Глава седьмая

  Что бывает, если возвращаешься не туда, куда хотел. Камера с двумя бербазовцами и одной трубой. О коммунальных проблемах в заполярных посёлках. Флот в качестве государства. Весёлая ночь в местной тюрьме. Странное поведение заместителя коменданта и не менее странная возможность свалить на свободу, которой я, разумеется, незамедлительно пользуюсь.  О погрузке продуктов для дальнего похода. Героическая битва дежурного по кораблю с крысой, и что из этого получилось. Угроза страшной эпидемии, существующей в голове заместителя командира по политической части.

 

1.

 

Будучи совершенно дезориентированным во времени и в пространстве, я застыл в нелепой позе, совершенно дикими глазами вылупившись на стоящих возле входа в комендатуру трёх человек – самого майора Кожухаро, его помощника – старшего мичмана Карыкина и какого-то офицера из подводников, с повязкой на рукаве. Очевидно – старшего патруля.

Я оглянулся.

Никаких руин и башен.

Сам же я стоял в углу, образованным двумя секциями забора, чрез которые, уж точно – перебраться никак не мог, поскольку поверх забора змеилась колючая проволока.

— Боец! – послышался скрипучий голос с неподражаемым акцентом. – Подойдите сюда!

Неторопливо, как древний и очень больной старик, я вновь развернулся и медленно двинулся в сторону стоящих. Правда, у меня, где-то на уровне подсознания, сработал инстинкт самосохранения, и к коменданту я шагал… строевым шагом. Приложив руку к виску.

— Товарищ майор! – абсолютно мёртвым голосом отрапортовал я, застывая по стойке «смирно». – Старшина второй статьи Мазаев по вашему приказанию прибыл!

Кожухаро обвёл взглядом мою фигуру с головы до ног. Его собеседники по-прежнему стояли, смотря на меня, как на выходца с того света.

— Ваши документы! – потребовал комендант.

Чётким движением я достал из внутреннего кармана военный билет и протянул его майору.

Тот пролистал несколько страниц, затем вытащил то самое разрешение на передвижение, выписанное мне «химиком», развернул.

— Вы из УБЦ ОСНАЗ?

— Так точно! – просипел я, понемногу приходя в себя и стараясь не дышать в сторону Кости.

— А что здесь делаете?

Тут в моём мозгу включился особый прибор, с огромной скоростью перебирающий разные спасительные варианты. «Ремень! У меня на шинели ремня нет! Скажу – ветром сорвало и унесло к комендатуре! Бред собачий! Во-первых никакого ветра не наблюдается, во-вторых – какой же ветер нужен, что бы ремень сорвать?! …Послал Голицын! Срочно! Сообщить… Что сообщить?! Что замечены подозрительные личности рядом с ОСНАЗОМ! Нет, не пойдёт! Подставлю Юрку с Генкой! Тем более – Кожухаро с нашим «большим сундуком» друзья – приятели!… Сам заметил? Точно!».

— Заметил рядом с УБЦ постороннего! – сообщил я, выпучив глаза. – Стал преследовать. Потом испугался и забежал к вам.

— А почему мы не заметили, как вы вбегаете? – комендант кивнул в сторону ворот, которые и, вправду, от того места, где я появился, были далековато.

— Не могу знать!

Кожухаро покачал головой. Хотя из всех, он оказался наиболее, если можно так выразиться, «адаптированным к чудесам», всё равно, похоже и он, не мог толком собраться с мыслями.

— Посадите его пока в камеру («в камору»), — приказал он Карыкину. – Будем разбираться.

Старший мичман повернулся ко мне.

— Пойдёмте.

Делать нечего – пришлось топать за этим монстром, хотя сам помощник коменданта выглядел тоже весьма ошеломлённым, и даже обыскивать меня не стал. Просто – открыл камеру, приказал войти, после чего, весьма торопливо, захлопнул стальную дверь и удалился.

«Очки!» — вспомнил я, быстро вытащил из кармана прибор из параллельного мира и сунул его под деревянную лавку.

