Почему-то принято считать, что в приеме радиограммы никаких особых сложностей для разведчика нет. Вот передать радиограмму — это да! Вокруг снуют враги с радиопеленгаторами, чутко прослушивая эфир и моментально вылавливая из него писк чужой морзянки. А бедный радист засел со своей рацией где-нибудь среди развалин Берлина и пытается согреть дыханием пальцы, ибо на морозе они совсем задубели и ключа не чувствуют. И стоит ему только отправить в эфир первые точки-тире, как вся свора матерых волков из вражеской контрразведки мгновенно узнают его почерк и в ту же секунду бросаются на его поимку.
А прием радиограммы — ну что там может быть особенного? Сиди себе и слушай — даже самому в эфире светиться не надо, только настройся в определенное время на определенную частоту. Иногда разведчики для этого дела даже из дому не выходят: включают обычный радиоприемник и прослушивают какую-нибудь сводку погоды, в которой, специально для них, диктор передает зашифрованное сообщение.
В жизни же все случается с точностью до наоборот. Сегодня для передачи радиограммы радисту уже не требуется выстукивать ключом каждую цифру зашифрованного сообщения: в радиостанции имеется устройство, позволяющее набирать цифры автоматически. Сиди себе и дави на кнопки — нажал двойку: ти-ти-та-та-та, пропищал автомат. Шестерка: та-ти-ти-ти-ти. Ну и так далее, пока весь текст радиограммы не накопишь в электронной памяти радиостанции. Затем, связавшись с Центром и убедившись в том, что он тебя слышит и к приему готов, нажимаешь кнопку передачи. И вся радиограмма выстреливается в эфир даже не со скоростью поросячьего визга, а со скоростью комариного чиха. Центр же, в свою очередь, принимает это спрессованное во времени послание и, растянув его до нормальной скорости, прочитывает всю переданную информацию.
Конечно же, гладко эта процедура проходит далеко не всегда. Например, очень важно, чтобы радист Центра не спал, когда ты на связь выходишь. А то ведь это просто отчаяние какое-то: разведчики носятся, как бешеные собаки, голодают, холодают, потом и кровью добывают разведданные для Центра, а именно в тот момент, когда их радист собрался передать в Центр сверхценную информацию, радисту Центра приспичило пойти отбомбиться. А на обратной дороге он, паразит, обязательно встретит землячка или зазнобу-радистку из соседней роты. И естественно, протреплется с ними полчаса, ссскотина! А радист разведгруппы в это время, зверея, посылает и посылает в эфир свои позывные, пытаясь услышать отклик Центра и коэффициент перехода на частоту приема. Вот именно в это время его вражеские пеленгаторщики и засекают.
И становится понятным крылатое изречение: «Связь — как воздух: ее не замечаешь, пока она есть». А есть еще и такое: «Связь — королева ВДВ!». Автор второго изречения — преподаватель кафедры связи полковник Рогачев, авторство же первого приписывают многим: от Чингиз-хана до Гагарина.
Что же касается приема радиограммы, то здесь все просто только на первый взгляд. Во-первых, далеко не всегда удается выбрать подходящее место для сеанса связи, так как для решения этой задачи даются два взаимоисключающих условия: с одной стороны, надо расположиться скрытно, чтоб враг не поймал (лучше всего где-нибудь в низиночке, в лесу), а с другой стороны — чтобы рядом не было элементов рельефа или предметов, мешающих прохождению радиоволн (лучше всего на открытой местности, да повыше). Вспомним опять же вечную беду радистов — не вовремя сдыхающие аккумуляторы рации. Приплюсуем измотанность радиста, льющий за шиворот дождь, или сковывающий пальцы мороз, или тех же гадов-комаров, жрущих нещадно бедолагу- радиста, который даже не может от них отмахнуться — руки заняты. И вот среди всех этих несчастий радисту нужно сохранять голову ясной, а слух — чутким, способным выловить тонкий писк морзянки Центра среди океана эфирных помех.
Хорошо китайцам с их поголовным музыкальным слухом, с рождения натренированным словами, произносимыми четырьмя различными тонами — у них практически любой в радисты годится. У нас же отобрать и выпестовать толкового радиста — еще та работка.
Поэтому в спецназе хороших радистов знают наперечет, и толковые командиры групп готовы идти на любые ухищрения, чтобы заполучить такого спеца к себе в группу на время учений или боевого выхода. И трясутся они над ними, как над любимым дитятей: во время десантирования или марша держат радиста рядом с собой, распределяют его груз между другими разведчиками, и насколько можно, оберегают его от любого риска. А уж во время сеанса связи выделяют самых надежных бойцов для его охранения и даже дают указание натянуть над радистом тент, если дождь, или развести костерок — погреть руки, если мороз. А если садятся аккумуляторы — вся группа по очереди крутит тугую рукоятку зэушки, и ни у кого (во всяком случае, вслух) не возникает вопроса: а с каких это, собственно, щей я должен чужую работу делать? Небось, радист мой гранатомет ни таскать, ни драить не будет! Ибо все понимают прекрасно, что без связи — нет группы. Можешь добыть кучу ценнейшей информации, можешь хоть генштаб противника взорвать, хоть самого Гитлера в плен захватить, но пока ты не сообщил об этом в Центр — ничего этого, считай, не происходило. И вообще, группа твоя без связи — так, мираж, фантом, условное понятие.
Командир группы Солидный Сэм всех этих тонкостей пока не знал — а откуда ему было их знать? Ну да, говорили об этом и преподы, и командиры, так пока на своей шкуре все это не прочувствуешь — все равно не поймешь. А посему священного трепета перед сеансами связи пока что не приобрел — как, впрочем, и все остальные курсанты группы. Вопрос о кандидатуре радиста группы на учения решился быстро и демократично — при помощи все того же банального жребия. Разумеется, эта честь выпала Рустаму — как самому везучему. И боевые товарищи шумно возликовали по этому поводу, ибо таскать на себе лишние пол-пуда никто особенно не жаждал. Рустам же, дабы не доставлять боевым товарищам еще большей радости, постарался максимально сохранить лицо и открыто не горевать по этому поводу. Ну, радист и радист — подумаешь, фигня какая.
