Опять Крапивин
— За тех, к то в море, на вахте и на гауптвахте (Третий обязательный военно-морской тост)
Звонили с гауптвахты и просили забрать Крапивина. Странно, срок-то еще не закончился. Но “тюремщики” больше ничего не сказали. Добавили только, что – срочно. Командировали за химиком, естественно, Андрея. Начальник гауптвахты, роясь в бумагах, сказал, не глядя на Шарого:
— Какой идиот отправил на гауптвахту больного человека? — Шарый хотел сказать – командир дивизии Караваев, но вовремя спохватился:
— Как больного? Ему же доктор справку выписал, что здоров. Без нее вы не имели права принимать его в вашу контору!
— Здоров… А вы поинтересуйтесь в госпитале, какой он здоровый, – и начальник заведения покрутил пальцем у виска.
Поговорив с дежурным, Андрей узнал, что на гауптвахте с Крапивиным был скандал. Его попросили оформить на “губе” наглядную агитацию. Он даже сам напросился, потому что был умельцем на все руки и не хотел скучать десять суток без дела. Мобилизовав сокамерника — подполковника, сидевшего за пьянку, и, получив кисти, краски и ватман, энергично принялся за дело. Они с подполковником уже монтировали свое творчество на стенах уважаемого заведения, как в помещение влетел краснорожий от бурных и систематических возлияний начальник карцера, старший прапорщик…этот, как его…
— Ну, как дела, уголовнички? – жизнерадостно поинтересовался он.
Крапивин сорвался, спрыгнул с табурета и, в запале, во всю свою химическую силу, влепил старшему прапорщику по пунцовой физиономии:
— Ты… Урод! Какие мы тебе уголовнички? – кричал арестованный химик, молотя здоровяка прапора кулаками.
Но тот уже опомнился и вызвал своих служак. Бравые ребята вчетвером едва сумели завязать разошедшемуся Крапивину руки за спиной, а потом и ноги, поскольку химик действовал и ими. Подполковник в трансе от таких непредсказуемых событий забился в угол. Связанный химик еще долго бился в конвульсиях и пена выступила у него на губах. Пришлось вызвать доктора. Увидев посиневшие руки, врач приказал немедленно снять веревки, выгнал всех и кое-как успокоил арестанта. Поговорив с ним минут десять — пятнадцать, доктор доложил коменданту, что арестованный – больной человек, что он неадекватен и его нужно немедленно удалить с гауптвахты.
— А то будете иметь…, — местный врач не уточнил — что именно, но догадаться было нетрудно.
Пока химик собирался и ему выписывали документы, Шарый смотался во флотский госпиталь.
В отделении, где пару месяцев назад лежал на излечении Крапивин, Андрею не очень охотно сообщили, что у пациента воспаление оболочки головного мозга, как осложнение после гриппа, и, на этом фоне прогрессирующее слабоумие, обостряющееся в стрессовых состояниях. Шарый обомлел:
— Как это? И ничего нельзя сделать? А как же вы его отсюда выпустили? И какой диагноз записали? Его же законопатили на гауптвахту!
— Ну, гауптвахта – это уже ваши дела. Мы к гауптвахте не имеем никакого отношения, — сразу же парировали госпитальные, — в заключении написано, что у него осложнение после гриппа с ухудшением зрения.
Жена очень просила больше ничего не писать. Но в истории болезни, которая в нашем архиве, указано все, что есть на самом деле, — Андрей не нашелся, о чем еще с ними можно говорить.
Но ведь корабельный доктор Ревега и флагманский врач Довганов должны были это знать! А как же исключение из партии? У Крапивина были разбиты костяшки рук и губы. Андрей намочил платок и, сколько мог, вытер на химике кровь. Сашка все еще дрожал, не то от холода, не то от возбуждения. Скорее – от возбуждения
— Я им всем покажу…, — бормотал он. Куда его везти? На службу? Да он там разорвет Илина на мелкие кусочки и будет новая беда. Поехали в поселок, где жена Наталья и дочь, семилетняя Инна.
— Если ты знала, то почему не сказала об этом мне, — спросил Наталью Андрей. — ты понимашь, ситуация-то осложнилась? Этот дурак Илин…Сашкины документы в парткомиссии. — А он просил никому не говорить, на коленях просил – Ната, не сдавай меня в “дурку”,- утирая мокрое от слез лицо, бормотала Наталья, — он, когда у него просветление, наверное, понимает, что с ним что-то не так. Шарый помчался в штаб дивизии к флагманскому врачу.
