Официальные источники дают исключительно скупую информацию, но, следуя выбранной методике исследования, приводим ее полностью:
Чинчарадзе (Джинчарадзе) Михаил Захарович
Родился 26 ноября 1904 года в деревне Тадзеули, ныне Сагареджойского р-на, Грузия. Грузин; в РККА с 1923 г., в ВМФ с 1926 г.; член компартии с 1939 года.
Красноармеец учебной батареи Грузинской стрелковой дивизии (8.1923-10.1926). Окончил ВМУ им. М.В. Фрунзе (1926–1931). В послужном списке ошибочно указан 1930 год.
Исполняющий дела младшего помощника начальника курса ВМУ им. М.В. Фрунзе. В период практик и стажировок курсантов – пом. вахтенного начальника ЛК «Октябрьская революция», ст. вахтенный начальник крейсера «Аврора», одновременно пом. командиpa парусной шхуны «Практика». Старший помощник командиpa учебного судна «Комсомолец» (6-11.1932).
Окончил артсектор СККС ВМС РККА (11.1932-7.1933). Направлен на Амурскую флотилию. Командиp БЧ-2 (7.1933-1.1935), пом. командиpа (3.1934-3.1937), командиp (3.1937-5.1938) монитора «Ленин», бр МН (5.1938-3.1939), исполняющий дела командиpа 1-го отдельного дивизиона мониторов, бригады мониторов Амурской Краснознаменной флотилии.
Пережив вал репрессий, вместе с Виктором Пархоменко и Иваном Зарубой по ходатайству контр-адмирала Октябрьского, с должности командующего Амурской флотилией, назначенного командующим Черноморским флотом, Чинчарадзе был переведен в Севастополь. Старший помощник командира линкора «Парижская коммуна» (с мая 1943 года – «Севастополь» (10.1939-4.1944) Черноморский флот.
Из боевой характеристики (1944): «С первых дней Отечественной войны на линкоре и принимал участие во всех боевых операциях, выполняемых кораблем. Подчиненными руководить умеет. В бою вел себя смело и решительно, показывая пример выдержки и спокойствия для подчиненных. Инициативен, лично дисциплинирован. К себе и подчиненным требователен. Много помогает командованию корабля в укреплении организации и железной воинской дисциплины на корабле. Ч. участвовал в девяти основных операциях на Черном море по поддержке артогнем фланга армии в р-не Байдара, отражал декабрьское наступление немцев на Севастополь в 1941 г., в феврале 1942-го дважды участвовал в обеспечении и поддержке десанта, высаженного в р-не Судака, марте 1942 г. неоднократно участвовал в операциях по обстрелу пунктов Феодосийского залива».
Из наградного листа: «Во всех операциях проявил себя смелым, хладнокровным, грамотным и распорядительным офицером, экипаж линкора во всех боевых действиях выполнял все возложенные задачи на корабль командованием флота. В декабре 1941 г. на внешнем рейде Поти во время шестого шторма, когда линкору угрожала опасность быть выброшенным на берег, так как не могли держать якоря, в отсутствие на борту командира корабля, смелыми, грамотными действиями, смелостью принимаемых решений и распорядительно, по существу предотвратил от выброски линкора штормом на берег».
Старший помощник командира линейного корабля «Архангельск» (старый английский линкор, временно переданный нашему флоту, и впоследствии возвращенный в Англию. – Б.Н.) в 1944-1945 гг.
С июля 1945 г. – в распоряжении командующего Черноморским флотом. Командир Новороссийской ВМБ Кавказского Морского Оборонительного района (1945-1946). Командир гвардейского крейсера «Красный Кавказ»(1946-1947). Учеба на АКОС при ВМА им. К.Е. Ворошилова (1947-1948).
Командир Потийской ВМБ (11.1948-12.1952), Командир 8-го Учебного отряда (12.1952 -9.1953). Зам командующего ЧФ по строевой части (9.1953-10.1954), пом. Командующего ТОФ (10.1954-8.1956). Начальник Вооружения и Судоремонта (8.1956-12.1958), зам. команд, флотом по тылу – начальник тыла ЧФ и ЧВС флота (12.1958-7.1961). В распоряжении ГК ВМС (7.1961- 2.1962). 1-й зам. нач-ка ЧВВМУ им. П.С. Нахимова (2.1962-2.1966). В распоряжении ГК ВМФ (2-3.1966). С марта 1966 г. – в запасе по болезни.