И сохранять лицо было необходимо в течение всего времени учений. Ну, вымотался. Ну, стер себе все плечи лямками этой чертовой бандуры, из-за которой рюкзак приходится на грудь перевешивать (а кто его за тебя тащить должен?), и автомат вместе со всей остальной амуницией ни на кого другого не перегрузишь — так что с того? Все вымотались, у всех плечи стерты и ноги сбиты. Можно, конечно, изобразить из себя изнемогающего страдальца: волочить ноги, тащась в хвосте группы и сбавляя темп марша, а на коротких привалах — валиться наземь с видом узника концлагеря, вернувшегося из каменоломни. Такое актерское мастерство заметят и оценят — помогут тащить тебе твой груз и сочтут тебя жалкой, ничтожной личностью, а попросту говоря, чмом болотным. И будут помнить это еще о-о-очень долго. Так что лучше уж стиснуть зубы и терпеть. Что Рустам и делал. И даже не скидывал на привалах осточертевшее железо с натертых до ссадин плеч (хотя именно этого больше всего и хотелось), а сгружал рацию бережно, словно корзину с яйцами.
Короткая летняя ночь уступала место ранним предутренним сумеркам, подмигивая на прощанье последними гаснущими звездами. Рустам разворачивал рацию для очередного сеанса связи и вдруг ощутил, что он, кажется, даже начал находить вкус в этом деле. Любое дело становится приятным, когда хорошо получается. Или близится к завершению. А здесь было и то, и другое: наступало утро последнего дня учений, все задачи были выполнены и оставалось самое приятное — принять радиограмму с указанием места и времени эвакуации группы из «тыла противника».
Радиостанция развернута. Взгляд на индикатор питания — слабовато, но ничего, должно хватить. Время… Еще пяток минут обождать надо. Надев наушники, Рустам приготовил блокнот с карандашом и, прикрыв глаза, погрузился в тихо потрескивающий шорохами океан эфира. Перед работой радисту необходимо н а с т р о и т ь с я. Отключиться от внешних раздражителей, полностью сосредоточиться на восприятии попискивающих среди трескучих и шипящих помех точек-тире, складывающихся в цифры шифровки. Необходимо войти в особое состояние — сродни тому, в котором читатель как бы не замечает букв текста, а видит картины, которые рисует для него писатель. Или как переводчик — читая текст, он не переводит каждое слово а понимает слова и фразы. Так же и радист: в нужном, рабочем состоянии у него происходит своеобразное раздвоение сознания, когда мозг принимает услышанные сигналы и распознает их, а рука записывает принятые цифры как бы сама по себе. Важнее всего в этом деле непрерывность и естественность процесса — вроде того, как человек не задумывается над тем, как именно он дышит. Стоит спотыкнуться, пропустить одну цифру — и ровный процесс летит, как эшелон под откос, громоздя друг на друга наезжающие вагоны. Радист начинает нервничать, допускает одну ошибку за другой, и в результате приходится самому вылезать в эфир с просьбой повторить ту или иную группу цифр. А это, как вы уже поняли, чревато.
Рустам уже почти вошел в это нужное состояние, когда на шею ему вдруг сел комар. К подробному рассказу о рязанских комарах мы вернемся позже, ибо эти твари того стоят. А пока отметим тот факт, что после пары суток скитаний по рязанским лесам у человека вырабатывается устойчивый обостренный рефлекс на любое легкое прикосновение к собственной коже. И лупит он по этому месту с реакцией, резкостью и силой чемпиона Китая по пинг-понгу.
Хрясь! Подлый комар, однако, умудрился увернуться, чтобы вскоре вновь приземлиться на то же самое место. Хрясь!! Опять улизнул, падла… И через несколько секунд сел опять. ХРРРЯСЬ!!! Тьфу, з-зараза… Чертыхнувшись, Рустам покрутил избитой шеей и натянул на голову капюшон маскхалата. И — услышал за спиной довольное ржание. Яростно обернулся и увидел веселящегося Леху Архипова с тонким прутиком в руках. Рустам рассвирепел.
— Лабус, урод! Делать нечего, что ли?!
— Ты так классно медитировал! — Леха сморщил физиономию, изображая сосредоточенность, — Прям — факир!
— Отвали на фиг, придурок! Мешаешь же!
— Ой-ой-ой, какие мы сердитые…
— Лабус, кончай в натуре! — вступился за Рустама добряк Пашка Раковский, — Что ли, руки занять больше нечем? Он и так эту бандуру таскал все учения, так еще и ты прикалываться будешь. Нет, чтобы помочь человеку…
— А я — чего? — фыркнул Леха, — Что, пошутить уже нельзя? А эту бандуру я и потаскать могу, мне не в западло. Не обижайся, Рустик — обратно я ее поволоку!
— Вот и давай, раз не в западло…
Когда Леха сообразил, что хитрый Клешневич его банально «припахал», давать задний ход было уже поздно. Оставалось лишь возмущаться про себя в том смысле, что здорово удобно быть великодушным за чужой счет.
Рустам же через пять минут закончил записывать принятую радиограмму и передал Сэму блокнот с неровными колонками пятизначных цифровых групп.
— Держи, Сёма — переводи. Вроде бы все правильно принял, — и сладко потянулся с чувством выполненного долга, — Пойти, что ли, венок возложить…
— Ты обожди, не уходи далеко, — пробормотал Сэм, сосредоточенно водя пальцем по кодировочной таблице, — Вдруг чего не так принял, опять на связь выходить придется…
— А вот это уж — хренушки! — сверкнул счастливой улыбкой Рустам, — Батарея села! Можете пока зэушку покрутить, если надо… — и, отмахиваясь веткой от комаров, скрылся в густом ельнике, сорвав по дороге могучий лопух.
Вернувшись, Рустам обнаружил, что в стане однополчан произошло некоторое смятение. Возмущение на лицах бравых диверсантов соседствовало с изрядной растерянностью.
— Чего случилось, люди? — встревожился Рустам, — Эргэ не читается?
— Все читается, — угрюмо буркнул Сэм, — На, читай, чего ты принял! Вредитель…
Расшифрованный текст радиограммы извещал группу о том, что эвакуация группы автомобильным, воздушным, морским и вообще всяким другим транспортом отменяется. Группе надлежит прибыть в пункт постоянной дислокации своим ходом — сегодня, не позднее 14.00.
— Рустик, — вкрадчиво поинтересовался Лабус, — Что у тебя на родине делали с гонцами, которые хреновые вести приносили?
— Да иди ты… А почему не позднее четырнадцати прибыть надо, интересно? Может, случилось чего?