— Володя, — сказал он Довганову, — ты понимаешь, чем это может для тебя кончиться? С этой парткомиссией, с исключением из партии больного, практически невменяемого человека? Эти начальнички с удовольствием спихнут все на тебя, чтобы избежать личных неприятностей. Знаешь ли ты, что Наталья собирается ехать в Москву, в ЦК. И она говорит, что не уйдет из приемной, пока ее не примут или пока не кончатся деньги. А ведь ее примут! Там прикажут разобраться и свалится это все опять на Северный флот. Госпиталь, прикрывая себя, выдаст диагноз, который у них в истории болезни. А “артиллеристы” илины вместе со всеми политотделами и парткомиссиями сделают круглые глаза и дружно скажут – а мы-то и не знали. Они всегда, когда петух клюет, ничего не знают. И самым знающим окажешься ты, Владимир Иванович, потому что ты флагманский врач и должен знать состояние здоровья воинов своей дивизии. Ну, еще наш корабельный Ревега, но он был полгода на клинической стажировке, мог еще и не успеть… Представляешь, что это будет? Сумасшедшего, которому нельзя волноваться (!), содержат на гауптвахте и с колоколами исключают из партии! И если они тебя за вопиющее медицинское безобразие сошлют на Таймыр, ты будешь всю жизнь радоваться, что не сослали еще дальше!
Подполковник Довганов взмок:
— Сашка Крапивин… Я же с ним служил у… Спасибо, старик, что предупредил. Я сейчас…
— Торопись, Володя, парткомиссия через неделю!
И флагманский врач, подполковник Довганов, заторопся.
В ремонте
…все равно, ремонтируется квартира, паровоз, или корабль. (А. Реутов)
Работяги раскурочили корабль и ремонтная активность заметно пошла на убыль. К Шарому прибежал взъерошенный начальник цеха Лежнев с слезной просьбой подписать процентовку на якобы выполненные работы
— Какую процентовку? – возмутился Андрей, — вы даже не все еще разобрали!
— Андрей Викторович, мы тут не успели малость, но зарплата подходит. Если не будет процентовки, рабочие не получат премию. А это для меня, как начальника цеха, сами понимаете…
— Кто вам мешал? В честь каких ваших заслуг я должен подписывать эту липу? И где я вас потом буду искать с вашей липой?
— Андрей, ну подпишите! А работу мы выполним всю, не беспокойтесь. Может быть даже больше, если вам что-нибудь будет нужно, ну мало ли…, может что в ремонтную ведомость не попало. Ребята очень просят!
На пирсе толпилась бригада.
— Ладно, Лежнев, уговорил. Черт с тобой. Но если подведете…
— Не подведем, Викторыч, слово даю! — Лежнев уже раскладывал бумаги, показывая, где расписаться.
— Знаем мы ваши слова. Жареный петух тебя клюнет, отопрешься и был таков. А мне как с вашими недоделками жить?
Только строителю Лехину ничего не говори, ладно? — попросил Лежнев, забирая процентовки.
— А чего это ты так строителя испугался? У вас же одна шарашкина контора?
— Да-а, так…, — неопределенно протянул Лежнев, отводя глаза, видимо не желая светить их корпоративные отношения. Все же – строитель
– Ладно, не скажу. Но смотри, Лежнев…
— Все будет хакей, Викторыч, — повеселел начальник цеха, потрясая бумагами через иллюминатор, демонстрируя успех бригаде.
— Ну я и валенок, — не одобрил своей мягкости Шарый, но дело было сделано и процентовки с его подписью на полных парах уже неслись в заводскую бухгалтерию. В сделке Андрей не признался даже механику Малых.
Условия для карьеры и Приказ МО № 0125
Запрещается…. (Главный смысл приказа )
Шарый доложил командиру ситуацию с Крапивиным, и что отвез его к жене в поселок.
— Нельзя ему сейчас на службу, он возбужден до невменяемости! Наталья говорит, что он путает даты, имена, календарь событий, ну и вообще.
Леонид Васильевич задумался, помрачнел и скрипнул зубами:
— Ну и му… чудак этот… Илин! — но осекся, поскольку при подчиненном нельзя называть своего заместителя так непечатно, хотя и точно.
“Фараон” вызвал доктора Ревегу, приказал оформить отсутствие химика по болезни и отправил его на базу, то-есть в поселок, через флотский госпиталь для выяснения обстановки.
