НАСТЯ
Зачем нам жены зачем нам дети, Земные радости не для нас (А. Городницкий )
Настя бежала, не разбирая пути, по извилистой дороге между сопками и дорожные камни рвали ее итальянские сапоги и больно били по ногам. Слезы непроизвольно катились по щекам, застилая глаза и она не вытирала их, не замечая. Мимо проносились самосвалы с раствором и щебенкой и веселые “партизаны” кричали ей:
— Эй, подруга, садись – подвезем, — но она не обращала на них внимания. Она их не слышала.
— Только бы он был жив, только бы…, — бормотала она — теперь они, наконец, приходят, но уверенности не было. Наверняка уже входят в бухту. Лодка возвращается, но жив ли Андрей? Или его, по их, моряков, традиции, похоронили где-то в океане, привязав к ногам тяжесть. Сколько их не вернулось…
Воспаленное воображение рисовало картины одну ужаснее другой.
— Это же мирное время, мирное… Почему? Чем мы провинились, — Настя потеряла покой почти два месяца назад, когда подруга, жена командира Маркова, Тамара, прибежала к ней возбужденная, задыхаясь и валясь грудью на стол, сообщила трагическую весть:
— У них был пожар и есть жертвы, — Тамара бросила дежурство в гостинице, где работала администратором, примчалась к Насте и, захлебываясь корвалолом, заикаясь и держась за сердце, пыталась связать свою речь.
— Андрей жив? – непроизвольный, естественный и самый первый вопрос истерически выкрикнула Настя. Не выкрикнула – выдохнула. Из комнаты показался перепуганный шестилетний Алешка.
— Н-н-ет, — обреченно выдавила Тамара, — они погибли — Шарый, Лисицын и Донцов. Три офицера. Только они, — будто это могло успокоить Настю, твердила командирша, — Шарый, Лисицын и Донцов. Все. Шарый, Лисицын и Донцов. А у меня – сердце…
— А Марков, Марков жив?
— Сказали, что жив. Но я не верю – сколько раз обманывали… до последнего дня…, — ее трясло, как в лихорадке и зубы стучали о край стакана, — мне сказал механик с нашей дивизии, Миша Саенко. Он зашел ко мне в гостиницу …, вот – сообщил… С того дня…
Настя потеряла аппетит, высохла, пожелтела и поддержка Тамары ее не могла успокоить. Зашел в гости начальник политотдела, Каретников. Ласково и проникновенно убеждал не брать близко к сердцу слухи:
— Жив ваш Андрей, жив и здоров. Лисицын и Донцов тоже. Все это вранье и провокации. Мы уже пригласили Саенко для дознания в политотдел и особый… Он сказал, что сам слышал случайно в толпе… где-то в магазине. В общем, сарафанное радио. Так что… нет оснований волноваться. Все хорошо. Они уже идут обратно.
— Откуда вы — то знаете? Они же на связи только с Москвой.
— Знаем, — убежденно заверил Каретников. — Знаем! — была уже зима и Настя набросила на голову черный шерстяной шарф вместо шапочки, чем вызвала у окружающих неоднозначную реакцию. Одни относились к этому неодобрительно — чего хоронить раньше времени-то?
— А черный шарф снимите, — уже тоном приказа посоветовал политработник, — вам это не к лицу. Вы же член женсовета!.
— Да я… Это не потому…, — вспыхнула Настя. – в этой шали мне удобнее, в шапочке задувает…,
Настя, скользя на мокрых камнях, вскарабкалась на сопку, на которой они всегда ожидали с моря своих “дальнобойщиков”. Там наверху, на пронизывающем северном ветру, уже мерзли, всматриваясь в туманную даль залива, жена командира Тамара, Наташа Крапивина и другие экипажные жены — Валя Донцова, Надя Петрова, Катя Лисицына, Лариса Ревега. И даже домоседка Соня, жена младшего штурмана Рашникова.
ДОМОЙ!
Еще далеко до причала,
Соскучились руки по дому,
И тысячи миль за плечами,
И давят на плечи погоны…
(Н. Лактионов “Волны)
Всплыли, наконец … На 89-е сутки боевой службы, перелопатив винтами 19 тысяч миль, атомная подводная лодка, облепленная пахучими водорослями далеких чужих морей, вынырнула из глубины в заданном квадрате родного полигона.
Командир Марков отдраил верхний рубочный люк и в центральный пост ворвался свежий морской воздух, заполнив отсек лиловым туманом. Голова приятно закружилась, как от хорошей затяжки. Разрешен выход наверх по 10 человек — на перекур. Настроение праздничное — от сознания хорошо исполненного дела, близости дома, от дыма сигареты, смешанного с настоящим воздухом, запахами моря и мелкими солеными брызгами.
Близкими и реальными кажутся теперь родной дом, жена, дети, уют, рюмка коньяка и на короткий срок полное расслабление.
Знаете ли вы, что такое родной дом после 3-х месяцев моря, вахт, тревог, недосыпания и, порой, нечеловеческого напряжения? После 3-х месяцев воздуха подводной лодки с десятками вредных газов, где количество углекислого, в 30 раз превышающее его содержание в нормальной атмосфере, считается нормой? Кто этого не знает, тот не испытал счастья всплытия, первого вдоха настоящего воздуха и этой необыкновенной радости возвращения
12.00. По расчетам подводников, с проходом “узкозти”, швартовкой, церемонией встречи, выводом ГЭУ (главной энергетической установки) и расквартированием, в 18.00 свободная смена офицеров должна сойти на берег.
