Макаров А. Нельсон

Да, этот рейс для меня был одним из самых тяжёлых, которые, наверное, были в моей жизни. Я чувствовал себя полностью вымотанным. Иногда было такое ощущение, что я был, как отжатая тряпка. Меня оставалось только повесить на ветру, и я бы болтался на нем без сопротивления и сушился.

Вот и сейчас «Кристина О» ошвартовалась в порту Ватерфорд. От устья речки до самого порта надо было идти ещё полтора часа вверх по течению. Иной раз я выходил из машинного отделения, и вместе с Кразимиром, нашим поваром, смотрел на берега реки, перекидываясь незначительными фразами, о том, как, изменился облик окружающих холмов, по сравнению с зимними пейзажами.

С тех пор, как я приехал на судно, в декабре месяце, и по сегодняшний день, рейс так и оставался неизменным: Авенмаус – Ватерфорд. И вот, в этом Ватерфорде сейчас опять стоит ошвартованная «Кристина О». Я сидел в ЦПУ и ждал команды об окончании швартовки. Наконец-то я получил команду с мостика – «Отбой».

Как всегда, Володя, наш новый капитан, приехавший из Питера, бодрым голосом скомандовал:

— Ну что!? Машине отбой! Выводи главный. Приготовь всё к стояночному режиму. Продолжительность стоянки – неизвестна.

Я приподнялся с кресла, подтвердил принятие отбоя и пошёл останавливать насосы, обеспечивающие ходовой режим.

Поставил главный двигатель на обогрев, дождался, пока компрессор подкачает воздух в баллоны. Убедился, что котёл запустился в автоматическом режиме. И всё. Я могу спокойно покинуть машинное отделение. Контроль над работой механизмов в моё отсутствие, будет осуществляться автоматикой.

В машине уже делать было нечего. Я поднялся в ЦПУ. Сел в своё знаменитое кресло и закурил.  Немного передохнул, поднялся на две палубы выше и вышел на главную палубу.

Судно стояло у причала контейнерного терминала. Он был полностью огорожен колючей проволокой, только вдоль причальной линии можно было выйти за его пределы. Все контейнеры для погрузки стояли внутри этой колючки.

Я посмотрел на небо. Погода была по-настоящему английская. Низкие облака, из которых временами сыпал мелкий и противный дождик. Над гребнями ближайших холмов висел туман. Окружающая судно хмарь, как раз подходила под стать моего паскудного настроения. На душе было муторно. Всё вокруг уже настолько опротивело, что я не знал, куда бы себя деть.

Но тут с мостика, грохоча по трапам рабочими ботинками, спустился Володя. Он, как обычно, был бодрым и всем довольным. Его оптимизм иногда помогал мне оставаться самим собой и забывать мелкие неприятности.  

— Что не весел и нос повесил? – выходя на палубу, шутливо кинул он мне.

А я, понимая, что вопрос задан просто так, из-за проформы, только пропыхтел:

— А что тут веселиться? Встали и ждем неизвестно чего, — но он, также бодро и весело, скалясь белозубой улыбкой, ответил:

— Сегодня никаких грузовых операций не будет. Суббота! Так что ждем понедельника. Он-то нам точно принесёт какие-нибудь новости.

— Вот и, слава богу, – подумал я. – Хоть этой ночью можно будет поспать спокойно в своей кровати.

Я посмотрел на Володю. А он уже и забыл, что только что говорил мне. У него уже были какие-то свои мысли.

Мы с ним прошли на противоположный борт. Встали и, опёршись о планширь фальшборта, тупо смотрели на серую воду реки, по которой только что подошли к причалу. На противоположном берегу виднелись какие-то разрушенные старинные строения, около которых плавали лебеди. Полюбовались на этих лебедей. Всё-таки — какая это грациозная птица.

Немного помолчав, я спросил Володю:

– Пойду я прогуляюсь по берегу. Тоска меня заела.

Он понимающе посмотрел на меня и, с сожалением, сказал:

– И я бы пошел прогуляться, но есть и другие дела. Ладно, — вздохнул он обреченно, — иди один, а я займусь бумагами, чтобы хоть вечером немножко отдохнуть. Ты там с прогулкой не очень-то задерживайся. Я заказал агенту пузырёк. Он скоро его привезёт. А филины уже готовят барбекю. Так что посидим здесь под тентом, пропустим по надцать граммулек на зуб, — подмигнув, проинформировал он меня.

– Спасибо. Попробую не опоздать, — уже веселее ответил я и двинулся к трапу.

Филиппинцы как раз только что закрепили трап и по нему я и сошел на причал контейнерного терминала.

Выйдя на причал, я прошел мимо колючки, затем вдоль старинных полуразрушенных строений, по всей видимости, это были когда-то очень хорошие дома состоятельных людей. Им, может быть, было по лет 200-300. А сейчас от них остались только стены. Межэтажных перекрытий и крыш уже давным-давно у них не было. Внутри стен были только заросли крапивы, чертополоха и — больше ничего.

Пройдя вдоль них, я вышел на дорогу, ведущую к трассе, по которой ездили грузовики с полными и пустыми контейнерами. Но, сегодня вечером, в субботу, машин не было. Ворота, как и прежде, были открыты. Только за стеклом будки была видна голова охранника. Он махнул мне рукой, разрешая пройти, и я не спеша пошел вперед.

Куда? Не знаю. Я еще не ходил по этой дороге, а только на карте видел, что до трассы тут было около километра. Подумалось:

— Пройдусь до трассы. А там посмотрим, что делать дальше.

Окрестности тут я исходил еще в начале весны. За старинными остатками домов был парк. Его, наверное, посадил прежний владелец, которого, возможно, уже и не было в живых, потому что некоторым деревьям этого парка было далеко за пятьдесят лет, а то и более. Парк был весь заросший и неухоженный. Деревья в нем были, на мой взгляд, привезены из многих стран мира, в которых побывал их прежний владелец. Когда я бродил по зарослям этого неухоженного парка, то иногда создавалось впечатление, что я и на самом деле находился в каком-то девственном лесу. Настолько были переплетены лианы, кое-где росли пальмы, а иногда на лужайке встречалась группки яблочных и грушевых деревьев.

Но когда окрестности парка закончились, то я оказался на полянке, покрытой нежной зеленой травой, на противоположном краю которой стоял солидный особняк современного типа. Пройдя вдоль него, я вышел на асфальтированную дорогу, ведущую к порту. Тогда мое путешествие по окрестностям порта этим и закончилось.

А сейчас кое-где вдоль дорожного полотна росли только цветочки. Они-то тут, то там пробивались сквозь густую траву.

За воротами порта сразу начинались поля и луга для выпаса животных. Все они были огорожены естественными насаждениями – терновником.

Терновник был высажен по периметру всех этих полей и лугов. И сейчас он цвел нежно-желтыми цветами. Издали, посмотрев на них, можно было подумать:

— Какое это нежное растение, так похожее на женщину.

Но, когда подойдешь ближе к нему и присмотришься к этим цветам, то поражаешься. А и в самом деле — женщина. За невинностью и нежной красотой ярко жёлтых цветов тебя подстерегала опасность. Изнутри, из-за каждого цветка, торчали громадные шипы.