— Если бы чего случилось — так тогда бы транспорт точно нашли, — проворчал Клешневич, вытягиваясь на траве, — Я так думаю, в наряд нас уже запланировали, вот что. К двум приходим, развод — в шесть. Как раз: положено четыре часа на подготовку — нате, получите…
— Не, ну это ваще уже! — возмутился Климешов, размазывая комара по круглой щеке, — Не положено в караул ставить, если в ночь перед этим пахал!
— А нас в караул и не поставят, — успокоил его Клешневич, — На кухню засунут, или еще куда — наряд большой, места всем хватит.
— Каз-злы… — выразил общее мнение Лабус.
— Ладно, мужики, — плюнул Сэм, — давайте собираться…
— Сёма, да ты чо?! — наперебой принялись возмущаться все, — Только пришли — не отдохнули, не пожрали! Нашел биороботов, блин….
— Хорош бухтеть, — хладнокровно подавил бунт на борту Сэм, — Здесь, что ли, на привал собрались устраиваться? Болото в двух шагах — еще не поняли? Выберем место получше, там и отдохнем. А здесь комары через полчаса до самых костей обглодают…
С кряхтеньем и негромкими проклятьями поднялись, собрались. И потащились растянутой цепочкой туда, где светлела между сосен опушка леса.
Прикусив губу и беззвучно поскуливая, Рустам переставлял стертые в кровь ноги и ощутимо комплексовал. Нет, вот посмотришь в кино на разведчиков, возвращающихся из тыла противника: люди как люди. А мы — как эти самые… на блюде. Маскхалаты у киношных разведчиков чистые, морды — все подряд героические и исполненные готовности хоть сейчас выйти на новое задание и даже — ПОБРИТЫЕ! И все разведчики — в сапогах! Черт его знает, в чем тут дело: то ли те — люди из другого материала, то ли нам — до настоящих разведчиков, как до Пекина раком: вся группа уже переобулась в кеды, да и в них-то чапают какой-то походкой беременных пеликанов. Сапоги, раскисшие в болотах и задубевшие у костров, кое-как привязаны к рюкзакам (а еще сколько придется попариться, пока эти сапоги в божеский вид приведешь!).
И грязные все, и насквозь провонявшие потом, да дымом костровым — черт его знает — вроде и умывались на дневках, а все равно, как поросята какие. А главное — нет ни у кого во взгляде ни лихости, ни героизма — одна сплошная замордованность, да еще ожесточенная упертость. Вспомнишь музейные фотографии разведчиков-фронтовиков: вот же орлы были мужики! В кубанках, необъятных диагоналевых офицерских шароварах и хромовых сапожках гармошкой, щегольски поигрывающие трофейными шмайссерами и изящно-хищными финками — ну гусары просто! Блин, а тут плетешься, как корова колченогая, и вид у тебя страшнее, чем у пленного румына — есть от чего в уныние впасть. Какой из меня, к черту, разведчик… Чмо болотное…
И некому было сказать в ту пору Рустаму: брось ты дурака валять, парень! Все путем! Тебе всего восемнадцать, а отпахал ты по полной программе, и выполнил все, что от тебя требовалось, и не заскулил, а сделал все через «не могу»! Так чего тебе еще надо? И какая разница, как ты при этом выглядишь: это уже дело двадцатое, знаешь. Эх, юношеские горести, да печали… Оглянется так вот человек назад, да подумает: да с чего, собственно, я так переживал тогда? Причины-то, в общем, ерундовые были. После-то в жизни куда более горькие вещи случались, а вот так, как в юности, и не горевал. Почему так? Наверное, потому, что в юности вообще все острее человек чувствует — и печали, и радости. И уж точно не правы те, кто считает юность беззаботной: девочка из-за прыщика на носу будет горевать больше, чем старуха — королева из-за потери флота в сражении. Но зато и поводов для счастья больше.
Вот и сейчас: выйдя из леса, Рустам глянул вперед, мгновенно забыл обо всех невеселых мыслях и прямо задохнулся от внезапно нахлынувшей теплой волны радости бытия: ну такая красота расстилалась вокруг!
На розовеющем небе прямо на глазах загорались золотистым светом призрачные мазки перистых облаков. Белесый туман сонно поднимался над сизой лентой Оки и расползался по заливному лугу. В нем тускло светились пунцовые свечи иван-чая. Где-то позади, в лесу, уже начал рассыпать в предутреннем воздухе свою бодрую дробь трудяга дятел. Словно откликнувшись знакомому, прокричала иволга в роще за дорогой. А прямо рядом с дорогой на лугу высились стожки свежего сена — такие ладные и даже на вид мягкие, что просто смеяться захотелось от радости.
Сладострастно подвывая, разведчики с восторгом повалились в стожок и замерли ошеломленно, вдыхая ни с чем не сравнимый аромат скошенного разнотравья. Вот оно — счастье! Которое для всех и даром!
— Ох, мужики… — нарушил, наконец, блаженное молчание Колдин, — Вот вы как хотите, а Бог есть! И он нас любит!
— Вы чего это тут развалились? — раздался вдруг откуда-то сверху строгий голос, — Для вас, что ли, сено сгребали?
Все вздрогнули и, как по команде, задрали головы. Над ними нависла сонная морда тощей кобылки мышастой масти. Верхом на кобылке сидела закутанная платком конопатая девчонка в телогрейке и кирзовых сапогах. Взгляд амазонки был весьма и весьма неодобрительным.
— Хорош выступать, пейзанка! — дерзко хохотнул пошляк Лабус, — Чего невеселая такая? Не дрючит никто, что ль?
Рустам стиснул зубы. Ну не могло его восточное воспитание мириться с сальными шуточками в адрес женщины, не могло — и все тут. Так и не привык он за всю жизнь в России к подобным вещам. И он уже набрал воздуха, чтобы осадить зарвавшегося Лабуса, но амазонка и сама оказалась не промах.
— Дурак, — презрительно бросила она, сдвинув медные бровки, — Что, от этого веселятся здорово?
— Ну, а то ж! Что, не веришь? Хочешь, докажу? — веселился Лабус.
— Давай, докажи. Дрюкни мою кобылу разок — может, она повеселее свои копыта переставлять будет…
Взрыв общего хохота с головой накрыл незадачливого остряка. Ай да девка! Н-ну, молодец!
