцарском отношении к побежденным, данные накануне взятия полуострова, 10 и 11 ноября.
Но вскоре выходит новый приказ, согласно которому была объявлена повторная регистрация, и все пришедшие на нее были арестованы.
Уже с первых дней занятия Севастополя Особый отдел 51-й дивизии начал регистрировать оставшихся в городе белых. Ему на смену вскоре пришел Особый отдел 46-й дивизии, избравший для своего пребывания три четверти городского квартала, ограниченного Екатерининской и Пушкинской улицами, между Вокзальным и Трамвайными спусками. По городу были расклеены объявления, в которых со- общалось, что такого-то числа в городском цирке состоится общее собрание всех зарегистрировавшихся бывших, а также всех тех, кто по каким-то причинам до сих пор не прошел регистрации. Цирк располагался на Новосильцевской площади (ныне пл. Ушакова), у подножия Исторического бульвара, где сходились Екатерининская, Большая Морская и Чесменская улицы. В назначенный день цирк и вся площадь были в бук- вальном смысле слова забиты законопослушными бывшими (общее число поверивших красным насчитывало несколько тысяч).
Во второй половине дня все примыкающие к площади улицы были блокированы войсками. Всех, кто находился на площади, начали медленно оттеснять в сторону Особого отдела дивизии.
Надо сказать, что красные основательно подготовились к приему столь большой партии бывших. В концлагерь чекистами был превращен целый квартал.
«Подвальные окна и часть окон первых этажей были забиты, заборы внутри квартала разобраны – получился большой двор. Кроме того, по периметру занятых зданий тротуары были отделены от мостовой двух – трехметровым проволочным заграждением и представляли собой этакие загоны».
Именно сюда заключили несколько тысяч «буржуев», попавшихся на большевистскую удочку, поверив, что их не станут преследовать и позволят честно работать на благо Отчизны. Первую ночь обманутые коммунистами люди стояли во дворах и загонах, согнанные туда будто скот, потом «в течение двух дней их не стало, и проволочную изгородь сняли». Поскольку многие из пленных были местными жителями, их близкие родственники, родители, дети и жены со слезами на глазах стояли напротив проволочной изгороди и ждали, проклиная себя за доверчивость и в то же время слепо надеясь на чудо
Повторно прибывших в ЧК по прошествии оговоренного срока, еще раз допрашивали, всячески стараясь сбить с тол- ку рядом провокационных вопросов, и затем, в случае, если полученные ответы удовлетворяли допрашивающих, человек получал на руки заверенную копию анкеты. Тех, кому сохранили жизнь, отправляли на север, в концентрационные лагеря, что было равносильно расстрелу. Партии осужденных гнали в лагеря пешком, без пищи и воды. Разумеется, при таких условиях смертность среди этапируемых узников была очень высокой, причем, не только от голо- да и усталости, но также и от пуль конвоиров, которым было значительно легче расстрелять весь этап в степи, списав потерю на тиф, чем гнать его куда-то в Рязань. В случае если кому-то удавалось бежать, большевики обрушивали месть на оставшихся.
Другую часть арестованных ,вывозили на автомашинах на Максимову дачу и там, под покровом ночи , казнили.
Ужас и смерть витали над Максимовой дачей. Усадьба севастопольского градоначальника стала единой братской могилой для сотен русских людей.
Чаще всего расстрелы происходили у каменной стены рядом с прямоугольным бассейном парка.
Приговоренных к смерти заставляли рыть себе могилы, затем приказывали им становится лицом к дышащему сыростью и влагой раскопу, после чего стреляли им в головы. Спустя какое-то время на расстрелянных падали свежие трупы тех, кто был казнен несколькими минутами позже. Так продолжалось, пока могильная яма не заполнялась трупами до краев.
Помимо Максимовой дачи, расстрелы проходили на Английском, Французском и Городском кладбищах, а также в Херсонесе, неподалеку от башни Зенона. Очевидно, что там казнили людей, которые содержались в концлагере, организованном на территории Херсонесского Свято-Владимирского монастыря, основанного в 1850 году на месте, где, согласно преданию, в 988 году крестился Святой Равноапостольный князь Владимир.
