Глава восьмая

 Ещё раз о крысах. Ремонт, переезд, погрузка продуктов на дальний поход, как родственные катастрофы. Новое появление Пилигрима. Оптимистичная автономка. Что бывает, если в нашей стране верить оптимистам, и как с этим бороться. Отбытие подо льды.

 

1.

Кстати, о крысах. Как-то так получается, что моряки-подводники постоянно с ними сталкиваются, хотя на подводных крейсерах, эти хвостатые создания не живут. Вернее – не выживают. На лодках выживают лишь люди, да, к сожалению, тараканы. Которых можно запросто встретить даже в реакторе.

Борьба со сволочными насекомыми ведётся непрестанно и неустанно, но толку от этого никакого. Чёртовы «стасики» (так почему-то их называют) встречаются повсюду, от первого до десятого отсека, что вовсе не говорит о повышенной приспособляемости тараканов и их умении выжить на голом железе. Скорее это говорит о том, что в любой точке корабля, покопавшись, можно обнаружить заныканную жратву. Любят подводники, знаете ли, пожевать чего-нибудь на вахте. Или – между вахтами. Или вместо вахты….

А чем ещё тут себя развлекать?!

Другое дело — крысы. Если на подводных лодках они не выживают, то на базах этих грызунов пруд-пруди. И они тоже – везде. В магазине, в жилых домах, в казармах, разумеется на камбузе и даже, прости, Господи, в Штабе! Только в комендатуре, кажется, их нет. Костя – комендант настолько страшное создание само по себе, что никакая жизнь рядом с ним, в принципе, невозможна.

Помню, мы как-то с Валеркой Батищевым остались одни в казарме. Меня выписали из госпиталя, где делали пустяковую операцию, Валерка не успел вернуться из отпуска (который, разумеется, продлил с помощью знакомого врача), а наши тем временем ушли в моря. Дней на двадцать.

В общем, оказались мы никому ненужными беспризорниками (хорошо хоть так называемые «продовольственные аттестаты» на базе оставили!), без офицеров, мичманов и прочих руководящих товарищей. Сами по себе.

И началась лафа.

Мы вообще ни фига не делали! Только ходили на камбуз, слушали музыку, читали книги и спали. Иногда, тем или иным способом достав бухло, пьянствовали. Но в меру.

К счастью, уходя в моря, наши забыли предупредить командование о том, что на базе остаются два матроса срочной службы, и их надо бы хоть как-то, хотя бы изредка, пусть эпизодически, пусть чисто для галочки, но контролировать. Что, само собой, играло нам на руку.

О нас не знал никто. Тем более, казарму мы всегда держали запертой на ключ, жили в комнате с плотно занавешенным одеялами окном (что бы света с улицы не видно было), и на стук в дверь не откликались.

Единственное, что портило нам с Валеркой жизнь – крысы.

Когда огромное (на весь этаж) помещение обезлюдело, грызуны восприняли это, как свою безусловную победу над двуногими и вконец обнаглели. Они носились по казарме толпами, валяли дурака в гальюне и рылись в тумбочках, каким-то таинственным образом их открывая и выгребая оттуда оставшиеся вещи.

На нас с Батищевым крысы поплёвывали. Правда, под ногами всё же не путались, предпочитая, при виде человека, куда-нибудь зашхериться. Чисто условно.

Помнится, я как-то отправился в душ и, проходя через курилку, заметил здоровенного грызуна, который, просто отбежал в сторону и с умным видом уселся за… прислонённой к стене шваброй. Типа спрятался.

Я не стал его разочаровывать и швыряться всякими тяжёлыми предметами. Я ж не капитан третьего ранга Ломакин!

Только вот ночью ходить в гальюн оказалось опасным делом. Темно хоть глаз выколи, если же наступишь на крысу, то последствия могут быть весьма неприятными. Мягко говоря. Тиф – не тиф, но если цапнут – мало не покажется. И доктора с уколом от столбняка рядом нет.

Короче, как мы посещали гальюн ночью? Вот, сидим мы с Валеркой, слушаем «Круиз» с «Динамиком» и балдеем от того, что русский рок всё-таки имеет место быть! Вообще-то, кассеты нам постоянно присылали (или кто-то привозил из отпуска), и мы были в курсе того, что происходит на гражданке. Скажу сразу – питерский рок мне поначалу не особо нравился. Я воспитан на хороших записях и хороших исполнителях, типа «пёрпл», «цеппелинов», «квин» или  «пинг флойд», когда же мне поставили «Аквариум», впечатление оказалось весьма неоднозначным. Типа – «ну, и где здесь рок?!». Какие-то дурацкие акустические гитары, дудки-флейты, бонги. А ритм где? Где драйв?!

В общем, после того, как у нас появились записи полноценных групп, поющих на русском языке, это было событием!

Но я отвлёкся.

Так вот. Если мне или Батищеву требовалось сходить – отлить, мы открывали дверь в коридор, брали «дежурный тазик» стоящий на пороге и, размахнувшись, запускали его в сторону гальюна. Тазик жутко грохотал, стукаясь о пол и стены, крысы разбегались и мы спокойно шли через казарму. На обратном пути всё это повторялось, тазик вновь ставился возле двери, грызуны, немного подождав, вновь выползали на центральный проход.

А вот то, что они самые умные из четвероногих, я убедился на личном опыте, когда у моего земляка Алексея Тараненко из соседней казармы, из экипажа кап-раза Лукина, появилась Лариска.

Дело было так. Как-то Лёшка, будучи полторашником, маясь от бессонницы и безделья, поплёлся ночью в гальюн – перекурить. И стал свидетелем весьма странной сцены – две здоровенные крысы нападали на маленького крысёнка, явно пытаясь его сожрать. Крысёнок почему-то не убегал, вяло огрызался и, похоже, уже смирился со своей печальной участью. Схватив первое, что попалось под руку, а именно – лопату для чистки снега, Тараненко обратил пасюков в позорное бегство, затем осмотрел спасённого. Выяснилось, что у того сломана лапка. Тогда Лёшка перетащил крысёнка в кубрик, примотал к повреждённой конечности нитками карандаш (типа – гипс) и сунул ему кусок котлеты из вечерней птюхи.

— Будешь Лариской! – заявил полторашник, вспомнив мультфильм про Чебурашку и старуху Шапокляк с её ручной крысой. Грызуну новое погонялово явно понравилось (хотя он и был самцом), но ещё больше понравилась котлета. И хлеб, и макароны, и сахар. Лариска сожрала, точнее – сожрал все запасы годка, после чего завалился тут же, на тумбочке, дрыхнуть.

Так всё и началось. За время, пока мы с Тараненко не виделись, его питомец вымахал в огромного, наглого и очень умного пасюка, обожающего своего хозяина. К тому же весьма сообразительного.

Во-первых, он различал (!) офицерские звания! И, как нормальный матрос срочной службы, реагировал только на большие звёздочки. Если в казарму заходил старший лейтенант, капитан – лейтенант или, скажем, мичман, крыс на них не обращал внимания. То есть занимался своими делами, перемещался по казарме, развлекал народ, либо дрых на койке хозяина. Младшие офицеры и сундуки тоже к нему привыкли и даже подкармливали.