Доктор вмиг собрался и убыл, радуясь возможности наряду с делами побывать дома, где ждали жена Лариса и дочурка Лера. Доктор был стопроцентным семьянином и использовал любую минуту, чтобы побывать в семье, где всегда царили спокойствие, понимание и теплота
— Ну вот, опять закосил, — выразился “артиллерист” в адрес Крапивина, привычно шморгнув носом.
— Ну и гнус, — подумал про себя Шарый, не ввязываясь в дискуссию с замом ввиду полной бесперспективности и вредности для здоровья и боеготовности.
На заводе началась лихорадка. Выходили сроки. Московское техническое управление контролировало теперь ремонтные события каждый день. Наверное сгущались международные тучи.
Ежедневно в 11.00 главный инженер завода Краснов или главный строитель Шагалин докладывали по оперативному телефону о выполненных работах, пытаясь уложиться в разработанный план-график, который был перед глазами и у москвичей. Иногда чуть — чуть лукавили, чтобы не нарываться, потом аврально нагоняли план. Лодка в установленный срок должна стать в док, но при этом необходимо завершить модернизацию ракетного комплекса и опустить ракетные контейнера. А чтобы их опустить, нужно закончить ремонт и промыть системы гидравлики.
Строитель Лехин крутился, как юла, организовывая, налаживая и координируя работы. Но что-то у них не клеилось и Петр Иванович, озабоченный графиком, даже пить 100 граммов по вечерам перестал.
Механик Малых, комдив Шарый и ракетчик Борис Цыбешко, техника которых пребывала в ремонте у строителя Лехина, сочувствовали бедняге, помогали, чем могли, в организации работ с участием личного состава корабля и в ночь, и в выходные дни, и вообще всегда, когда просил Петр Иванович. Но московская гроза надвигалась.
— Док — то один, а нуждающихся в доковании полфлота! Боюсь, что в спешке они будут гнать картину. И получится из нашего корабля… полуфабрикат. Им бы только сбагрить заказ! – сокрушался “сурок” Малых, мусоля папиросу.
— Все может быть, — подтвердил Андрей, — такая уж у них организация.! Вы посмотрите, что происходит — атомоходов наклепали… до…, ну, в общем – много! Казалось бы, здорово — догнали и перегнали Америку…, ну — хотя бы в этом. Все правильно – перегнали! Только ма-а-ленький вопросик остался — где всю эту армаду ремонтировать? Или Главком и все они там наверху думают, что корабли вечные?
— Ты прав, — согласился механик, — вот наша дивизия, из двенадцати кораблей четыре не то, что воевать, плавать не могут. Уж я-то знаю. Толя Ващенко с 22-й сказал….
— А как плавать, — продолжил Андрей, — если в текущий ремонт не ставят, потому что – некуда, запчастей не дают. Мы бы и сами могли кой – чего… подкрутить тут у себя. А плавремзавод – сплошная мистификация. Ну, что делать? Запасные части и инструмент, которые на борту, трогать категорически запрещено. Не моги — за комплект отвечаешь головой, — Шарый распалялся, — замкнутый круг. Вот у меня в прошлом походе помпа…, — “черный Анис” хмурился и прятал глаза, слушая “крамолу”.
— А твое очередное звание зависит от степени боеготовности твоей помпы, — перебил Андрея весельчак, командир ракетной боевой части Борис Цыбешко, — и так всё, снизу доверху. Комдив Караваев, чтобы получить адмирала, через своих друзей в Москве добился, чтобы три из этих четырех вывели в резерв Главкома. И что ты думаешь? Вывели! Из оставшихся повысили процент боеготовности. Теперь Брежнев, когда в очередной раз пугнет Рейгана, будет твердо уверен, что у него еще три из этих четырех на ум пошло! Зато Караваю дадут адмирала.
— А нашему-то “фараону” вставили “фитиля” в штабе флота на совещании по аварийности. Он там заявил, что всплеск аварий и происшествий на кораблях оттого, что срок службы матросов сократили, а программы учебных отрядов не пересмотрели и контрактников не набрали. В смысле – профессионалов… Ну, этих — “золотой фонд”. Ему и всыпали — за паникерство, – Шарый пытался остановить Цыбешко, ввиду “черного Аниса”, но безуспешно.