— Не извольте сердиться, сударыня! — проворковал галантный Сэм, поскребывая небритую шею, — Мы после себя все приведем в порядок в наилучшем виде, честное благородное!
— Смотрите, не курите в сене-то… — смягчилась амазонка.
— Не, мы не будем. А позвольте спросить: отчего это вы в такую рань путешествуете?
— Да какая рань-то? Пятый час уже. С фермы еду, ночная смена у меня там была…
— С фермы? — живо заинтересовались все, — Так это… Может, молочком угостите? Окажите помощь изнемогшим защитникам!
— Ну дак идите, да попросите — жалко, что ли?
— А далеко ли ферма-то, хозяйка? — все же настолько у девчонки был свежий крестьянский вид, что все остро ощутили нехватку плисовых штанов, гармони и картуза с лаковым козырьком.
— Ну… отсюда — километра три будет, — мотнула она головой, — Вон в ту сторону, по дороге.
А вот это был конкретный облом. Молоко — это, конечно, вещь, но топать за ним на разбитых копытах три километра… Да потом обратно столько же…
— М-да, — резюмировал Сэм, — Далековато… А может, вы это… Лошадку нам свою одолжите, а?
— Да щ-щас, — кивнула девчонка, — С разгону. Буду я вам мою Катьку доверять… Она кроме меня и не признает никого. Что с вами делать-то? Вот же свалились вы на мою голову… — она размотала низко надвинутый платок, откинула его на плечи и полыхнула вдруг такой блестящей медью пушистых волос, такой пронзительной синью шалых глаз, что у Рустама перехватило дыхание и сладко заныло в груди.
— Ладно, — приняла решение медноволосая Цирцея, — Делаем так: собирайте тару, куда налить и давайте одного со мной — отвезу…
— Эт мы мигом! — возликовал Сэм, — Мужики, освобождайте фляги в темпе! Рустам, чего тормозишь? Флягу давай, говорят!
А что — Рустам? Не надо было Рустаму никакого молока, только побыла бы она здесь еще хоть минутку…
— Так, всю тару собрали? — Сэм деловито нанизывал фляги на ремень толстой гирляндой, — Леха, остаешься за меня! Я к вашим услугам, сударыня! Где прикажете разместиться — спереди, сзади?..
— Шустрый какой! — усмехнулась девчонка, — Куда моей Катьке такого кабана таскать? Она у меня уже старенькая… — погладила кобылку по шее и вдруг улыбнулась Рустаму уголком губ: — Идем, парень. Ты, вроде, полегче будешь…
Изо всех сил стараясь сохранять невозмутимый вид, Рустам скинул экипировку, забрал у раздосадованного Сэма фляги и подошел к девчонке, отводя глаза.
— Сзади садиться?
— Сзади… Сумеешь залезть-то?
— Ага… — Рустам взлетел легко, как на крыльях. Сейчас он мог запросто взлететь хоть на Эверест.
— Ух ты! — весело удивилась девчонка, — Не городской, видать?
— Да вообще-то городской. Но мы на окраине города живем, у нас дом свой, хозяйство…
Развернув кобылку, девчонка направила ее неспешным шагом по проселочной дороге, пролегавшей через луг.
— А откуда сам будешь?
— Из Намангана. Это в Узбекистане город такой.
— А, знаю! У мамани пластинка такая есть: «В Намангане яблоки зреют ароматные…».
— «… На меня не смотришь ты — неприятно мне!», — со смехом подхватил Рустам, — Точно, есть такая песня…
— В Рязани служишь?
— Учусь, в училище.
— А, эти — попрыгунчики, да?
— Ну да, попрыгунчики… — нет, ну она просто прелесть, что за девчонка.
— Не свалишься там? — заботливо поинтересовалась она.
— Да ничего, нормально, спасибо…
— Ну-ка… — и, легко подхватив Рустама за тощие ляжки, она основательно, по-хозяйски придвинула его ближе к себе, — Нормально так?
— Ага, нормально… — Рустам с трудом восстановил сбившееся дыхание.
— Лапы не распускай, смотри, — с ненатуральной строгостью предупредила амазонка, — А то враз слетишь у меня…
— Да не… Меня Рустам зовут, а тебя?
— Маша, — протянула она через плечо маленькую твердую ладошку.
Ладошка оказалась неожиданно горячей — словно Маша ее у печки грела. А еще Рустам готов был поклясться, что уже знал ее имя за секунду до того, как она его назвала. Ну, конечно же, только так ее и можно было назвать.
— А ты работаешь, учишься?
— И учусь, и работаю. В веттехникуме учусь, на заочном. А работаю — на ферме у мамани. Ее как оставишь? И работа трудная, и прибаливает, и хозяйство, опять же…
— А отец?…
— А, — недовольно отмахнулась Маша, — Поддает, паразит такой. Как отучить — не знаю просто. Зла не хватает…
— Бывает, — сочувственно вздохнул Рустам.
— У нас в деревне все мужики квасят, — горько вздохнула Маша, — Не могут они без этого, что ли? У вас тоже так, небось?
— Да ты знаешь — нет.
— Что — вообще не пьют, что ли?! — она даже обернулась.
— Почему? Пьют, только не столько.
— А вот почему?
— Ну, я даже не задумывался, — засмеялся Рустам, — Может, оттого, что жарко: на жаре-то как пить? И не хочется даже, чай горячий — другое дело. А вообще, у нас мужики больше покушать любят!
— Правда, что ли?
— Конечно, правда! Здесь мужики бутылку вскладчину покупают, а у нас плов готовят вскладчину: один приносит мясо, другой — рис, третий — морковку с луком… Приходят в чайхану и там плов готовят. Покушали, чай попили — хорошо!
— Ой, ну слушай — молодцы какие! Только их что, дома не кормят?
— При чем тут «не кормят»? Просто — традиция такая… Ну, вроде мужского клуба.
— Ой, а у нас в клубе танцы сегодня будут! Приходи со своими ребятами!
— Ага, сейчас! — развеселился Рустам, — У нас сегодня вечером свои танцы будут… Со шваброй в обнимку…
— Ну вот, приехали, — ферма шибанула в нос хорошо знакомыми ядреными запахами, — Слезай.
Рустам соскользнул с костлявого кобыльего крупа и с удовольствием погладил бархатную серую шею: «спасибо, лошадка…».
— Машунь, ты чего вернулась-та? — вышла им навстречу румяная толстуха в клеенчатом переднике, — Забыла чего?