Но если в экипаж являлся кто-нибудь, начиная с капитана третьего ранга и выше, Лёшкин питомец мгновенно исчезал. И благоразумно сидел в шхере, пока командование не сваливало.

Во-вторых, крыс никогда не трогал чужую еду! То есть не воровал, словно издеваясь над теми, кто называет ворующих у своих,  именно – крысами. Можно было положить прямо перед носом спящего на тумбочке пасюка огромный кусок сыра, тот даже глаз не открывал. Сам видел.

Конечно, голодным ему бывать не приходилось. Тараненко, когда крыс у него только появился, назначил карася – таскать Лариске с камбуза птюху. Чем молодой и занимался. Чувак оказался с чувством юмора, и я сам слышал в курилке, как карась шутливо жаловался однопризывникам: дескать, вот вы, потом будете рассказывать, как по карасёвке годкам жратву таскали…. А я кому таскаю? Крысе!

В-третьих, у них в казарме, стоило только Лёшкиному питомцу вырасти и окрепнуть, крыс не осталось. Совсем! Причём, первый и третий этажи по-прежнему кишели грызунами, а на втором, где базировался экипаж Лукина, стояли тишь и благодать. Что особенно поражало офицеров. Рассказывали, как-то один из них – капитан-лейтенант Васильев, забыл вечером в казарме пакет с мясом – специально добыл через интенданта на День рождения жены. Хотел устроить выход на шашлыки – в Гаджиевские сопки. Благо, лето стояло тёплое.

Утром, вспомнив о пакете, каплей жутко расстроился, поскольку был уверен, что от мяса давно уже остались рожки да ножки. Прежде грызуны подчищали всё – вплоть до сухарей и засахарившихся конфет. Каково же было его удивление, когда приехав в экипаж, он обнаружил свою свинину в целости и сохранности.

Вот тогда-то все и поняли, насколько это круто – иметь в казарме собственного «крысиного короля». Причём, выведенного не традиционно – через заточение в железной бочке, с поеданием соплеменников, а воспитанного, так сказать, в своём коллективе, собственными силами.

К счастью, сам капитан первого ранга Лукин, отличающийся буйной и несговорчивой натурой, вот уже полтора года находился в опале у командующего Северным флотом, и корабль ему не давали. Поэтому и Лариске беспокоится было не о чем. Казарму, в отличие от лодки, в барокамеру не превратишь.

Помнится, зайдя как-то раз в гости к Тараненко, мы принялись с ним валять дурака – изображать что дерёмся. И в самый ответственный момент, когда я уже схватил его за шею и попытался завалить на пол, краем глаза заметил Лариску. Она, вернее – он, сидел, сгруппировавшись, сверля меня злобным взглядом и, явно – собираясь прыгнуть. То есть питомец готов был броситься на защиту хозяина, несмотря на то, что обидчик превосходил его во много раз размерами и силой.

Поэтому с тех пор я считаю: самые умные и преданные создания на свете – это именно – крысы. Потом уже идут собаки, коты и прочая фауна.

…Полищук всё ещё бредил об укреплении воинской дисциплины и о том, что воровать – нехорошо, когда на пирсе неожиданно появился командир. Выглядевший, к моему большому удивлению, весьма растерянным. Почему — к удивлению? Да потому-что никогда до этого я его растерянным не видел.

— Равняйсь, смирно! – заорал Аюмов, однако Лесенков остановил его движением руки и произнёс, обращаясь ко всем:

— Значит так, у нас… э-э… новая задача. Я сейчас из Штаба. В общем, в связи с тем, что параллельный экипаж передал нам лодку слишком поздно… вернее – слишком рано… и не пошёл в автономку, наша автономка начнётся на две недели раньше, и будет продолжаться всего пятьдесят дней.

Строй радостно заволновался.

— Отставить веселье! – тут же насупился кэп. – Тем более, с сегодняшнего дня, все выходные, вплоть до выхода лодки в дальний поход, отменяются! Слишком мало времени остаётся!

Офицеры с сундуками резко помрачнели, только нам было по фигу. Поскольку у карасей выходных не бывает по определению, у годков же выходной вечный. Заслуженный.

Ещё немного позанимавшись воспитанием личного состава, Лесенков строй распустил и двинулся на корабль.

— Командир на борту! – завопил дежурный по кораблю, когда кэп проходил по трапу, после чего всё успокоилось.

Матросы срочной службы принялись шляться по пирсу в ожидании машин со жратвой, старпом, оставив в строю только офицеров, что-то им впаривал (наверное, про то, как пресечь воровство продуктов), трюмные открыли люк над пятым-бис отсеком, а интендант – провизионки.

— Значит, Вась, — начал я инструктировать Безручко, — всё, что добудешь, шхеришь у нас в каюте. Знаешь где?

— Я помню, — кивнул карась. – В шкафчике пол приподымаешь, и складываешь. Там места много. Только…. – тут он замялся.

— Чего ещё?

— Только у меня там неуставняк спрятан.

Я посмотрел на него с изумлением, уточнил:

— Что там у тебя спрятано?!

— Ну… неуставняк.

— Чей неуставняк, чёрт тебя побери?!

Васька тяжело вздохнул.

— Мой.

— А… — я потряс головой, словно отгоняя наваждение, — а не рано ли тебе неуставняк иметь?!

— Это случайно получилось. Я, когда лодку принимали, в рубке нашёл. Хромачи обрезанные, бляху правильную и лодку.

— Значок в смысле?

— Значок.

— Пойдём – покажешь.

Безручко помрачнел.

— Отымешь?

— Да на хрен ты мне нужен?! Всё это у меня уже есть. Просто – интересно.

Но тут в «зону» въехал первый грузовик.

— Так, — сказал я Ваське, — быстро в каюту – освобождай место, перетащи пока неуставняк обратно в рубку. Там кто-нибудь сидит?

— Нет, все здесь.

— Вот и хорошо.

Первая машина, ревя двигателем, въехала на пирс, из кабины выскочил офицер — тыловик – с кучей бумаг, и началось.

В смысле – бардак начался.

— Грузим картошку и хлеб в третий отсек! – завопил Антипорович.

Годки разочарованно выдохнули и начали потихоньку растворятся в пространстве. То есть в прочном корпусе. Ни хлеб, ни картошка их не интересовала.

Первый был в пакетах и хорошо проспиртован, следовательно – не годен к употреблению, вторая – законсервирована в огромных жестяных банках и весьма тяжела. А кому, кроме карасей, охота надрываться?

— Эх! – Лёха Орлов, с которым мы тут же слиняли в конец пирса, спрятавшись за контейнерами для радиоактивных отходов, махнул рукой. – Нет, что бы с вина да икры начать!

— И не говори! – я угостил Лёху папиросой, прикурил сам. – Сволочи!

— Ты, кстати, курево на автономку уже купил?

— Пока нет.

— И я нет. Зато теперь можно сэкономить. И купить не девяносто пачек, а всего лишь пятьдесят!

Я посмотрел на него с сомнением.

— Ты думаешь?

