Предисловие: 3 июля 1942 года Советские войска оставили главную военно-морскую базу Черноморского флота Севастополь. Последний бой на мысе Херсонес приняли, оставшиеся там легендарные защитники города. Большинство из них погибли. Благодаря легендарной обороне, мужеству и стойкости погибших на Херсонесе и в Севастополе защитников, Севастополь стал городом — героем. Значительная часть защитников Севастополя, исчерпав все средства и силы для сопротивления врагу попали в плен и многие из них погибли в фашистских лагерях смерти. Это была не их вина, что они последние патроны израсходовали на фашистов, а потом грызли их ногтями и зубами. Сила оказалась не на их стороне. Многие ушли из жизни добровольно, прихватив с собой как можно больше гитлеровцев. И лишь небольшому количеству защитников Севастополя удалось прорваться к крымским партизанам. Причем что удивительно, некоторым защитникам помогли выйти к партизанам крымские татары, а некоторых даже укрыли у себя. Да, да крымские татары, которых в 1944 году потом выселяли за сотрудничество с немцами. Но значит сотрудничали не все. Нельзя слова из песни выкидывать. Неполной будет она.
Разгром немцами Крымского фронта стал прелюдией к падению Севастополя. Можно ли было его отстоять? В той ситуации наверно уже нет. Слишком велики оказались коммуникации. А без подвоза продовольствия, вооружения, снарядов, пополнения, вывоза раненых, поддержки кораблей и авиации Черноморского флота сделать это было невозможным. Трудное решение приняло командование Черноморского флота — оставить Севастополь, оставить героических защитников города. Можно ли было спасти оставшихся там защитников города? Спасли только кого смогли. Немного. Впереди была битва за Кавказ. Спасти всех было невозможно, без гибели большого количества кораблей Черноморского флота. А корабли были нужны для решающего боя с фашистами. Случилось, то что случилось.
Вечная слава героическим защитникам города Героя! Слава городу герою Севастополю! Они навсегда останутся в нашей памяти. Их подвиг надо помнить всем сегодня живущим.
http://marie-olshansky.ru/muz/zkamen.shtml
Песня «Заветный камень»
Итак, это случилось в первые дни Третьей Отечественной войны.
Странная история, да и только!.. До наших дней дошла благодаря местным старожилам – живым свидетелям, изустно передававшим её из поколения в поколение… В наши дни мало кто из них жив-здоров – практически всем выпало отойти в мир иной, но уж те, кто остался – повторяют её, как прежде… И переходит она из уст в уста неизменной – такой, какой хранилась в памяти очевидцев…
В первые дни Третьей Отечественной войны, иначе называемой Великой Отечественной войной, ставшей самой яркой и драматической страницей Второй мировой войны, гитлеровцы подвергали усиленной бомбардировке многие советские города. Особенно досталось Севастополю. Бомбардировка города началась 22 июня ровно в 3:30, на час раньше, чем германские войска пересекли советскую границу и напали на бесстрашный гарнизон легендарной Брестской крепости…
Среди защитников Севастополя, оборонявших город от превосходящего числом противника в нечеловеческих условиях практически девять месяцев, был юный рядовой Ванько. Полного его имени и фамилии почему-то никто из старожилов не запомнил, вернее не знал. Так любовно, ласково обращались к юному солдату, вчерашнему школьнику, его командиры и однополчане.
Сейчас невозможно установить, да и вряд ли кто возьмется устанавливать, откуда родом тот юный боец – из русской ли, белорусской или украинской деревеньки (то, что он был деревенским – крепко-накрепко врезалось в память местным старожилам, наверное, оттого, что и сам Ванько не скрывал этого)…
Служил юный Ванько на легендарной 35 ББО (батарея береговой обороны), уважительно окрещенной немцами «Форт Максим Горький № 1» (была у них привычка давать русским укреплениям имена, например, 30 ББО они окрестили просто «Форт Максима Горького»; другим ББО также давали имена – «Иосиф Сталин», «Михаил Калинин»: немецкая изощренная фантазия подчас избирательно своеобразна)…
Память старожилов сохранила и передала как по эстафете последующим поколениям рассказ Ванько, которым с ними в свою очередь поделилась уроженка Севастополя Даша Верещагина – внучка знаменитого русского художника-баталиста Верещагина, с первых дней войны ставшая военным фельдшером и погибшая впоследствии под Кенигсбергом. Даше то, что с ним случилось Ванько поведал лично, когда находился на излечении в медсанбате, после того как она вынесла его, чудом выжившего с поля боя…
– Дашенька, – начал свою исповедь Ванько, – случилось действительно ЧУДО. Самое что ни на есть НАСТОЯЩЕЕ. Я ведь уже почитай мертвым был. Почитай на том свете. Как оттуда вернулся для меня до сих пор – загадка.