Один мой однокашник, тоже связист, только с эсминца, на разборе пожаловался московской комиссии, что на корабль прислали матросов даже без курса молодого бойца и из Молдавии, — вмешался Могилевич, — они по-русски — то ни бум-бум! Правда команду ”обедать“ понимают правильно. Инспектор, московский полковник-политработник, председатель комиссии, доходчиво объяснил этому минному дикарю, что Владимир Ильич Ленин знал — де шесть языков, а ты, мол, бестолковщина, не можешь освоить один молдавский!
— Какая-то сплошная… ерунда…, — выругался Цыбешко, — этого полковника, чудака, с сельскими молдаванами и туркменами да в море бы месяца на три! Пусть бы он там обосрался пару раз, может молдавский и туркменский выучил бы заодно! И был бы, как Ленин… А воевать-то как? Да-а-а…, что делается! Ну и пусть они там, наверху, думают, на то у них и погоны с пауками. Идем вечером в “Сугроб”?
— А что за день сегодня?
— Штурману Петрову дали каплея, а моему групману Книжкину (экипажное прозвище–Букварь) старлея.
— А приказ 0125 ? – напомнил минер Кулишин.
— Да пошли они все… к черту со своими приказами! Такие события да не отметить… Кто-нибудь в Армии вообще в состоянии отменить ″обмывание″ звезд? Уже по человечески и выпить не дают. Впрочем, конспирация будет соблюдена. Штурманец каждого в отдельности спросит – не будет ли он случайно сегодня вечером в “Сугробе”? Таким образом, мы, не нарушая приказа 0125, случайно окажемся в заведении, кто свободен от службы.
— Ну, конечно, если только случайно…, — недавно объявили приказ Министра обороны № 0125 от …, запрещающий коллективные сборы офицеров по поводу обмывания званий, наград, назначений на вышестоящую , с длинным перечнем безобразий, которые при этом происходят – кто-то подавился звездой, кто-то устроил дебош со стрельбой, у кого-то семейные неприятности. Запрещено цеплять наградные колодки больше трех одновременно – кто-то укололся булавкой.
— И что? Из-за всех этих придурков мы не обмоем штурмана? – резонно заметил Цыбешко. И все с ним согласились.
Виновники торжества поочередно обошли сослуживцев и таинственным шепотом поинтересовались – не будет ли каждый из них отдельно и случайно сегодня в “Сугробе”? Оказалось, случайно будут все. Ну, кроме командира, зама, старпома и тех, кто на вахте, естественно. Все по очереди стали гладить брюки единственным ржавым утюгом, прихваченным с собой из дома хозяйственным Тимофеем Лисицыным.
О пользе стоматологии
Зубы нужно оставлять на берегу (Кредо корабельного врача Н. Ревеги)
Владимир Константинович Малых отправился к зубному врачу. В казарме бригады три раза в неделю работала врач — стоматолог.
Механик, как и большинство мужчин, был отчаянным трусом перед бормашиной, щипцами для удаления зубов и прочими никелированными инструментами инквизиции, разложенными обычно на столике перед этим пыточным креслом.
Но корабельный доктор надоел, каждый день напоминал – иди к врачу, я тебя в море спасать не буду.
Во-вторых, терпеть – то дальше некуда. В-третьих, отзывы о зубной докторице были не просто хорошими, но даже восторженными.
— Совсем не больно! У нее все так получается, она просто мастер, — восхищались все, кто у нее побывал.
— Симпатичная, однако…, — отметил про себя Малых, входя в кабинет и увидев перед собой приятной полноты миловидную блондинку лет 35, в белом халате с вьющимися светлыми локонами и глазами цвета морской волны, смотревшими на него доброжелательно и с интересом.
Все остальное действо прошло, как в сладком сне. Механик внезапно забыл о больном зубе, который, кажется, даже и болеть перестал. Прием оказался не хитрым — доктор усадила его в кресло, нажала на педаль, оно рухнуло под тупым углом и Малых оказался в полулежачем положении.
Она склонилась над беззащитным механиком с инструментами в руках, ее роскошная грудь под небрежно расстегнутым халатиком, с декольте, чуть более откровенном, чем того требовали процедуры с механиковыми зубами, оказалась перед самым носом Малых. Механик сразу и, кажется, безвозвратно утонул в ее аромате и отключился. Природный наркоз подействовал и дальнейшие события он осознавал уже с трудом
— Ну вот и все, — улыбаясь сказала врач и привела кресло в исходное положение, возвращая в реальность бравого механика, — все, все, — улыбаясь повторяла она, видя, что пациент никак не может прийти в себя. И она, конечно, знала, почему он еще “под наркозом”.
