КУЗАНОВ.
Кузанов был у курсантов одним из любимых преподавателей. На первом же занятии по истории военно-морского искусства мы это поняли, потому, что он не вошел, а ворвался в класс быстрой, слегка танцующей походкой., пробежал до стола, гоня перед собой возмущенные воздушные массы, резко остановился, развернулся и грохнул по столу дубиной. Она у него в руках была вместо указки. После этого он дал себя рассмотреть: невысокий, седой как лунь офицер, ничем не напоминающий серьёзного преподавателя.
Мы вылупили глаза от изумления его появлением, после чего в гробовой тишине прозвучал его хриплый и одновременно тощий голос: « Здравствуйте, товарищи!»- это немедленно вызвало взрыв хохота, сдержаться было невозможно.
— Ничего!- радостно он нас заверил- Вот послужите с моё, выпьете цистерну шила, и у вас такой голос будет!- лицо его светилось торжеством
Занятия он проводил следующим образом: разгуливая по классу и нимала не заботясь о том конспектируем ли мы, он время от времени грохал своей дубиной по столу, и так у него это ловко получалось, что звук разносился по всему учебному корпусу, после чего он радостно говорил «Взбодрились?!»
Лекцию он всегда заканчивал словами:
— Материал, прочитанный мной, настолько прост, что не понять его может только дурак! Вопросы есть?
Вопросов никогда не было.
Но иногда он говорил:
-Эта тема здорово изложена в учебнике на странице такой-то, поэтому, чтобы не тратить время зря, и не отучать вас учиться самостоятельно, сразу же переходим к военно-морской травле. Уверен, кое что из того что я расскажу пригодится вам в жизни.
И начинались его рассказы.
Некоторые из них я вам сейчас расскажу.
АТАКА.
Одна из главных задач для сторожевого корабля- борьба с подводной лодкой.
СКР «Беспощадный» (тот самый сторожевой корабль, если говорить сокращенно и для гражданского населения), с целью отработки обнаружения и уничтожения той самой подлодки, вышел в море. Делалось всё так: обнаружив лодку, корабль ложился на боевой курс, после чего с него за борт летела боевая граната, изображающая глубинную бомбу, которая в воде делала «Бум», и всем становилось ясно, что супостат уничтожен.
На этом выходе всё было как обычно. Лодка-цель погрузилась в назначенном квадрате, а корабль начал утюжить море, отыскивая её с агрессивными намерениями.
На мостике скучал старпом. Накануне он впервые за последний месяц побывал на берегу, и сейчас был занят воспоминаниями о празднике души и размышлениями насчет краткости мига бытия и вообще счастья. Он всё пытался вспомнить, у какой из трёх девушек, разделивших с ним стол в ресторане, он вчера ночевал, и по какому из трёх телефонов ему следует звонить, когда командир снова соблаговолит отпустить его на «размагничивание». Напряженная работа мысли полностью отражалась на его лице: он то вытягивал губы трубочкой, то втягивал щеки, то бормотал «Мда!»- а глаза его при этом двигались как у хамелеона каждый сам по себе и выражали разное- один удивление, другой бурный восторг.
За ним наблюдал командир. Зрелище его забавляло.
Минёра на берег не спустили, и он был хмур.
Штурман делал вид, что прокладывает курс поиска, а на самом деле он уже давно согласовал со штурманом подводной лодки, своим однокашником, место и время встречи, и теперь только изображал бурную деятельность.
Комбриг дремал в командирском кресле, ему всё это давно надоело.
Словом, все были при деле.
Наконец, штурман решил, что «хорош мотаться», и проложил то, что давно хотелось проложить.
Вскоре акустики обнаружили притаившуюся подводную лодку, и корабль ринулся в атаку. Все оживились.
Старпом, выйдя из состояния задумчивости, обнаружил, что времени до момента сброса гранаты совсем не осталось, а сбросить её должен был именно он, добежать до юта он не успеет и атака будет сорвана. Поэтому он принял решение неправильное но волевое, на ют не спускаться, а запузырить гранату прямо с мостика. Принятые решения надлежит выполнять немедленно, смело и решительно, не боясь ответственности …
Давно замечено, что если неприятность может случиться, то она обязательно случается. Брошенная граната попала в одну из штыревых антенн, срикошетировала, и полетела не в воду, а на ют.
На юте, укрывшись за кормовой башней, чтобы с мостика было не видно, все-таки «Боевая тревога», мирно курили трое: мичман, старшина 2 статьи, и матрос первогодок. Появления гранаты они никак не ожидали, но не растерялись: мичман со старшиной 2 статьи, не сговариваясь, прыгнули за борт, а матрос первого года службы просто пнул её ботинком, и граната полетела вдогонку за мичманом и старшиной.
Все, ну просто все, обосрались.
Под «все» я имею ввиду: комдива, командира, старпома. И даже хмурого минёра, не спущенного вчера на берег. Они мгновенно представили безрадостные перспективы, ожидающие их в ближайшем будущем. И только штурман оставался спокоен. Из штурманской рубки ему ничего не было видно, и ему грезились радужные перспективы- поощрение за грамотный поиск лодки.
