Всех разобрали по кораблям 7-ой оперативной эскадры. Только наша самая многочисленная группа стояла рядом с кэпом – командиром роты капитан-лейтенантом Арсеньевым — и ожидала катера. Катер должен был отвезти нас на крейсер «Мурманск», что слегка дымил на рейде и на черной глади Кольского залива выделялся темно-шаровыми бортами. Угрожающий слиток из стали и орудий.
Это военное сооружение — машина войны с двенадцатью шестидюймовками, через час приняло нашу компанию с левого борта.
Нас уже ждали: на юте деловой и задолбанный массой дел, капитан третьего ранга — помощник командира — без долгих слов указал на люк под ногами у самых кормовых шпилей:
-Здесь располагайтесь! Матрасы и белье в службе снабжения. Вот он, — помощник показал на главного старшину — вам выдаст. Если что неясно, найдите меня.
Помощник испарился, мы полезли люк.
Кубрик был пуст, трёхъярусные койки встречали нас голыми сетками. Кажется, это был 37-й кубрик. Рядом – смежный с ним — по левому борту – 38-й. Наша компашка из пяти человек заняла его, безо всяких размышлений.
Кубрик был маленьким, человек на двенадцать. Рундуки и два яруса коек над ними тянулись вдоль борта. Большой вертикальный железный шкаф был пристроен напротив по центру помещения. Напротив шкафа стоял железный стол. Степонкус, Филинов и я забрались на стол, Терех и Рощинд – сели на рундук слева.
Откуда-то появился приличный кусок копчёной колбасы, который был справедливо разделен, и компания начала молча поглощать деликатес. За матрасами и простынями никто не спешил.
Жуя и негромко переговариваясь, мы отлично проводили время, покидав шинели каждый на свою койку. Мы были уже взрослыми ребятами. Нас сорвали из училища, прервав учебный процесс на восьмом семестре. Большинство из нас занимались спортом, а совместные мероприятия, от спорта очень даже далёкие, сплотили компанию.
Наше балдение прервал какой-то живчик, зашедший без спроса, и, главное, что-то вякнувший, явно не по делу.
Его пренебрежительно послали очень далеко. Матросик убежал, но обещал вернуться.
И действительно, ждать себя он не заставил: за спиной нарисовавшегося в проеме старшины первой статьи маячила его физиономия. Хотя старшина был широкоплеч, но ростом не вышел, но было видно, что к дембелю он готовился усердно. То есть подтягивался и отжимался и тому подобное. По-хозяйски перешагнув через комингс, он с напором поинтересовался, кто обидел его кореша. Глубокое презрительное молчание и сосредоточенное пережевывание колбасы, затронуло старшину до глубины души, но ввело в опасное заблуждение. Каждый рад, если он сильный и могучий, а молчание было расценено как страх.
Он стал выражаться, в смысле можно даже сказать, угроз. Поскольку с ним никто не общался, он осмелел и сделал то, что делать ему ни в коем случае не следовало: он прошел в корму мимо нас за железный шкаф. Обходил мужик территорию. Продолжая ругаться, он повернул назад. В этот момент, хищно улыбаясь, Степонкус упер правую ногу в шкаф. Наш Степонкус был за метр девяносто и метал гранату с ручкой от ворот до ворот футбольного поля. Все по-прежнему молчали и жевали. «Настала очередь моя», как пелось в популярной в пятидесятых-шестидесятых глазах песне с неформальной лексикой.
Спрыгнув со стола и вспомнив, что когда-то я занимался классической борьбой, я легко зашел старшине за спину, оторвал от палубы и перевернул головой вниз. Потом потряс его раз пять и, вновь перевернув, поставил на ноги. Потом толчком колена под зад дал ускорение к двери.
Степонкус уже убрал ногу, и путь оказался ясен и прям. Направление откорректировали две оплеухи от Степонкуса и Тереха. Это был, конечно, позор. Старшина был опущен, походя, между делом и на его счастье — при единственном свидетеле.
Старшина убрался, а мы гадали: вернется ли он или нет. Решили, что вернется.
Старшина вернулся в компании из пяти человек. Наши остальные товарищи были не в курсе: они бегали за матрасами. Мы драться совсем не хотели: матросы же младше нас, салаги, да и не боялись мы их совершенно.
-Мужики, у вас что зубы лишние. Вот хотите, он один вас отметелит,- показали мы на Тереха.
-А ты чего пришел? – на старшину, — иди, штанишки застирывай, обоссался небось.
Старшине очень хотелось набить нам морду, но прошлое уже давило и призывало к осторожности. Он даже не дёрнулся.
Дело до разборки не дошло. Группа поняла, что, скорее всего, искать тут нечего. Как бы ещё по рогам не получить.
А у помощника информация была поставлена как надо, да и опыта было выше головы. Он уже нарисовался в кубрике, оценил ситуацию и мгновенно разогнал поборников справедливости и нарушителей воинской дисциплины.
Его объяснения были кратки, доходчивы и содержали исключительно неформальный вокабуляр. Даже союзы в контексте воспринимались как мат. Очень талантливый был оратор. Сопровождаемые пинками в спину и очередью мата, матросы разбежались как мыши.
Самое бизобидное звучало как:
-Ё@@@ые пи@@@оны, у@@ки недоношенные!
-Не обращайте внимания, ребята, на этих мудозвонов: долб@@бы, я с ними еще разберусь.
Помощник убегает по делам: вот-вот на крейсер сядет штаб Северного флота.
Оставив Рощина дневалить, идем за постельными причиндалами.
Практика началась. Впереди был месяц штормов а Атлантике, спиртовые батоны, качка в 45 градусов и детский плач ужасающихся от ударов кормы о воду крыс.
Помню, когда «Мурманск» встал на яшку в Кольском заливе, я проснулся от тишины.
Но пока жизнь была прекрасна.
24.02.2008г. Калининград
Почти аналогичную встречу нас курсантов высшего мореходного училища вспоминаю на крейсере СФ Адмирал Ушаков в 1960 г, куда мы прибыли на стажировку. Сначала матросы нас приняли за салаг и пытались соответственно этому определению общаться с нами. Но мы были уже оморячены на практиках в траловом флоте и выход крейсера в море
в штормовых условтиях показал, кто есть кто… Постепенно сдружились. Помню кубрик второй машины крейсера, бачкование, большие и малые приборки, помню матросов дослуживавших четвертый год, совсем взрослых людей по сравнению с нами.