Встреча в родной базе будет теплой. Может быть даже – очень теплой. Ведь их с нетерпением ждут дома дети и жены. Морячки… Они уже, наверное, на самой высокой сопке, с которой видны залив, шхеры и стальной корпус вползающего на малом ходу подводного гиганта с рыжими пятнами ржавчины и лоскутами ободранной океанскими штормами противошумной резины. Целых три месяца! А в условиях боевых действий это – целая жизнь!
На причал жен, естественно, не пускают, хотя невозможно себе представить, какие военные тайны могут скрывать в себе прибрежные камни, железные пирсы, плавучие казармы и старые, как мир, плавбазы… Эйфорию всплытия, первой затяжки и ожидания близкого счастья охладило радио оперативного дежурного штаба:
— Вход в базу в 15 часов. Конец связи! – а это что за новости?
А они -то думали – вот уже и причал, вот тебе — оркестр, вот- уже и дом родной. Ну конечно, вот тебе и домой! Еще 3 часа болтаться… И – ждать! — Наверное, кто-то выходит за боновые заграждения, – скрипнув зубами, выругался командир, затягиваясь “Беломором”, — не могли принять без… фокусов! — ждут. 180 минут после 3-х месяцев оборачиваются настоящей пыткой! Обсуждаются всевозможные предположения, передвигается время последующих событий, но по всему выходит, что попадание в объятия подруг неумолимо сдвигается на поздний вечер… А может и ночь. Увы…
— Черт бы их всех забрал! Папуасы! Не обеспечили…, — стоя на мостике, ворчал “фараон” и тянул папиросу за папиросой. Наконец, 15 часов. Запрос семафором. С поста СНиС * ответ – „Добро!”.
— Боевая тревога! Проходим “узкозть”! — перешли с турбин на электромоторы. Звякнули моторные телеграфы:
— Стоп! Оба малый назад! Правая — стоп! Левая — малый вперед! – слышится с мостика. Бесконечно долго прижимается корабль к причалу. Ну оч-чень долго! Швартовая команда в оранжевых спасательных жилетах наверху. Веселый мат, шуршание тросов, скрежет кранцев.
— Отбой моторам! Подать трап! — последний перезвон моторных телеграфов и ручки замерли в нейтрали. Свободные от вахт, в синих замасленных репсовых робах, с желто‑зелеными, как у детей подземелья, лицами построены на пирсе. Напротив грязно‑синего строя – парадный строй встречающих.
— Жив, курилка?, — хлопнул Андрея по спине увесистой ладонью флагманский механик Анатолий Хапов. Его заместитель, капитан 2 ранга Калисатов, хохотнул
— А в чем дело? Меня что — похоронили? — удивился Андрей.
— Узнаешь, расскажут. Долго жить будешь! — улыбнулся Хапов, протискиваясь к механику Малых. Срывается мокрый снег.
Рев духового оркестра.
Доклад Маркова комдиву. В ответ — бодрое приветствие розовощекого командира дивизии капитана 1 ранга Караваева:
— Здравствуйте, товарищи подводники! Поздравляю с успешным выполнением боевой задачи! А теперь — отдыхать! В казарме вас ждут теплые кубрики и цыплята табака на обед! — ну уж, цыплята!
А там – может и правда! Может что-то изменилось здесь, пока мы – там? День воскресный. Встречающие разошлись. Музыкантам подали автобус и они уехали. Холодный декабрьский ветер загнал героический экипаж в теплый прочный корпус. Сход с корабля еще запрещен. На прием помещений для экипажа на ПКЗ убыли помощник командира Сапрыкин, интендант Перелогов и боцман Гучкас. Деловито сошел с корабля, уже переодетый в мундир, заместитель командира по политической части Илин и растворился в налетевшем снежном заряде.
Этот фокус на флотах называется — зам сказал, что много дел, и ушел в политотдел…
— Через час грустный помощник доложил, что переселяться с корабля без приема помещений по акту категорически нельзя. В помещениях фантастический разгром! А принимать — не у кого! ПКЗешный мичман по поводу воскресенья изволят отдыхать дома. Второй – заведующий матрацами, тоже. Оба, к их неудовольствию, вызваны, но когда будут – неизвестно. Городок в 15-ти километрах, а сегодня воскресенье и транспорт как следует не ходит… Обед давно остыл. Сапрыкин нашел двух матросиков с камбуза ПКЗ в белых форменках со следами меню последнего полугодия и они согласились (!) накрыть обед, правда, холодный. Командир, уже принявший на радостях пару рюмок, виртуозно выругался и, убывая, скомандовал старпому:
— Экипаж по сменам — на обед! – с его лица начало сходить печать напряжения и ответственности и оно внезапно обвисло, как у бульдога, рельефнее стали морщины и заметнее мешки под глазами. Сегодня он, сорокадвухлетний, выглядел на все шестьдесят!