Граната взорвалась, не долетев до воды. Это спасло мичмана и старшину, вовсю удиравших под водой подальше от борта.
Всех наказали.
— А матроса-то за что?- удивлялись мы.
-За проявленную инициативу. Видишь начальник прыгнул за борт- прыгай следом за ним, и нечего из себя самого умного изображать! Принцип «Делай как я!» никто не отменял!
ИНДОНЕЗИЯ.
Случилось это в те времена, когда мы плотно дружили с Индонезией. Даже песня была:
Морями тёплыми омытая
Индонезия- любовь моя…
Как-то так в ней пелось, точнее не помню.
Мы продавали нашим тропическим друзьям устаревшие корабли, обновляя свой флот.
Отряд из трёх сторожевиков стоял в порту. Индонезийцы эти корабли принимали, а наши сдавали.
После сдачи советские экипажи должны были отправиться на горячо любимую Родину пассажирскими судами, впервые испытать каково в море в роли отдыхающих.
Корабли были под завязку забиты запчастями и оборудованием. Шла разгрузка.
Индонезийцы народ мелкий, с ограниченной грузоподъемностью. Тащат четверо индонезийцев, мешая друг другу, один кислородный баллон, пыхтят, путаются ногами, наши смотрят, смеются, потом не выдерживают:
— Кузнецов! Покажи им как надо!
Выходит здоровенный кочегар, и показывает: на каждое плечо по баллону, и упругим шагом метров за двести до места складирования.
Посмотреть на это сбегаются едва ли не все работники порта. Потом они окружают смущенного таким вниманием матроса, похлопывают его по могучим плечам, подпрыгивают, чтобы до него достать, потому как дотягиваются ему лишь немного выше пояса, радуются как дети, смеются, и восторженно показывают большой палец: «Русс, каращё!». Нашим похвала приятна. Все довольны.
А женщины у них очень миловидны.
Вот Кузнецов во время одного из показательных выступлений и познакомился с одной молоденькой и очень симпатичной индонезийкой. Как уж они договорились- никому неведомо. Кузнецов никакими языками кроме родного не владел, а она по русски знала только «Рус, каращё!», но это им не мешало. Только заканчивается рабочий день в управлении порта, она уже сидит на кнехте возле наших кораблей, Кузнецов к ней спускается, и они часами о чем-то беседуют, и он её ладошку из своей лапищи не выпускает. То есть время идёт, роман углубляется, и все ему сочувствуют.
За неделю до отплытия на Родину Кузнецов пришел к командиру.
— Товарищ командир!- с трудом подбирал матрос слова, обливаясь потом.- Давайте возьмём её с собой!!!
Было очевидно, что переноска тяжестей давалась ему гораздо легче чем эти несколько слов.
— Это совершенно невозможно!- говорит командир.- Вывезти нелегально иностранку? Неужели непонятно??? Давай сделаем так: придём в Союз, уволишься и пробивай через посольство её переезд. Индонезия- дружественная нам страна, и я со своей стороны помогу, здесь с послом поговорю…
Говорит всё это командир и чувствует, что подчинённый его не слышит. Говорили они долго, и разговор их проходил в узком пространстве двух фраз: «Давайте возьмём!» и «Это невозможно!»
На следующий день к командиру заявилась уже целая делегация от экипажа и комсомольской организации. И снова «Давайте возьмём, а если невозможно, то может оставим Кузнецова здесь! Скажем забыли человека, и всё! Вот!»
Еще через день пришла сама девушка с переводчиком, выслушала доводы командира и ушла.
Командир выпил залпом стакан спирта, занюхал рукавом и подумал: « Вот так и сопьёшься! До чего же подлая жизнь! Двое хотят быть вместе. Что в этом плохого? А сделать ничего нельзя.»
Как только погрузились на пассажирское судно, командир лично запер Кузнецова в своей каюте и выставил перед дверью вахту из четырех крепких матросов.
Девушка стояла на причале.
Чтобы выйти в море, пароход должен был пройти по каналу около трёх километров.
Пароход отчалил, девушка побежала.
Она бежала до самого моря, и пока берег не скрылся из виду, командир видел на нём девичий силуэт.
А может ему только казалось, что он его видел?!
Командир выполнил своё обещание. Экипаж скинулся на билет Кузнецову, и вскоре матросы запросились в увольнение встречать индонезийскую гостью.
Не прошло и месяца, как отношения между нашей страной и Индонезией резко ухудшились. Песня уже не звучала, и подобная история стала совершенно нереальной.
Эту историю Кузанов нам рассказал на практике, во время перехода на учебном корабле «ГАНГУТ» по маршруту: Севастополь- Куба- Кронштадт.
Из кронштадта в Ленинград нас переправляли на буксирах. На пирсе нас встречали двое: он- высокий, с густой проседью в волосах, и она- миниатюрная, миловидная женщина с слегка раскосыми глазами и нездешними чертами лица.