Да! Через этот естественный забор из терновника вряд ли бы кто пробрался. Только внизу, где ветки немного не доходили до земли, можно было пролезть ползком, да и то не человеку, а мелкому животному.

Я шёл не спеша, глядя на зелёные луга и цветущий терновник. Дождь перестал. Я даже сложил зонтик и с удовольствием вдыхал теплый, влажный воздух, пропитанный запахом разнотравий. Луга все зеленые. В просветах естественного забора были видны коровы, вяло жующие жвачку, или пасущиеся на свежей зеленой травке. На других лугах паслись овцы.

Но тут я остановился, мне показалось, что под терновником что-то шевелится. Точно, откуда-то из-под кустов, выскочил заяц. Я застыл как вкопанный. Заяц пошевелил ушами, повертел головой, и вернулся обратно на луг, проскользнув под нижними ветками терновника. Вероятно, там травка была вкуснее. Заяц делал вид, что не боится меня. А я, в свою очередь, не хотел тревожить его и молча наблюдал за ним.

Слева от меня были уже распаханные поля, что-то на них было уже посажено. Я перешел дорогу, чтобы посмотреть на пашню. А и в самом деле, что-то было посажено на них. Или мне это только показалось.  На свежей пахоте были видны цепочки заячьих следов. Кто-то из этих длинноухих, наверное, пересекал дорогу, чтобы побегать и поноситься по этим полям, а потом вернулся обратно на правую сторону дороги, на луга.

Дорога пошла немного вверх, и я не спеша продолжал свой путь. Опять заморосило. Но это уже был не дождь.  Воздух был настолько пропитан влагой, что мельчайшие капельки влаги так и висели в воздухе. Комбинезон на мне был плотный и теплый. Как я был в нём в машинном отделении, так и вышел с судна, не переодеваясь. В рабочих ботинках, в бейсболке, которыми нас снабжали бензовозы и с зонтиком под мышкой.

У водителей этих бензовозов, всегда можно было выпросить пару кепок, кружку для чая, какой-нибудь проспект, ручки – всякую мелочь, которую им давали то ли для рекламы, то ли просто она у них валялась в машинах. Эти бензовозы бункеровали нас раз в месяц дизельным топливом. Иной раз интересно было поболтать с водителями этих бензовозов. Мужики они были самые простые и обыкновенные. Без всяких выкрутасов. Поэтому мы свободно говорили о политике, о личных переживаниях, о жизни страны. Ну, вообще обо всём, что придёт на ум во время непродолжительной бункеровки.

Так что, идя вдоль дороги, я не чувствовал ни холода, ни мороси. Ничего. Я шел и ни о чем не думал. У меня был такой дефицит в тишине, из-за постоянного грохота работающих дизелей и вибрации судна, что я наслаждался ей и тем, что было вокруг меня. Меня радовало, что вокруг не было ни проходящих машин – ничего. Была только тишина! Остановившись, я присел на придорожный столбик, который, не знаю для чего, тут торчал у обочины. Потому что обычные километровые столбы (здесь они отмеряли мили) стояли чуть поодаль.

Это был обыкновенный столбик. Ну, просто столбик. Но он оказался такой удобный, что я сел на него и закурил. Сидя на нем, я расслабился и смотрел по сторонам, выпуская дым ароматной сигареты.

Вокруг была благословенная тишина и спокойствие. Душа, как будто, стала оттаивать. Затушив окурок, я медленно поднялся и пошел дальше. Слышался только хруст моих башмаков о гравий, которым была засыпана обочина дороги.

Я шел, шел и шел. Ни о чём не думая, только наслаждаясь долгожданной тишиной и свежестью пахучего воздуха. Впереди уже стала прослушиваться трасса. Оттуда нёсся гул проезжающих автомобилей. Пора было поворачивать назад. Не хотелось вновь возвращаться в цивилизацию. Хотелось хоть немного, но оттянуть встречу с ней.

И вдруг! Или мне показалось, или это было явью, но как — будто сбоку от меня, чуть правее и сзади, раздался голос:

— Ой!

У меня пронеслась мысль:

— Что за хрень такая? – но голос и в самом деле слышался сзади:

 — Ой-ой-ой! – ну, думаю:

— Ну, ничего себе! Что же это такое? – я оглянулся по сторонам – никого нет.

Вновь подумалось:

— Вот это да! Это точно крыша у меня уже едет. Как у нас говаривал молодой старпом Валерка: «Тихо шифером шурша, крыша едет, не спеша».

Вот я и подумал, что, не спеша-то она у меня и съезжает. Но я все равно осмотрелся. Что же это было такое? Вокруг – никого. По-прежнему всё было так же тихо и спокойно. Я ничего не понял и попытался продолжить свой путь.

Но только я сделал шаг, как вновь раздалось:

— Ой! Ой!

Я вновь остановился в недоумении. Странно. Что это было за «ойё-ёй»? Я еще раз осмотрелся. Под ногами – ничего. Вдоль дороги, ни спереди, ни сзади – никого не было.

Тогда я стал осматривать придорожные кусты терновника. Приглядевшись к зелени кустов и среди желтых цветков одного из кустов терновника, на его колючках, я увидел небольшого желтого мишутку. Он был такого же желтого цвета, как и цветы терновника. И, поэтому его сразу-то и невозможно было разглядеть. Он почти сливался с желтым фоном цветущих кустов.

Откуда он здесь мог взяться? Я, перепрыгнув через канаву, отделявшую трассу от кустарника, подошел к этому кусту и с удивлением осмотрел его.

Мишутка весело улыбался, расправив ко мне свои ручки, а я, осмотрев свою находку, полушутя спросил его:

— Чего кричишь? – а он, как будто в ответ, кивнул мне головой и махнул лапкой.

Я не понял, что это такое. Явь это или глюки.

Протер глаза. Посмотрел на этого странного незнакомца. Не верилось – слышал я его голос или нет? Правда это, что со мной происходит, или нет? Разговаривает этот зверь со мной, или это уже у меня в голове точно что-то шуршит?

Но все-таки мишка был, и он действительно застрял в иголках куста терновника, ветви которого от небольшого ветерка слегка шевелились.

Мишка сидел на иголках. Он не упал на землю, когда кто-то его, видимо, выкинул из машины, он просто задержался на иголках терновника. Я протянул к нем руку и, взяв его, непроизвольно подумал:

— Вот это да! Если кому рассказать, то не поверят же. 

О! Какой он был красивенький и хорошенький. Он был только весь мокрый, но также весело улыбался. Глазки у него были такие веселые и довольные, что настроение у меня само собой приподнялось.

Взяв мишутку в руки, я принялся разглядывать своего нового друга.

— Привет, — доброжелательно я обратился к нему, а он, как будто в ответ, снова махнул мне лапкой:

— Привет-привет, — послышалось от него.

Что? Он и в самом деле со мной разговаривает? Вот чудеса! Но тут же подумалось:

— Да и пусть говорит, значит, с кем-то на самом деле, можно будет поговорить в трудную минуту, — и, сняв мишутку с колючек, я принялся разглядывать его.

