Туман был потомственным моряком.
Его отец, корабельный пёс Бом, жил на борту со щенячего возраста, был полноценным членом команды, а разумностью превосходил большую часть экипажа. Он даже несколько раз спасал корабль. Однажды он обнаружил поступление воды внутрь корпуса и приволок к месту течи командира, а потом корабль загорелся у пирса, и Бом позвал на помощь соседей.
Так что умом Туман был в папу, а статью- в маму, настоящую овчарку.
Посторонних он на корабль пропускал только по особому распоряжению, но, что интересно, когда я пришел посмотреть, куда меня собираются назначать, то пропустил меня, сразу понял, это новый хозяин.
Я несколько ограничил его свободу: теперь он не мог запросто завалиться на командирский диван, или зайти в кают-компанию во время обеда, и при желании подняться на мостик, ему, как и всем, приходилось спрашивать разрешения, то есть просительно лаять.
Вы думаете, что я занимался его дрессурой? Вовсе нет. О своих требованиях я ему просто сказалБ он выслушал, и за те семь лет, что мы с ним служили на одном борту, ни разу не пытался нарушить договор.
Он прекрасно понимал человеческую речь, чем выгодно отличался от многих военнослужащих. Как-то ко мне зашли приятели, и мы пили чай в кают-компании. Туман подошел к комингсу двери и остановился, его привлёк запах рыбных консервов в томате- его любимое лакомство.
— Держи,- выставил я в коридор банку.
Быстренько расправившись с рыбкой Туман повернулся и собрался уже уходить.
— Эй, Туман!- сказал я- Что о тебе люди подумают? Ни тебе спасибо, ни досвидания! А банку кто за тобой убирать будет?
Туман вернулся, кивнул всем, взял в зубы пустую банку и, соблюдая достоинство, удалился.
Ребята обалдели. Они никак не хотели верить, что это не показуха и результат длительной подготовки. Порой, получив команду от кого-нибудь из членов экипажа вызывающую у него сомнения, он подходил ко мне и взглядом просил утвердить, и только после этого выполнял. В таких случаях я говорил: «Вот я при тебе Туман уже переводчиком состою.»
Больше всего он любил купаться в море. Стоило нам прийти в район работ и встать там на якорь, как он занимал место у фальшборта, где обычно устанавливался водолазный трап, и ждал разрешения купаться, всем видом демонстрируя нетерпение.
В воду он прыгал с трёхметрового борта, ему бросали спасательный круг, на который он немедленно взбирался. Глубина под килём семьдесят метров, вода- как слеза, прозрачная.
Экипаж купается посменно, чтобы за всеми уследить было можно. Главное чтобы матросы не столкнулись, прыгая в воду один за другим. Поэтому, под угрозой прекратить купание, запрещалось прыгать в воду очередному, пока предыдущий не вынырнет, и только Туман нарушал запрет. Перед купанием, он утрачивал способность хоть что-то понимать, скуля и повизгивая, устремлялся за первым же прыгнувшим за борт, и зачастую оказывался у него на спине. Молотя лапами. Поэтому, право открыть купание мы предоставляли ему. Вообще-то купание в открытом море запрещено, но лишить экипаж такого удовольствия просто по человечески невозможно. Поэтому меры безопасности принимаются повышенные: у фальшборта дежурят два хороших пловца, а на рострах восседаю я, вертя головой во все стороны_ мне оттуда всех видно. Сам я купаюсь последним, когда экипаж уже сидит за столами и гоняет чай, и мне не о чем беспокоиться. А потом я пью чай на рострах. Если вы никогда не пили густой, черный, обжигающий чай из матросской эмалированной кружки, сидя посреди моря, когда вокруг солнце и тишина, то вы меня не поймёте. Красота же, только море, как шелк дышит- эх-ма!
Не любил Туман только крыс и кошек. Да что там не любил, он их просто ненавидел. Скажешь ему : «крыса»- У него шерсть дыбом и в глазах огонь. Крыс он на ходу перекусывал, а кошек гонял. Однажды, я подобрал в городе котёнка и принёс его на корабль.
— Смотри, Туман,- сказал я ему,- это теперь НАШ котёнок, так что прошу любить и жаловать.
Вначале Туман только терпел присутствие ненавистного племени, а потом они подружились. Котёнок пару раз падал за борт, его доставали, и Туман его вылизывал.
Когда мы встали в ремонт, то рабочие завода стали жаловаться и требовать, чтобы собаку с корабля убрали, и Туман отправился в ссылку. Мы пристроили его на Баутинский дивизион, уходивший до осени на восточный берег. Я ему всё объяснил, и он там исправно нёс караульную службу по охране складов, пока в Баутино не зашло гидрографическое судно, следующее в Баку. Туман дождался времени отхода и, когда уже убирали трап, пулей проскочил на борт, забился куда-то в самых низах и не вылезал до входа в базу. Как только показался родной порт, он вылез наверх, устроился на носу, где смотрел, не отрываясь, на приближающийся берег, скулил и оглядывался на людей, мол, скорей же! Судно еще не ошвартовалось, как он спрыгнул на пирс и стремглав помчался к нам на корабль. Ворвавшись на борт, он визжал, вертелся волчком, и всех обслюнявил, а потом долго что-то рассказывал, подвывая, о том как скучал и как несладко пришлось ему на чужбине.
Тумана, как часто бывает с настоящими моряками, сгубила любовь. На старости лет он влюбился в одну собачью дамочку и стал к ней бегать. Как-то он не вернулся. Говорили, что видели, как он погнался за машиной, желая произвести впечатление на подружку, и попал под колёса. Мы его искали, чтобы похоронить, но не нашли.
Хочется думать, что всё это враки, и живёт он где-то и совершенно счастлив.