Награжден орденом Ленина (1949), 3 орденами Красного Знамени (1942, 1944, 1953), орденом Нахимова II ст. (1945), Отечественной войны I ст. (1944), медалями, именным оружием (1954).
Чинчарадзе, ростом выше двух метров, с широченными плечами, с бритой головой производил незабываемое впечатление. Первый и последний раз я видал контр-адмирала Чинчарадзе в день похорон начальника ЧВВМУ контр-адмирала Кузьмина. Я находился на балконе Морской библиотеки, когда Михаил Захарович шел за орудийным лафетом, на котором везли на кладбище гроб с телом Кузьмина. По-моему, это был последний случай, когда похоронная процессия от Дома Офицеров, где происходило прощание с покойным, проследовала по городскому кольцу при следовании на кладбище.
Из воспоминаний Чверткина:
«…Мишу Чинчарадзе я помню с первых дней учебы в училище, то есть, с 1927 года. Он был самой заметной и импозантной фигурой не только на своем курсе, но и во всем училище в течение четырех лет своего пребывания там. Он был выше среднего роста, широкоплечий и очень сильный. Пожалуй, «очень сильный» недостаточно характеризует его, он был просто могучий и удивлял всех своими трюками на турнике… Например, запросто крутил «солнце» не только двумя руками, но и одной. Тогда это было уникальным явлением. Миша в это время еще плохо говорил по-русски и все время хватался за кинжал, то есть, за то место, где у него когда-то висел «чинжал». Говорили, что он бывший князь, но это не отвечало действительности.
Когда я навещал его родных в ауле Дарьяли, я не обнаружил там никаких признаков княжеского происхождения. Мишу все уважали за безупречную честность, щедрость и постоянную готовность выступить на защиту бедных и угнетенных. У него было предельно развито чувство справедливости, и он не допускал, чтобы в его присутствии справедливость нарушалась. В этом случае он предупреждал обидчика, что он его «задрожит», и потом доказывал, что он его, действительно, «задрожал». А, в общем, он был милый и покладистый парень, и я им всегда восхищался.
В училище он прославился своими оригинальными и рыцарскими подвигами. То он спасал девушку от хулиганов, хотя хулиганов было много, но их всех пришлось отвозить в больницу, а у него не было даже царапины.
То несколько вооруженных ножами грабителей напали ночью на прохожего, но оказавшийся рядом Миша Чинчарадзе, не только отобрал у бандитов ножи, но и отвел в милицию всю шайку из трех человек. О его подвигах ходили легенды, но больше он был известен своими приключениями в самом училище.
Однажды, во время концерта, нам собирались показать двух балерин, которые исполняли танец кукол. Этих «кукол» перед выступлением надо было вынести на сцену. Требовался сильный человек. Когда узнали об этом, а в зале Революции находилось более четырех тысяч курсантов и гостей, то все курсанты хором потребовали – «Чинчарадзе!». Это требование курсантов было выражено так сильно, что никто не осмелился перечить, и на сцену был вызван Миша, встреченный бешеными аплодисментами. Его провели в комнату, где готовились балерины, он взял их на замок из обеих рук, попками вперед и поставил на сцену, будучи встречен второй волной аплодисментов и бурными выражениями восторга. Миша повернулся спиной к залу, поставил балерин лицом к публике и с достоинством удалился, сопровождаемый аплодисментами. «Куклы» приписали аплодисменты себе и еле удержались от того, чтобы поклониться публике. Каковы же были удивление и обида балерин, когда после танца «кукол» не раздались ожидаемые аплодисменты, но, когда Миша был вызван на сцену, чтобы унести «кукол», он был встречен громовыми аплодисментами и криками: «Браво!» и «Бис!».
