VII Кое-что о контроле.
Отними у офицера корабельной службы функции контроля, чем, интересно знать, он стал бы заниматься при стоянке корабля в базе? – Ну, минут 30 в сутки он обучал бы подчиненных, еще 30 минут учился бы сам, а остальное время маялся бы, не зная чем заняться, и от безделья, наверно, умер бы. Слава богу, судьба его не обделила быть контролируемым и контролировать других. От этого жизнь его кипуча: днем его проверяют, а ночью он кого-нибудь, или что-нибудь поверяет и 24 часов в сутки ему никак не хватает. Впрочем, быть может и хватило бы, не будь кучи эксплуатационных журналов, книг учета и анализа, тетрадей с планами, отчетов по планам, протоколов собраний и заседаний, ведомостей, формуляров, карточек и всего другого прочего, которое тоже для контроля придумано. — Во, какая куча собирается! Разве, нормально работая, управишься с писаниной за ночь. Что делать, если наутро тебя ждет новая проверка? — Вот и заполняет лейтенант бумаги задним числом, вот и выводит цифирь в угоду начальству. — А то, как же иначе? Не выведешь – «фитиль» схватишь. «Фитиль» — терпимо, на взыскания мы — привычные. Хуже, когда из-за цифры начальник смотрит на тебя, словно Илья Муромец на Соловья-разбойника.
Таким образом, бумага стала не только основным средством отъема у флотского человека его сил и времени, но и инструментом растления его души.
В 1957-58 годах на флоте повсюду пылали костры — жгли лишнюю документацию. Мы – лейтенанты, как язычники, в восторге плясали вокруг этих костров. Но прошло короткое время, и бумажная масса удвоилась, утроилась против прежнего и своей тяжестью придавила флот. Бумага превратилась в наваждение, в злой рок. Никто, кажется, ее не хотел, но и освободиться от нее был не в силах. Уже позднее, в 80-х годах, на встрече с адмиралом В.М. Гришановым, я задал ему вопрос: «Неужели нельзя сократить текущую документацию до уровня, который позволил бы отражать в ней фактическое положение дел и не вводил никого в заблуждение?» Он горестно ответил, что подобный вопрос ему задают сыновья, флотские офицеры, но если, будучи Начальником Главного Политуправления ВМФ, не смог повлиять на положительное его решение, то теперь вряд ли решит (в то время он входил в группу инспекторов при МО СССР).
Я уверен, офицеры штабов тоже не испытывали радости от обилия документации, но такой уж порядок (?) в те 60-е и 70-е годы завелся — форма во многом стала превалировать над содержанием, сутью вещей и явлений. Полистал журналы, сделал запись о проверке, значит, есть основания проверяющему доложить по команде: на этом корабле неплохо поработал; сомневаетесь? — пожалуйста, вот запись с моей росписью в журнале; говорите, фактическое состояние дел не отвечает предъявляемым требованиям? — Что ж, может быть и так, однако моей вины в этом нет — корабельный офицер халатно относится к моим указаниям.
Другая флотская беда по части контроля — проверки. Какие только проверки не проносились тайфунами по кораблям? Инспекционные, комплексные, частные, итоговые, плановые, внезапные, контрольные (хотя и масло масляное, но, тем не менее, такие проверки были)…, что еще не назвал?.., еще — превентивные проверки. Последние, как раз, и были самые страшные.
В начале нового учебного года откуда-то выплывал слух: в этом году ожидается инспекция Министерства Обороны. Услышав новость, один подводник сокрушенно говорил другому: «Счастливец, на целый год уходишь в дальние моря, а нам не повезло — под министра попадаем».
Самою инспекцию воспринимали, как суровую необходимость. Кто же будет против настоящей проверки с выходом в море, с выполнением боевых упражнений. Боялись тех самых превентивных (предварительных) проверок, многократно организуемых различными инстанциями от штаба бригады до Главного штаба ВМФ, которые начисто выводили экипажи кораблей из налаженной колеи.
Увидит подводник подкативший к штабу автобус с проверяющими, и тоска стягивает его сердце. Вот высыпали из автобуса, сошлись в черный вал. И вал покатил на лодку. Впереди шагает руководитель — адмирал. Пришли, рассыпались по отсекам. Адмирал в сопровождении комбрига и командира корабля — в первый.