Команда строем идет в казарму, перечитывая на ходу лозунг на отвесной серой, покрытой лишайником, скале сопки: — «Подводник — профессия героическая!» и — «Помни войну!». Цыплята – табака на деле оказались синюшными, холодными, костистыми, недоваренными частями каких-то бывших, хорошо тренированных в беге на длинные дистанции, кур…
В штабном коридоре моряки заглянули в флагманского комсомольца политотдела дивизии Алесандра Климухина. Неожиданно застали его на месте, в каюте. Он весь в работе с каким-то отчетом по соцсоревнованию.
Андрей Шарый ехидно заметил ему:
— Саня! Ну и здорово же вы нас встретили после … всего. В каютах и кубриках для полноты картины не хватило только, чтобы весь ваш политотдел там высрался! – штабной комсомолец шмыгнул носом и неожиданно обиделся:
— Ну, ты что, Андрей! Вам легко говорить, а у нас уже целую неделю комиссия политуправления флота работает… .
— Вывернули наизнанку! Ты думаешь, почему я здесь в свой законный выходной,- подводникам стало стыдно и они тихо закрыли за собой дверь, чтобы не мешать творчеству молодого политработника.
Мичманы прибыли к 20.00. До 21.00 комиссионно составляли акт приема-передачи помещений со скрупулезным описанием „мамаева побоища” в них. Интендант выдавал постельные принадлежности. Старпом Пергамент, который уже никуда не торопился по причине замещения убывшего командира, до 23.00 закатил в казарме большую приборку — с наклеиванием бирок, докладами и смотром размещения личного состава. Казалось вот и наступила долгожданная минута схода на берег. Но…не тут то было…
Оказалось – завтра снова в море, энергетическую установку не выводить, соответственно сход на берег запрещен! Значит береговое счастье откладывается…
ЖЕНЩИНА НА КОРАБЛЕ!
Запрещается офицерамъ и рядовымъ привозить женский пол на корабль для беседы ихъ в ночи, но токмо для свидания и посещения днем … а ежели кто свою жену на корабле иметь похочетъ, то ему вольно пока в гаване, на рекахъ или рейдахъ, а на путяхъ противъ неприятеля ни кому, какъ вышнимъ такъ и нижнимъ женъ не иметь подъ штрафомъ… (Уставъ Морской Петр перваго1720г. Книга четвертая. Глава первая ст. 36)
SONY DSC
Теперь с экипажем будет научная группа из Питерского НИИ испытывать какой-то акустический прибор. Успокоили — выход на пару-тройку дней, не больше. Ну, подумаешь – уже 90 суток… Еще недельку, и ничего с вами не случится.
С женами поцеловались через забор. Злой от такого расклада «Фараон», приказал старпому Ковалю, заместившему Пергамента, убывшего по семейным обстоятельствам, разместить научную группу и поставить ее на довольствие. С тем и убыл.
Вечером на лодку прибыла научная группа в составе двух офицеров и старшего научного сотрудника — женщины, довольно привлекательной молодухи, лет 30-ти, в брючках и полушубке. Старпом поселил их вместе в одной каюте и они, попив чайку в кают-компании, благополучно отошли ко сну, провожаемые любопытными, мягко говоря, взглядами личного состава.
В 8 утра снялись со швартовых и, пройдя “узкозть”, вышли в море. Объявили «готовность-2», разрешили выход наверх на перекур.
В центральном посту появилась эта милая особа — старший научный сотрудник, и, испросив разрешения, полезла по трапу наверх, собрав толпу провожающих под люком. Через минуту с мостика голосом «фараона» загремело:
— Старпома на мостик! — в центральный пост по трапу скатилась перепуганная научная сотрудница и, мелькнув в переборочной двери привлекательным силуэтом, исчезла в третьем отсеке.
– Ну все, зараз будет…,- упавшим голосом пробормотал Коваль, вылезая наверх.
И не ошибся — там немедленно раздались раскаты командирского грома вперемешку с невнятным оправдательным бормотанием старшего помощника…
— Я вам что сказал? Принять на борт науку! А вы? — слышалось с мостика.
— Так то ж и есть наука, — убеждал Коваль. И нарвался.
— Какая, к … твоей маме, наука! Это же — баба! Баба!!! Ты что, старпом, уже не различаешь? Папуасы, ну что с вас взять! – негодовал командир.
— Тыщ командир, — стоял на своем старпом, — так старший же научный сотрудник!
— Ты мне зубы не заговаривай, — пресекал «фараон» старпома, — нужно было немедленно – мне! Доложить!
— И вообще, Коваль, впредь — чтобы я от тебя больше трех слов подряд не слышал! – окончательно разбушевался командир.
Старший помощник, Петр Иванович Коваль, родом откуда-то с хутора близ Диканьки, что на Украине, из самых гоголевских мест, с милым украинским акцентом смешно выговаривал перед строем – „товарищи ахвицеры”, что вызывало, правда, нездоровое веселье офицерского состава.
Старпом свалился сверху в пилотке поперек головы, красный, как ошпаренный:
— Ну скажить мени… бильше трех!!! А у нього – товариш капитан першого рангу – вже чотыры! Як же я? — от волнения старпом всегда переходил на родной украинский.
— Ну что там, Петр Иванович? — поинтересовался механик.
— Та, що? Наказав расселить! Я ему — це ж не баба, це ж… научный сотрудник! А вин мени – баба, бляха… А я йому – яка бляха… Це ж наука! Наказав вахту поставити! — и Коваль пошел расселять.