Тимохин Александр Иванович (1907–1995), проживавший в 1920 году в селе Кадыковка, оказался случайным свидетелем расстрела 24 офицеров на Максимовой даче. Происходило это у каменной стены рядом с прямоугольным бассейном парка. Казнь исполняли солдаты. Никто из офицеров пощады не просил. Потом на нескольких подводах их тела вывезли за пределы парка и похоронили между хутором Лукомского и Максимовой дачей. До конца жизни запомнил Тимохин лица этих людей и золотые погоны на плечах офицеров. Закопали их прямо в шинелях.
Аверьян Яковлевич Костенко, бывший в начале XX века главным виноделом Максимовой дачи, рассказывал дочерям, как в парке усадьбы казнили офицеров и зажиточных севастопольцев.
Расстреливали из пулемётов. Это были страшные дни, недели, месяцы… Костенко в такие минуты закрывали окна, зашторивали их и со страхом прислушивались к происходящим в парке событиям. После казни красноармейцы часто заходили к бывшему виноделу Максимова и просили у него вина. Ночью, когда все затихало, из комнат, где спали красноармейцы, слышались крики, команды и вопли. Как-то один из них рассказал Костенко, что однажды вместе с группой офицеров они расстреляли одного из «бывших хозяев хутора». Перед смертью тот страшно ругался. Его возмущало, что убивают на собственной даче, и даже бросил в расстрельную команду камнем.
В то время Полина Василенко вместе с семьей жила в Лабораторной балке (совр. ул. Ревякина) Севастополя и стала невольным свидетелем того, как вели на расстрел группу офицеров и молоденьких «хорошеньких» девушек-гимназисток, одетых в одежды сестер милосердия. Произошло это примерно в 5 часов утра. На улице раздался крик. Девочка вышла за ворота, и ее глазам предстала страшная картина: окруженные всадниками, в пыли, по дороге шли около 30 офицеров и 20 сестер милосердия. Один из кавалеристов оттеснил Полину к забору, где она оставалась, как вкопанная, наблюдая происходящие события. Медсестры были одеты в светло-серые платья, белые фартуки с красными крестами, нанесенными на груди девушек. За ними двигались три «драгаля» – небольшие пустые повозки. Вдруг один из молоденьких офицеров, быстро оглянувшись вокруг, бросил к ногам девочки какой то предмет. Полина присела и подняла с земли изящный золотой медальон. Но тут на улице появилась мама Полины. Она отругала девочку за то, что она вышла на улицу без разрешения, и увела в дом, отобрав медальон.
Когда они оказались в комнате, мама открыла его золотую крышечку и осторожно извлекла записку на папиросной бумаге. «Умоляю, передайте родным, и маме, что меня расстреляли в Севастополе. Целую, люблю их всех…», дальше были написаны адрес и фамилия офицера. Полина не знала, выполнила его просьбу мама или нет, но на всю жизнь она запомнила лицо офицера: вьющиеся есенинские кудри, бледный цвет кожи и большие наполненные болью и слезами глаза …
К сожалению, медальон сохранить не удалось. Во время немецкой оккупации 1942–1944 гг. его обменяли на хлеб. Необходимо отметить, что и другие жители Севастополя вспоминали, что, когда приговоренных к казни вели по улицам города, они часто бросали вокруг себя записки. В них были прощальные слова и часто в разных интерпретациях звучали фразы «нас сегодня расстреляют», «ведут на расстрел», «сегодня я живу последний день» и так далее.
В смертные ямы Максимовой дачи легли не только сотни офицеров и солдат Русской армии, но и представители гражданского населения – сестры милосердия, учителя, инженеры, актеры, чиновники. По данным, приведенным эмигрантским историком Сергеем Мельгуновым в его работе «Красный террор в России 1918–1923 гг.», жертвами расстрелов стали и около 500 портовых рабочих, обеспечивавших погрузку на корабли врангелевских войск.