Это был желтый мишутка, совсем продрогший от напитавшейся влаги. Я отряхнул его от капель дождя и положил к себе на грудь, под комбинезон. Пусть согреется. А он, и в самом деле, был холодный и мокрый.

Почувствовав, что он верных руках, мишутка замолк.

Я перепрыгнул обратно через канаву. Мне расхотелось идти на трассу туда, где гудели автомобили. Заглянув за отворот комбинезона, я посмотрел в глаза спасённого мишутки. Смотрю, а у него сбоку прицеплена какая-то бирочка с надписью. Надев очки, чтобы прочесть, что же на ней написано, я увидел — «Нельсон».

— Ха! Так тебя что, Нельсоном зовут, что ли? – удивленно спросил я его. Мишутка в ответ как будто бы даже подмигнул мне.

Непроизвольно подумалось:

— Вот это да! Ну и нормально! Привет, Нельсон, — погладил я его по мокрой головке. – Пошли назад, будем вместе куковать на нашей «Кристине». Будешь жить у меня, я тебя отогрею, я тебя высушу, и ты будешь жить у меня в тепле. Будешь говорить мне хорошие слова. Утром будешь говорить — «Доброе утро!», а вечером — «Спокойной ночи!». Давай будем друзьями? – мишка, как будто бы, соглашался со мной, и мне даже показалось, что он опять подмигнул мне, или утвердительно кивнул головой.

Интересно. Какой ты хороший! Какой ты замечательный!

Я вновь засунул его себе под комбинезон, но уже во внутренний карман, и пошел обратно к порту.

Невольно думая:

— Вот это да! Надо же! Или мне это, кажется, или он и в правду со мной разговаривает? Не понимаю.

***

Но тут же вспомнился случай, который у меня был на «Бурханове».

Судно было поставлено на линию из Владивостока в Сиэтл. В Сиэтл мы уже сходили два раза. Ходили с погрузкой и выгрузкой в Магадане. Продолжительность рейса была полтора месяца. В Сиэтле я познакомился с одним мужичком, бывшим стармехом из Приморского пароходства по фамилии Зайцев. Он жил там с молодой женой и пятилетней дочкой Машей. И он как-то попросил меня:

— Ты не будешь против, если на стоянке во Владивостоке к тебе на «Бурханов» придет мой сын. Я с молодой женой уехал впопыхах, убегая от прежней жены, и все свои вещи оставил в Находке. Он привезет тебе несколько ящиков с моими личными вещами. Возьми их с собой, а я у тебя их тут, в Сиэтле, заберу. Если, конечно, тебя это не затруднит, — неуверенно попросил он меня.

— Не затруднит, если там бомбы не будет, — полушутя пообещал я ему.

— Хорошо. Значит, я звоню сыну? — обрадовался Юра.

И когда мы пришли во Владивосток, в один из вечеров на борт судна пришёл парень и вежливо представился:

— Я – сын Зайцева и я Вам привез ящики для папы.

— Хорошо, а что же ты предварительно не позвонил мне и не сказал ничего? – было поздно, и я с семьей уже собирался ехать домой.

Но он несмотря на то, что в каюте были жена и дети, напомнил мне:

— Папа мне сказал, что я могу приехать в любой момент и отдать Вам его вещи, — он стоял по середине каюты и было видно, что никуда не собирается уходить.

Деваться мне было некуда, ведь мы находились в порту под выгрузкой уже третий день и на завтрашнее утро был назначен отход. Так что получалось, что сегодня был последний день, когда он может это сделать. А я ведь пообещал Зайцеву, что привезу ему вещи.

— Хорошо, — пришлось согласится мне. — Давай, тащи сюда свои вещички. Я подожду.

Каково же было мое удивление, когда я увидел, что он притащил не «вещички», а 15 штук огромных ящиков из-под яблок. Наверное, там было по 20 килограмм в каждом ящике. Здоровенные и тяжеленые оказались эти ящики. Он, со своим другом, под моим руководством, забил ими всю ванную комнату. И плюс к тому же было еще два свёрнутых ковра.

Господи, думаю, вот это да, вот это я влетел! Что мне теперь с этими вещами делать? А потом махнул рукой:

— Да ладно, может быть, пронесёт и таможня не заметит все это барахло.

Во время отхода, таможня во Владивостоке особо нас не трясла. Знаменитый на весь порт Семен Иваныч умер, и никто такими ловкими пальцами не залезал в карманы пиджаков, чтобы оттуда достать один рубль или лотерейный билет за тридцать копеек, которые могли бы серьёзно подорвать экономику СССР. А после нахождения этого преступления, несчастного морячка, который по пьяне забыл вынуть из кармана советское достояние, лишали визы и возможности совершать заграничные рейсы.

Мы же стояли на линии. Возить ни в Америку, ни из Америки было особенно нечего. Это же не японская линия, когда оттуда сейчас прут всякое барахло, машины и всё остальное к ним в придачу.

Так оно и вышло. Никто особо нас не досматривал. По каютам таможенники не ходили. Мы заполнили декларации, принесли их в столовую, где, как обычно, их собирали при отходах. Этим дело и закончилось. Всё. Так и отошли из Владивостока.

Ну, отошли и отошли. Обычно, я с утра ухожу в машинное отделение на работу, возвращаюсь в обед, после обеда опять пропадаю в машине. Вечером смотрю какой-нибудь фильм по видику, и ложусь спать. Такой был режим работы и отдыха в течение рейса.

Но дня через четыре я проснулся ночью от того, что кто-то кукарекает, что меня очень удивило:

— Вот это да! Что у меня, крыша едет, что ли?

Я обошел и осмотрел всё в каюте. Кукареканье раздавалось откуда-то из ванной. Там не было видно, откуда это нечто кукарекает. Потому что уложенные ящики стопками стояли чуть ли не до подволока. Думаю – мне это кажется. Положил голову на подушку, заснул – и все. Больше не слышал кукареканья.

На следующую ночь произошло то же самое. А каждый день, приближаясь к Америке, мы переводили часы – один час через два дня. Получается, что первый раз оно закукарекало в 5 утра, потом в 6 утра, потом в 7 утра.

А из Владивостока в Сиэтл с нами решил проехаться корреспондент одной из американских газет, который хорошо говорил по-русски.

Сейчас с нами в рейс пошла Галина Степановна – преподаватель английского языка, чтобы пополнить наши знания в английском языке и, чтобы мы по приходу в порт успешно сдали экзамены на проценты. То есть за сданные экзамены нам прибавлялась зарплата на пять или десять процентов. Это уже зависело от индивидуальных знаний каждого обучающегося.

Как она нас всех дрючила, бедных и несчастных!

Она вычисляла, где только мы можем находиться, ловила нас, и минимум два часа мы проводили в ее твердых, жестких объятиях преподавателя английского языка. Из этих тисков уже невозможно было никуда вывернуться. Галина Степановна скручивала из нас верёвки и вбивала в нас этот английский язык со страшной силой «П» нулевое, невзирая на ранги и должности.