Когда Миша Чинчарадзе был старшиной своего четвертого курса, он послан был в Кронштадт для прохождения практики на линкоре «Марат». Миша посадил всю свою группу на пароход «Буревестник», а тот в сильном тумане в морском канале наскочил на мель и затонул. Все курсанты спаслись и участвовали в спасении гражданских пассажиров. Миша, проявляя чудеса храбрости и самоотверженности, спас больше всех женщин и детей, но вместо похвалы заслужил страшную хулу и ругань… Миша, в числе прочих, спас женщину, которая подошла поблагодарить и представилась женой старпома «Марата», известного на весь флот, матюгальщика Трибуца. Это тот самый Трибуц, который во время коронации Эдуарда показал чудеса морской выучки, поставив линкор на «фертоинг» за полчаса, чем привел в восторг всех моряком мира. Затем он командовал Балтийским флотом, у меня есть его мемуары… Жена Трибуца, узнав о том, что курсанты направляются на «Марат», просила Мишу обязательно доложить ее мужу, что она спасена и вне опасности. Когда курсанты прибыли на линкор, Миша Чинчарадзе подошел к старпому, но тот, сидя за столом, и даже не повернулся к Мише и переадресовал его к своему помощнику. Перед уходом Миша решил выполнить просьбу спасенной им женщины и сказал: «Разрешите доложить, в морском канале пароход «Буревестник», наскочив на мель, затонул. Среди спасенных мною женщин оказалась и ваша супруга, и она просила доложить об этом вам, и сообщить, что она вне опасности». И тут Трибуц вскочил, повернулся и стал с грозным видом наступать на Мишу Чинчарадзе, схватил его, изо всех сил встряхнул и закричал: «Кто тебя просил, сукин сын спасать ее? Как ты смел вмешиваться в наши семейные отношения? Тебя повесить надо!».
Эпизод, приведенный Чверткиным в воспоминаниях, очень похож на одну их многих курсантских легенд. Адмирал Трибуц имел немало странностей в поведении, но на идиота, который бы стал таким образом выяснять отношения с курсантом, он не был похож.
«…Через несколько лет Трибуц женился на машинистке штаба флота, которой очень нравился мой Левка (брат Иосифа Чверткина. – Б.Н.). Через много лет через много лет после этих событий, в начале 50-х годов на улице Цхалтубо я встретил чету Трибуцев и напомнил об этом случае. Трибуц разразился гомерическим хохотом, смеялась и Муза Михайловна и, возможно, в отместку своему именитому супругу просила меня передать привет «милому Льву Абрамовичу!»
Второй эпизод, приведенный Чверткиным, значительно ближе к реальности, уже тем, что симпатизировать Льву Абрамовичу еврейка Муза Михайловна вполне могла.
«…Второй раз после окончания училища я встретил Мишу Чинчарадзе только в конце 1942 года после моего назначения на эсминец «Железняков». Миша был тогда старпомом на «Севастополе», и стал заходить к нему в каюту, когда бывал на линкоре. Он, несомненно, пользовался уважением личного состава, был строг, но справедлив и никого попусту не наказывал. Миша был очень начитанным, интеллигентным человеком, с тонким пониманием человеческой природы, но скрывал это за своей восточной невозмутимостью и открывался только в кругу близких друзей. Миша очень ценил моего Петра Шевченко и после его гибели перенес на меня свою дружбу и доверительные беседы. Миша был очень скрытен, изображая простака, играл Швейка, так что непосвящённому человеку трудно было в нем разобраться, истинную цену ему знали считанные люди.
Его склонность играть Швейка, часто проявлялась на совещаниях у командующего эскадрой Горшкова. Однажды, перед праздником Октябрьской революции, на котором предполагалось построить корабли эскадры на рейде в Северной бухте и устроить парад, Горшков созвал совещание командиров кораблей и соединений, чтобы дать последние указания относительно подготовки и порядка проведения парада. Когда все было сказано и пересказано, и всем все предельно ясно, Горшков спросил, всем ли все ясно. И тут встал Миша Чинчарадзе и сказал, что ему неясно. «Что же вам неясно?» – спросил Горшков с усмешкой. «Мне неясно, как кричать «ура» – сказал Миша и сел. Горшков опешил: «Нормально кричать «ура», как обыкновенно кричат, что же вы не понимаете, товарищ Чинчарадзе?». Миша встал и с юмором, но и с крайне наивным видом, стал объяснять свое недоумение. Он сказал, что на прошлогоднем празднике требовали кричать «протяжно», на первомайском празднике требовали кричать «прерывисто», а на дне Военно-Морского флота требовали, чтобы крики были «троекратные», а еще он помнит, требование, чтобы «ура» было «перекатистое». А как теперь надо кричать «ура»? – заключил Миша, – какие будут указания?». Сказал и сел с наивной застенчивостью.