— Командир же сказал!

— Мало ли кто у нас что говорит! – я перевёл взгляд на тлеющую папиросу в своей руке. – Сегодня сказали – идём на пятьдесят суток, а завтра ещё пятьдесят добавят….

— Не бывает таких автономок – по сто дней! – буркнул Орлов.

— Почему ж, не бывает? «Акулы», по слухам, на четыре месяца автономного плаванья рассчитаны.

— Так то «акулы»!

— Не важно, — я махнул рукой. – В общем, ты, как хочешь, а я закуплюсь по полной, как всегда – на девяносто дней. Пусть лучше останется, чем не хватит.

Докурив, мы двинулись обратно, и попали в аккурат на большое выяснение отношений. Дело в том, что на пирс, вопреки пожеланиям Антипоровича и здравому смыслу, умудрился втиснуться второй грузовик – с мясом, каплей с которого, в ультимативном тоне потребовал разгрузить в срочном порядке именно его машину. Поскольку им ещё везти свинину в Гаджиево.

— С ума сошли?! – помощник командира покрутил пальцем у виска. – Не видите, что ли, мы картошку грузим?!

— Да хоть ананасы! – заорал каплей, который был тыловиком, следовательно всяких там капитанов третьего ранга с подводных лодок на болту вертел. – У меня приказ!

— А чего ты орёшь, дрыщ хренов?! – подключился к скандалу спустившийся на пирс, Аюмов. – Ты кто вообще такой?!

Тыловая крыса скрипнула зубами.

— Хорошо. Сейчас мы развернёмся и уедем…. – начал было он, но тут вмешался его водила – в засаленном ватнике, с шапкой на затылке и папиросиной в зубах.

— Развернуться не получится, пока эти вон, с картошкой не свалят.

И он показал на команду карасей, с безумной скоростью перетащивших несколько ящиков к центральному трапу и теперь организовывающих цепочку для передачи банок вниз.

— А какого хрена ты тогда сюда заезжал?! – окончательно озверел каплей.

— Вы сами приказали, — бербазовский шофёр пожал плечами.

— С другой стороны, — задумчиво произнёс старпом, обращаясь к Антипоровичу, — мясо, так или иначе, грузить надо.

— Надо! – скорбно согласился тот.

— Значит, необходимо выделить людей.

— Так все уже задействованы….

— Все?! – удивился Аюмов и повернулся  к нам с Орловым. – А вот эти два бойца, что тут делают?

— Э-э… — начал было я, лихорадочно пытаясь придумать какую-нибудь отмазку, — мы на вахту сейчас заступаем, перекурить вышли.

— Пока не погрузим продукты, никакой смены вахт! – прорычал старпом и гневно посмотрел на часового, которого аж перекосило. Тот, вместо положенных четырёх часов, отстоял уже почти пять (учитывая построение), а теперь и вовсе стало непонятно, когда его сменят. Может, в обед, может ближе к полуночи.

А чего тут удивляться? Я, как-то раз простоял с автоматом на пирсе ровно половину суток, без возможности даже покурить спокойно, поскольку то тут, то там лазили большие адмиралы, на мостиках нашей и соседней лодок постоянно торчали то командиры, то старпомы, то замполиты, а экипажи строили каждые тридцать минут.

Просто, тогда проходили большие общевойсковые учения с чуть ли ни полной имитацией  реальной войны, и начальству было явно не до каких-то там оголодавших и озверевших верхних вахтенных!

Мне повезло, что дело было летом, да и в конце пирса можно было спрятаться за контейнерами с радиоактивными отходами и, если не покурить (дым бы увидели), то хотя бы отлить по-быстрому!

— Какие-то вопросы?! – со зловещей ухмылкой поинтересовался Аюмов у часового, естественно, никакого ответа не получил, после чего повернулся к нам.

— Быстро схватили мясо и оттащили в провизионку!

Это было уже полным идиотизмом, поскольку никогда мы свиные и говяжьи туши подобным образом, то есть вручную, в лодку не грузили! Только с помощью крана. Попробуйте – поднимите разрубленную пополам тушу и спустите по трапу вниз, а я на вас посмотрю!

Впрочем, старпом и сам сообразил, что ляпнул глупость, тут же ещё больше осатанел и пообещав нам множество приятных вещей (в том числе – и ДМБ в августе), отравился к первой машине. Там как раз уронили ящик с картошкой, трёхлитровые жестяные банки раскатились по всем пирсу, офицеры орали на мичманов, те – на карасей, а Антипорович – на всех сразу.

Потом потеряли интенданта. Тыловику требовалось согласовать бумаги, товарищ же старший мичман, не будь дураком, окопался в одной из продуктовых цистерн. И никто не знал, в какой именно.

— Я жаловаться буду! – потрясая папкой с документами, разорялся каплей. – Вы мне график срываете!

Самое противное, что мы с Орловым в лодку попасть тупо не могли, поскольку все три трапа  — основной, в пятом-бис и даже кормовой (туда Антипорович послал бригаду карасей – грузить проспиртованные батоны) были задействованы.

— Пошли за грузовик! – предложил Лёшка и мы спрятались за кабиной КамАЗа. Там же, на бортике пирса сидел бербазовский водила, дымя папиросой.

— А чего, – спросил я у него, тоже прикуривая, — вам и вправду ещё в два места ехать?

Шофёр хохотнул.

— Да слушай ты этого дрыща побольше! Домой он хочет пораньше свалить, в Гаджиево! График у него! Ага!

— Так все эти туши – нам?

— Кому ж ещё?!

— Что-то больно много, — усомнился Орлов. – Перед прошлой автономкой меньше грузили! Тем более сейчас мы идём всего-то на пятьдесят дней!

— Во-во! – мрачно сказал я. – Ныряем на полтора месяца, а жратвы берём на все три! Тебя это не настораживает?

Лёшка почесал затылок.

— Наверное, грузим по обычной норме. Вряд ли кто-то стал бы бумаги переделывать, тем более – о пятидесяти днях только сегодня известно стало.

— Может быть, — пробормотал я, повернулся лицом к концу пирса, к выгородке для радиоактивных отходов и вздрогнул.

Поскольку там, за решёткой, огораживающей контейнеры, стоял… Пилигрим. И ухмылялся, глядя на меня. Перехватив мой взгляд, Лёшка его тоже увидел.

— Это что ещё за явление?! – удивлённо поинтересовался он.

Действительно, зрелище было то ещё!

За стальной решёткой, между прочим, запертой на огромный навесной замок, под знаком радиоактивной опасности, стоит жутко худой тип в старой матросской шинели без погон, в шапке без краба, да ещё лыбится.

— Сейчас, — похлопав Орлова по плечу, я двинулся к выгородке, остановился и окинул пришельца мрачным взглядом.

— Привет! – произнёс тот.

— Там, вообще-то радиация, — сказал я, кивая на контейнеры за его спиной. – Опасно.

— Не опаснее, чем в посёлке, — отмахнулся Пилигрим.

— А зачем ты туда залез? И вообще – в «зону» попёрся? По мне соскучился?

Я сплюнул.

— Кстати, за освобождение из комендатуры – спасибо.