А тут еще и американец был. Так что, те знания, которые вбивала в нас Галина Степановна, я иногда применял к американцу. С носителем языка велись различные разговоры на всевозможные темы. Ох, и любопытный был этот корреспонденьтик! Иногда использовались слова и выражения, которые Галина Степановна вбивала в нас кувалдой, но они никак не запоминались, а после общения с американцем, они залегали в памяти глубоко и надолго.

Как-то утром, проснувшись от очередного кукареканья, я поднялся на мостик. На мостике находился американец. Он, уставившись в лобовое стекло, тупо смотрел вперед, как судно рассекает волну стремясь к горизонту, на котором грозовые тучи проходящего циклона сливались со свинцовой поверхностью океана.

Судно было ледового класса. Моряки эти суда между собой называли «морковками». Оно имело два мощных дизеля. Но мы пока шли только на одном, чтобы было экономичнее. Приближались к Алеутам. Штормило, было пять-шесть баллов, но качки практически не ощущалось из-за солидных размеров нашего судна. Длиной оно было около 180 метров.

Не выдержав тишины мостика, я обратился к корреспонденту:

– Майкл, вы живете в каюте прямо надо мной. Я – старший механик, если Вы помните, — тот утвердительно кивнул головой.

Мы уже с ним неоднократно вели различные беседы на различные темы, в которых то он поправлял мой английский, то я его русский.

Поэтом, убедившись, что он меня понимает и слушает, я продолжал:

— Вас по ночам ничего не тревожит? – Майкл с удивлением приподнял брови. — Потому что расположение вашей каюты примерно такое же, как и мое, — продолжал я. — И ванная комната у вас находятся так же, как и у меня.

— Правда? А я и не знал об этом. Значит мы по-настоящему соседи? — Майкл изобразил искусственную улыбку на лице.

— Конечно соседи, — не обращая внимания на его эмоции, продолжал я. — Даже и вентиляция из ванной у нас с вами одна. Так я о чём хочу спросить, — все мялся я, чтобы конкретнее задать вопрос:

— Из вентиляции у тебя кукареканья не слышно?  — наконец то решился я на сакраментальный вопрос.

Корреспондент широко открыл глаза. Они у него округлились до размера бейсбольного мяч, и он удивленно уставился на меня, а потом, немного оправившись от моего вопроса, осторожно ответил:

– Нет, ты знаешь, у меня в туалете ничего не кукарекает, может быть, тебе это послышалось? – вежливо предположил он.

– Да нет, — пожал я плечами. — Ночью, то ли в 4, то ли в 5 часов там что-то начинает кукарекать.

– Нет, — решительно по-русски отмел он все мои сомнения. — У меня в туалете ничего не кукарекает.

Узнав, что у него ничего не кукарекает в каюте, я вернулся в каюту. Через полчаса забегает ко мне капитан:

– Дед, ты что, совсем сдурел, что ли! Ты что к этому американцу пристал? Он вообще думает, что у тебя крыша поехала, потому что у тебя там, где-то ночью что-то кукарекает.

– Ты знаешь, Владимир Иванович, а оно и в самом деле кукарекает, — попытался успокоить я возбуждённого капитана.

– Да не может быть, чтобы кукарекало! — возбуждённо напирал он на меня.

– Хорошо, — я поднял перед собой ладонь, чтобы успокоить капитана. — Тогда я приглашаю тебя на концерт этого кукареканья, — а потом уже спокойнее добавил. — Давай, приходи, посидим, послушаем. Ну, часика через полтора и приходи, — я посмотрел на часы. — Придёшь? – я вновь вопросительно глянул в его возмущенные глаза.

Капитан, немного успокоившись от моих заверений, развернулся и вышел из каюты.

Он и точно пришел в назначенное время.

Я заварил свежий чай, разлил его, и мы уселись у банкетного столика.

Сидим, пьём чай, курим и ждём. Я искоса все время поглядывал на безмятежного капитана, а он молча бросает на меня ироничные взгляды.

Но вдруг послышалось: «Кукареку!».

После первого «Кукареку», капитан подозрительно посмотрел на меня, но промолчал.

Но кукареканье продолжалось с назойливой настойчивостью, а я, поглядывая на него с ехидцей, спрашиваю:

— Ну и что? Кукарекает? Слышишь?

— Точно! Кукарекает, — озадаченно говорит он. И почесал в ухе пальцем. — Думал сначала, что показалось. А оно, и в самом деле, кукарекает. А где оно у тебя кукарекает? – он уже с любопытством смотрел на меня.

Хмыкнув, я указал ему на спальню:

— Да вон там — за спальней.

А из спальни дверь шла в ванную комнату. Сейчас дверь туда была открыта. Ванная комната была огромной. Там находились ванна, туалет и было еще много свободного места, которое сейчас было забито ящиками.

Капитан зашёл в ванную и остолбенел.

– Откуда ящики?! – чуть ли не закричал он.

– Зайцев попросил, — я спокойно пожал плечами, — вот его сын их и привёз.

– Ты что, дурак, что ли?! Если бы ты влетел с этими ящиками во Владивостоке, когда таможня нас проверяла, пароход был бы арестован! Ты что натворил!? – возмущению его не было предела.

– Но ничего же не случилось …, — оправдывался я.

– Это тебе просто повезло! Да! Вот это ты учудил…, — его возмущению не было предела.

Он сел в кресло, немного передохнул, чтобы сбросить эмоции, и продолжил:

— Ну и дурак же ты, дед! Елки-палки, это же надо…! Как это можно! Ты же все судно мог подставить бы из-за этого Зайцева!

Немного успокоившись он, поглядев на стопу ящиков, предположил:

— Может быть, в каком-то из этих ящиков что-то и кукарекает?

— Да я, вроде бы перебирал их – и ничего не нашёл, — оправдывался я.

Но кукареканье неслось именно откуда-то с той стороны. Из ванной комнаты.

Капитан быстро поднялся с кресла и, чуть ли не бегом, проследовал туда, а там начал простукивать и переворачивать эти злосчастные ящики.

Бац, бац, бац – ниже-ниже…. Стучал он по ящикам.

 — Да! Вот он, — радостно указал он на один из них. — Вот из этого ящика у тебя и кукарекает.

И на самом деле. Я прислушался к этому ящику. Точно! Этот ящик и кукарекал.

– Там, наверное, находиться сингапурский будильник. Кто-то нажал кнопку на нем при погрузке, и он, поэтому и кукарекает, — предположил капитан.

– Да ты что!? – я был ошарашен от простоты такого решения.

Вытащили мы этот ящик, отнесли его в дальнюю кладовку и оставили там. До конца рейса я его больше не трогал. И кукареканье в каюте прекратилось.

А когда Зайцев пришел в Сиэтле к нам на борт, я поинтересовался:

– Что это у тебя в ящике там кукарекает?

– Это сын, наверное, будильник положил туда и клавишу на нем нажал – вот он и кукарекает, — он долго смеялся над моим рассказом и изумлению американского журналиста.