Я слушал и в душе ликовал, и старался поймать взгляд Миши, но он не смотрел на меня и не позволял себе расслабиться. Умница! А Горшков нахмурился и ответил, что не может этот вопрос решить самостоятельно и запросит командующего флотом.
Я затрудняюсь сказать, оценил ли кто-либо еще на совещании этот мастерский выпад Миши. Все было сделано настолько тонко и ловко, что можно было и не догадаться что все это тонкая игра. Когда мы встретились в его каюте после совещания, то он сдержанно улыбнулся и сказал, что когда-нибудь, когда его разоблачат, ему будет не стыдно…».
И чему, спрашивается, был так рад Иосиф Абрамович? Тому лишь, что своими дурацкими вопросами, Чинчарадзе смог «озадачить» командира эскадры. Во все времена, такие шутники и хохмачи как Миша Чинчарадзе, своими «тонкими» шуточками, в зависимости от прогнозируемой реакции своего начальника, норовили его выставить тугодумом, придурком, или психопатом, а любое серьезное совещание превратить в балаган. Такому как Чинчарадзе, цены бы не было, служи он в прежние времена в гусарском полку, – был бы душой компании и кумиром всех девушек и дам в округе…
«…Миша всегда вел уединенный образ жизни»… Лучше бы поведал читателям о том, что, будучи холостяком, Чинчарадзе отличался необычайной щедростью, напоминавшей благотворительность прежних времен. В дни получения офицерами линкора «денежного довольствия» командир на пару часов оставлял свою каюту с открытым центральным ящиком письменного стола. В эти часы многодетные офицеры, или лейтенанты, склонные к загулам, могли воспользоваться щедростью своего командира для решения назревших финансовых проблем. Кстати, ценя великодушие командира и дорожа таким доверием, те же офицеры при возможности пополняли эту «черную» кассу…
Информация о подобной, необычной акции, естественно, доходила до политотдела, но политработники, в силу особого психического склада, этой информации не доверяли. Наш же бытописатель Иосиф Абрамович, воспитанный на постулатах талмуда и торы, должно быть, считал подобную щедрость непозволительной блажью и не считал нужным об этом упоминать.
«…У Миши была сестра в Тбилиси, видный ученый-археолог, она очень любила своего брата, посылала ему дорогие и изящные подарки. Они родились в ауле Дарьяли и там жил их престарелый дедушка Абесалом. Однажды, когда я должен был отправиться в Тбилиси посредником на игру с Северокавказским округом, Чинчарадзе взял с меня обещание посетить его деда в Дарьяли. Мне и самому было в высшей степени интересно побывать в доисторической обстановке древнего аула, и я согласился. Миша дал мне письмо к сестре в Тбилиси, она должна была мне помочь достать машину, а затем и коня, чтобы я смог добраться до аула. Миша самым тщательным образом проинструктировал меня относительно моего поведения там, особенно он обращал внимание на то, чтобы я помалкивал, он знал о моей слабости поговорить. Миша строго предупреждал меня молчать, быть в высшей степени лаконичным, иначе они меня убьют, правда, не в ауле, гостя они не тронут, но на обратном пути уже точно…
Я обещал следовать его советам, но Миша, конечно, преувеличивал. До аула я добрался пешком, но самая интересная часть пути по ущелью была та, по которой мне пришлось проехать. Это было потрясающее зрелище. Когда я, наконец, приехал, меня встретили вооруженные люди и проводили до дедушки Абесалома. Меня привели к довольно большому каменному дому, в нижнем этаже которого помещались овцы, козы и корова. Перед домом был довольно обширный сад, где росли тутовые деревья. С земли на деревья поднимались толстые ростки арбузов и дынь, они висели над головами, когда мы сидели под открытым небом за столом. Абесалом был высокий, благородной внешности, убеленный сединами древний старец, ему было не менее 90 лет, но держался он бодро, и у него были ясные глаза… Когда я слез с лошади и подошел к нему, старик встал со своего жесткого стула и благословил меня странным жестом, прижимая руки к груди. По-русски он говорил с сильным акцентом, но понять можно было. Мне дали помыть ноги, затем лицо, вынесли старинное полотенце, мальчик держал его наготове, пока я умывался. Мой стул поставили рядом со старцем, и он потребовал от меня рассказов о его мальчике, внучке Вардо, сестре Миши. Я постарался медленно, но красочно рассказать о Мише, о его честности, о чувстве справедливости, его рыцарском поведении и о том, какой он пользуется любовью и уважением своих подчиненных и товарищей.