Проходит четверть часа, а руководитель проверки все еще в первом отсеке. Уже в тесном коридоре второго отсека собралось несколько желающих пройти туда, но пока нельзя. Ждут. Беседуют.
— А вот и медик идет, тоже к нам хочет присоединиться … Леша, ты, наверно, уже выяснял, что коки мясо разделывают на досках с буквой «Р», а рыбу на досках с буквой «М», что аптечка центрального поста разукомплектована, а доктор в автоклаве картошку жарит. Довольно тебе замечаний для доклада на разборе проверки, иди на улицу — покури.
— Шутки — шутками, но мне нужно в первый пройти.
— Нет, брат, там уже есть проверяющие. Становись в очередь. Видишь, сколько нас собралось здесь? – Аварийно-спасательная служба, химическая, вот ракетчик тире артиллерист стоит, политработник, ты — доктор, да я – минер, да еще механик из аккумуляторной ямы сейчас вылезет, смотри, он там на карачках с переноской ползает — пыль ищет. Давайте рассредоточимся.
— Я командира первого отсека не задержу; проверю аварийную связь, легководолазное снаряжение, еще кое-что по мелочам, и все.
- Ясно. Это – на пол дня.
- Химик, не один черт, в каком отсеке тебе регенеративные патроны считать?
- В других отсеках нашего брата толкается не меньше, чем здесь, и не в патронах дело, ты же знаешь, что старший лейтенант Шемчук, кроме того, что он командир отсека, командир БЧ-3 он еще и командиром ОДО (основного дегазационного отделения) является.
— Не волнуйтесь, мне пол часа достаточно, посмотрю, как хранится стрелковое оружие, сигнальные ракеты.
- Уж, как ты, Борис, смотришь, мы знаем — по одному шомполу карабина десяток замечаний сделаешь.
- Одну минуточку, товарищи. Коммунист товарищ Шемчук – секретарь первичной партийной организации. Мне с ним обязательно нужно побеседовать, за одно на партийное хозяйство взгляну.
— Дела мои плохи. Через ваши сплоченные ряды, коллеги, мне не пробиться к своему подопечному.
— Не горюй, Юрий Егорович, по твоей части кроме торпедных аппаратов, найдется что проверять. Возьми у Шемчука бумаги, заполненные «туфтой», в охапку и ступай в кают-компанию второго отсека, проверяй на здоровье, заодно можешь вздремнуть.
Тут распахивается переборочная дверь. Выходит адмирал, за ним — сопровождающие его, и все, ожидающие этого момента, устремляются на их место в первый отсек. При виде такой рати, старший лейтенант сникает.
Среди командиров кораблей существующая в то время практика контроля, вызывала недоумение. По этому вопросу официально или неофициально высказывались ими следующие предложения:
- За учебный год всестороннюю проверку корабля проводить два раза. Первый раз — после доклада командира о готовности корабля к ведению одиночных боевых действий, второй раз после отработки кораблем задач в составе групп однородных и разнородных сил. Указанные проверки по возможности совмещать с инспекциями вышестоящих штабов.
- Контролировать — обучая. Проверки совмещать с обучением на выходах в море.
- Резко, в 5-6 раз сократить текущую документацию. Некоторые командиры предлагали на подводных лодках вести только формализованный журнал центрального поста, в который записывать все о работе людей, механизмов, об обстановке внутри и вне корабля. Для ведения такого журнала специально подготовить трех человек.
- По результатам контроля, отличившимся воздавать по заслугам.
Когда наездом высокий начальник заслушивает нижестоящего начальника о положении дел в его «епархии», среди развешанных аккуратных «простыней» (так в наше время назывались склейки из нескольких листов ватмана с демонстрационными материалами), одна, с заглавием «Анализ воинской дисциплины», отличалась некоторой неряшливостью. Видно было, что цифры в графах «грубые проступки» и «преступления», много раз переписаны. Больше того, если в таких случаях внимательно приглядеться, то можно заметить приклеенную заплатку в том месте, где, очевидно, от подтирок образовалась дырка, а на заплате значится свежая цифра — 1, даже тушь не успела высохнуть.