— Действительно не больно, — думал механик, возвращаясь в гостиницу, — теперь понятно, почему “Букварь” там через день! – какое-то сладкое чувство не отпускало его и он уже подсчитывал в уме, какие зубные ремонты ему еще нужно сделать.
Малых, кажется, начал обманывать самого себя, придумывая причины, по которым ему снова нужно было побывать у зубного. Механик в экипаже второй по возрасту после командира Маркова. Значит почти самый старый, несмотря на свои всего-то тридцать восемь лет, хотя для подводной лодки, где абсолютное большинство — молодежь от 20-ти до 30-ти, возраст солидный. Малых пока так и не понял, что просто влюбился. Наверное, скоро поймет…
Крапивин
— За…. , выразившееся в… … , коммунисту КрапивинуА.В. выговор без занесения в учетную карточку (Из протокола заседания парткомиссии по персональному делу коммуниста Крапивина А.В.)
Химик приехал счастливый. В том смысле, что чувствовал себя почти реабилитированным в своем персональном деле. Наверное, подполковник Довганов подсуетился.
Крапивин был весел, шутил, выглядел вполне адекватным и поздоровался со всеми без исключения. Даже с Илиным и Сапрыкиным. Экипаж есть экипаж.
Помощник прятал глаза, ему было все-таки неловко и он понимал, что погорячился.
Александр энергично взялся за дело в своем хозяйстве и излучал такую тягу к службе, что исчезли всякие сомнения относительно его намерения списаться на берег.
— Буду покупать “Москвича”, очень хочу машину! Андрей, а ты хотел бы тачку? Представляешь, вместе поехали бы в отпуск на юг на автомобилях. Вот было бы здорово! — увлеченно размечтался он.
Последнее время автомашина была у него идеей фикс.
— Какая машина, где ты ее в поселке хранить-то будешь? На улице? Придешь с моря через два — три месяца, а у тебя от машины – один скелет. Тебе это надо? С нашей службой мы вообще ничего человеческого позволить себе не можем – ни машину, ни фотоаппарат, ни ружье для охоты… ничего. То-есть позволить можем, но пользоваться – то как? Когда? У нас же свободного времени остается только на сон. Да и то – не всегда. Это на берегу, а когда в море? И будет это все у тебя валяться …
— Если честно, мне тоже все время хотелось чего-то… чем-то заняться, кроме службы, каким –то хобби, — вмешался Паша Могилевич, — как все нормальные люди, которые на берегу. На охоту, или на рыбалку…В театр с женой в субботу… Или еще чего. А теперь перехотел, втянулся. Это все не для нас, пока мы здесь.
— Вы правы, дикари, – оживился Борис Цыбешко, — древние греки, помнится, говорили, что все люди делятся на три категории — живые, мертвые и моряки. Мы как раз в третьей – не живые и не мертвые. Потребляйте то, что есть, господа офицеры, и не хнычьте! На рыбалку, видишь ли, ему захотелось. Может тебе еще и Машку Гончар в постель? – местная достопримечательность, служащая ВОХР, любвеобильная Мария Григорьевна Гончар, с ужасающих размеров бюстом, была предметом вожделений многих поколений подводников, приходивших на ремонт в г. Полярный. Для некоторых – не без успеха.
— Может быть, — оживился лейтенант Книжкин.
Кулишин хмыкнул:
— Побереги себя, “Букварь”, — она же тебя титькой перешибет! А ты ведь еще долг отчизне не отдал!
Но “Букварь” не воспринял совета — по молодости лет он расчетливо разделял понятия — служебный долг и естественные потребности.
Что поделать — новое поколение…
Командир Марков вызвал к себе Илина и они вместе душевно поговорили с Крапивиным. Разговор удался, потому что Леонид Васильевич, заглянув в личное дело химика, нашел там много интересного. Например, что химик — сирота. Родной отец умер, когда Александру было 2 года. Мать вскоре вышла замуж за вдовца с двумя детьми. Отчим честно и на равных со своими воспитывал Сашку до 10-го класса, а после окончания школы посоветовал ему поступить в какое-нибудь военное училище, поскольку по старости лет уже не мог содержать ораву. К тому же и женился в третий раз, а мачеха, естественно, не испытывала желания заботиться о чужих детях. Крапивин поступил в Военно-морское училище, закончив школу с серебряной медалью. Судя по личному делу, химик служил отлично, об этом говорили многочисленные поощрения с прежних кораблей, на которых он участвовал в дальних походах.