Освободил целую четырехместную каюту, вселил туда научного сотрудника и выставил часового. Еду носили в каюту, в гальюн водили в сопровождении вахтенного матроса. Подполковник – инженер от науки интересовался:
— Правда, что у вашего командира прозвище — «фараон»?
— Правда, — подтвердил механик, а чего скрывать? В море ничего не случилось, хотя женщина и была на корабле. Может быть, потому что «фараон» вмешался в процесс? Вот и верь после этого приметам…
ДОМА
“…еще далеко до причала…” ( Н. Лактионов)
Проводили с корабля научную группу и в 23.30 свободная смена офицеров, после доклада у старпома, отпущена (или спущена?) на берег до 7.30 утра, потому что завтра в 8-00 – по плану начинается межпоходовый ремонт. Чтоб вам было… тепло в ваших кабинетах! На переходе из-за океана личный состав составлял многотомные дефектные ведомости на свои механизмы, хотя все знали, что нужных запчастей в нужном количестве все равно не дадут…Надо будет вышибать… Или выкупать… за бутылку ”шила”…
Знаете, что такое „шило”? Не знаете? Ну, как же! А на всех четырех флотах, от матроса-первогодка до адмирала включительно, знают, что “шило”… это спирт, которым корабль снабжают для разных технических нужд. Знают до всех тонкостей нормы снабжения и всех статей расхода, включая коммунально – бытовые…
Приходная эйфория достигла апогея, когда выяснилось, что ехать-то домой, собственно, не на чем! Попытка через дежурного по дивизии выбить у береговой базы автобус или, на худой конец, „скотовоз”, не увенчалась успехом — машины в боксах, водители в казармах и уже – отбой!
— Так мы же с автономки! — пытались они удивить бербазу. Не тут-то было! Береговая база для подводников это вообще другая галактика.- Ну и что? Завтра и поедете! — прошепелявил дежурный тыловик, который никогда не возвращался из дальнего плавания, и телефон, прохрипев микрофоном о своем несовершенстве, отключился. Зам давно ушел домой. Старпом завалился спать. Механик, Владимир Константинович Малых, остался в экипаже ввиду отсутствия в городке жены. Лейтенанты окружили командира дивизиона живучести Андрея Шарого, обладателя заветной канистры из нержавейки с спиртом (”шилом”):
— Андрей Викторович! Надежда только на вас, иначе домой не попадем. Завтра же не наша смена! — жалуется молодежь. Но Шарому тоже не безразлично. Там Настя…с Алешкой…Совсем близко… .
— А на чем ехать-то? На своих двоих, атрофированных за 3 месяц ненадобности? 15 километров мы не потянем!
— Да здесь же ЗКП флота строится — самосвалы с раствором каждые полчаса, — сообразил опытный в житейских делах капитан – лейтенант Тимофей Лисицын.
— Блестящая идея, Тимоха, ты — гений! — поддержал Лисицына химик Крапивин, — Настоящая флотская смекалка! – и конечно бутылка найдена в считанные секунды.
Еще минут 5-6 занимает переливание на корабле. 8 секунд колебался водитель – стройбатовец (воин строительного батальона). Им строго — настрого запрещено перевозить людей в кабине, не говоря уже о кузове. Но бутылка с заветным содержимым, переливающаяся всеми цветами радуги в огнях строительных фонарей, берет верх.
Наконец, безмерно счастливые удачным разрешением ситуации, подводники, пришедшие с боевой службы, с хохотом мчатся домой в кузове самосвала через снег, ветер, полярную ночь, мотаясь на ухабах и собирая на себя остатки раствора. Весело – то как! И это естественно — они же еще молоды…А о том, что все может и должно быть иначе, пока даже не догадываются… И, наконец, вот она долгожданная минута, дверь открывается, нет – распахивается и Настя бросается навстречу, вымазываясь в растворе, который стекает с парадной шинели героя — подводника на изгаженные ботинки. От нее веет теплом, домом и… духами. Алешка, утомившись от ожидания папы, уже спит.
— Андрей!!! – это пока единственное, что она может вымолвить. И то же самое всем Васям, Колям, Славам, Димам, всем, кто попал-таки сегодня ночью домой. И в этом – все! 3 месяца неизвестности, ожидания и неясной тревоги. 19 тысяч миль и 15 км позади! Настины соленые слезы катились по его щекам. От него пахло железом, машинным маслом, дешевым одеколоном и еще чем-то незнакомым, вероятно присущим только нутру этого гигантского исполина — атомной субмарины.
— Ну, что ты, что ты! — смутился он, не очень понимая ее слез.
— Андрей, а у нас здесь в городке… говорили, ну… ты только не сердись…, что у вас авария и будто бы вы трое погибли… — ты, Коля Донцов и Тимоша Лисицын, — лепетала Настя.
И Андрей вдруг понял, почему флагмех… Вот оно что — ведь она два месяца терзалась — жив он, или… она уже — вдова…
Шарый целовал жену, гладил ее пушистые волосы и вдруг заметил в них одинокую серебринку. Офицерские жены… Дома… А время-то – 01.38! Дети уже, естественно, спят. Сегодня они пап так и не увидят… Далее — по плану домашней побывки с полным набором всех мыслимых и немыслимых удовольствий.