— Не понимаю, за что именно, — пришелец из параллельного мира пожал плечами, – но пожалуйста. А скучать я не умею. И не люблю.

Сначала я его не понял, но потом до меня дошло. Да, так бы могло сказать существо, для которого русский язык – не родной. «Скучать» же это не только помнить другого человека, ждать его и надеется на скорую встречу, но и маяться бездельем, не зная, чем убить время.

— Чего тебе надо на этот раз?

Реакция Пилигрима меня удивила.

— Ты, наверное, уже понял, что я… э-э… не совсем человек, да?

— А чего тут понимать?! У тебя на роже всё написано.

Он криво улыбнулся.

— На свою посмотри!

Тут к нам подошёл Лёшка, которому, разумеется, тоже стало интересно —  о чём базарит годок из его экипажа со странным типом, отирающимся рядом с радиоактивными контейнерами. Хотя, честно говоря, никакой такой особой радиации в этих выгородках не было. Сюда, конечно, сваливали время от времени ветошь, которой пользовались для уборки седьмого отсека, но фонила она не больше ветоши из третьего или пятого-бис.

(действительно, помню такие выгородки. Не на всех пирсах, они, правда, имели место. Есть ли подобные сейчас – не знаю).

— Чего у тебя тут? – спросил Орлов. – Шпиона поймал?

Пилигрим засмеялся. Очень неприятно и очень громко. Настолько, что бербазовский шофёр, по-прежнему сидящий на бортике пирса, вздрогнул и посмотрел в нашу сторону.

— Хуже, Алексей Алексеевич, гораздо хуже! – пришелец развёл руками. – Разведчики – дети, по-сравнению с нами!

Лёха нахмурился, повернулся ко мне.

— Откуда он меня знает?

— Он много чего знает! – отмахнулся я, затем, чувствуя, что времени для беседы с этим существом, осталось в обрез (на нас уже стали оглядываться сундуки, контролирующие погрузку батонов в десятый отсек), вновь обратился к Пилигриму:  – Так что ты мне всё-таки хотел сказать?

— Я, как ты, должно быть, понимаешь, обладаю кое-какими знаниями, — процедил пришелец, уставившись на меня своими водянистыми, абсолютно пустыми глазами. — Так вот. Очень советую – не ходи в автономку.

— Это ещё почему?!

— А зачем? Тебе через полгода домой уезжать. Вдруг чего случится?

— Типун тебе на язык! – злобно рявкнул я. – Два типуна! И потом, я человек подневольный, я подчиняюсь приказам.

— Смотри, как бы не пожалеть! – ещё более злобно прошипел Пилигрим.

— Э! – не выдержал Алексей. – Чего тебе надо, дедуля?! Жить надоело?

— В общем, думай! – не обращая на него внимания, закончил пришелец, затем развернулся, зашёл за контейнеры и… исчез.

Разумеется.

— А… — вымолвил Орлов, выпученными глазами уставившись на пустую теперь выгородку. – Куда он делся?! И, вообще, кто это такой?!

— Чёрт, — сказал я, доставая папиросу. – Рогатый. Хотя, может, и безрогий. Не знаю. Я без шапки его ещё не видел.

 

2.

 

«Не ходить в автономку» — я затушил уж не знаю, какую там по счёту папиросину и сплюнул в воду накопившуюся во рту горечь. Вот уже минут двадцать я торчал в закутке возле КДП, размышляя над словами Пилигрима. Лёшку Орлова зачем-то захватил в штаб прикомандированный старпом, что меня вполне устраивало – надо было подумать.

«Этот тип и, вправду, может многое. Может, он и будущее способен видеть?! И предупреждал меня о том, что с лодкой случится авария?! Да ну! Бред собачий! …А если не бред?…».

Я шёпотом выругался, посмотрел на дорогу, ведущую вверх, из «зоны» в посёлок, полез было за очередной папиросой, но вовремя спохватился.

«Совсем обалдел?! У тебя скоро никотин из ушей закапает!».

Мимо, на обед прошёл экипаж с соседней лодки. Я машинально поприветствовал знакомых, снова отвернулся, уставившись на сопки.

«В принципе, откосить от автономки, если постараться, можно. Но вот, надо ли?! Верить этому убийце из параллельного мира, думаю, всё-таки не стоит. Ему Я нужен. Для чего – не знаю. Скорее всего, что бы тупо развлекаться, показывая мне эти чёртовы убийства! Такое вот у него чувство, мать их всех так, прекрасного! Извращённое! А когда я под водой, он до меня дотянуться не может. Наверное, в этом всё дело…».

Так ничего толком не решив, я вернулся на пирс.

В аккурат в тот момент, когда на погрузке возник очередной затык.

Интенданта Семченко всё-таки откопали в одной из провизионок и, кажется, зря это сделали. Поскольку, выбравшись на пирс, он тут же схватился за голову.

— Стоп! Стоп я сказал!

— Чего стоп?! Почему стоп?! – забеспокоился Антипорович. – В чём дело, Андрей?!

— Не туда! – завопил старший мичман тыча пальцем в сторону кормы. – Отставить всё!

Он гигантскими шагами поскакал в конец пирса, благо – рост у него был гигантский, а значит, и ноги длинные. Помощник командира еле за ним успевал.

— Отставить! – продолжил разоряться интендант, останавливаясь рядом с мичманом, ответственным за погрузку батонов.

— Что — отставить?

— Отставить погрузку хлеба! Доставайте обратно!

— А?! – не поверил собственным ушам сундук.

— Обратно, говорю! Вынимайте всё, что загрузили и складывайте на пирсе!

— Почему?!!!

— Кто приказал грузить хлеб в десятый?!

— Я приказал, — нахмурился Антипорович. – Всегда так грузили.

— Нет!!! – заорал Семченко так, что бакланы шарахнулись прочь от нашего пирса, как от корабельной сирены.

Затем он выхватил из кармана пачку бумаг и начал тыкать в них пальцем.

— Всегда!!! Всегда в десятый грузили картошку!

— Ну, а хлеб куда?! – тоже повысил голос помощник командира.

— Хлеб вообще – всюду, кроме десятого! Вот же – документ!

— Так нам чего делать?! – подлил масла в огонь стоящий возле люка карась. Он держал в руках целую охапку из проспиртованных батонов и буханок. – Грузить?

— Нет!

— Да!

Антипорович с интендантом посмотрели друг на друга, как мусульманин – фанатик на правоверного еврея.

— Что тут за балаган? – незаметно подобравшийся к толковищу Аюмов, выхватил у Семченко из рук бумаги и с отвращением принялся их изучать.

— Ни черта не понятно!

Он повернулся к мичману, ответственному за погрузку хлеба.

— Много уже успели спустить вниз?

— Так точно, — ответил за сундука карась, опуская хлебобулочные изделия на палубу. Очевидно – затекли руки. — Полмашины – точно.

Интендант схватился было за голову, но тут со второй машины уронили свиную тушу (вернее – её половину) и, похоже, кому-то на ногу.

— Что случилось?!

— Сволочи! – просипел молодой лейтенант, прыгая на одной конечности. – Руки-крюки! Вы, что, вдвоём удержать не можете?! Уй, ё!!!….