— Да ничего не забыла. Тут ребята с десантного училища на учениях, молочка попросили…
— А-а, ну эт пожалуйста! А я уж думала — жениха ты поймала, да знакомиться привезла!
— Мам, да кончай ты! — возмутилась Маша, — Скажешь тоже!
— А чего? — веселилась толстуха, — Вон парень какой: краси-ивай, черногла-азай!
— Здрасте, — выдавил, наконец, покрасневший Рустам.
— Здравствуй, здравствуй, друг прекраснай! — весело оглядела его толстуха, — Ну дак чо — молочка, что ль, вам налить?
— Ну, если можно…
— Ну а чо ж — нельзя? Проведи, Машунь!
— Идем, — тронула его Маша за локоть.
Ферма производила странное впечатление — словно дом, в котором есть хозяйка, но нет справного хозяина. Коровенки выглядели сытыми и довольными, но при этом внутренний полумрак был многократно проткнут столбами света, падавшими сквозь дырявую крышу. Почти ни одна лампочка не горела. Щелястые стены давно и безответно взывали о ремонте.
— Маш, — неловко спросил Рустам, — Может, чего помочь надо?
— А чего ты поможешь? — пожала она плечами, — Сам видишь, как оно у нас тут… Что механик, что электрик — не доищешься никого, квасят вечно, паразиты. Автопоилка уже второй месяц, как сломалась — дак чего? Думаешь, почесались? Так и таскаем воду от реки — руки отрываются, пока всю эту ораву напоишь…
— Слушай, а можно, я гляну?
— Поилку-то? А ты что — соображаешь?
— Ну. У меня дядя на ферме работает, я ему часто помогал. Они же все стандартные, поилки эти?
— Да кто их знает — посмотри… Только вряд ли у тебя чего получится: оно же еще при Иване Грозном, наверное, строилось.
— Посмотрим. Инструменты есть тут какие-нибудь?
— В подсобке есть какие-то, глянь…
Ого, с каким энтузиазмом Рустам взялся за дело! Вот вам особенности национального менталитета — чешите грудь, делайте выводы: европейские рыцари ради покорения прекрасной дамы совершали грабительские походы и рубили, как капусту, головы огнедышащим драконам. Вошедший в легенду китайский уличный продавец масла очаровал самую прекрасную гетеру галантным обхождением и заботой. Русские Емеля да Иван-дурак вообще сами ничего не делали для покорения царских дочек — предоставили отдуваться за себя щукам да конькам-горбункам. А вот что делал узбекский богатырь Фархад для того, чтобы завоевать сердце красавицы Ширин, знаете? Он пахал! Сокрушал горы, перегораживал горную реку для того, чтобы напоить иссохшую долину и спасти от голода тысячи и тысячи дехкан. Вот это, по большому счету, Подвиг! Увы, но по какой-то ужасной несправедливости в памяти людей почему-то чаще остаются разрушители, а не созидатели. Все знают тупого тщеславца Герострата. А вот кто знает, как звали изобретателя пожарной машины?
Вся работа потребовала часа с небольшим. Ерунда, скажете? Это если знаешь, как делать — тогда ерунда.
— Маша, глянь в емкость! — крикнул Рустам и решительно повернул запорный вентиль.
Глухо бормотнув, труба отозвалась утробным звуком и тут же ровно загудела, изрыгнув мощную струю в пересохший бак. Маша обрадованно засуетилась, торопливо выметая из чашек автопоилки клочки засохшего сена. Вскоре довольные буренки уже с наслаждением всасывали свежую воду и удовлетворенно орошали мощными струями пол коровника.
— Ой, Рустамчик, ну ты молодец! — счастливая Маша решительно расцеловала Рустама в чумазые щеки, — А то мы, как на работу идти — прямо выть были готовы…
— Да ладно тебе! — вспыхнул Рустам, — Я же грязный весь как свин — чего ты за меня хватаешься…
— Иди вон, к колонке, умойся. Я сейчас мыло принесу. Ы-ы-ы, колонка работает!!! — восторженно повизгивая, Маша метнулась в подсобку.
А счастливый Рустам вытянул руки из рукавов маскхалата и, покряхтывая (саднили натертые лямками плечи) стянул маскхалат с плеч и подпоясался его рукавами. Тельняшка-безрукавка была грязнючей, как смертный грех. Рустам стянул и ее, сразу же сунув под струю воды. Как следует, конечно, не отстирать, но хоть намного освежить, что ли…
— Ой, мамочки мои! — услышал он позади испуганный Машин голос, — что это у тебя с плечами-то?!
— Чего там такое? — вывернул шею Рустам, — А, это… Да ерунда, натер немного. Ничего страшного.
— Ничего себе ерунда! Как вожжами отстегали, все равно! Давай, я хоть зеленкой помажу, что ли…
— Да не надо ничего мазать! — испугался Рустам — Само пройдет, еще быстрее. Дай мыло, пожалуйста…
— Нагнись, — решительно скомандовала Маша и принялась осторожно намыливать его жилистую шею и спину.
Рустам просто задохнулся от восторга, ощутив растертой спиной быстрое прикосновение горячих ладошек. Ладошки были твердые и слегка царапали спину колючками мозолей, но все равно — это было божественно! Рустам подставил пылающую голову под ледяную струю и счастливо отфыркивался. О, если бы это никогда не кончалось!
— Ну вот, — улыбнулась Маша, набросив ему полотенце на шею, — Совсем красивый стал!
— Спасибо… — Рустам стыдливо отводил счастливые глаза, — А то это… Совсем в этом лесу в чушку превратился. Людям показаться стыдно…
— Да ладно! — шалая синева притягивала так, что не вздохнуть, — Чернявый-кудрявый… Девки, небось, в Рязани на шею так и вешаются?
— Нет! — Рустам испуганно замотал головой так, словно хотел стряхнуть голову с шеи.
— Так я тебе и поверила…
— Да правду говорю! — воспламенился Рустам, — Маша…
— Ну чо, Машутка? Набрали молочка-та? — мамаша возникла как всегда, вовремя.
— Сейчас наберем, мама, — Маша ловко полоскала тельняшку Рустама под струей воды, — Нам Рустам поилку починил — видала?
— Ох, правда, что ль? Касатик ты мой! — мамаша всплеснула толстыми руками, — Ну, мужик — он мужик и есть! Ох, зятька бы мне такого!