Утром следующего дня “спущенные” на берег подводники чудом успели на службу вовремя на тыловском грузовике (фуре – “скотовозе”, называемом почему-то «коломбиной») без скамеек.
Дети еще спят. Моряки очень дальнего плавания поинтересовались, по случаю, у политотдельского комсомольца Климухина – кто же там вчера проходил “узкозть” перед подводной лодкой и задержал ее вход в базу?
— Да никто не проходил! Вы, ребята, пока вас там носило, забыли, что на флотах с 13.00 до 15.00 “адмиральский час”. Оркестранты и встречающие после обеда, как обычно, отдыхали. Ну, вас же встретили… Цыплята — табака…
— Встретили, — отвечают, — потом… с оркестром, якорь Матросова вам в задницу…,- из иллюминатора плавучей казармы виден потускневший и выцветший на полярных ветрах лозунг на сопке:
— “Подводник — профессия героическая!” и – “Помни войну!”
В 8-00, после подъема флага и проворачивания механизмов, не откладывая ни одной минуты, начали межпоходовый ремонт. Правда, без особого энтузиазма. И пока, естественно, без запчастей…
А спать-то как хочется… Дико! Может быть на этот раз обойдется без “готовности”?
ГОТОВНОСТЬ
В море – дома, на берегу – в гостях! (С.О. Макаров)
И опять ошиблись… Через три недели оформились в эту самую “готовность”. В «готовности за углом», кто не знает, означало в ту пору, что корабль в ближайшей шхере на якоре, привязан к плавбазе и готов в течение часа начать движение на войну на дизелях, на ходу вводя в действие ядерную энергетическую установку.
Этот замечательный вид боевого дежурства атомных подводных лодок родился где-то в недрах главного штаба ВМФ в теплых кабинетах, с восьмичасовым рабочим днем и двумя выходными, по всем правилам изуверства над личным составом в 20-м веке. Срок – полгода (чего там мелочиться?) Сход на берег категорически запрещен. Проживание на плавбазе, занятия и тренировки на подводной лодке до 18.00, после чего — на корабле вахта, личный сос-тав в плавучей казарме. После ужина, доклада у старшего помощника и вечерней поверки — свобода в пределах ее территории.
С плавбазы через сопку видны пятиэтажки военного городка. Кое-кто даже видит окна своей квартиры, где желанная и недоступная живет, по выражению замполита, ”боевая подруга” — жена. Но сход на берег запрещен. А подводникам по 25, или чуть больше. Нерастраченные гормоны играют, вызывая синдром вечного «все плохо» — вокруг одни дураки, а начальство поголовно — «идиоты», хотя на самом деле истина где-то посередине.
Свободное время проходит в потугах самосовершенствования — от серьезной, вдумчивой на первых порах, учебы по специальности, творческого конспектирования первоисточников в плане повышения интеллектуального уровня, в первые месяцы бдения в «готовности». От аристократических шахмат и преферанса на всю ночь до вульгарного домино, поддавков и распития крепкого корабельного спиртного напитка, именуемого на всех четырех флотах «шилом». Апофеозом идиотизма на завершающем этапе готовности к боевым действиям была командная игра по передуванию шарика от пинг-понга на дубовом столе кают- компании.
Это была общекорабельная эпидемия. Вестовые докладывали, что даже заместитель по политчасти Илин, запираясь кают — компании, пробовал свои силы.
За этим высокоинтеллектуальным и увлекательным занятием комиссией вышестоящего штаба были застигнуты две команды офицеров экипажа. Сверкающий надраенными пуговицами, офицер-инспектор выловил из числа соревнующихся старшего по званию, минера Кулишина, и попытался внушить виновнику масштабность задач, стоящих перед экипажем, мелочность и недостойность занятий с шариком.
Но обычно молчаливый минер ошарашил его ясным и простым для понимания ответом:
— Да пшше-ел ты… У меня жена уже полгода не … А ты мне… Устав… Да я… Да мне…, — он хотел сказать — «все до лампочки», но интеллект, травмированный передуванием шарика, не справился и он с треском захлопнул за собой дверь. Стаканы в штормовке звенели, как колокола громкого боя. Инспектирующий в шоке бежал жаловаться…
После того, как один из бесконечно готовых к бою офицеров повесился, а другой застрелился, «готовность» сделали либеральной. Разрешалось один раз в месяц считать ее 19-часовой, производить мелкие ремонты и по одной смене офицеров и мичманов отпускать на берег. На случку, — говорили корабельные шутники. Матросы, не имевшие на берегу жен и других родственников, в число увольняемых, естественно, не попадали. Но полгода надо как — то пережить…
В БАЗЕ
К концу подходит автономка
На базу курс лежит, домой!
Душа кричать готова громко
О светлой радости такой…
(С. Иванов К концу подходит автономка)
С приходом в базу замполит Валерий Иванович Илин сдал свой отчет о политическом плавании в политотдел флотилии. Шифровальщик Осередько, который переписывал “Войну и мир” Илина красивым почерком, доложил экипажу, что в отчете талантливо фактически в боевых действиях представили к высоким правительственным наградам – боевым орденам и медалям.
Офицеры ожидали по „Красной Звезде”., матросам полагались медали. Но потом вдруг все как-то не заладилось и заглохло… а может быть — затихло. То ли наград стало жалко, толи убедительной победы на Ближнем Востоке не получилось. Может, по какой другой причине.