Осужденных выводили к месту казни раздетыми и привязанными друг к другу, становили спиной к выкопанной ими же самими общей могиле, а затем расстреливали из пулеметов. Массовые расстрелы происходили одновременно во всех городах Крыма под руководством Особого отдела 4-й армии, и продолжались до 1 мая 1921 г. после чего волна террора медленно начинает идти на убыль. 29 ноября 1920 года в Севастополе на страницах издания «Известия временного Севастопольского ревкома» был обнародован первый список казненных людей. Их число составило 1634 человека (278 женщин). 30 ноября опубликован второй список – 1202 казненных (88 женщин). По данным издания «Последние новости» (№ 198), толь- ко за первую неделю после перехода Севастополя в руки красных расстреляно более восьми тысяч врангелевцев.
Среди этих несчастных были не только военные, но и чиновники, а также немало людей, имевших высокий социальный статус. Их не только расстреливали, но и топили в севастопольских бухтах, привязав к ногам камни. А вот воспоминания очевидца: «Нахимовский проспект увешан трупами офицеров, солдат и гражданских лиц, арестованных на улице и тут же наспех казненных без суда.
Город вымер, население прячется в погребах, на чердаках. Все заборы, стены домов, телеграфные и телефонные столбы, витрины магазинов, вывески – оклеены плакатами „Смерть предателям“…
Офицеров вешали обязательно с погонами. Невоенные большей частью болтались полураздетыми». Расстреливали больных и раненых, молоденьких гимназисток – сестер милосердия и сотрудников Красного Креста, – земских деятелей и журналистов, купцов и чиновников.
Приведу также свидетельство, опубликованное в православном вестнике «Сергиев Посад»: «В Севастополе жертв связывали группами, наносили им удары сабель и револьверами тяжкие раны и полуживыми бросали в море.
В Севастопольском порту есть место, куда водолазы отказывались спускаться: двое из них после того, как побывали на дне моря, сошли с ума. Когда третий решился прыгнуть в воду, то, выйдя, заявил, что видел целую толпу утопленников, привязанных ногами к большим камням. Течением воды их руки приводились в движение, волосы были растрепаны. Среди этих трупов священник в рясе с широкими рукавами подымал руки, как будто произносил ужасную речь».
Красный террор в Крыму начался еще в 1917 году и свирепствовал, постоянно сопровождая пребывание большевиков на этой территории. Население не питало иллюзий относительно того, что его ждет с приходом Красной армии. По мнению участника взятия Крыма командарма 2-й Конной армии Ф. Миронова, «13 ноября полуостров Крым в величайшем молчании принимал красные войска, направлявшиеся для занятия городов: Евпатории, Севастополя… Феодосии, Керчи».
Продолжение следует.
Фильм Никиты Михалкова об этих событиях:
Литература:
Zalgalina [Электронный ресурс] / Максимова дача. Севастополь – Режим доступа: http://zalgalina.livejournal.com/5518.html, свободный. – Загл. с экрана. – Яз. рус., анг.
Чикин, А.М. Максимова дача. Севастополь, которого нет / А.М. Чикин. Севастополь: Библекс, 2005. – 152 с.
Соколов, Д.В. Очерки по истории политических репрессий в Крыму (1917-1941): Сборник статей / Д.В. Соколов. – Севастополь: Телескоп, 2009. – 60 с.
Авдет (крымскотатарская газета) [Электронный ресурс] / Зверства красных фашистов в Севастополе 1920-1921 гг. // Авдет. – 2012. – 28 мая. – Выпуск 25. – Режим доступа: http://avdet.org/node/6073, свободный. – Загл. с экрана. – Яз. рус.
Соколов, Д.В. Красный террор в Севастополе / Д.В. Соколов // Первая крымская информационно-аналитическая газета. – 2007. – 8-15 ноября. – № 199.
Мельгунов, С.П. Красный террор в России. 1918-1923 / С.П. Мельгу- нов. – М.: СП PUICO, P.S., 1990. – 208 с.
Литвин, А. Красный и белый террор в России. 1918-1921 гг. / А. Литвин. – М.: Яуза, 2004. – 440 с.
ФЭБ (фундаментальная электронная библиотека) [Электронный ре- сурс] / Очерки Е.И. Достовалова. – Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/ rosarc/ra6/ra6-637-.htm, свободный. – Загл. с экрана. – Яз. рус.
Туник, С.А. Белогвардеец. Воспоминания о моем прошлом / С.А. Ту- ник. – М.: Русский путь, 2010. – 218 с.
Страшная история! О которой следует знать!