Наступили последние дни оккупации. Немцы вступали в права хозяев города, постепенно забирая власть у недавних хозяев Одессы – румын. Закрылся на Екатерининской напротив Театрального переулка магазин – пекарня бубликов (там, где сейчас молочный магазин). Остался только рекламный бублик размером на всю витрину, а одесситам – дырка от бублика. А какие тут были вкусные, теплые, прямо из печки бублики с маком! Одесские сухомлыны – так называли в то время крутых деловых людей – дружно припрятали свой товар, т. к. румынские леи и немецкие кригс-марки (деньги, используемые для оккупированных территорий), и даже рейхс-марки, ходившие в Германии, никому стали не нужны. Нужны были рубли в ожидании скорого освобождения от оккупантов, но их ни у кого не было. А товар при любой власти товар. Вот все и исчезло.
Одесса, привыкшая к «жирной» жизни в составе королевства румынского, неожиданно для горожан перешла на голодный режим немецкой оккупационной территории. На Привозе еще можно было что-нибудь купить. В городе начались облавы. Забирали мужчин, т. к. с приходом Красной Армии они подлежали поголовной мобилизации. Поэтому немцы старались их выловить и вывезти в свой тыл. Отец на улицу не показывался. Несколько мужчин дома обследовали одну из катакомб, вход в которую вел из подвала под нижним флигелем нашего двора, и создали запас всего необходимого для пребывания в ней. При появлении полицаев или немцев, о чем мы, дворовые мальчишки, извещали взрослых, мужчины спускались в катакомбу. Нишу в комнате завесили старым рваным ковром и на него повесили какие-то вещи и картину. Создавалось впечатление, что ковер висит на стене. Если отец не успевал уйти в катакомбу, он прятался в нише и через дырку в ковре видел, что происходило в комнате и за окном.
На дворе пахло весной, солнце по-весеннему начинало пригревать. Природа просыпалась после зимних снов. Солнышко светило и даже начинало греть. Кончался март, начинался апрель.
В один из апрельских дней мы с матерью пошли на Привоз за продуктами. На улицах людей почти не было. На Пушкинской, 33, напротив типографии, стояла толпа женщин. Заинтересованные, мы подошли к воротам и смешались с толпой. Ворота охранял молодой солдат-власовец. В ворота входили немцы, расталкивая женщии, а выходили с полными сумками банок, бутылей и пакетов с продуктами.
Во дворе находился продуктовый склад. Голодные женщины, видевшие, как немцы растаскивают содержимое склада, ждали своей очереди, чтоб чем-нибудь поживиться. Мы тоже пристроились к толпе. Темпераментные одесситки со свойственной им энергией сбились в плотную массу и прижали к воротам власовца, требуя, чтобы он их пропустил во двор.
В это время к воротам подошел немецкий офицер, с трудом прошедший через бушевавшую толпу. Увидев придавленного к воротам часового, он начал на него орать, а перепуганный доброволец в ответ только и успевал отвечать «яволь» – «так точно». Офицер исчез за воротами, а власовец снял ружье, достал патрон в ствол и закричал:
– Разойдись, стрелять буду!
– Подумаешь, испугал, да ты же винтовку не научился еще держать, ты же ее держишь не за ту сторону, – начали опять наступать на него женщины.
Мать схватила меня за руку и потащила прочь, приговаривая: «Вдруг выстрелит?»
Не успели мы отойти и десяти шагов, как сзади раздался выстрел и истошный женский крик. Обернувшись, я увидел, как на землю падает одна из женщин и вся толпа несется вслед за нами в сторону Троицкой.
Все остановились за углом. У одной из женщин была оторвана часть щеки, кровь заливала шею и стекала на грудь. Все были перепуганы и с жаром обсуждали события.
Выглянув из-за угла, я увидел труп женщины и одиноко стоявшего у ворот часового. Со слов женщин стало ясно, что часовой, чтобы выполнить команду офицера и очистить от женщин ворота, неожиданно вскинул винтовку и выстрелил в толпу, убив одну и ранив другую женщину.
Не знаю, досталось ли что-нибудь из продуктов населению?
После освобождения Одессы я был в этом дворе, заходил к своему однокласснику Бершадскому. Во дворе стояли обгоревшие стены склада. А у меня в ушах до сих пор звучит истошный крик женщины, а перед глазами – падающий на землю труп несчастной