Приехал доктор, майор Ревега, и доложил, что есть приказ положить Крапивина в госпиталь на обследование для заключения о степени годности к военной службе
— Они хотят его уволить за неимением подходящего штата, как годного только к нестроевой, — рассказал доктор
— Но ведь ему меньше года не хватает до 25 лет выслуги и он получит пенсию только за 20, а это копейки, — всполошился Шарый, — надо звонить Наталье.
— Да-а-а… Ничего ты уже не сделаешь. Я смотрел в госпитале его историю болезни. Там все очень плохо, поверь мне, даже катастрофично…, — уныло констатировал доктор.
– Как это ничего? Вы медицина или где?
— Или что… Вы же меня не спрашиваете, когда рветесь на службу, не вылежав грипп…, — разволновавшийся Крапивин опять стал заговариваться, назвал Андрея Володей и сказал, что едет на парткомиссию, забыв, что только что оттуда приехал.
Доктор Ревега, исполняя приказ, увез больного химика в госпиталь и на душе у всех стало неуютно.
Сугроб
Никто да не дерзаетъ на берегъ, или на другой корабль съезжать безъ отпуску командирскаго, ниже быть тамъ свыше позволеннаго времяни, подъ штрафомъ вычета на месяц жалованья офицерамъ, а рядовымъ купаниемъ с райны или битьемъ у машты, по разсмотрению комадирскому (Уставъ Морской Петра перваго. 1720г. Книга четвертая. Глава 1. ст. 32 )
Вечером все 12 офицеров вместе с двумя виновниками торжества, “не сговариваясь, случайно”, оказались в ресторане “Снежинка”, где был накрыт приличный для тех незабываемых времен стол.
Изыск его завершался двумя вазами фруктов с кокетливо свисающими с них гроздьями винограда. Завоз продовольствия, овощей и фруктов на Крайний Север удался и все торговые точки г. Полярного были завалены южными деликатесами. К сожалению, это изобилие продолжалось недолго и к концу ноября, началу декабря фруктовый рай обычно заканчивался до следующей осени.
Заказной стол стоял в середине заведения и все событие началось торжественно, чопорно и с соблюдением всех необходимых ритуалов – вбрасыванием в рюмки со спиртным звезд, по числу присвоенных, с последующим прикреплением их на погоны и салютом шампанским.
С многочисленными тостами – и за тех, кто в море, и за прекрасных дам, которых, кстати, кроме порхающих между столами официанток, в зале был явный дефицит, и за удачное завершение ремонта.
В общем, все было красиво и благообразно, пока подвыпивший на радостях, теперь уже старший лейтенант, Книжкин не сцепился на перекуре с кем-то из местных аборигенов. Для выяснения обстоятельств к праздничному столу стали подтягиваться друзья обиженного Букварем штатского посетителя. Назревал инцидент и из вестибюля показался дежурный патрульный офицер с повязкой на рукаве. Он, правда, явно не торопился вмешиваться в конфликт, надеясь, что все уляжется само собой и ему не придется принимать меры к коллегам, поскольку сам был с соседнего ремонтирующегося корабля.
Но Букварь оказался парнем заводным и вовсе не собирался успокаиваться. Три старших офицера, капитан 2 ранга Цыбешко, капитаны 3 ранга Шарый и минер Кулишин, оценив обстановку, поняли, что дело дрянь и нужно мероприятие сворачивать. Они пригласили официантку, сбросились, заплатили за совсем нетронутый стол и приказом, почти силой, увели своих разбушевавшихся молодых товарищей, прихватив со стола бутылки.
— Букварь, следующий раз пойдешь в ресторан, когда будешь обмывать 3 ранга, — заявил его непосредственный начальник Борис Цыбешко, — а до того счастливого момента, если ты вообще до него доживешь со своими замашками, сиди в экипаже и в свободное время учи правила светского этикета и моральный кодекс этого, как его… строителя коммунизма.
— Ну что вы, Борис Иванович…, — огрызнулся Книжкин, — я еще в том возрасте, когда…
— Некультурный ты человек, Букварь. Сорвал мероприятие, теперь — что? На плавбазе под одеялом? — очень тихо и уже без настроения закончили вечер в гостинице у Шарого.