Надо было видеть, как загорелись у этого библейского старца глаза, с какой гордостью он выслушивал добрые слова в адрес своего любимого, как он сказал, мальчика. Я просто был умилен. Конечно, Михаил преувеличивал нетерпимость горцев к многословию. От меня требовали все новых подробностей, и я совершенно вымотался от своих непрерывных рассказов. Наконец, любопытство старца было удовлетворено, и меня пригласили к столу, он был накрыт во дворе, под открытым небом, но в тени шелковиц. За столом собралось человек двадцать, одни мужчины, один старее другого. Стали разливать вино в козлиные рога, начали выпивать за Мишу и за меня, за то, что я пренебрег опасностью путешествия и доставил весточку от его любимого внука. Один юноша, который примостился рядом со мной и служил для меня переводчиком, придерживал мой рог с вином, когда мне нужно было присоединиться к остальным мужчинам и выпить. Юноша сказал мне, что раньше все должны выпить за все поднятые тосты, а потом уже, когда тосты исчерпают, то можно встать и, сказав «алаверды», поблагодарить всех за внимание ко мне и гостям.
Наконец, торжественная часть была закончена, и мы приступили к закуске, появились женщины. Становилось очень жарко и патриарх предложил мне снять китель, что я с радостью и сделал. И, вдруг, мой старец вскочил и с необыкновенным энтузиазмом начал что-то лопотать по-грузински, очевидно, по-русски он был не в силах выразить свои чувства. Не только он, все гости были взволнованы чем-то, чего я не понимал, но имело непосредственное отношение к моей личности. Наконец, по телодвижениям и мимике, а также из слов моего переводчика я понял, что, когда я сбросил китель, старец увидел мой пистолет, то он воспылал ко мне огромным и восторженным уважением, причин которого я никак не мог понять, как это я настолько владел собой, что, выпив и имея пистолет, не стреляю. Это не укладывалось у него в голове, и все согласно кивали убеленными сединами головами. Мне пришлось уважить старца, и, вытащив обойму и оставив один патрон в стволе, я позволил ему выстрелить в воздух. Восторгу не было пределов. В тот раз я сильно выпил, на ногах держался, только сильно устал.
Мне постелили на полу, уложили, наверное, с десяток пуховых одеял, и я погрузился в настоящий мертвый сон. На другой день меня накормили завтраком, я съел, наверное, половину барана и в сопровождении почти всего аула я отправился в обратный путь. Воспоминания о том путешествии до сих пор живы в моей памяти и так как свежи, как будто это было только вчера.
Когда меня сняли с «Ворошилова» в 1948 году, Чинчарадзе был одним из первых, кто поспешил выразить свое возмущение и отвращение к этому событию. Он пытался меня поддержать, но я сказал ему тогда, что события только начинаются и, должно быть, продолжаться в этом направлении и впредь. Миша пытался уверить меня, что вскоре все изменится к лучшему, но я понимал уже тогда, что изменения будут только в худшую сторону. После того, как я уехал из Севастополя, я больше Мишу не видел, но знал, что ему присвоили звание контр-адмирала. Как-то, разговорившись у нас во дворе с Бакарджиевым, он мне сообщил о смерти Михаила Захаровича. Когда моя Танечка была в Тбилиси, то на одном из домов она видела мемориальную доску, на которой было написано, что в этом доме скончался контр-адмирал Михаил Захарович Чинчарадзе».