Капитан, присутствующий при этом разговоре, только с улыбкой слушал мой рассказ и уже спокойно добавил:

– Одно только нормально, что у тебя с башкой всё в порядке, и крыша у тебя не съехала. Это доказывает, что ты ещё не чокнулся, хоть и в рейсе находишься больше полугода.

И потом рассказал нам, что корреспондент пришел к нему очень озабоченный:

— С вашим стармехом проблемы — у него кукареканье в голове слышно, говорит он мне, — со смехом рассказывал капитан. — А по нашим законам, если моряк находится в море больше 4 месяцев, то этому человеку нужно отдыхать. А он уже больше полугода в рейсе. Обратитесь в компанию, чтобы ему срочно предоставили отдых. А то, его ни один суд не возьмет свидетелем в случае любого инцидента. Я его тогда успокоил:

– Все нормально, не переживай. Мы уже нашли, где у него в каюте кукарекает и устранили причину. Теперь у него в каюте нет проблем, и он ночами спит спокойно.

Но корреспондент, видимо, не успокоился, и перед отходом из Сиэтла, зашел ко мне в каюту и поинтересовался:

– У вас больше ничего не кукарекает в каюте?

– Да нет, не волнуйся, — пожимал я ему руку на прощанье. — Мы нашли ящик, из которого неслось кукареканье, там был будильник.

От услышанного, корреспондент рассмеялся:

– Да, это был один из морских анекдотов. Я, может быть, опишу его в своей хронике.

***

И вот, пока я гулял с Нельсоном, этот случай непроизвольно вспомнился мне. Но тут я уже говорю сам себе:

— Но, чтобы медвежонок разговаривал со мной, и я это слышу – странно.

Вернувшись на судно, я увидел, что у трапа никого, конечно, не было. Следов вечернего отдыха под тентом не наблюдалось. Матрос, филиппок, сидел где-то в каюте. Ужин я прогулял, по надцать грамм на зуб принять не пришлось, потому что капитан ушёл спать. Кразимир, наш повар, оставил мне кое-что из барбекю, которое я нашел в холодильник и, сделав бутерброд и разогрев всё в микроволновке, поужинал и поднялся в каюту.

Посадил на иллюминатор Нельсона и предупредил его:

— Ну, Нельсон, все. Теперь мы будем вместе работать. Теперь мы станем друзьями. Постарайся всегда создавать мне хорошее настроение. Ты согласен? – Нельсон, как будто, моргнул глазами и кивнул головой:

— Да – согласен, — вот тут-то у меня, и в самом деле, непроизвольно пошли мурашки по спине и непроизвольно вырвалось:

— Вот это да!

Сняв комбинезон, я принял душ и лёг в кровать. Наверное, это был один из тех редких случаев за последние пять месяцев, когда я ложился раздетым в чистую постель.

Обычно я спал, не раздеваясь, на диванчике или в своём знаменитом кресле в ЦПУ.

***

Первый месяц на «Кристине» был для меня полным кошмаром. Комбинезон я вообще не снимал. Спал, где придётся. Комбинезоны я только менял. Один на мне, другой стирается, а остальные сушатся. Как-то раз старпом Валерка заскочил в ЦПУ и, увидев меня, скорчившегося на стульчике за столом, предложил:

— Дед! А не сделать ли нам для тебя достойное лежбище, — я был не против его предложения.

— Но как это сделать? – я был немного озадачен его вопросом.

— Не переживай. Всё сделаем быстро и без боли, — Валеркин энтузиазм меня всегда поражал.

При первой же стоянке в Авенмаусе, Валерка попросили Майкла, чтобы он отвёз нас на ближайшую автомобильную разделку.

Майкл – пенсионер. Ему далеко за семьдесят. Он одинок и скрашивает свою жизнь тем, что ходит по судам и помогает морякам. Просто так, от души. Помогает и всё. Я ему, иной раз наливаю за его доброту душевную, по паре канистр дизельного топлива, которым он заправляет свой «Лэнд Ровер». Денег у Майкла достаточно. И поэтому и машина у него приличная. Но, он немного экономит на топливе. Ну и что? Пусть, если ему так хочется. Меня этой дизелькой раз в месяц регулярно заправляют по сорок тонн. Так что сорок литров для Майкла всегда находится. Зато ни у меня, ни у матросов никогда не возникает проблем с посещением берега. Майкл даже возит капитана и Кразимира раз в две недели в супермаркет за покупкой свежих продуктов, где они дешевле, чем у шипчандлера. Хозяин экономит на нем и его, в какой-то степени, заменяет Майкл.

Майкл отвёз нас на разделку, на которой мы за несколько часов отыскали пару шикарных автомобильных кресел. Хозяин разделки, конечно же, не бесплатно, но по божеской цене, отдал нам эти кресла и привёз нас с ними обратно на судно.

У Валерки появилось занятие. Он несколько вечеров пилил и строгал постаменты для этих кресел. Одно из них было установлено на мостике, а другое у меня в ЦПУ.

Кресло, и в самом деле, было шикарное. Оно крутилось на 360 градусов, регулировалось и по высоте, и по ширине. Его можно было поддуть и отрегулировать наклон спинки и подголовника. А можно было разложить, как кровать. Вот тут-то и наступили мои блаженные вахты. Можно было полностью разложить кресло и спать, спать и спать, находясь, как и прежде, в ЦПУ.

Иной раз Кразимир приносил мне еду прямо в ЦПУ, так как покинуть его не было никакой возможности во время длительных отходов из Авенмауса или подходов к Ватерфорду. Видя, как я мирно сплю в таком кресле от усталости, он не будил меня, а оставлял тарелки с едой на столе.

А что может сделать один человек в машинном отделении?

Вход в Авенмаус до 12 часов, выход до 8 часов, переход 8 часов и вход в Ватерфорд 8 часов. Стоянка в Ватерфорде 10 часов и вновь отход.

Когда поспать? Когда отдохнуть? Только механически совершаешь какие-либо действия, интуитивно, наработанные тобой за много лет. Или от усталости валишься в кресло. Про поход в каюту и поспать там, на кровати приходилось просто забыть.

Из-за постоянных отходов и приходов, я вынужден был большую часть времени проводить в машинном отделении, где осуществлял все пуски механизмов и постоянно контролировал, и обслуживал их.

В машине я был один. У меня не было ни моториста, ни механика, ни электрика. Всё приходилось делать самому. Самому и мыть, и красить и заниматься ремонтом. Так что в моём машинном отделении была такая чистота, что можно было ходить по плитам в носках, не боясь испачкать их. Такая у меня была чистота. Хозяин после двух месяцев моей работы, увидев такую чистоту, даже поднял мне оклад почти на двести долларов.

Но бывали и грязные работы, после которых приходилось всё заново перемывать. А если нужно было произвести какой-либо ремонт, то мне помогали или старпом, или Ромио.

Ромио работал со мной на предыдущем моём судне, балкере. Длина того балкера была 250 метров. Не чета, этой «Кристине» в 100 метров длинной и осадкой в четыре метра.