Командир дивизии Караваев на встрече, когда после 89-ти суток атомоход привязался к родному причалу, захлопотанно заявил, что пора “испанских” походов кончилась, и что, … “пока вы там плавали в свое удовольствие, мы здесь пережили две московские комиссии”. Что ж, аргумент весомый.
Ордена и медали получили, естественно, успешно ″отстрелявшиеся“ от столичной инспекции — офицеры штаба и близко к штабу ошвартованных кораблей…
А подводников с “фараонова” экипажа командир дивизии убедил, что их личная радость состоит в том, что никого не наказали.
Замполит Илин какими-то ходами выклянчил — таки себе медаль “За боевые заслуги“ и через недолгое время убыл к очередному месту службы. Для него “испанские походы” кончились навсегда и дальнейший служебный след его затерялся в коридорах штабов и лестничных маршах восхождения к высоким должностям.
Жениться надо с умом, моряки! А вы? Ваши длительные походы продолжались еще несколько лет и были тем более напряженными и длительными, чем больше успехов достигалось в деле укрепления дружбы между народами, что, впрочем, вполне логично. Сейчас, после всех океанских вояжей, бывшие сослуживцы кавалера медали «За боевые заслуги», заместителя командира по политической части Валерия Ивановича Илина, хранят в своих домашних шкафах пожелтевшие от времени похвальные грамоты за успехи в БП и ПП и воспоминания о совместной службе.
КСТАТИ О НАГРАДАХ
Потомству в пример (На памятнике капитан-лейтенанту Казарскому)
Не о “песочнице” речь, когда через десять лет безупречной службы старший помощник, порывшись в узелках памяти и в бездонных карманах, кинет тебе в ладошку коробочку с медалькой (скромную благодарность отечества за ратные труды) и она напомнит тебе как быстротечно время… Не о ней…О более весомых – правительственных. К примеру, за пять автономных боевых походов в мировой океан. Или за плавание в зоне международного конфликта с оружием на борту и готовностью № 1 к ведению боевых действий.
Самоотверженная борьба за живучесть своего корабля героизмом не считалась. Главный моряк страны Советов, Главком ВМФ, не жаловал героев в жанре борьбы с неисправностями. Подразумевалось, что корабли, построенные под его мудрым руководством, не могли иметь конструктивных и иных технических недостатков. Можно было рассчитывать на награду в исключительных случаях, если только при этом героически погибнуть. Но и это нужно было сделать при определенном стечении обстоятельств, так, чтобы не бросать тень на…, ну… вы понимаете. Тогда, поскольку сам герой уже отошел в мир иной, награду, в виде корочки орденской книжки вручали близким родственникам. Самого ордена, или даже медали, им получить не удавалось, поскольку тратиться на изготовление символа героизма в металле считалось западло. Все равно же никто носить не будет… Впрочем, в этом деле наработаны определенные технологии, чтобы обойтись… без излишеств, и — не награждать! А при награждении учесть также личные отношения представляющего к герою и принадлежность к той или иной этнической группе нашего многонационального государства. Но все по порядку.
Как избавиться от офицера? Неудобного в общении, неважного специалиста или пьяницы и разгильдяя? Тем более, что списать нельзя, уволить тоже. Мыкайся с ним сколько судьбе будет угодно! Но это только на первый взгляд задача кажется неразрешимой. На самом деле, оказывается, существуют вполне осуществимые приемы — нужно отправить офицера на повышение! В академию или на курсы, снабдив супер — характеристикой.
В 99 случаях из 100 дальнейшая карьера, казалось бы неудачника, складывалась, как правило, хорошо.
На подводной лодке Маркова продвижение по службе было возможно только на собственной территории взамен убывших по состоянию здоровья или переводу в южные края. Леонид Васильевич берег свои кадры, которые составляли сплаванный экипаж, и офицеров, даже уличенных в по пьянке, в обиду не давал. И все бы хорошо, если бы при этом было нормальное продвижение.
Однако в экипаже все же был один персонаж средних способностей и неудобный в обиходе, поскольку задавал много “почему”. А командование обычно плохо реагировало на “почему” и мечтало кому-нибудь его подарить. Желательно – далеко, далеко… И — насовсем. Как иногда бывает на службе, внезапно из штаба пришла разнарядка – направить лучшего из молодых механических специалистов на годичные курсы повышения квалификации инженер-механиков в Питер (тогда – Ленинград).
Естественно, мало кто хотел год болтаться по южную сторону Полярного круга, терять «северные» надбавки и неизвестно куда распределяться потом для дальнейшего прохождения службы.
Первой, конечно, возникла кандидатура неудобного капитан — лейтенанта Василия Баскакова. Командир задушевно нарисовал радужные перспективы Васиного служебного роста, и тот, на удивление, недолго сопротивлялся, собрался и уехал. Отцы — командиры всех ступеней облегченно вздохнули, ласково помахав рукой на прощанье перспективному офицеру, надеясь, что встреча больше не состоится.
Говорят, Василий хорошо погулял в Питере, пока экипаж Маркова на Севере занимался боевой подготовкой, чистил снег и разучивал строевую песню «Северный флот не подведет». Распределили Васю, однако, опять на Северный флот в распоряжение отдела кадров.