Давайте зададимся вопросом: что происходило у этой «простыни» за несколько минут до намеченного слушания?
Моя фантазия (ниже попытаюсь убедить читателя в том, что моя фантазия не так уж далеко от реалий того времени) рисует следующую картину происходившего.
Предварительно знакомясь с материалами по дисциплине, тот, который должен был докладывать, вдруг обнаружил, что цифры нынешнего «негатива», оказались выше прошлогодних. Известно: если кривая показателей дисциплины ползет вверх, то кривая рейтинга докладчика идет вниз.
- А ну-ка, вызвать ко мне того, кто эти цифры сочинил!
(Ты, читатель, улавливаешь звон металла в голосе?)
Вызвали.
- Что, Иван Иванович, действительно у нас в этом году три преступления совершено?
- К сожалению, — так, — отвечает вызванный.
- Но откуда же, дорогой мой? Да, Иванова мы судили в этом году, но преступление-то он совершил в прошлом. Стало быть преступление числить дóлжно в прошлогодней графе.
- Есть!
- Теперь разберемся с Петровым. Он арестован?
- Да, арестован за допущенные неуставные взаимоотношения — ударил молодого матроса Сидорова, от удара у того бланш под глазом.
- Бланш? Что за жаргон у вас? Бланш бланшем, но следствие по этому повода не закончено. Какое мы имеем право числить Петрова преступником? Цифры срочно переписать. Там, где 1, поставить 2, там, где 3 – написать единицу, понятно?
- Так точно.
Другого объяснения неряшливости на склейке с анализом воинской дисциплины я не нашел.
Ох, эти цифры! Ох уж эти аналитические кривые! Не будь вас, может статься воинский порядок, вся жизнь военного человека сложились бы по-другому – лучше.
Дал начальник приказание тебе, ты понял задачу — отвечай: есть, и ступай, исполняй. Выполнять не хочется? Что ж, дело твое, не выполняй. За невыполнение получай то, что тебе положено по закону. Стукнул один военный другого по физиономии ни за что ни про что — без докладов, без анализов следуй, брат, в дисбат: знал, что делал, я же тебя не учил этому. Ах, учил? Тогда дело другое — вместо тебя я иду в дисбат. Вот и вся недолга.
Ан нет! В годы, о которых ведется разговор, дисциплинарная практика, как читатель из вышеизложенного мог заметить, была иная. Увидел патруль двух друзей-матросов в городе под хмельком, отобрал увольнительные, записал фамилии, доложил дежурному по комендатуре. Тот дежурный позвонил оперативному дежурному соединения. А оперативный утречком доложил командиру соединения и начальнику политотдела. Начальники — месячные показатели дисциплины резко снизились — вызывают командира корабля и его заместителя по политчасти. Явились. У обоих глаза долу опущены: видно, что чувствуют они себя безмерно виноватыми.
— Ну-с, что вы нам доложите?
— Матросы Васильев и Федоров в пьяном виде задержаны в увольнении.
— Подробнее.
— Оба они машинисты-трюмные, по второму году службы, комсомольцы, отличники боевой и политическом подготовки….
— Стоп, стоп! Мы теперь знаем, какие они отличники, плохо, что вы не знаете своих подчиненных. Почему недисциплинированные матросы были уволены? Кто их проверял, инструктировал перед увольнением?
Беседа, если так позволительно назвать разговор людей, которые сидят с людьми, которые стоят перед ними, заканчивается таким образом:
— Осмотритесь, товарищи офицеры. Месяц только начался, а ваш корабль уже успел навесить два грубых проступка на соединение. Куда вы катитесь? Командир вы то хоть помните, что рапорт подали с просьбой направить вас на учебу в академию?
Пьяниц арестовать на пять суток. Команде запрещаю увольнение в город в течение недели, офицерскому составу продлить рабочий день до 22-х часов. Займитесь вплотную личным составом.
Начальник политотдела дополняет:
— Проступок матросов разобрать на комсомольском собрании, а вас, товарищи, мы подумаем и, очевидно, пригласим на очередное заседание парткомиссии.