— Ма-ма!!
— А чо — мама? Чо- мама? Сурьезная! — кивнула она в строну дочери, — Тебя Рустам зовут? А меня — Дарья Никитишна. Вот и ладненько. Ну, идем, сынка — я тебе парного-то налью…
Наполнив капроновые фляги теплым, пахнущим счастливым детством молоком, Рустам неслышно вздохнул. Вот и все. Пора и честь знать. Что делать, раз такую судьбу себе выбрал, что предстоит теперь прощаться всю жизнь. Хотя, не выбери он такую судьбу — выпала бы ему эта встреча?
— Спасибо вам большое, — неловко поклонился Рустам.
— И тебе спасибо, сыночка, — погладила его по смуглой щеке Дарья Никитишна, — Будешь в нашей деревне — заходи, мы — Кузьмины, нас всякий знает.
— Садись ты первый, — подвела кобылку Маша, — Я сзади сяду.
Рустам отыскал в кармане половинку армейского сухаря и угостил кобылку, с удовольствием ощутив прикосновение бархатных губ к ладони. Катерина деликатно схрупала угощение и фукнула теплым воздухом из ноздрей прямо Рустаму в ухо. Рустам засмеялся, потрепал добрую кобылку по шее и легко вскочил ей на спину, покрытую одной попонкой — наверное, старая кобылья спина уже не выносила жесткого седла. Маша накинула на костлявый кобылий круп свою телогрейку и с легкой грацией дочери индейского вождя разместилась позади него.
— Ну все, мам, пока!
— До свиданья, Дарья Никитишна! Спасибо большое!
— С богом, детки! Машунь! Поросятам там кинуть не забудь!
— Ладно! — отозвалась Маша и с легким вздохом обхватила Рустама за пояс, положив голову ему на плечо.
До этого мгновения Рустам считал, что весь запас восторгов, отпущенных на его жизнь, истрачен за один этот день. Но когда он вдруг вдохнул солнечный запах Машиных волос и ощутил нервной кожей спины прикосновение двух жарких тугих полушарий, сердце его бешено заколотилось где-то в глотке, а перед глазами вспыхнули огненные пятна. Что в такой ситуации обязан был сделать любой нормальный парень? Разумеется, первым делом — ухватить всадницу за крепкие бедра! А там — как повезет…
Рустам же, как ни досадно будет осознавать это читателю, все-таки был сыном Востока, строго воспитанном в лучших его традициях. Бабушка Хадиджа — светлая ей память — накрепко вдолбила в голову внука правила общения с девушками. Вот одно из них: при разговоре с девушкой парень ни в коем случае не должен смотреть ей в глаза — это нескромно! Глядеть только себе под ноги, благовоспитанно скрестив руки на животе! Такое не забывается.
И все же разрывающий грудь Рустама восторг требовал выхода. И Рустам, вскинув руки, счастливо запел, с упоением закатив глаза:
Чип-чип,
жужаларим
Чип-чип,
жужаларим
Ола-була жужаларим
Келинг Сизга сув берайин
Нон берайин, дон берайин
Ой, меним
Жужаларим!
Ой, меним
Жужаларим!
Он пел вольно, восторженно, вволю давая излиться переполнявшему его счастью, Смуглые руки его то взмывали ввысь, то превращались в легкие волны, над которыми плавала туда-сюда его кудрявая голова на гибкой шее. Что это было — концерт, серенада? Да какая разница — радостное влюбленное сердце это пело, вот и все.
— Ух, ты-ы!! — восторженно ахнула Маша, когда он закончил, — Ну ничего ж себе, у тебя голосище! Бюль-бюль Оглы!
— Тебе понравилось?! — вытер счастливый пот Рустам.
— Еще бы! Ты что — учился где?
— Ну… В школьном хоре был солистом когда-то…
— Ух, здорово! Девки наши не слышат — поумирали бы все! А что за песню ты пел?
— Да это детская песня! — засмеялся Рустам, — Цып-цып-цып, мои цыплятки… — неужели никогда не слышала?
— Не, никогда! Это японская, наверное?
— Да какая японская?! Узбекская, композитор — Гуссейнли, слова Мутталибова… У нас ее все детские хоры пели. Вообще-то, соло в ней должна девочка петь, в нашем хоре ее обычно Динка Лурье исполняла. Но если ее не было — то мне поручали.
— А что за Динка? — в голосе Маши вдруг проскользнули холодные льдинки, — Красивая?
— Динка-то? — вздохнул Рустам, — Она на тебя похожа была… Тоже рыженькая и с конопушками. Только глаза не синие, как у тебя, а зеленые.
— А почему «была»? — насторожилась Маша, — Покрасилась?
— Нет, не красилась… Она с родителями в Израиль уехала в седьмом классе. И там погибла через месяц — террористы школьный автобус подорвали… Наши девчонки все ревели так…
— Ой, извини — я не знала…
— Да ну, что ты…
За поворотом показался знакомый стог. Бравые диверсанты дрыхли, как трофейные лошади, лишь запихав оружие и снаряжение поглубже в сено и отважно наплевав на охранение.
— Давай тут попрощаемся, — шепнула Маша на ухо Рустаму.
— Давай… — Рустам соскочил с кобылки и решительно взял в руки Машины горячие ладошки, — Маша… Можно, я приду к тебе?
— Когда ты придешь-то… — с грустью посмотрела она на него.
— Ну, я точно не знаю еще — сегодня нас в наряд засунут, скорее всего… Но на той неделе — точно вырвусь!
— Да ваши лагеря же пятнадцать километров отсюда. И автобусы не ходят…
— Да ерунда какая! Я — бегом! Можно, Маша?
— Ну, приходи… Не боишься, что парни наши тебе по шеям накидают?
— Да плевал я на них! — сейчас Рустам готов был сразиться хоть с батальоном бенгальских тигров.
— Ух, ты… смелый какой! — засмеялась Маша, — Ну, смотри!
— Ну… досвиданья?
— Пока… — и, наклонившись, Маша легко коснулась губами его смуглой щеки, взлохматила ладошкой волосы, — Муслим Магомаев!
Путь до учебного центра Сельцы показался Рустаму совсем коротким — собственно говоря, он его даже толком и не заметил. Шел себе, счастливо улыбался и не понимал, чего это однополчане сдыхают на ходу. Вот уже и границы центра: стрельбище, аэродром, диверсионный городок… Теперь — в лес по тропинке и через сотни три метров — приветствую тебя, девятый эскадрон!