— Да она скользкая! – начал оправдываться карась из БЧ-5. – Не удержали!

— Не удержали, ёрш вашу…. – ответственный за погрузку мяса кое-как доковылял до бортика пирса и принялся расшнуровывать ботинок.

— К врачу иди! – рявкнул старпом. – Врач здесь?

— Никак нет, — разочаровал его верхний вахтенный, который теперь перемещался по пирсу от скандала к скандалу, явно развлекаясь. Ну, ещё бы! Шестой час на посту, а тут – такие страсти кипят. Всё веселее.

— Когда он убыл? И куда?

— Час назад. А куда – не знаю! – с тайным злорадством сообщил вахтенный. – Не сказал.

«Мне то чего тут торчать?!» — спохватился я, поворачиваясь к десятому отсеку, погрузка в который застопорилась. «Вот же – свободный вход!».

Обогнув продолжающих выяснять отношения старшего помощника с интендантом, я быстро взбежал по трапу и спустился вниз.

Весь десятый был завален пакетами, моряки распихивали их по всем выгородкам, щелям и шхерам.

Старший по отсеку – капитан-лейтенант Гладышев, злой, как три похмельных алкоголика, сидел тут же и смотрел наверх с видом палестинца, ожидающего от израильской военщины очередной бомбёжки.

— Много там ещё осталось? – тоскливо спросил он у меня, когда я спустился вниз.

— Много, — кивнул я. – Только сейчас всё это, — я ткнул пальцем в батоны с хлебом, обратно выгружать будут.

У каплея глаза вылезли на лоб.

— Че-го?!!!

— Там у них ошибочка вышла, — ухмыльнулся я. – Вам должны были картошку грузить.

— Они чего там, совсем охренели?! – слабым голосом произнёс старший по отсеку, снимая пилотку и вытирая со лба пот. – У меня сегодня по плану – кислород закачивать. Через два часа баллоны привезут. Пойду разбираться….

Он полез наверх, а я двинулся через всю лодку – в пятый-бис отсек.

На корабле царил дикий бардак.

Правильно говорят – погрузка продуктов перед автономкой сродни небольшому пожару. Или переезду. Или, скажем, ремонту. Все вроде бы и делом занимаются (я имею в виду молодых), но в то же время только увеличивают хаос, превращая вполне себе обжитую и даже где-то уютную лодку чёрти во что!

Первым, кого я увидел в пятом-бис, был Вася Безручко – с перебинтованной головой. И пальцем.

— Опа! – удивился я, останавливаясь.- Кто это тебя так?

— Димка Уваров.

— За что?!

— Да ни за что. Он мне банку на голову уронил.

— Понятно. А палец?

— А это летёха из БЧ-3.

— Тоже банками швырялся?

— Не, — Безручко помотал головой. – На руку наступил, когда по трапу спускался.

— А чего ты здесь стоишь?

— Врача жду. Ты, кстати, наверху его не видел?

— Не видел. Он вообще куда-то слинял.

— Хреново.

— Кто тебя перевязывал-то?

— Да, — Васька отмахнулся, — дежурный по кораблю. Так затянул, что у меня башка заболела.

— Башка у тебя заболела от того, что в неё банкой попали, а вовсе не от перевязки.

— Наверное, — Безручко вздохнул.

— Не унывай! – я похлопал его по плечу. — Тут радоваться надо!

— Чему радоваться-то?

— Ну, для тебя погрузка продуктов, считай, уже закончилась. Можешь смело прикидываться шлангом и ползти в каюту – хрючить.

— Ага, и прозеваю икру с вином! – проворчал он.

— Мы своё ещё наверстаем. В автономке.

Я спустился вниз – в гарсунку, но поскольку в кают-компании сидел командир со штурманами, разбирая какие-то бумаги, задерживаться там не стал. Отправился в рубку.

— Привет! – сидящий там, и читающий толстую книгу, Попов поприветствовал меня взмахом руки.

— Привет, — кивнул я. – Тоже шхеришься?

— Ага, — он хохотнул. – Про меня, на разводе, кажется, забыли. Или решили не связываться. Мало ли, как я среагирую поймав какого-нибудь матросика с ворованной колбасой?! Начну ещё проповеди ему читать.

Мичман снова рассмеялся. Правда, не особо весело.

— Ну, а ты чего?

— А я годок уже, — сказал я, устраиваясь в кресле и включая приёмник, в разумении найти музыку. – Мне грузить продукты не положено. Кстати, Кольку Маковкина тоже припахали?

— Не знаю. Я после построения его не видел.

— Значит, припахали.

Повертев ручку, я нашёл на коротких волнах какой-то англоязычный рок и, отрегулировав громкость, повернулся к Попову.

— Не возражаешь?

— Пусть играет, — отмахнулся он.

— Слушай, — вспомнил я, — а тебя, чего, Голицын вчера и вправду в гости к себе потащил?

Мичман помрачнел.

— Потащил.

— И вы там всю ночь бухали?

Он помотал головой.

— Голицын с приятелем бухали, а я так… больше для виду. В любой компании, если пить не хочешь, то можно и не пить. Главное – на этом не акцентировать внимания.

— Правильно, — удивился я, поскольку не ожидал от верующего человека столь тонких знаний в психологии коллективной пьянки. – А ты, чего, и вправду, совсем не пьёшь?

— Ну, выпить-то я могу. Но не больше двух рюмок. Скучно.

Тут я не нашёлся, что сказать. Как это – пить скучно?! Наоборот! Мы ведь и бухаем здесь, чтобы совсем уж скучно не было!

Затем я вспомнил о рыжем Генке и рассказал о нём Попову.

— И тоже ведь не боится! – заключил я. – Как и ты.

Мичман усмехнулся.

— У нас всё-таки не тридцать седьмой год.

— Надеюсь…

Музыка кончилась, кто-то стал трепаться на английском, и я нашёл другую радиостанцию.

— Как ты думаешь, — спросил я, — у нас в стране так всё и будет продолжаться? В смысле – борьбы с религией? И с каждым годом верующих будет всё меньше и меньше?

— Не знаю, — Попов вздохнул. – Я не пророк.

— «Пророков нет в отечестве своём» — тут же вспомнилось мне. – Кстати, я эту фразу до сих пор не совсем понимаю.

— Очевидно, поэт имел в виду то, что обычные люди не в состоянии признать в ближнем своём того, кто способен видеть будущее.

— А такие реально существуют?

— Существуют ли сейчас, не знаю. Но в истории христианства таковые были, безусловно.

— История христианства…. Хм! Я, вообще, историю в школе любил. Но там про Христа, если ты помнишь, ничего не рассказывали. А если и говорили о религии, то исключительно – в плане того, что священники помогали помещикам и капиталистам держать народ в повиновении. Да ещё про крестовые походы трындели. Ты то сам эту историю христианства знаешь?

— Читал кое-что.

— Расскажи, а? Если, конечно, не лень….

— Не лень.

Мичман отложил книгу, сунув в неё закладку, откинулся в кресле и начал рассказывать.