А если были ночные отходы из Авенмауса, да ещё и во время прилива, то моё нахождение в ЦПУ продлевалось часов на 6. Потому что отливы и приливы в Бристольском заливе достигают 9 метров. А против прилива «Кристина» ползла по 9 узлов, вместо 19 по отливу.

А если ночью на ходу срабатывала какая-нибудь сигнализация, а я в это время находился в каюте, то приходилось стремглав лететь в машину для выявления и устранения причин срабатывания сигнализации.

Поэтому-то я и находиться большее время суток в ЦПУ и мне приходилось возлежать в этом знаменитом кресле, а не в каюте. Я был очень благодарен Валерке, за его заботу обо мне.

***

А тут — в кровати, на свежих простынях – я моментально уснул, как будто провалился в глубокую и тёмную яму. Только услышал утром, сквозь сон, что звонит будильник. Поднялся, протер глаза и пошёл умываться. Нельсон так же, улыбаясь, сидел на иллюминаторе. Я помахал ему рукой:

— Привет, Нельсон! Как дела? – а он, как будто поняв меня, стал улыбаться еще шире. Улыбка его была все такой же, как и прежде, веселой и обаятельной.

До конца контракта оставалось почти два месяца. В зависимости от того, как наше круинговое агентство пришлет мне замену. Надо было собрать оставшиеся силы и продержаться всё это время.

Тяжело давался мне этот рейс. Ой, как тяжело. А начиналось все очень хорошо.

Агентство купило мне билет до Москвы, а из Москвы в Лондон. С полетами все прошло без задоринки, и я легко добрался до Лондона.

Выхожу в Лондоне из самолета, тут же проверка. Таможня. Таможенник спрашивает:

– Вы зачем сюда приехали?

– У меня письмо от агента. Вот оно, — я вынул сопроводительное письмо из портфеля и показал его таможеннику. — Я приехал на судно.

– Так Вы на работу приехали? – продолжал интересоваться представитель таможни.

– На работу по контракту на судно, — я вновь показал ему на письмо.

– Понятно, — не задавая больше лишних вопросов, он поставил печать в паспорт.

Все, допущен в Англию без права на работу на берегу, без права найма на работу. Я, посмотрев на него, только поблагодарил:

— Спасибо.

Выйдя из здания аэровокзала, я осмотрелся. Первый раз в Лондоне. Куда идти, что делать дальше – не знаю. Решил позвонить агенту. Телефон агента мне дали ещё во Владивостоке. Позвонив агенту, я доложил, что приехал, что и нахожусь в Хитроу.

Сегодня было 24 декабря, никому не нужна головная боль по устройству какого-то старшего механика, поэтому агент и отфутболивает меня:

– Садись на автобус.

– А где тут автобус? – я понятия об этом не имел. — Я первый раз в Англии. Как к нему пройти? – попытался я хоть что-то выяснить у агента.

– Перейдешь дорогу, пойди направо, там увидишь автобусную остановку. Купи себе билет до Бристоля. До Бристоля и поедешь. От Бристоля возьмешь такси и доберешься до Авенмауса, где и стоит твое судно. Понял? Не забудь взять чек у таксиста, который мы потом оплатим. Понял? – явно чувствовалось, что агенту не до меня, он дома и готовиться к Кристмасу, но он хоть так выполнил свой долг.

– Понял, — для меня хоть что-то прояснилось. — Хорошо, — и я пошел к автобусной остановке.

Автобус отходил минут через 40. Я разменял доллары на фунты, потому что доллары в Англии не берут, а только фунты. Поменял сразу 100 долларов. Меньше купюр у меня с собой не было. Купил за 18 фунтов билет на автобус. И у меня еще оставалось около 50 фунтов. Сел в автобус. Со мной рядом сидел парень, который засунул себе наушники в уши, и так два с половиной часа он и ехал в этих наушниках.

А напротив, сидели две женщины. Я не знаю, что в мире говорят про одесситок, я много их видел в знаменитой Одессе, но тут я был удивлен, что английские женщины были еще более разговорчивее одесситок. Два с половиной часа они без умолку о чем-то говорили, наверное, у них был какой-то общий интерес. Они были так увлечены своим разговором, что вообще ничего не видели и не слышали вокруг.

Я всегда вспоминаю тот случай, когда мы с Инной были в Одессе и спросили у одной женщины в трамвае:

– Скажите, пожалуйста, а где у вас здесь кассы, в которых можно купить билет в оперный театр?

Одесситка сразу так встрепенулась:

– А зачем вам оперный театр?

– Ну, мы хотим оперу послушать, — я был немного в недоумении от такого откровенного вопроса.

– Вы хотите купить билеты в оперный театр? – уже более заинтересованно спросила эта очень аккуратно одетая женщина.

– Да, мы хотим купить билеты в оперный театр, чтобы послушать, что там в этом оперном театре у вас есть. И это все, что мы хотим, — мне стало немного не по себе от такой заинтересованности.

– Хе, граждане, вы посмотрите, они хотят купить билеты в оперный театр… – на весь трамвай, который шел по проспекту Красной Армии, громогласно возвестила дама. – И они его хотят купить его посреди улицы Красной Армии! Доехали бы до самого театра и купили их там. Там, где именно эти билеты и продаются. Что? Так трудно доехать до этого оперного театра? Тут и пересаживаться не надо. Ехай себе да ехай.

Я умоляюще смотрю на возбуждённую одесситку и пытаюсь, ну хотя бы ненамного снизить тембр её голоса:

 — Женщина…, — уже, прошу я её, стараясь говорить тише. И Инна, пытаясь унять темперамент возбуждённой одесситки тихо пытается объяснить ей:

 — Но мы же просто хотим купить билеты. Вы скажите. Где это можно лучше сделать?

Я понял, что тут сейчас начнется ужасающе странное представление. Весь трамвай начал обсуждать, где нам лучше выйти и купить билеты в этот «ёперный» театр. Тогда я взял Инну за руку, и мы выскочили из трамвая, так ошарашенные и обалдевшие от тех коллективных советов, который давал нам весь трамвай и, наверное, ещё и пол Одессы. Трамвай тронулся, но, по-моему, одесситы еще там и дальше обсуждали, как и где лучше купить билеты в оперный театр. Я тогда сказал Инне:

— Инночка, мы тут больше никого не будем спрашивать, потому что здесь такие люди, которые все хотят узнать от нас и во всем нам хотят очень сильно помочь. Давай лучше разберемся сами, где купить билеты в оперный театр, — но билеты в оперный театр мы тогда так и не купили. Театр был в тот год на ремонте.

Когда автобус остановился на автовокзале в Бристоле, меня чёрт дернул обратиться к этим двум женщинам. Я вежливо спросил их:

— Дамы, вы не знаете, как мне пройти на остановку такси?

 Я получил тот же самый ответ:

— А что вам надо на этой остановке такси? — я был так ошарашен тем, что тут так чётко была проведена связующая линия между Одессой и Бристолем, которая крепкими узами братства связала два этих города навеки. У меня даже слов не хватило на достойный ответ:

– Вообще-то, я хочу взять такси, чтобы доехать до Авенмауса.