Однако у лесной тропинки их поджидал сержант Ауриньш.
— Марик, здорово! — шумно обрадовались ему все, — Чего сидишь, скучаешь? А ну, давай — встречай, Прасковья героя-мужа своего!
— Привет чемпионам! — оторвался Маргус от выстругивания нунчаки из дубового сука, — Вы первые пришли, молодцы. А меня вот всех встречать тут поставили.
— А хлеб-соль где? А ордена героям? А наркомовские сто грамм?
— С этим делом в стране напряженка, понимать должны. Короче, мужики — сюда пока нельзя.
— Чего такое? — встревожились все, — Карантин, что ли? Обхезались все, пока нас не было?
— Да нет, все нормально. Просто комиссия из ЦК КПСС приехала. Мы двое суток тут бордюрную войну вели — красили, белили, подметали… Траки даже шишки вокруг сосен собирали. Ну вот, а сегодня с утра всех, кого можно из лагеря вытурили, чтоб было как в образцовой тумбочке: чисто и пусто. А меня сюда поставили, в оцепление — если кто пойдет, то заворачивать всех от центральной аллеи.
— Х-хе! Да мы вообще можем не возвращаться! Забуримся тут в лесу, да покемарим до вечера!
— Нет, мужики — возвращаться надо, ротный ждет.
— Небось, в наряд ставить некого?
— Точно. А вы откуда знаете?
— А чего там знать-то…. Ладно, почапаем потихоньку, огородами.
— Мужики, вы — леском, вдоль ВДК шагайте, а потом уже к роте выходите…
— Ага… Ну бывай, Марик. Заходи вечерком…
И группа направилась по указанному маршруту, привычно маскируясь в тени раскидистых сосен и зорко осматривая прилегающую местность.
— Сэм, атас! — вскинул вдруг руку дозорный Цунь, — Вон они!
По центральной аллее, вылизанной до первозданного блеска, вальяжно шествовала группа дядек в сопровождении начальника училища. Были в группе и незнакомые военные чины — столько лампасов и маршальских погон парням встречать еще не доводилось.
— Залегли! — скомандовал Сэм, приникнув к биноклю, — Ну ни хрена себе… Живое политбюро канает… Как в телевизоре, все равно…
— Сема, девай поближе подберемся! — толкнул его в бок Рустам, — Посмотрим!
— Дурной, что ли, Рустик? Засекут еще.
— Да ни фига! Вон — вдоль ВДК проскочим и — к корпусу ТВДТ. А там в кустах засядем и фиг кто нас увидит. Ну, Сэм! Когда еще живого Брежнева доведется увидеть!
— Да нету там Брежнева. Романов вроде вон топает… Демичев… У! Маргелов!!
— Ну, Сёма!!!
— Ладно, давай. Мужики, еще кто пойдет?
Больше энтузиастов не оказалось. Опять ползти, короткими перебежками перемещаться по пересеченной местности — нема дурных. Сэм с Рустамом скинули оружие и снаряжение и налегке скользнули в низкий подлесок, окружавший комплекс ВДП. Как и рассчитывал Рустам, они легко подобрались незамеченными к самой центральной аллее и устроились вблизи свежевыкрашенной БМД, которую готовили к десантирования курсанты четвертого курса десантного факультета.
Выглядели курсанты, как манекены из Дома моделей Министерства Обороны: новенькие оливковые комбенизоны с белоснежными подворотничками, на которые даже не поленились пришить курсантские погоны; сияющие небесной голубизной отглаженные береты, надраенные знаки и сверкающие сапоги… Только что аксельбантов не хватало, а так — хоть на парад. Работали они, впрочем, спокойно, увлеченно. Крепили на броне увесистые камеры МКС, глухо клацали замками, подсоединяя стренги подвесной системы.
— Кра-са-вчики, — уважительно протянул Сэм, — Небось, пол-ночи готовились…
— Чш, тихо! Идут!
Комиссия приблизилась вплотную к месту образцово-показательного занятия и встала в ожидании, что сейчас их тут начнут красиво и четко приветствовать. А вот ни фига подобного и не произошло. Как работали люди, так и продолжали работать. Вообще, сплошь и рядом такое случается: ждут, трепещут, напрягаются, а потом как-то в самый ответственный момент увлекаются работой и оказывается, что долгожданное высокое начальство они прошляпили. Начальник училища, врубаясь в ситуацию, начал ее оперативно разруливать:
— А здесь, товарищи, — объявил он отлично поставленным командирским голосом, — проходят занятия по воздушно-десантной подготовке!
Никакого результата. Идет работа своим чередом. А руководитель занятия — так тот вообще, кажется, ничего вокруг не видит и не слышит, полностью поглощенный процессом проверки готовности машины для десантирования.
— Гм!! — продолжил начальник училища, метая молнии из глаз в сторону комбезного зада руководителя занятия и с каждым словом повышая в голосе градус торжественности, — Занятие по подготовке к десантированию боевой машины десанта ведет Лучший Методист Училища… Полковник Озолин!!
— …ТВОЮДУРАКАМАТЬ!!! Чего делаешь, урод!!! — описав плавную дугу, прямо у ног комиссии летающей тарелочкой приземлился берет, слетевший с бестолковой головы незадачливого курсанта. Следом за беретом, кувыркнувшись, слетел и сам его хозяин с жидким ужасом в вытаращенных очах. Приземлившись на карачки у ног комиссии, он, не вставая с карачек (человек-паук!) подвывая, шустро убежал за угол корпуса.
— …УДАК!! На разбой систему готовишь, вредитель?! Убью, придурок!!! — потрясал ему вслед кулачищами размером с тыкву Лучший Методист Училища.
Кое-кто из гражданских членов комиссии вдруг скрючился, скрестив по-футбольному ручки на мошонке. Те, у кого нервы были покрепче, отделались отвисшими челюстями. Маршалы же, напротив — растроганно просияли, словно меломаны на любимом концерте, блаженно внимая звукам Великого Военного Языка.
— Н-ну, Василь Филиппыч, теперь понятно, почему твои ребята — орлы такие, — завистливо протянул один из маршалов, — С такой-то методикой… Конечно!..