Когда он закончил, я поскрёб в затылке.

— М-да. Помнится, я как-то в школе, задал вопрос нашей историчке: мол, наша цивилизация считается христианской, да даже отсчёт времени мы ведём с рождения Христа, почему же мы этот период не изучаем? Знаешь, что она ответила?

— Знаю, — Попов хмыкнул. – Примерно следующее: «мы не изучаем историю Христа, потому-что он никогда не существовал. И был придуман попами для того, что бы обманывать простых людей».

— Точно! – восхитился я. – Ты, что, тоже всякие вопросы задавал? И чем это для тебя кончилось? Меня, например, на педсовет вызывали.

— А мне «неуд» по поведению влепили.

— Тоже не хреново!

Я посмотрел на часы.

— Ладно, пойду – пройдусь до пятого-бис, гляну чего там делается.

….Самое веселье началось ближе к ночи, когда на пирс прибыли машины с разными хорошими вещами, типа сгущёнки, тушёнки, балыка, икры и вина.

Старпом вновь построил всех мичманов и офицеров на пирсе, организовав своеобразную перекличку. И пригрозил, после окончания погрузочных работ, устроить ещё одну – дабы выявить тех, кто вздумает смыться с корабля.

Затем понеслось.

Через какое-то время в дверь рубки кто-то истерично забарабанил ногой, когда же я открыл дверь, внутрь ввалился Николай, неожиданно растолстевший примерно раза в три.

Попов давно уже ушёл домой (кажется его и вправду боялись хоть как-то использовать), поэтому Маковкин быстро переместился за угол, на ходу выпалив «закрывай!».

Я быстро закрыл дверь на замок, после чего Колька выдохнул и принялся выгружать добычу – пять банок сгущёнки, две банки рыбных консервов, упаковку шоколадок и четыре палки сырокопчёной колбасы.

— Вон туда! – скомандовал я, показывая влево. Там, за трубами имелась вполне приличная шхера о которой ни офицеры, ни сундуки не знали. Или знали, но помалкивали.

— Я… хотел… в каюту… зашхерить…. – задыхаясь проговорил Маковкин, снимая шапку и вытирая пот со лба, — но там… в пятом-бис… старпом зверствует.

— Ещё бы! – согласился я. – А Антипорович где?

— Он внизу сидит, в провизионной цистерне. Всё проверяет.

— А зам?

— Зам бродит по пирсу, смотрит, что бы ничего налево не ушло.

— И у него получается?

— Не-а, — Николай хихикнул. – Все в основном там и промышляют.

— Ладно, — сказал я, берясь за ватник, — пойду – сам посмотрю.

Поднявшись наверх, я закурил и принялся разглядывать карасей, разгружающих очередную машину. Дурак Полищук торчал на мостике, орлиным взором окидывая пирс и, время от времени, начиная орать на контролирующих погрузку офицеров. Те выглядели предельно вымотанными и вконец озверевшими. Что не удивительно.

Тут к нам (я стоял рядом со сменившимся – таки верхним вахтенным) приблизился незнакомый капитан – лейтенант с портфелем и потребовал доложить дежурному по кораблю о прибытии прикомандированного.

Вахтенный кивнул, нажал кнопку и сообщил на центральный пост:

— Тут прибыл прикомандированный…  э-э….

— Капитан-лейтенант Шалаев Владлен Робертович, — подсказал офицер.

Верхний повторил.

— Добавь: специалист ОСНАЗ.

«Опа!» — я посмотрел на своё непосредственное начальство. По крайней мере, в ближайшие время.

Невысокий, щуплый, с белёсыми ресницами. Не орёл, точно.

«Давненько у нас офицеров не было! Последний кап-три, помнится, после автономки куда-то перевёлся. Чуть ли ни в Киев – на преподавательскую работу. И ничего, мичманами обходились….».

«Каштан» какое-то время молчал, словно бы переваривая новость, потом распорядился:

— Пропустить!

«Слава Богу – успели жратву спрятать!» — удовлетворённо подумал я, провожая взглядом сутулую спину в чёрной шинели. «И с Поповым поговорить. Кажется, теперь с этим будут проблемы….».

 

3.

 

В автономку мы уходили днём, когда небо над бухтой сделалось светло-синим, почти утренним. Красивым.

Небо Севера.

Это отдельная песня. Такой красоты я нигде больше не видел. Особенно – полярным днём.

Здесь небо невиданное, совершенно невозможное! Всех мыслимых и немыслимых цветов и оттенков!

(прочитав это, я понял, почему Виталий Павлович Коротков посмотрел на меня столь странно во время нашей беседы. Я ведь тогда почти слово в слово повторил строки Григория Мазаева. Что, впрочем, не удивительно. Север и вправду потрясающе красив).

Тут на небосклоне могут присутствовать все цвета радуги одновременно – от кроваво-красного до ультрамарина. Да плюс ещё облака, самых причудливых форм и размеров. Словно кто-то компенсирует таким образом бедную растительность и гранитные скалы вместо нормальной земли.

Жаль только мало среди подводников настоящих художников. По крайней мере то, что я изредка видел здесь на стенах, в рамах, явно не дотягивало до оригинала. К тому же жители севера предпочитали среднерусские речки – рощи — деревеньки. Даже в кают-компаниях на кораблях, где одну из стен традиционно украшал пейзаж, никогда не изображали Север. А зря, мне кажется.

Мы с Васькой торопливо покурили в «сарае», и уж не знаю, как он, а я мысленно простился с «верхним миром» на всё время автономки. На девяносто дней.

В «облегчённые» пятьдесят суток я по-прежнему не верил, и папирос закупил достаточно, дабы не очутиться на бобах.

— Пошли, Вась! – вздохнул я. – А то сейчас нас поймают – по башке дадут.

Мы спустились вниз, а где-то ещё через часа полтора, нырнули.

Командир поздравил всех с началом боевой службы и автономка началась.

Вот интересно, перед своим первым дальним походом, я, помнится прикидывал – как это я на глубине столько времени проведу?! Типа — не сойду ли с ума, постоянно представляя себе тонны воды сверху, снизу, справа и слева?!

На деле всё оказалось гораздо проще. Очень быстро забываешь, что ты находишься на  движущемся подводном корабле, поскольку никакого движения не чувствуешь. И уже через неделю начинаешь всё воспринимать так, словно сидишь в бункере. В подземелье. Всё стабильно и крайне однообразно.

Заглянув в рубку, я скривился. Там все кресла были заняты, к тому же имела место разборка. То есть каплей Шалаев, как старший по службе ОСНАЗ, воспитывал Коновалова.

За похмельное состояние, разумеется. Плюс – общий непрезентабельный вид.

— Андрей, я не понимаю, — гундел офицер, манерой общения как я успел заметить, очень напоминающий Антипоровича. – Вас же отпустили вчера пораньше! Что бы все успели привести себя в порядок, подготовиться, побриться хотя бы!

Он гневно посмотрел на сундука.

— А ты как выглядишь?!

Коновалов потёр трясущейся рукой подбородок с трёхдневной щетиной.

— Нормально я выгляжу. Сейчас тревога кончится – приведу себя в порядок.