В руках у них был букет роз, и они сразу подошли к Кузанову.
А нам не нужно было объяснять кто эти двое.
Московский университет.
Всё началось когда Московский государственный университет (МГУ) обзавёлся для научных целей собственным научно-исследовательским судном, и решил назвать его «МОСКОВСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ». Плавающий тёзка во время войны был немецким эсминцем и достался нам в качестве трофея. С него сняли вооружение, подремонтировали, оборудовали лабаратории, улучшили бытовые условия, покрасили белой эмалью и вывели на бортах новое, гуманное название. Бывший эсминец был готов двигать вперёд советскую науку. Осталось набрать команду. Капитана и командный состав подобрали из торгового флота, а для стимулирования простых рулевых, мотористов, электриков и прочих, как говорили в царские времена, низших чинов, придумали, что одновременно с поступлением на судно, они будут автоматически зачисляться на учебу в МГУ. Естественно, что экипаж был укомплектован в кратчайший срок, и полностью состоял из отпрысков местного, в том числе и флотского, начальства. Думаю, излишне объяснять, что мало кто в такой команде смыслил что-то в морском деле. Тут необходимо сказать тем кто не знает, что разница между торговым судном и боевым кораблём примерно такая же как между телегой и гоночным автомобилем.
Первый выход получился блином, тем самым который комом. Капитан передвинул ручки телеграфа на «Малый вперёд» и вспотел: корабль рванул с места как норовистый необъезженный жеребец. Привыкший к тихоходным сухогрузам капитан не успел опомниться, как форштевень «Московского университета» пробил борт прогулочного катера и там увяз. Капитан рванул телеграф на «Полный назад» и наехал кормой на стоящую у пирса подводную лодку, после чего сбежал с мостика, высосал одним махом весь валидол в корабельной аптечке, затем написал заявление об уходе, и «МОСКОВСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ» остался без капитана.
Но, как известно, наука на месте стоять не может, и профессора обратились за помощью к Командующему флотом. Науке пошли навстречу.
Молодой командир, на которого пал выбор, был человеком весьма предусмотрительным и прихватил с собой нескольких матросов нехилого телосложения. Прибыв к трапу «МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА» он на борт подниматься не стал, а вызвал на переговоры старшего из профессоров.
— Я приму командование- сказал офицер- только при условии, что все мои распоряжения, касающиеся порядка на судне будут обязательны для всех. В свою очередь, я обязуюсь научной стороны не касаться. В противном случае…- командир выразительно развёл руками.
Профессор условия принял. А куда деваться?.
Обойдя корабль, командир объявил большую приборку, назначил старшими на объектах своих матросов, и стал не без удовольствия наблюдать как научные кадры вместе с новоиспеченными студентами, вооружившись приборочным материалом, осваивали курс молодого матроса. В результате с корабля удалили гору мусора и, что немаловажно, целый мешок кожуры семечек подсолнечника.
— Лучше принести на корабль триппер чем семечки!- сказал командир экипажу на разборе приборки, отчего молоденькие лаборантки густо покраснели.- И ношение юбок женской части экипажа запрещаю! Всем ходить в брюках.- отчего погрустнела мужская часть экипажа.
В обед, у раздаточного окна кают-компании выстроилась научная очередь.
— Что это?- удивился командир.
— У нас самообслуживание.- смутился профессор- официантка штатом не предусмотрена. Забыли.- и виновато улыбнулся.
Перед командиром предстал срочно отловленный матрос и студент в одном лице, а по совместительству сын командира бригады вовсе не чужих для командира кораблей.
— Назначаетесь вестовым!- распорядился командир.
— Я нанимался матросом, и официанткой быть не собираюсь!- возразил матрос-студент и сын комбрига.
Командир кивнул всегда находящимся рядом военным матросам: «Проводите юношу к трапу.., с вещами. И студенческий билет не забудьте отобрать.»
Оказавшись на берегу, юноша быстро понял, что он теперь не матрос, не студент, а только сын командира бригады без перспектив получения высшего образования, и запросился быть вестовым.
В дальнейшем «МОСКОВСКИМ УНИВЕРСИТЕТОМ» управляли по военному. Иногда, для большей доходчивости, к командам добавлялись разъяснения на военно-морском языке, через семь гробов с пересвистом. Профессора и лаборантки в таких случаях стыдливо прикрывали уши ладошками. Им раньше таких слов вживую слышать не приходилось.
По возвращении из экспедиции, командиру поступило предложение от МГУ оставить военную службуи стать постоянным капитаном «МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА» с весьма превосходящей его денежное содержание зарплатой, хорошей квартирой в Ялте, где должен был базироваться корабль и другими заманчивыми благами. Командир отказался.
— Зря!- сказал кто-то из нас.
-Моя жена тоже так считает!- ответил Кузанов.
А автоматическое зачисление в МГУ членов экипажа «МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА» отменили через год, и всех отчислили за неуспеваимость.