После такой беседы захочется ли командиру корабля предавать огласке те случаи нарушения дисциплины подчиненными, о которые начальство не подозревает? Больше того, захочет ли он замечать эти нарушения, не станет ли он при некоторых обстоятельствах зашоривать свои глаза и затыкать ватой уши? Если ответ будет «да», — не захочет, тогда о каком же контроле может идти речь. Не здесь ли кроется одна из причин возникшей в те годы «годковщины».
— Вы поглядите, люди добрые, какие выводы делает автор на основе своих фантастических видений! — воскликнет иной читатель. – Факты! Где факты? В конце концов, у нас же прокурорский надзор существует.
Факты есть. Краткости ради приведу лишь один.
Пришел к нам на лодку матрос Б-й. Вскоре до меня стали доходить сведения, что служит он ни шатко, ни валко, даже не служит, а лишь «номер отбывает» и за короткое время обзавелся ворохом «фитилей». По этому поводу я разговаривал с ним, стыдил. Но разговор матросу впрок не пошел. Пришлось отправить его на гауптвахту. После «отдыха» (он так и выразился: «отдохнул на губе») парень ничуть же изменился, напротив, стал еще более дерзким; служебные обязанности не исполнял, приказания начальников игнорировал, самовольно уходил в город. Замполит написал письмо родителям Б-го (отец — директор завода, мать – учительница), в котором предупредил, что их чадо неудержимо рвется в тюрьму. Наконец, старпом принес мне папку с материалами нештатного корабельного дознавателя по пяти или шести делам на Б–го.
В ту пору разрешение на возбуждение уголовного дела по преступлениям давал командир соединения. К нему я и отправился с папкой. Он сочувственно выслушал меня, но… в санкции отказал: и без того на соединении с преступностью не благополучно.
Я не в силах был возвращаться ни с чем на корабль: стыдно было перед офицерами, матросами и даже перед самим Б — ым за свою несостоятельность. И я поехал к прокурору гарнизона.
Полковник юстиции встретил меня радушно и при мне начал изучать материалы, принесенные мной.
Я поразился его способностью вникать в суть предмета. Бумаги из пухлой папки он перелистал молниеносно, на 2-3 секунды останавливаясь лишь на выводах дознавателя, при этом скороговоркой отмечал: «Нет состава преступления».
Закончив листать, прокурор суровым голосом резюмировал: «В делах я не нашел состава преступления. Командир, по-видимому, у вас на корабле не все в порядке с дисциплиной. Займитесь воспитанием своих людей.
Я вскипел:
— Я то займусь. А вот вы чем занимайтесь тут?… Прошу разрешения!
Схватил папку со стола и бросился в дверь.
— Идите, идите! Воспитывайте! — кричал обидевшийся прокурор мне во след.
Как ты, наверно, заметил, читатель, я довольно таки удачливый человек. И на сей раз мне повезло. Прошло не более недели после моего визита к прокурору и состав преступления в деяниях Б-го четко высветился.
Встретил его на улице ответственный работник политотдела и начал укорять, дескать, что ж ты, Б-й, плохо служишь, свой корабль позоришь, нет у тебя ни стыда, ни совести. Б-й слушал, слушал, да и треснул ответственного работника по уху. Б-й, как потом выяснилось, был пьян. Его арестовали. Судили. Дали полтора года дисциплинарного батальона. Отбыв наказание, он вернулся на корабль. Особого рвения в службе хотя и не проявлял, но и не шалил больше.
Я не буду останавливаться на контрольных, функциях командира корабля. Они подробно изложены в Корабельном уставе, а практика их исполнения (смотры, осмотры, обходы и прочее) хорошо отработана. Лишь хотелось остановиться на бытующем во флоте понятии «командирский глаз».