— Да, — Шалаев поджал губы, — уж будь добр!

Тут, как раз дали отбой, Андрюха сразу повеселел и поднялся с кресла.

— Разрешите покинуть рубку? – обратился он к каплею, незаметно подмигивая мне.

— Разрешаю.

Сундук выпихнул меня в центральный проход.

— Пошли – покурим?

— Пошли, — кивнул я.

Дойдя до пятого-бис, мы поднялись на верхнюю палубу и тут же разочаровано переглянулись – у курилки уже стояла очередь. Во главе с начхимом. Увидев нас, он недовольно скривился.

— Только-только отошли, а вы уже за сигареты хватаетесь!

Стоящий за ним каплей Дорохин, разумеется, восприняв данный выпад и на собственный счёт, фыркнул.

— А сам-то?!

— А мне некогда было дымить! – начхим гордо вскинул голову. – Я лодку к походу готовил.

Дорохин бросил на него раздражённый взгляд, хотел что-то сказать, но передумал.

Коновалов порылся в карманах.

— Курево-то у тебя есть?

— Имеется, — проворчал я. – А что?

— Да я сигареты в каюте забыл. Угостишь?

— Ну… угощу….

Дождавшись своей очереди, мы забрались в курилку, и я, перевернув спичку головкой вниз, чиркнул ею по коробку. Иначе здесь спички не зажигались. Кислороду не хватало.

Только я сделал первую затяжку, в выгородку зашёл командир. Мы все вскочили на ноги, но Лесенков отмахнулся.

— Сидите.

Вытащил папиросину (он предпочитал «Любительские»), прикурил.

Я с иронией глянул на Коновалова, который отвернулся от кэпа (очевидно, что бы тот его небритую рожу не увидел) и теперь делал вид, что его очень заинтересовали заклёпки на стальной стене.

— Ну, чего? – неожиданно пробасил Лесенков. – Как настроение?

— Нормальное, товарищ командир, — ответил за всех Дорохин. – Рабочее.

— А то что Новый год под водой встречать будем, не смущает?

И вдруг повернулся ко мне.

— Ты ведь у нас Высоцкого поёшь?

— Так точно, пою, — смутился я.

«Надо ж! Запомнил!».

— У тебя хорошо получается.

— Спасибо, — я совсем растерялся. Как-то не привык я запросто общаться с командирами ракетных крейсеров! Особенно тех, на которых сам служу.

— Надеюсь, на Новый год споёшь! – кэп похлопал меня по плечу, затем, выкинув окурок в плевательницу, вышел.

— Ё-моё! – Коновалов покачал головой. – Жаль, что ты годок.

— Это почему ещё?! – удивился я.

— После таких разговоров, тебя б можно было смело в отпуск отправлять! Подписали б не глядя! Даже если б тебя с бухлом в посёлке через день ловили.

— Да, — согласился Дорохин, — это большой плюс, когда кэпу нравишься ещё чем-то, кроме отличной службы или примерного поведения. Так-что готовь гитару.

— Ладно, — кинул я, — пойду готовить.

Спустившись с верхней палубы, я заглянул в гарсунку.

Там всё было в порядке. Васька с Колькой накрывали столы к обеду.

— Как дела? – поинетерсовался я, заглядывая в шкафчики.

— Не успеваем! – озабоченно произнёс Безручко, протирая тарелки под первое. – Из-за выхода обед сдвинулся, и теперь между ним и ужином совсем мало времени остаётся. Антипорович уже прибегал, грозился наказать.

— Ладно, — вздохнул я, — после обеда помогу.

— Во! – просиял Васька. – Тогда точно успеем!

Спустившись ещё на один этаж вниз, я забрался в каюту и завалился на коечку.

«Надо ж! Со времени последней автономки прошло уже достаточно времени, а такое ощущение, что она и не кончалась! Те же звуки, те же запахи, даже мысли те же. Единственно отличие – тогда мне ещё было служить, как медному чайнику, а сейчас осталось всего полгода! Класс!».

Тут дверь каюты с грохотом отъехала в сторону, и за ней нарисовалась недовольная физиономия Полищука.

— Это что ещё за бардак?! – рявкнул зам. – Команды «отбой» не было!

— У меня ночная смена в гарсунке, — сообщил я, поднимаясь и влезая ногами в тапочки. – И вечером ещё…. В связи с переносом обеда.

— Куда переносом? – не понял Полищук.

— Ближе к ужину.

Капитан второго ранга выпучил глаза, затем потряс головой и приказал:

— Пойдёмте, Мазаев.

Пришлось тащиться за замполитом, впрочем, недалеко – в столовую личного состава. Там уже сидели несколько карасей и мой одногодок – Валера Заславский. Глубоко несчастный человек, поскольку, умел рисовать (и рисовать хорошо), но не сообразил в своё время скрыть это от начальства. И от старослужащих.

Разумеется, и начальство, и старослужащие Валеру запрягли по полной. Для зама Заславский безостановочно рисовал газеты, стенды да и вообще –  всю настенную агитацию, для годков – альбомы. Ему было даже хуже, чем мне – с гитарой. Если я, ублажив старослужащих песняками, потом всё-таки шёл спать, то Валера, закончив рисовать какой-нибудь очередной номер «Краснознамённого подводного дома», до утра оформлял очередному годку очередной альбом, изображая БДРы на фоне ядерных взрывов, русалок в бескозырках и военно-морских флагов. А потом шёл чистить снег или в камбузный наряд. Не говоря уж о строевых занятиях.

Да и когда Заславский сам стал годком, мало что изменилось. Поскольку чёрт дёрнул дурака Полищука похвалиться в штабе дивизии – дескать, есть у меня замечательный художник! Прям Кукрыникс! Так и сказал.

(для тех, кто не в курсе: Кукрыниксы – это творческий, «объединённый» псевдоним трёх советских художников, которые в основном работали в жанре сатиры – Куприянова, Крылова и Ник. Соколова – отсюда и сокращение. Полищук, судя по всему, разбирается в этом слабо, потому и произносит слово неправильно).

Валеру тут же припахали штабные. Мы специально ходили смотреть, как он, закутанный по самые глаза, на диком морозе, раскрашивал изрядно потёртый огромный плакат «Слава подводному флоту!» на плацу перед штабом. Тогда должна была приехать какая-то комиссия из Мурманска, и наши адмиралы решили любой ценой обновить устаревший стенд.

Заславский намёрзся так, как никогда не мёрз даже по карасёвке, будучи верхним вахтенным, и чуть было не лишился двух пальцев на руке. На правой – рабочей. Чудом спасли.

— Значит, так, — начал Полищук, обводя нас взглядом. – Все вы знаете, что скоро Новый год, и праздник нам придётся встречать на боевом дежурстве. Что накладывает на всех нас определённые обязательства.

Зам строго посмотрел на молодых.

— Стихи и песню выучили?

— Так точно, — откликнулся один из карасей. – Только….

Тут он замялся.

— Что ещё? – Полищук нахмурился.

— Песня-то не новогодняя, — набравшись мужества, выпалил матрос. – При чём тут «и вновь продолжается бой»?