– А!.. Такси…. Послушайте! – дамы уже обращались ко всему автобусу. — Он не знает, где лучше взять такси! Что может быть проще в этом городе. Вам надо завернуть за угол, и там будет остановка такси.

Англичане люди более скромные, чем одесситы, гвалта в автобусе не получилось, но сразу с помощью ко мне обратилось еще три человека, и парень, который сидел рядом со мной. Он снял наушники, и они все вшестером начали объяснять мне, как мне повернуть за угол, как там выйти на соседнюю улицу, потом еще раз свернуть налево – и там будут стоянка такси. Подойти к первому из такси, которые стоят в очереди, и что надо сказать таксисту, чтобы он отвёз меня по назначению. Я поблагодарил всех своих советчиков и с облегчением вздохнул, когда наконец-таки покинул автобус.

Следуя четким указаниям шестерых доброжелательных англичан, я прошел к остановке такси. Там, и правда, стояло несколько машин. Подойдя к первой машине, я обратился к таксисту так, как мне и советовали доброжелатели, куда мне надо ехать.

А те попутчики в автобусе поняли сразу, что я иностранец и мне трудно будет сориентироваться в чужом городе. Поэтому, наверное, они мне так все подробно и доходчиво объясняли. Но тогда мне показалось, что говорили они не со мной, а скорее между собой. Когда эти две женщины разговаривали между собой, то они тарахтели так, что из пяти слов можно было понять едва одно. А тут они разговаривали со мной медленно, доходчиво и мне были понятны все их слова. Потом я так же медленно попросил шофера довезти меня до Авенмауса. Он поинтересовался, чем я буду платить. Я говорю:

— Наличкой, но мне нужен чек.

— Хорошо, поехали, — и таксист, услужливо открыв дверь, уложил мой багаж в багажник, и мы поехали в Авенмаус.

Времени это заняло не больше тридцати минут, может быть, чуть больше. Когда такси подъехало к проходной порта, то полицейские в красивых высоких шапках сделали отмашку, открыли шлагбаум, и на такси мы въехали в порт.

Это тоже интересно, потому что в наш порт на такси просто так не въедешь. Для этого нужно специальное разрешение, в которое вписывается номер паспорта. К тому же надо было ещё заплатить деньги в кассе, чтобы въехать в порт, взять пропуск и показать его охраннику на проходной. Процедура длилась бы минут 15-20 минимум, если бы не было очереди на проходной в кассу, где записываешься на получение пропуска.

А тут полицейский только махнул рукой, и таксист въехал в порт. Мы объехали почти всю бухту. Как потом оказалось, это был огромный док, который запирался специальными воротами, чтобы уровень воды в доке не зависел от колебания приливно-отливных течений. Наконец-то подъехали к причалу, возле которого стояла моя «Кристина». Когда я впервые увидел её сбоку, то оказалось, что это был небольшой пароходик на два трюма, метров 100 длиной с небольшой надстройкой на корме. «Кристина» стояла у контейнерного терминала.

Таксист подъехал к контейнерному терминалу, но не смог подъехать к судну – терминал был огорожен колючей проволокой. Он объехал терминал с другой стороны – и там тоже не смог въехать в него. Там тоже была колючая проволока.

— Да ладно, — успокоил я таксиста, — я вдоль причальной линии пройду к судну, спасибо, что довез.

Таксист выписал мне чек. Всё. Мы попрощались, а таксист на прощанье даже дал мне свою визитную карточку.

Идя вдоль колючей проволоки, отстоящей от причальной линии метра на полтора, я двинулся к судну. С судна на причал была брошена сходня и, подойдя к ней, я увидел Марио, который на предыдущем моём судне был матросом.

– Привет, Марио, что ты тут делаешь? – удивился я.

– Да вот, только сегодня утром с Филиппин прилетел, — он, как всегда, радостно мне улыбался.

Мы с ним, чуть ли не обнялись неожиданной встречи, и я спросил у Марио, где капитан и стармех.

– Стармех в машине, он готовит её к отходу, потому что позвонил агент и предупредил, что ты скоро приедешь. Сейчас мы будем отходить, капитан тебя уже ждет на мостике. Я покажу тебе каюту, в которой ты будешь жить, а сейчас поднимайся на мостик к капитану, — скороговоркой рассказывал он мне последние новости.

Подхватил мой чемодан, он занёс его в каюту. Каюта была на палубу выше. До неё вёл трап в пять ступенек. Она была настолько малюсенькая, что в неё можно было протиснуться только боком. Кровать и диванчик, на котором во весь рост не ляжешь. Я поставил чемодан и портфель на него и пошёл на мостик. Еще пара таких же трапов наверх – и уже мостик.

Открыв дверь на мостик, я сразу увидел крепкого, высокого, бородатого мужичину ростом больше, чем метр 90. На вид лет шестидесяти.  Борода с проседью. Он с доброжелательной улыбкой поднялся с капитанского кресла, протянул для приветствия руку и, на хорошем английском поприветствовав меня, попросил принести ему все морские документы.

Я вновь спустился вниз, открыл портфель и достал все документы, которые были нужны капитану и, вернувшись на мостик, передал их капитану. Тот поинтересовался, как я доехал, устал я или нет. Внимательно выслушав мой коротенький рассказ о поездке, он рассказал мне перспективы работы судна на ближайшие дни.

А сегодня у нас как раз было 24 декабря. Завтра будет Крисмас. Сегодня последний рабочий день во всем католическом мире. И он грустно пошутил:

— Ну а мы отходим. Нам надо работать, — пересняв копии моих документов, он передал данные обо мне в порт контроль. Когда всё было оформлено, я спросил его:

– А стармех где? Как бы мне с ним встретиться и поговорить?

– Он в машинном отделении. Он уже готовит машину, мы сейчас будем отходить, — капитан был уже озадачен другими проблемами.

А мне предстояло, встретился тут с другими.

Я, конечно, был расстроен. У меня последняя зарплата была 3200, а тут из-за того, что якобы Питер пошел мне навстречу и пообещал взять мне сына на одно судно, мне назначили зарплату в 2850. Тогда я, скрипя зубами, сказал в агентстве:

— Хорошо, я пойду на эту зарплату, но только чтобы со мной был мной сын.

А в итоге, и Лешки со мной нет, и зарплата 2850, и контракт шесть месяцев, вместо четырёх, как прежде.

Ну, что делать? Работать всё равно придётся, контракт ведь подписан. Всё! Уже поздно кукарекать.

Я спустился в каюту, переоделся в комбинезон. Спустился еще на палубу ниже – там стоял повар. Почему повар? Да потому что он был в белом халате, переднике и белой шапочке. Он приветствовал меня на русском языке. Но, с каким-то твёрдым акцентом. Оказалось, что он болгарин и зовут его Кразимир. Он меня сразу спросил:

– Кушать хочешь?

– Да пока нет.

– Ну, если захочешь – все найдёшь в холодильнике. — он указал на дверь небольшого камбуза.

– Хорошо, Кразимир, спасибо, но сейчас я пойду в машину. А куда идти-то?