Малых уже “оттаял” после зубного и тоже, правда, неохотно, присоединился, отложив в сторону “Рускую языческую мифологию”.
Утром в казарму, где обитал командир, вызвали троих – Цыбешко, Шарого и минера Кулишина..
— Так, — сказал ”фараон”, — были вчера в “Сугробе”? — в каюту влетел перепуганный до смерти Илин.
— Были, товарищ командир, — а куда было деваться?
— Значит так, сейчас вы все трое пойдете к коменданту гарнизона майору Степанчикову. Предлагайте ему все, что обычно нужно комендатуре – краску, кисти, ветошь… Что там еще? Ну, в общем, может и бутылку “шила”… Делайте, что хотите, но чтобы все это вчерашнее кино не попало наверх! Вы меня поняли, голуби? А с вами, в смысле злостного нарушения приказа номер 0125, я разберусь потом. Папуасы!
— А откуда этот Стаканчиков знает, мы же все вчера уладили и по сути никакого скандала–то и не было?
— Не Стаканчиков, а Степанчиков, — строго поправил Цыбешко капитан-лейтенант Илин, увязавшийся за переговорщиками.
Присоединился и Книжкин, как главный виновник происшествия.
— Степанчиков или Стаканчиков, какая разница. Откуда он знает? Вчера вроде бы… — А вам не нужно пьянствовать! Для чего издан приказ 0125? Чтобы вы тут же сообща его нарушили? – тошнил всю дорогу Илин, – Я так и знал, что кончится это чрезвычайным происшествием — эти гостиницы, эти рестораны… И вообще…, — Илин был убит горем. Все! Теперь сводки поступят в штаб флота, оттуда в дивизию, в политотдел… и вся политработа насмарку … из-за этих. Он не находил слов, соответствующих моменту его душевных страданий.
— Валерий Иванович, ну помолчите хотя бы пять минут, дайте с мыслями собраться, — взмолился фигурант происшествия Цыбешко.
— Да-а-а… Я знал, что этим все закончится… Теперь…, — но его уже никто не слушал. Розовощекий и жизнерадостный комендант Стакан… нет – Степанчиков, радостно записал фамилии вчерашних ресторанных фигурантов и с заметным сожалением отказался от даров, которые интимно предложил ему Борис Цыбешко.
– Не-е-е…Это, ребята, не ко мне. Я сам узнал из особого отдела… Так что…извиняйте, вам – туда! — неопределенно мотнул крупной головой комендант.
Степанчиков, ввиду высокого статуса интересующейся стороны – особого отдела, явно не хотел связываться со вчерашними посетителями ресторана “Снежинка”, хотя краска, кисти, ветошь и, что особенно жалко, спирт, были нужны ему до зарезу.
Илин сник. Ему уже мерещилось громкое дело, с дознанием, допросами и прочими профессиональными aтрибутами особистов.
— Вы вчера там что-нибудь говорили… о политике? — допытывался он.
К особистам послали Букваря, поскольку Степанчиков назвал его фамилию из сообщения особистов первой. Старший лейтенант Книжкин смешно перекрестился, повергнув политработника в шок, и нырнул в кабинет.
Ждали долго. Высказывали различные предположения, одно фантастичнее другого, отчего неожиданно развеселились под неодобрительным взглядом “артиллериста”.
— Может быть, Букваря уже на Колыму увезли, — гадал Цыбешко, — а может, шлепнули во дворе… И поделом ему, пить меньше надо! — наконец, где-то через полчаса, Книжкин показался на крыльце, улыбающийся и довольный жизнью.
– Ну что? – взревели хором от нетерпения.
— Да-а-а, все в порядке… Особист свой оказался, я с ним в училище учился все пять лет, койка в койку. Шпоры вместе писали… А теперь он здесь. Предложили…он и согласился.
– Ну так в чем же там дело, не томи? . .
— Да их человек доложил, что я вроде по Брежневским геройским звездам прошелся… И сколько их еще… А я и не помню, может, что и говорил. Все говорят…Что тут такого? Ну и Володя тоже мне сказал – ерунда, мол, в общем. Вот и все.
– Какой Володя?
— Ну, этот… Однокашник мой, особист, – и все вздохнули с облегчением.
На обратном пути Илин хмуро молчал, но на него уже не обращали внимания.
Результаты переговоров доложили командиру.
Леонид Васильевич ограничился внушением, а замполит затаился.