— Как это при чём?! – возмутился заместитель командира по политической части. – Там про Ленина! Молодого! Этим, мы как бы подчёркиваем, что, сколько бы новых годов, мы не праздновали, Владимир Ильич для нас остаётся вечно живым! И так будет всегда! И через десять лет, и через сто!

— Понятно, — уныло согласился карась.

— А вы, Мазаев? – неожиданно спросил Полищук, поворачиваясь ко мне.

— Чего – я?!

— Вы ведь опять собираетесь песни петь?

Я пожал плечами.

— Сегодня, как раз, командир об этом спрашивал….

— Командир?! – неприятно удивился зам. – Где это он вас спрашивал?!

— В курилке.

— И что вы ему ответили?

— Что спою.

Полищук скривился, словно проглотил вместо ложки мёда ложку горчицы.

— Опять, небось, Высоцкого?!

— Угу.

— И опять уголовщину всякую?

Я вздохнул.

— Песню «Банька по-белому» меня тогда командир попросил спеть. И эта песня вовсе не про уголовников!

Замполит иронично задрал брови.

— Да?! А про что?

— Про сталинские репрессии.

Полищук начал медленно наливаться помидорным цветом.

— А ваш Высоцкий, он, кем был? Историком? Профессором? Или, может быть, пострадавшим от нарушений социалистической законности коммунистом, прошедшим гражданскую войну?

— Высоцкий был советским патриотом, пострадавшим от завистников – бездарей.

— Не связывайся! – чуть слышно, одними губами, произнёс сидящий рядом и смотрящий вниз Заславский.

— В общем, принесёте мне список тех песен, которые будете петь! – распорядился Полищук, которому с командиром ссориться тоже было не с руки. – А ещё лучше – напишите тесты полностью. Понятно?

— Полностью?! Да их же много!

— Ничего, не развалитесь!

Я скрипнул зубами, но промолчал. Прав наш художник: с дураком связываться – себя не уважать!

— Заславский! – рявкнул зам. – Что с задником будем делать?

Валера поднял голову.

— Нарисуем что-нибудь.

— Что именно?

— Ну… Деда Мороза, наверное, Снегурочку… Снеговика с ёлкой.

— Мы на подводном ракетном крейсере или в детском саду?! – возмутился Полищук. – Вы ещё оленей с гномами изобразите!

— А что же рисовать?

— Как что?! Наш корабль!

— Под ёлкой?! – растерянно пробормотал Заславский. Один из карасей не выдержал – фыркнул от смеха.

— Я сейчас кому-то тут повеселюсь! – пообещал кап-два, переводя тяжёлый взгляд на молодого.

— Виноват….

— Зачем под ёлкой?! – продолжил Полищук. – Нарисуете подводную лодку во льдах. Большую! На всю стену!

— Так… — Валера потряс головой, словно пытаясь избавиться от бреда, — а Новый год тут при чём?!

— Новый год подразумевается!

Замполит задумался, посидел с минуту, уставившись отсутствующим взглядом на окно раздачи, потом встрепенулся.

— Нарисуете на мостике, рядом с командиром – Деда Мороза. С большими часами. А сзади – Кремлёвскую башню с курантами.

— Где Кремлёвскую башню с курантами?! – мрачно уточнил Заславский. – На льдине?

— Сзади! – рявкнул Полищук. – За Дедом Морозом! Что тут непонятного?!

— А ватман у нас есть? Или опять придётся на простынях рисовать?

Все посмотрели на замполита.

Действительно, в прошлую автономку, День Нептуна оформляли следующим образом: интендант выдал Заславскому кучу одноразовых простыней, на коих ему и пришлось изображать подводный мир. Плюясь и матерясь. Поскольку, как я понял, рисовать на материи – то ещё удовольствие!

Капитан второго ранга скривился.

— Есть у нас ватман! Немного, правда. На нём нарисуем сам корабль с Дедом Морозом, командиром и Кремлём, вырежем и наклеим на простыни.

— А простыни тоже покрасим? У меня гуаши не хватит.

Полищук снова задумался, потом лицо его просветлело, и он поднял вверх указательный палец.

— Мы простыни сварим!

— Чего мы сделаем?! – Валера выпучил глаза.

— Варёнку из простыней сделаем! – объяснил кап-два. – Джинсы на гражданке, небось, все варили?

Он хохотнул.

— Вот и простыни так же покрасим.

(тут, кажется, необходимо объяснение для тех, кто в те времена не жил, ну и для тех, у кого маразм. Так называемые «варёные» джинсы (а так же – куртки, жилетки, юбки, платья, кепки и даже шорты) считались последним писком моды. И, как правило, у нас в стране их делали самостоятельно, на свой страх и риск. Брали обычные джинсы, завязывали чуть ли ни узлами, и варили с хлоркой в тазу или в большой кастрюле. Получался такой интересный, очень неравномерный окрас, который сейчас бы назвали  «tie dye»).

— Понятно! – Заславский тяжело вздохнул. – Хорошо, сварим.

Полищук удовлетворённо кивнул, а я посмотрел на часы. Мне было пора идти в гарсунку – помогать Ваське с Колькой. Да и в столовую личного состава уже заглядывали местные гарсунщики.

— В чём дело?! – надменно поинетерсовался у них замполит.

— Обед скоро, товарищ капитан второго ранга, — пробурчал старший гарсунщик, радиометрист Лёшка Делягин – большой и сердитый. – Накрывать надо.

— Ничего, подождёте, — неприятным голосом сказал Полищук, потом вновь повернулся к нашей «бригаде».

— Ещё. О декламации. Мазаев, поскольку вы будете петь песни… гм!… несколько сомнительного содержания, то неплохо бы вам и стих прочесть.

— Какой стих?! – удивился я. – У меня стихи плохо получаются.

— Ничего, потренируетесь.

Замполит порылся в лежащих перед ним бумагах, вытащил какой-то листок, протянул мне.

— Вот. Выучите, и к следующему собранию отчитаетесь. В смысле — наизусть прочитаете. С выражением.

«Ох!».

Я взял бумагу, начал читать:

«Высоких гениев творенья

Не для одной живут поры:

Из поколений в поколенья

Они несут свои дары.

Наследье гениев былого —

Источник вечного добра.

Живое ленинское слово

Звучит сегодня, как вчера.

Трудясь, мы знаем: Ленин — с нами!

И мы отважно под огнем

Несем в боях сквозь дым и пламя

Венчанное победой знамя

С портретом Ленина на нем!».

— Это тоже новогоднее стихотворение?! – злобно поинтересовался я, еле сдерживаясь.

— В том числе – и новогоднее! – кивнул Полищук.

— А чьё?

— Знать такие вещи надо! – строго проговорил он. – Великий революционный поэт Демьян Бедный.

— Ясно.

Тут я понял, что ещё немного – и наговорю я на три года Колымы, поэтому, вновь посмотрел на часы.

— Товарищ капитан второго ранга, сейчас обед. Мне в гарсунку надо – столы накрывать. Разрешите?

— Ладно,- Полищук снова скривился. – Идите. Но что бы стих выучили. На следующем собрании спрошу.