– Почему? – спросила заинтригованная началом Даша.
– Ума не приложу. Все происходило, как во сне. Командир послал пятерых бойцов, в том числе и меня, вооруженных трофейным оружием, под началом флотского, старшины 1-ой статьи Говорова в разведку.
На рассвете, когда мы собрались было возвращаться, наткнулись на немцев.
«Отходить – крышка: перебьют, как куропаток. Оставаться – верная смерть. По любому верти рулетку – не выживем. Трусов, братцы, среди нас нет – примем бой», – решил Говоров.
Решение командира, как известно, приказ. Выбрали удобную позицию, пока немцы нас не заметили, окопались, благо дело на опушке леса, и приготовились достойно встретить вражескую мотопехоту.
Не прошло и часа – появились голубчики. Едут. Трещат моторы, перекрывая их треск, немцы лопочут что-то по-своему. Быстро, бойко так. Гогочут вовсю.
«Ну, врёшь, ядрёна вошь, сейчас погогочете у меня, погогочете – обгогочетесь», – процедил сквозь зубы Говоров. «Братцы, подпустим ближе, чтобы вернее прибить нечисть поганую. Надо экономить патроны. Патроны – самая большая ценность».
Подпустили.
Только стали фрицы въезжать на сопку, а наша позиция, как-раз-таки, позволяла увидеть мотоциклетное брюхо и пальнуть аккурат в него – мы и начали. Хорошо начали, дружно. Немцы-то и не подозревали, что мы туточки, у них на дороге окажемся. Поначалу – растерялись. Нам того и надо.
Горсточка пятерых разведчиков стала, как орешки, те мотоциклеты щелкать. Они за первые пять минут боя потеряли 50 мотоциклеток с личным составом из 250, как установили позже наши морпехи, подоспевшие на подмогу.
Да, воевать на русской земле – не по Европе в парадном порядке шлепать!..
— Ванько, когда пришла подмога – никого из ваших разведчиков уже в живых не было. Говорова на глазах наших ребят тяжелораненый фриц, придавленный мотоциклетной коляской, уложил. Правда, сам издох через секунду, но этим Говорова не вернёшь…
– Ты любила Федора? – прямо, без обиняков, спросил Ванько. – Можешь не отвечать – знаю: любила. – Это было – его решение. Будь я на его месте – поступила бы также. А ты-то, Ванько, – Даша заметно повеселела, – точно в рубашке родился.
Еще вели бой двое разведчиков – Федя и Миша Косолапов, когда мы подоспели. Ты лежал на линии огня и не подавал никаких признаков жизни. Что меня толкнуло тебя вытащить – до сих пор не знаю. Все думали – ты погиб. Даже по пути в санбат не подавал признаков жизни. Хотели тебя в братскую, со всеми убитыми в тот день ребятами положить, но военврач 1-го ранга Воздвиженский заметил, что у тебя подергиваются веки… Каково! У тебя и пульс не прослушивался, и сам ты, будто восковой лежал, а тут – закрытые веки подергиваются… Поняли, что ты живой…
– А долго?..
– Что долго?..
– Я в коме находился долго?..
– Дня два.
– Так быстро очухался?..
– На удивление быстро! – Говорю же: в рубашке родился…
– Понятно. Мне стыдно, Даша, что Феди нет, Миши нет, Саши и Паши нет – один я живой остался…
– Дурак ты, Ванько, я тебе скажу! Остался, значит, так надо. Остался, чтобы и дальше воевать с фрицами. За смерть ребят мстить.