***
Остаток дня пролетел быстро и рутинно. Доложили ротному о возвращении и отсутствии потерь в личном составе, вооружении и документах, вычистили оружие и принялись готовиться к наряду по кухне — чего бухтеть напрасно: людей в центре мало, а жрать готовить кому-то надо… Помылись, побрились, переоделись в кухонные комбезы, да и отправились чистить картошку и драить бачки с мисками. Откуда, спрашивается, у людей силы берутся в молодости? Рустам вспомнил, как в десятом классе, отпахав весь день на хлопковом поле, все пацаны, как один, принимались чиститься, да причесываться. А затем, прихватив магнитофон, отправлялись за пять километров на соседнее поле, где собирала хлопок девчачья бригада — на танцы!
Вот и сейчас — шустро орудуя ножиком, он без страха смотрел на ванну, которую предстояло наполнить начищенной картошкой. Фигня, глаза боятся — руки делают… Правда, вскоре на помощь ему пришел верный товарищ Ауриньш — он всегда при удобном случае заглядывал в родное отделение. Вот и сегодня, сменившись с наряда, он тут же появился на кухне и без лишних слов вооружился ножом, пристроившись рядом с Рустамом в корнечистке. Картофельная кожура вылетала из-под его ножа, как лента серпантина. Плюх-плюх-плюх: не успел Рустам оглянуться, как половина ванны была уже полной.
— Ух, Марик — ну ты гигант! — восхитился он, — Я бы без тебя тут всю ночь загибался, елки…
— А, чего такого… Мне даже нравится. Как на учениях сработали?
— Нормально… Тайник с сухпаем только не нашли — эти уроды-французы его сами сожрали, наверное. Слушай… Я с такой девчонкой сегодня познакомился!…
Хорошо, когда у человека есть друг, которому можно рассказать все на свете. Маргус слушал внимательно, понимающе помалкивал. И, конечно же, можно было не опасаться идиотских вопросов типа: «Ну так ты ее — того?».
— Очень хорошо, Рустам, — чуть улыбнулся он, — Я за тебя очень рад — честно, без дураков. Давай их с Лилей познакомим?
— Да мне бы хоть самому с ней толком познакомиться! — засмеялся Рустам, — Хочу на той неделе к ней в деревню сгонять. Только она говорит, у них там парни чужих лупят — э, везде так. Ты не думай, я не боюсь — просто времени мало совсем будет: пока от них отмахаешься…
— А, ерунда. Вместе пойдем — если что, я рядом буду. Ну что, поднажмем? Еще в кино успеть можем…
Клуб в учебном центре был так называемый «летний» — то есть без крыши, открытый дождям, ветрам и всем окрестным комарам. Любопытное зрелище представляли из себя курсанты, отправляющиеся на сеанс: в шинелях, накинутых на плечи по — Грушницки и свисающих из-под беретов белых бурнусах, изготовленных из вафельных полотенец, напоминали они больше всего африканских бедуинов, призванных в румынское войско. А кое-кто предпочитал смотреть кино в противогазе. Ничего, нормально — только приходится резину оттягивать, когда к окурку присасываешься.
А что делать? Все в нашей армии предусмотрено, кроме защиты солдата от комаров и прочего гнуса. Конечно, комар — это не вражеский бомбардировщик… А вот все равно — ну до того хочется порой кого-нибудь из Арбатского округа в Мещерские края привезти! Может, хоть тогда почешутся, да снабдят чем-нибудь солдата против этих гадов.
Рязанский комар, что бы там ни говорили разные северяне, да дальневосточники, явление в животном мире уникальное. Зверь этот ядрен, кровожаден, свиреп и невероятно плодовит. Нигде от этой напасти спасения нет: даже в сортир, заваленный хлоркой, курсанты отправлялись не иначе, как вооружившись парой березовых веток (описывать подробно сам процесс не будем: если у человека есть хоть капля воображения, он это представит себе во всех деталях). И каждой ночи ждали, как узник гестапо — очередного допроса.
Вот и сейчас — не досмотрев и половины фильма про трактористов с участием бравого Николая Крючкова, Рустам ретировался в палатку: ну просто сил уже никаких не было лупить себя ежесекундно по щекам и шее. Лихорадочно раздевшись, он нырнул под тощее солдатское одеяльце и мгновенно начал заворачиваться в него, как тутовый шелкопряд — в кокон. Черт, кое-кто все же успел заскочить… Н-на тебе! Н-на!! Так. Вроде, не пролезают. А то, что звенят над ухом (надо сказать, этот звон, пробивающийся даже сквозь байковое одеяло, хуже всего действует на нервы) — ничего, потерпеть можно… Уснуть бы поскорее…
И вот с этим-то как раз вышла осечка. Часто так бывает, когда переработаешь: вроде упахался так, что света белого не видишь, не спишь третьи сутки, кажется: только ляжешь, так сразу и провалишься. А только лег — так весь сон и пропал куда-то, осталась какая-то трясучка противная. Повертевшись с полчаса, Рустам в отчаянии плюнул и принялся одеваться: еще хуже, когда лежишь так вот, как тушка, и сна нет, а над тобой эти монстры, злобные порождения ночи, свою зловещую песню выводят. Выбравшись из палатки, Рустам раздул кадило, изготовленное из консервной банки и заряженное сосновыми шишками. Помахал вокруг себя, окуривая палатку едким дымом — ни черта их не берет, паразитов. Беззвучно взвыл и пошел куда глаза глядят — лишь бы на месте не стоять…
Спотыкаясь в темноте о корни сосен, добрел до парашютной вышки, чуть не налетев на нее лбом. И замер, озаренный гениальной идеей! Так. Только бы никому эта идея, кроме меня, в голову раньше не пришла… И Рустам, скинув сапоги, чтобы не громыхать по железным ступеням, бесшумно взлетел на самую верхнюю площадку вышки. Площадка была пуста! Рустам сел на теплые доски, прислушался и тихо засмеялся от счастья. Ни одного комара не звенело над ухом! Только сильный и теплый ночной ветер мягко гудел в опорах вышки, да шумел внизу кронами сосен. Изможденный, Рустам блаженно улегся на спину. Рассохшиеся доски настила давили сучками на истертые лопатки, но все равно, это было счастье! Рустам раскинул руки, словно старался обнять черное небо, нависшее над ним гроздьями пушистых звезд. Окутанная лунным дымом, Земля плыла сквозь безбрежный океан сиявшей алмазными россыпями ночи. Вселенная тихо баюкала Рустама на своих ладонях…