— День рождения у меня сегодня, — сказал я начальнику отдела после того, как он завизировал уже почти всю пачку бумаг, принесенных нынче к нему на доклад.
— Поздравляю, — хмуро буркнул тот, не поднимая глаз от очередного бланка с угловым штемпелем «Генеральный Штаб ВС СССР».
— Прошу добро в отделе какой — никакой фуршетик выставить, — продолжил я осторожно.
— Вы что, обалдели, товарищ капитан второго ранга? — встрепенулся начальник, назвав меня на «Вы» и по званию, что свидетельствовало о сильном его раздражении, — Только на прошлой неделе мне всe темечко продолбили. Прошляпили визит парткомовцев. А они-то не врезать приходили, а планы индивидуальной перестройки офицеров проверять. Почему это бутылка из шкафа выкатилась? И сколько их еще в том шкафу оказалось? Кто, кстати, предложил политрабочим флажки с трезубцами на штабных картах порисовать? А?
— Я промолчал, потупив голову, зная, что в этой ситуации лучше оставаться безмолвным и избегать пересечения своего взгляда с шефовским.
— Торт выставишь. «Птичье молоко», например. Тем и отметишь, — чуток остыл и расслабился он через минуту, — ну и чайку малость крепенького разрешаю, но без излишеств. Смотри!
— Ответив «Есть!», я собрал бумаги и отправился к себе, но по дороге заглянул в один из отдельских кабинетов, где оказалось в наличии несколько моих сослуживцев. Полковники Балакин и Алeхин висели на телефонах. Причем Павел Алексеевич Алeхин, как начальник группы и лицо более ответственное, оперировал одновременно тремя трубками, профессионально жонглируя ими и обеспечивая каждого корреспондента комплектом коротких междометий и веских замечаний. Балакинский разговор был, как мне показалось, вязким, затяжным и очень личным. Он почти все время молчал, вяло, кивая головой невидимому собеседнику и изредка повторяя одно и то же: «Вот ведь суки!». Третий соратник — подполковник Александр Сергеев перекладывал бумаги, распределяя их между тремя кучками. Судя по объему пачек и темпу работы, этот процесс мог затянуться до глубокой ночи. При моем появлении все трое повернули головы в мою сторону, изобразив соответствующей мимикой вопрос: «Ну, как?». Они знали цель визита к начальству.
— Шеф разрешил распитие коньяка под торт «Птичье молоко». Коньячком-то я запасся, все талоны позавчера отоварил, а вот с тортом — неувязка. В «Праге» за сутки записываются и по ночам стоят. А спекулянты, повестку им в ящик, только иностранцам за валюту торты эти толкают, — доложил я состояние вопроса, — Надеюсь на помощь извне…
— Пал Лексеич в три секунды свернул разговоры по всем телефонам, порылся в своем необъятном справочнике и уверенно набрал номер на светло-желтом аппарате.
— Алю, Але! Это есть Прагаресторан? Вас обеспокоить четырeокий секретырь Чешкословацчыского посольчества Йозеф Страшлибка. Мы хотел иметь немного сколько торт «Питичково молeко».
— Мы начали тихо подыхать от смеха.
— В ответ на тираду Лексеича с другого конца провода послышались какие-то о речи о предварительной записи, очереди и прочее, что его вовсе не смутило и он продолжил, не обращая внимания на дальнейшие слова собеседника.
— Да, Да, конечино, записать, записать. Придет к торту наш уборсчик от посольчества, кто звать Алeхин. Вы записал? Через час. Два торт. Мы ждать. Вы дать. Спасибо. Благодать ваш любезничесть.
— Все это он оттарабанил на одном дыхании на полном серьeзе и, только бросив на рычаг трубку, позволил себе чуть-чуть улыбнуться.
— Здорово языками владеешь. И что там ответили? — с подозрением спросил Балакин, не забыв параллельно сообщить в трубку: «Вот ведь суки!».
— Неважно. Заявка подана, а теперь пора и за тортами собираться, — ответил Алeхин осматривая свой гардероб в стенном шкафу, — Не к лицу посольскому работнику разгуливать в зеленых военных штанах с красными кантами.
— Может мне сбегать? — спросил я, опасливо ожидая возможного согласия, — Мой ведь праздник, как-никак. Да и штаны у меня черные и без кантов.
— В твоем взгляде совершенно отсутствует холопская покорность и обаяние потомственного карманника, что, ты уж мне поверь, неизбежно украшает облик низового работника импортного посольства — агента соответствующих органов, — высказался Лексеич, брезгливо оглядев меня с ног до головы, — так и прeт флотский золотопогонный гонор. А штаны давай, пригодятся.
— Ну, Вы тоже не дворник, — обиженно протянул я, окинув взглядом генштабовского полковника.
— В это время выражение его лица разительно изменилось, утратив связь с окружающим, тело расплылось на стуле, потеряв осанку, а вялый взгляд, брошенный в мою сторону мгновенно, как мне показалось, зафиксировал мое текущее финансовое состояние.
— О! — только и смог я удивленно вымолвить, оперируя отвисшим челюстным аппаратом.
— Это я только с виду дурачок, сказал Пал Лексеич, возвращаясь в свое обычное состояние, — дипломатическим уборщиком буду я. Снимай штаны.
— Вскоре Павел Алексеевич приобрел гражданский облик. Коричневая выходная кожанка Сергеева и мои форменные черные брюки были признаны им допустимой моделью рабочей одежды посольского дворника.