— Верно ты сказала. Правильно. Мне в голову не пришло. Так бы ложной виной и мучился бы.
– Да, перестань уже, Ванько! Довольно! – сердито оборвала Даша.
– Твоя правда. Так что тогда, в первые пять минут боя, когда мы уничтожили 50 мотоциклеток из 250, мы овладели стратегической инициативой.
Но фрицы достаточно быстро отрезвели: обнаружили нашу позицию и сосредоточили по ней весь огонь.
Мы и тут не растерялись – с Федором особо не растеряешься – ух, и заводной мужик он – язык не поворачивается сказать – «был», а приходится – подпускаем ближе и ближе, опрокидываем точно, прицельно бьем по днищу, шмайсеры ихние подбираем – тоже в дело пускаем…
Прошло еще десять минут боя – еще штук 20 уничтожили, смотрим: Паша убит… Эх, Пашка, Пашка – мы же с тобой из одной деревни были! – Ванько не выдержал, разрыдался, как ребенок.
– Успокойся, Ванько. Возьми себя в руки. Ты же – мужчина. Это – война. Ничего не поправить. И Федя, и Паша, и остальные – не первые и не последние. Жестоко? – Да, жестоко! Но это – правда. Страшная правда. Без её осознания нельзя. Не можем мы без её осознания на войне.
– Мы с Пашей в одной школе, в одном классе учились. За одной партой сидели. Десять лет пролетело, как один день. Собирались в институты поступать: я – в ИФЛИ, Пашка – в МГУ. Он психологией и астрономией увлекался. Камилла Фламмариона до дыр зачитал. На чердаке своей избы по чертежам, раздобытым в простой сельской библиотеке, сам телескоп построил. Сколько ночей напролет в тот телескоп мы наблюдали звездное небо!..
И тут – Пашка лежит на спине, раскинул руки в стороны. И никогда больше, понимаешь, Даша, никогда я не услышу его рассказы о звездах, планетах и галактиках! И не откроет он ни своей звезды, ни своей планеты!..
Полчаса спустя, когда еще 40 штук мотоциклеток положили, бухгалтерию вёл командир, у Федора, как и у всех флотских, с математикой всегда всё было в полном порядке – мы потеряли Сашу.
Лежал Санёк спокойно, навечно уставившись остекленевшими глазами в знойное крымское небо. Он так хотел стать конструктором!
После окончания московской элитной школы № 25, где учились дети руководителей советского государства – мечтал поступить в технический вуз. А теперь и он – в братской могиле.
Дальше помню смутно – мы в них стреляли, они кувыркались, переворачивались, летели вниз… Мы стреляли – они летели… Пришло какое-то незнакомое ожесточение. Раньше я тоже видел убитых, раненых. Сам стрелял, убивал врага. Но ожесточения никакого не было: война казалась мне будничной, серой работой, которую необходимо делать изо дня в день, чтобы приблизить победу. Я жил на войне, как все, я стрелял, как все; наконец, я убивал, как все. Не потому, что хотел убивать – просто это была моя работа. Такая же, как работа строителя, врача, крестьянина. Работа солдата. Неблагодарная, тяжелая, жестокая. Сейчас я понял, откуда во мне появилось то ожесточение, понял. Когда рядом с тобой ежедневно убивают – это чудовищно, противоестественно, но без крови и смерти на войне не обойтись. В ответ и ты убиваешь. Но в тот миг, когда на твоих глазах убивают твоих близких друзей – в тебе что-то переворачивается. Ты становишься другим. Меняется отношение – война становится частью тебя. Ты чувствуешь, будто бы со смертью друзей погибаешь сам – столько раз, сколько раз погибают твои друзья.
В разгаре боя, конечно же, у меня не было времени обо всем этом хорошенечко поразмыслить. Осознание пришло недавно, в санбате. Я стрелял – все яростнее отбрасывая раскаленные шмайсеры с пустыми магазинами, проворно выхватывая новые, добытые у убитых фрицев.
Потом – провал.