– А вот сюда и иди. Иди вниз — не ошибешься. Тут негде блуждать. Сам всё увидишь.

Спустившись на пару трапов вниз, я открыл дверь и вошёл в помещение, ярко освещённое флуоресцентными лампами. Это и было ЦПУ. Но никого в нём не было. Стол с открытым машинным журналом, какой-то непонятный стульчик и открытая дверь в машинное отделение, из которого нёсся шум работающих вспомогательных дизелей. Двигатель еще не запускался, а шум от работающих дизелей, с непривычки оглушал.

Закрыв за собой дверь в ЦПУ, я спустился еще ниже. Смотрю, там ходит какой-то мужик с небольшой бородкой, лет на десять старше меня. Как потом оказалось, ему было пятьдесят восемь, а мне в то время – сорок восемь. Но ничего необычного в его виде не было. Механик, как механик, одетый в немного испачканный, но выстиранный синий комбинезон.

Он, посмотрев на меня из-под лобья, продолжал заниматься прежними делами, как будто меня здесь вообще не было. Он закачивал балласт в танки и тут же параллельно готовил к отходу машину.

Закончив очередную манипуляцию, он протянул мне руку.

— Збышек, — немного напрягая голос, чтобы его было лучше слышно, прокричал он:

Я в ответ пожал его широкую ладонь и, наклонившись к его уху, защищенного наушниками, тоже крикнул:

— Алексей.

А так как он работал, то руки у него были в перчатках, а у меня – нет. Поэтому я пожал его руку за запястье. Он вновь наклонился к моему уху:

— Пойди в ЦПУ, там, в ящике стола возьми перчатки. А потом приходи сюда и я тебе буду показывать, как готовить машину к отходу, — все это он прокричал по-русски, почти без акцента.

Я быстро сгонял в ЦПУ, где взял перчатки, и мы с ним продолжили готовить машину к отходу.

А машина-то, господи… слова доброго не стоит. До крышек можно было достать рукой. Как дизель генератор с предыдущего моего балкера «Фредерике Зельмер».

А тут двигатель.… Одно название, что главный двигатель. Я смотрел на него с недоумением.

Ну — обычный восьмицилиндровый дизель генератор.

После того, как мы подготовили главный двигатель к пуску, прокрутили его на воздухе и топливе и передали управление на мостик, только тогда поднялись в ЦПУ, где уже не надо было кричать друг другу на ухо.

Поляк вновь представился, уже сняв с рук перчатки:

— Збышек. Сейчас мы с тобой посмотрим, как двигатель запускается с мостика, и тогда уже поговорим обо всём.

Двигатель работал на винт регулируемого шага, и поэтому он, после запуска, работал постоянно при одних и тех же оборотах. Штурман же с мостика только регулировал разворот лопастей, чтобы придать судну передний или задний ход.

Для меня это тоже было не новостью, потому что на «Бурханове» у меня был такой же винт.  Ничего сложного в его эксплуатации не было. И для меня это не было открытием.

Меня больше всего удивляло только одно, что в машинном отделении я буду — один.

На палубе были три матроса и боцман. В кают-компании только повар. Один старший механик в машине и капитан со старпомом на мостике. Все – это был весь наш экипаж.

На предыдущем судне у меня было три вахтенных моториста, три вахтенных механика, два электромеханика и два токаря-сварщика. Народу было достаточно. Но там и работы было много на этом трехэтажном дизеле, да и на всем судне. Настолько оно было запущено. А тут я был только один. Вот это меня больше всего и озадачивало. Хотя все работы – токарные, слесарные, сварочные, я мог делать сам без проблем. Жизнь научила.

После запуска и проверки главного дизеля в работе мы сели со Збышеком и просмотрели все параметры работающего дизеля. Я надел наушники, обошел машину и еще раз всё осмотрел, чтобы лучше усвоить, полученную только что информацию.

Ну, что машина? Спустился по трапу вниз и все — ты уже на нижних плитах у главного дизеля. По трапу поднялся – и ты снова уже в ЦПУ. Только было ещё и соседнее машинное отделение. Там стояли два дизель генератора. В настоящее время они работали. Я заглянул в третье отделение – там была тишина. Разобранный дизель генератор лежал вверх ногами.

После обхода Збышек и рассказал мне, как он обнаружил неисправность в этом дизель генераторе и заказал все необходимые запчасти. Они сейчас уже получены. И нам с ним вместе, в течение трёхсуточного перехода, а идем мы сейчас в Голландию на ремонт, потому что масло вытекает из дейдвуда, предстоит этот дизель собрать, поставить «на ноги» и запустить. И на все это нам даётся только три дня. Столько же времени займёт и переход. И вот уже тогда Збышек уедет на Новый год домой, а я продолжу здесь работать в гордом одиночестве.

Так что в Голландии нам предстоит стать в док, где должны будут устранить утечку масла из дейдвуда. До 30-го числа судно должно будет простоять в голландском доке, и произвести все запланированные ремонты. А 31-го числа будет отход из Голландии обратно в Англию, чтобы 3-го января вновь стать под погрузку в Авенмаусе.

После отхода от причала пришлось ещё шесть часов сидеть в ЦПУ, обеспечивая безопасный проход в док, из дока и вдоль всего Бристольского залива до выхода из всех зон разделения в свободные воды. Только, пройдя всё это, от капитана с мостика поступил приказ:

— Останавливать вспомогательные дизеля. Вводить главный двигатель в ходовой режим.

Збышек показал мне, как всё это делается. И только тогда мы уже вдвоем вышли из машинного отделения. Было далеко за полночь.

Я спросил у Збышека, где же мне можно помыться, а он показал пальцем на дверь за углом и говорит:

— Вон там есть душ. Иди и мойся. У меня в каюте есть свой. А когда будешь стармехом вместо меня, то и будешь в нем мыться, а сейчас я в своем душе буду мыться только сам.

Я помылся в душе, который был за углом.

На кровати лежала брошенная простынь и подушка с наволочкой. Одеяло я нашел в небольшом шкафчике, прикреплённым над кроватью. Чемодан мой никак не помещался в этой миниатюрной каюте. Я бросил его на диван, лёг на кровать и уснул.

Через несколько дней мы, и в самом деле, пришли в Роттердам и встали в док.

***

Нельсон долго со мной путешествовал. Он перебывал со мной почти на всех моих судах. И всегда в трудную минуту он подбадривал меня своей улыбкой. А иногда, в особые тяжёлые моменты, он мне дружески подмигивал, стараясь поддержать меня и придать мне силы для преодоления трудностей в жизни судового механика.

Он до сих пор всё время находится со мной. Правда, его место обитания сейчас не каюта моего очередного судна, а всего лишь шкафчик с моей парфюмерией.

Каждое утро я открываю этот шкафчик, чтобы взять оттуда одеколон и протереть им лицо после бритья.

Открывая шкафчик, я всегда говорю своему старому другу:

— Привет, Нельсон.

А он задорно мне подмигивает и желает мне удачи на весь сегодняшний день. Я закрываю шкафчик, оставляя там Нельсона, а сам, подбодрённый его улыбкой иду заниматься своими делами.