В кадрах флота глянули в личное дело — кто такой, откуда? Ясно — с N-ской флотилии? Ну, так туда тебе и дорога!
И попал Василий опять в родное соединение, в распоряжение отдела кадров и сверх штата. При штабе. Чтобы служба не казалась раем и чтобы не зря ел народный хлеб, его занимали разными до зарезу нужными на флоте делами — дежурством по камбузу, хозяйственными работами, командировками по вышибанию чего-нибудь. Короче, всем тем, чего на флоте всегда больше, чем даже боевой и политической подготовки. Но все это — до18.30, как в штабе.
Когда вышли все положенные сроки пребывания сверх штата, Баскакова определили командиром дивизиона движения на второй экипаж, хотя там и был свой выдвиженец. Таким нехитрым способом, минуя тяготы и лишения, Василий обогнал однокашников сначала в должности, а потом и в звании…
Но всему прекрасному, как всегда в жизни, приходит конец! Беззаботная жизнь на втором экипаже кон- чилась по причине его расформирования…
Теперь, уже капитан 3 ранга, Василий Иванович опять оказался сверх штата и… снова при штабе. Началась привычная сверхштатная жизнь, не обремененная корабельными тяготами и лишениями. На службу — к 9.00 (как все штабные), в штабном комфортабельном автобусе. К слову сказать, корабельный состав доставляли на службу в 6 утра грузовиками с брезентовым верхом («скотовозами», как их называли подводники) и в любую погоду. Дремотное изучение материальной части в секретной библиотеке штаба, обед, небольшой напряг до вечера, ужин, и в 18.30 — «море на замок». Два выходных в неделю и никакого срочного погружения.
Голубые Васины глаза на фоне огненной шевелюры излучали теплоту, спокойствие и безмятежность, а лицо от сытных штабных обедов округлилось. Но сроки опять вышли и кадровики заволновались, получив накачку сверху — не слишком ли затянулась Баскакова беззаботная жизнь.
Удача улыбнулась отделу кадров, когда собирали два атомохода для перехода на Дальний Восток. На одном из этих кораблей механик заупрямился до скандала по причине нездоровья жены и детей и наотрез отказался. Однако тянуть бы ему все же лямку у самого пролива Лаперуза, если бы не Василий, сплавить которого куда-нибудь было хрустальной мечтой отдела кадров и начальников. Вот на один из этих кораблей его и спихнули. Сопротивляться он не мог по причине сверхштатности и загремел на переход под фанфары штабного оркестра.
Все вздохнули с облегчением — и командование, и кадровики, и упрямый механик, для которого передислокация на Восток с больной женой и тремя сопливыми ребятишками счастливо миновала. Отцы-командиры помахали рукой вслед так далеко уплы-вающему Василию и успокоились. Но, как оказалось, напрасно. Переход на Дальний Восток двух атомных лодок вдруг объявили на весь мир кругосветным и героическим, посвященным какому-то очередному партийному событию. Тиснули во всех газетах и геройский ролик крутанули по телевидению. На флотах смекнули, что поход «звездный» и будет крупная раздача. Так оно и вышло. Командиры и механики получили звезды Героев.
С неба упала «шальная звезда» на Баскаков китель и награжденный Василий Иванович вернулся на родной Северный флот, в распоряжение отдела кадров, при штабе, поскольку без нажима намекнул, что Дальний Восток – это не мечта его детства. Отцы – командиры ахнули, кадровики хмыкнули, все не очень естественно, но вежливо, поздравляли орденоносца и службой не напрягали.
А тут и экипаж Маркова собрался в далекий путь — в Атлантику, охранять мир во всем мире. Лодка кряхтела, валилась с борта на борт по причине дырявых, как решето, цистерн главного балласта, пуская пузыри по всему периметру. Чтобы корабль на швартовых имел пристойный вид, приходилось поддувать цистерны – то справа, то слева и расходовать на это дело драгоценный воздух высокого давления.
Не годилась для этого легкого корпуса сталь, хоть она и маломагнитная…Задерживались, устраняя неисправности. Техника давно просила текущего ремонта. Парогенераторы, моторесурс которых ограничивался 4500 часами, выпарили уже по 4200 и могли потечь в любую минуту.
Операторы ядерных реакторов тренировались по преодолению больших и малых течей первого контура охлаждения аппарата и настроение у них, мягко говоря, было не праздничным. Но лодка была в плане Главного штаба и должна выйти в море во что бы то ни стало. Кого — то из штабных специалистов обычно прикомандировывали на поход – таков порядок. Но этот ″кто-то″ никак не находился.
Так экипаж и остался бы сиротой, если бы не сверхштатный Василий Иванович. Его – то и прикомандировали. Когда ракетоносец исчез за горизонтом и скрылся под волнами, в дивизии все, отвечающие за выход, перекрестились, а местный штабной шутник мрачно изрек:
— “Наконец-то советский «Трешер»** вышел в море!”, — чем поверг офицерских жен в тревожный и долговременный ступор.
Вопреки опасениям, плавание прошло спокойно. Аварий и поломок не случилось. Василий Иванович в перерывах между домино, шахматами, кино и сном появлялся на пульте управления энергетической установкой (ГЭУ), благодушно травил анекдоты, разные небылицы и ни во что особенно не вмешивался.