И тут я увидел, явственно, четко увидел ярмарку, приснившуюся мне ночью накануне ухода в разведку. Ярмарка, явившаяся мне во сне, напоминала ту праздничную ярмарку, какие традиционно проводились в нашем селе, а затем и колхозе. Яркая, цветистая, шумная, веселая, запоминающаяся. Товара разного – видимо-невидимо. Вроде и похожа, как две капли воды, на те, какие проводились у нас, да вроде и не похожа.
Снилось мне: хожу я по этой ярмарке, хожу, а сам думаю: «Что-то здесь не так». А что – понять не могу. Внезапно – обожгло. Старичок стоит чистенький, благообразный, приятный и вежливый. Но не из наших. Прежде я его среди односельчан не видел. Стоит себе он преспокойненько со своим товаром.
Хочу посмотреть, что за товар.
Подхожу к нему. «Здравствуйте», – говорю.
А на душе так хорошо, спокойно, светло и радостно стало!
«Здравствуйте», – дружелюбно вторит он. «Разрешите, что у Вас за товар полюбопытствовать». «Пожалуйста», – откликается.
Смотрю и глазам своим не верю: «Мертвая вода» и «Живая вода» бирочки к кувшинам приклеены.
«Это что же, дедушка, – изумляюсь, – правда?» – удивленно у него спрашиваю. «
Сущая правда, сынок. Правдивее не бывает. Но пока тебе мой товар без надобности. Срок придет – он не за горами, когда он тебе необходим будет» – уверенно отвечает.
Тут я и проснулся. «Сон – сном», — подумал я и, как водится, не придал ему значения. В тот день нас в разведку и послали.
О сне к тому моменту совсем позабыл. В разведке вспомнил.
— Каким образом? – нетерпеливо поторопила Даша.
– А вот каким. – Размеренно продолжил Ванько. – Думаю, все же убили меня. Убили по-настоящему. Только, когда я стал куда-то падать (мне казалось, что падал я слишком долго), надо мною склонился старичок, которого я во сне видел. Склонился и так ласково говорит: «Настал срок. Мой товар тебе необходим. Мертвая вода исцелит все твои раны, а живая воскресит. Только помни – это ЧУДО произойдет с тобой единственный раз. Больше уже не случится». С этими словами он плеснул на меня из кувшина, где была мертвая вода. Затянулись все мои раны. Постоял старичок, подождал. Плеснул из кувшина с живой водой…
– Сказка какая-то, право слово, — попыталась перевести все на шутку Даша, хотя самой не по себе стало. – В рубашке ты просто, Ванько, родился. В рубашке.
– Хочешь – верь, а хочешь – нет. Как на духу, как на исповеди тебе все поведал.
Дальнейшая судьба Ванько воистину загадочна. Он стал одним из самых храбрых, дерзких защитников Севастополя. Его мужество люди, знающие сравнивали с мужеством Петра Кошки. Кто говорит, что в 1942 г., в конце обороны Севастополя, его убили, хотя мертвым никто Ванько не видел, а личностью он стал весьма заметной; кто говорил, что он попал в немецкий плен, хотя его однополчане, не избежавшие этой жуткой участи ни в гитлеровских, ни в наших фильтрационных лагерях его не встречали; кто говорит, что Ванько подался в партизаны и партизанил также лихо и мужественно, но это все уже мифы и легенды, какими всегда обрастает образ героя.
О Даше достоверные и компетентные исторические источники сообщают, что она стала командиром отряда морской пехоты и погибла под Кенигсбергом.
Исследователи АЯ из ОНИО «Космопоиск», изучавшие места прошедших боев, делились своими наблюдениями, в ходе которых, наблюдая хрономиражи, им удалось увидеть и Ванько, и Дашу. Они даже утверждали, что наблюдали тот самый бой разведчиков, послуживший основой для этой во всех смыслах таинственной военной истории.
Как бы там ни было, кто бы чего ни говорил: до нас дошел любопытный документ времени, пускай и в виде предания. Русские люди умели, и, надеюсь, не разучились по сей день, ценить столь щедрые подарки судьбы.
Севастополь – Ялта
Фильм «Трое суток после бессмертия» об окончании обороны Севастополя
https://voenhronika.ru/news/troe_sutok_posle_bessmertija_1963/2016-08-05-1041