Можно без конца проверять, но мало что видеть и слышать. Только опытный командир, вернее – опытный командир, желающий видеть и слышать, без лишних изысков, по ничтожным, вроде бы, признакам уловит нежелательную тенденцию в развитии обстановки, заметит непорядок в экипаже и на корабле, вовремя вмешается туда, куда нужно вмешаться, и предотвратит лихо. Он должен знать мельчайшие приметы неблагополучия на корабле и уметь их выявлять
Лодка вернулась с моря. Командир зашел в свою каюту переодеться. По трансляции объявили: «Команде построится на стенке для перехода в казарму». Загрохотала палуба — моряки быстро, весело выбегают на берег. Море — позади, впереди кинофильм. Командир переоделся, выходит в отсек. В отсеке одинокий молодой матрос подметает палубу.
- Вы почему не ушли с командой?
- Старшина оставил. Не успел приборку закончить.
В третьем отеке еще два молодых матроса трюм прибирают. Видя такое, другой командир радостно отметит про себя: «Молодцы у меня старшины, заботятся о корабле». Этот же опечалился: «Годковщиной несет у меня на корабле. Нужно примять меры».
Лодка в море. Старпом на мостике. Командир сидит в каюте, книжку читает. Он не доволен, его раздражают толчки воздуха по барабанным перепонкам. Аккумуляторная батарея вентилируется «на просос», когда люди ходят и открывают переборочную дверь между вторым и третьим отсеками, вакуум падает, от этого будто спичкой кто-то в уши командиру тычет. Однако он молчит.
Но проходит время, все так же хлопает переборочная дверь, а между тем раздражитель, действующий на командира, исчез. «И слава богу», — скажет невнимательный человек. Командир же обязательно запросит центральный пост: «Доложить, какой вакуум в ямах», и попрекнет вахтенного механика: «Почему не следите за вентилированием аккумуляторной батареи?»
Помнится по прибытии к новому месту базирования подводной лодки, на первых выходах в море мой новый начальник капитан 1 ранга Г.П. Букетов пенял мне: организация поворота никуда не годится — новый курс командиром предварительно не утверждается, после поворота безопасность плавания не оценивается. Я ерепенился, нарекания капитана 1 ранга считал излишними придирками, поскольку предварительная прокладка мною рассматривается и утверждается. Но Г.П. Букетов был настойчив. Учил, что, если после поворота новый курс корабля пройдет вблизи берега, командиру невредно не взирая на доклады подчиненных, самому прикинуть траверзное расстояние при проходе ближайшего мыса и сравнить с безопасным расстоянием на карте. Чтобы в уме приблизительно рассчитать траверзное расстояние, полезно наизусть знать величины синуса углов в 10,20,30 градусов. Затем подходящую к ситуации величину синуса умножить на текущее расстояние до опасности и получишь значение расстояния в котором корабль минует опасность, такой скорый расчет позволит избежать неприятных последствий, в случае крупного промаха штурмана.
Так же неплохо командиру знать величину изменения пеленга за одну минуту на встречное судно на разных текущих расстояниях до него, сравнивая которые с фактическими ВИП, можно вынести суждение о безопасности расхождения. И так далее.
Читатель скажет: автор нас в каменный век зовет. Да, на современных кораблях имеется множество «умных» устройств, которые подскажут моряку, как и что делать, и застрахуют его от неверных действий, но, к сожалению, и теперь случаются аварии, Так что пусть грубо, пусть прикидочно, если нет другой возможности, командиру полезно проконтролировать «умную» машину. Продукт чужого ума тоже не вредно проверить.
В заключение темы несколько слов о подведении итогов проверок.
Без разбора проверка — не проверка, а экскурсия. Но ведь и разбор по-разному провести можно. Некоторые контролеры раздувают незначительные ошибки и провинности до слоновьих размеров, чтобы поглубже да с вывертом ущипнуть проверяемого. Бывают на разборах и грубости, унижающие человеческое достоинство. Чрезмерной критикой человека не улучшишь, но привить ему ненависть к начальству и своей работе вполне можно.
Кроме того, проверяемые разные бывают. Одному слово скажешь, и все исправит, другого, бывает, и наказать полезно. Одному замечание лучше без посторонних сделать, до другого публичное «признание в любви» лучше доходит.
Я уже затронул другую тему — тему воспитания. Хотя воспитание — понятие очень широкое. Поступок командира, слово его, манера общения, стиль работы — все является объектом восприятия подчиненными, все в ту или иную сторону их воспитывает.