Штатный механик, Владимир Константинович Малых, был не менее грамотен и опытен орденоносца и Василий Иванович, к его чести, это понимал.
По приходу в базу, нештатный Василий Иванович убыл к новому месту службы в части центрального подчинения.
И ЕЩЕ РАЗ О НАГРАДАХ
Тот силу солнца не поймет
И яркость голубого неба,
Кто много дней в глубинах вод
В отсеках герметичных не был…
(Н. Седой)
Механика Малых вызвал флагманский механик флотилии адмирал Завадовский.
— Владимир Константинович, извини, дорогой, — ласково начал адмирал, — но другого выхода не вижу, придется тебе еще поплавать… Мы тут два атомохода перегоняем на Восток, а на одном механик… этот, Разуваев, ну ты ж его знаешь… Боюсь его без подстраховки отпускать, — «сурок» Малых слабо запротестовал:
-Тыщ адмирал…, вот и жена у меня, в Питере, дети… Я же только что с моря, готовность эта… Полгода не виделись! Ну, сколько можно? Дайте же отдохнуть, наконец!
— Володя — по свойски напирал флагмех, — ну, надо, пойми, не могу тебе всего сказать… Придешь, отдохнешь… мы тебе путевочку парную в санаторий…, с женой, все такое… Ну? — адмирал просил.
Адмиралы не часто просят, должность не позволяет. А в этот раз — просил. Малых надулся, поник не по годам седой головой и…неожиданно для себя согласился, проклиная свое мягкое, как валенок, сердце и эту жизнь с бесконечными тяготами и лишениями.
— Я уже 130 суток в этом году…, — напоследок подсчитал свое море Малых. Повеселевший Завадовский подсластил:
— Ты, вроде наставника у них там будешь, читай книжки, играй в домино, а нет — нет, да иногда присматривай. А он пусть вкалывает, это его железо, его личный состав… Да и перехода-то всего — 45 суток, даже и не автономка, когда три месяца… А – так…
— Ну конечно – так…, когда не сам, — подумал Малых и ушел с лодкой на Восток. Местный механик встретил его язвительно и недружелюбно
— Наставничек пришел! — буркнул он и обиженный переводом на Дальний Восток, залег.
Малых вкалывал на ”чужом” железе и с чужим личным составом, который однако через неделю стал своим.
В коллектив вписался, а жаловаться не умел. Штатный Разуваев играл в домино, нарды и читал книжки. Однако через неделю после их ухода пресса зашумела о кругосветном плавании двух атомных подводных лодок, как о “подарке” подводников очередному партийному съезду. Все поняли – будут звезды! Малых ошвартовал лодку на Востоке и, сбросив “АЗ” реакторов, прилетел на Север, выжатый, как лимон, и с перебоями в сердце.
И вдруг по флотскому радио разнеслось, что Министр обороны приказал представить к Героям и механиков этих кораблей.
К месту сказать, центр тяжести в обеспечении плавания и ведения боевых действий на флоте с Петровских времен до настоящего времени заметно изменилось. Особенно с появлением корабельных атомных энергетических установок. Статус механиков значительно вырос.
Пренебрежительное отношение к “березовым”*** офицерам сменилось уважением к сегодняшним морским инженерам. Правда, холодок в продвижении по службе остался. Флот консервативен.
Весть о наградах немедленно разнеслась по флотам. Капитан 2 ранга Малых скромно улыбался и смущенно щурил глаза. Сокурсники и сослуживцы радовались, что в их рядах прямо на глазах возникает свой родной Герой Советского Союза.
Все понимали – не только за этот переход, а за все его десять автономных походов, в каждом из которых решалось столько инженерных задач, что за три похода можно было присваивать звание кандидата технических наук, а за шесть — доктора.
Разумеется, ВАК**** в этом вопросе был тогда не в курсе. Похоже, сейчас – тем более. И все стали ждать Указа…Через пару недель отдыха Малых появился в экипаже и первый вопрос к нему естественно был о награде.
— Константиныч, а где твоя Звезда?, — механик был необычно зол, заметно подавлен, неразговорчив, бесконечно дымил “Беломором”, и, зло сплюнув, выругался типичным набором:
— Накрылась моя Звезда! Замполит привез из политотдела грамоту и “ценный” подарок–фотоаппарат. Вся награда, мля… Я же, видишь ли, у них дублером был! Когда оформляли представления, про меня забыли, там же свой штатный был. Этот, как его… Ну, Разуваев… Он и получил… А может и не забыли… Я их замполита в аварийной ситуации шуганул из центрального поста не очень вежливо, чтобы не путался под ногами – взялся было покомандовать. Да пошли они все…,- и он сказал куда, — это что – первый раз, — заколебали! Больше не могу – уволюсь! – пробормотал случайно не состоявшийся Герой Советского Союза. Трудно представить себе всю глубину обиды Константиныча… А вы можете?
*СНиС – служба наблюдения и связи
**Трэшер — американская атомная субмарина, затонувшая при невыясненных обстоятельствах в Атлантике со всем экипажем (129 чел.) в 1963 г
***серебряные погоны — специалисты корпуса корабельных инженер-механиков в царском флоте носили“ серебряные” погоны.
****ВАК- аттестационная комиссия по присвоению научных званий
Даааа! Справедливости хрен дождешься! Ни в те времена, ни сейчас — тем более…