— Должен быть какой-то документ, — сказал Алeхин, выложив содержимое карманов, — вдруг проверят.
— На столе появились многочисленные квитанции, удостоверения, пропуска. Наиболее приемлемым нам показался читательский билет библиотеки какого-то технического общества, выполненный на латыни с фотографией. Выглядел он очень солидно. Кроме того, Лексеич захватил еще и сберкассовскую чековую книжку. Такие штуки только-только появились тогда и знаменовали собой новый перестроечный кульбит по обезналичиванию трудовых сбережений граждан.
— А это зачем еще? — задал я наивный вопрос.
— Счета мои в Сберкассе невелики, но постоянно открыты для поступления финансовых средств. Может, и ко мне завернет ручеeк, — хмыкнул Лексеич, — Как видишь, я к приему готов. Кстати, давай-ка червонец на торт.-
* * *
— Алeхин вернулся через полчаса, держа в каждой руке по большому торту со знаменитым рисунком на коробках, сопровождаемый завистливыми взглядами. Одну штуку он вручил мне, а вторую припрятал в сейф, якобы в качестве веского аргумента для решения одного личного вопроса. От разглашения подробностей визита в ресторан «Прага» он уклонился, но переписал с тортовой коробки какой-то телефон в записную книжку и сообщил, что советско-чехословацкая дружба взяла еще один рубеж в своем неуклонном развитии.
— После восемнадцати ноль ноль все офицеры отдела во главе с начальником собрались в нашем кабинете и целый час поздравляли меня с Днeм Рождения. При этом были успешно уничтожены запасы коньяка, неприкосновенный водочный резерв и остатки спирта специального назначения. Торт «Птичье молоко» не был обойден вниманием и пользовался неизменным успехом до своего полного окончания. За непревзойдeнного добытчика Лексеича выпили дважды.
— Только Сергеев сидел хмурый и очень вяло откликался на шутки. Он всего месяц, как прибыл в Генштаб из какой-то глухомани, по общему мнению, совершенно неприспособленной для какой-либо жизни и даже военной службы. Инициатор его выдвижения наверх был неизвестен, что настораживало окружающих. Нельзя было исключить, что карьерным взлетом он целиком обязан собственным исключительным способностям или перестроечной неразберихе, но сомнения оставались сомнениями. Сейчас у него была масса проблем по устройству в столице, небрежно относившей пришлых офицеров с семьями к категории под противным названием «лимита».
— Что невесел, Саня? — спросил я на правах именинника и организатора застолья.
— Сын меня достал. Осенью ему в первый класс, а сейчас дома сидит и дурака валяет. Насмотрелся по ящику всяких передач про землю обетованную. Теперь долбит и долбит: «Почему я не еврей?», «Вот, был бы я евреем».
— Вдруг стало тихо. Все замолчали и начали прислушиваться к нашему разговору.
— А ты?
— Ну, я ему начал, было, о том, что будет он потомственным русским офицером — гордым защитником Родины и все такое, но жена не дала политинформацию завершить. Говорит: «Только через мой труп — в офицеры. Ты уже за все будущие поколения отслужил. Хватит! Пусть хоть сын поживет как человек.» А этот опять канючит и канючит. Я ему и сказал сгоряча: «Да еврей ты, еврей. Только об этом надо пока молчать. Мы тут себя за русских вынуждены временно выдавать.»
— Во! Здорово придумал. Успокоился?
— Фигу! Теперь требует дебильник. Ну, этот, плэйер, что-ли он называется. И еще видак, говорит, нужен ему позарез и доска с колесиками — скейтборд. Но это ерунда. Сегодня в кадры меня чего-то вызывали, биографию переписывать заставили. Еще и пару анкет заполнил. Не иначе, как наследник где-то проболтался. В общежитии, видать, ляпнул кому-то, еврей этот. Раскололся.
Дружный хохот всех присутствующих отметил последнюю фразу Саши. Тот смутился, но поведал компании, что сам он в детстве под влиянием кинофильмов мечтал быть стопроцентным индейцем — борцом за свободу и независимость краснокожих.
— Это у них семейное, — отметил Балакин, оторвавшись от очередного телефонного разговора, — «Вот ведь суки!», — продолжил он уже в трубку, обращаясь к невидимому собеседнику.
— Смеeтесь! — обиделся Саша, — Шикуете. Птичьим молоком водку закусываете. А мой пацан такого торта еще и не пробовал. Отнесу, вот, кусочек, — показал он бумажный кулeк.
— Пал Лексеич, — попросил я Алeхина, — давайте-ка, передадим второй торт спиногрызу Сергеева от имени советских офицеров. Может, вернется блудный сын назад в русскую общину.
— Пользуетесь Вы моей добротой как коммунальным водопроводом. — обиженно высказался Алексеевич, — Открываете крантик, заполняете eмкости и таскаете полными вeдрами. И ещe возмущаетесь, когда струйка тонкая. Ладно уж, махнул он обреченно рукой, — берите. А то еще в антисемитизме заподозрите.
Он отпер сейф и выложил на стол коробку. Потом, пробурчав что-то о широте и открытости своей славянской души, вытащил из нижнего отсека флакон какого-то ликeра.
Подполковник Сергеев, получив дефицитный торт «Птичье молоко», отправился домой в приподнятом настроении. А мы с Лексеичем засиделись допоздна за разговорами. Я, правда, больше слушал, да поддакивал и удивлялся. Он ведь не зря как-то заявил о себе, что исключительно многогранен. Как стакан….