Света в камере было мало – только тот, что проникал сюда из коридора, поэтому существовал шанс, что очки не заметят.

«Слава те, Господи, не обыскали! Иначе, поехал бы я прямо из комендатуры в особый отдел дивизии, а оттуда – в особый отдел флота! Без вариантов!».

На моё счастье, мороз сегодня, как я уже говорил, стоял самый средний, и в каменном мешке с окошком без стёкол (зато с решётками), было относительно тепло. Около нуля градусов.

Окончательно придя в себя, я задвинул очки ещё дальше – в самый угол, потом, пользуясь тем, что папиросы остались в кармане вместе со спичками, залез на нары, сунулся к окошку и закурил.

Постепенно руки перестали трястись, быстро прикончив «Беломорину», я вернулся вниз, вытянул ноги и передвинул шапку на затылок.

«Надо ж так по-идиотски влететь! Нашёл куда из параллельной вселенной вываливаться! Прямо в комендатуру! На глазах у Кости Кожухаро! Хорошо хоть, пока шлялся по всяким инфернальным руинам, протрезвел! Интересно, а запах остался?».

Дохнув в поднятый воротник шинели, я принялся принюхиваться, так ничего и не унюхал, а ещё через минуту, из «дежурки» послышались шаги и голоса.

Затем двое патрульных из подводников (мне, к сожалению, совершенно незнакомых), открыли дверь камеры и впихнули внутрь двух леших. Я не шучу. Поскольку именно леших, эти типы и напоминали.

Шпаки с выгнутыми не по-уставному крабами, еле сидящие на затылках, сальные, растрёпанные волосы в разные стороны, небритые рожи (одна с фингалом), жуткие ватники, с торчащей из прорех ватой, ушитые до безобразия робы, хромачи. При этом, один из леших притащил с собой в камеру… огромную, ржавую трубу, от которой воняло. Причём столь интенсивно, что я тут же перестал беспокоится за запах перегара изо рта. После такой вони, здесь долго ещё никто никаких запахов не учует.

— Здорово, подплав! – приветствовал меня леший с фингалом, плюхаясь на лавочку. – Как жизнь?

— Сижу, — я пожал плечами.

— С бухлом взяли? – оживился второй «трубач».

— Не. А вас?

— А нас, как видишь, с трубой! – хохотнул он.

— Сп…ли где?

Тип с фингалом обиделся.

— Зачем – сп…ли?! Просто – несли. А тут патруль. А у нас ни документов, ни хрена! Кстати, у тебя покурить ничего нет?

— Есть, — я кивнул, вытаскивая папиросы. – Держите.

Соседи по камере обрадовались, быстро перекурили (как и я до этого – в окошко), после чего пришли совсем уж в хорошее настроение.

— Фигня! – махнул рукой второй. – Скоро выпустят! Как только магазинная подсобка в говне утонет, так сразу за нами прибегут. У меня эти патрульные хреновы трубу обратно в посёлок сами потащат! Или начдив ими лично фонтан из дерьма заткнёт! У него, между прочим, заведующая магазином – родственница!

— Серьёзно? – удивился я.

— Зуб даю!

И действительно. То ли патрульные попались неопытные, то ли мозги у них переклинило, но тащить в комендатуру бербазовцев, занимающихся ассенизацией посёлка, это совсем уж ни в какие ворота не лезет! Поскольку других специалистов здесь нет. И не было. И не будет.

По сути, очень во многих городах и посёлках Мурманской области (особенно  -Североморского района), флот давно заменил собой государство, как таковое. Я, например, за всё время службы ни одного мента не видел! Даже в Гаджиево, не говоря уж о нашей «деревеньке»!

Ведь и на убийство тогда приехали не представители МВД, а мореманы из военной прокуратуры. Ни одного товарища в мундире цвета маренго. Только чёрные шинели, да фуражки с якорями.

То же самое и в быту. Снег в посёлке чистили матросы. Матросы вывозили мусор, ремонтировали квартиры, красили стены домов, разгружали машины, привозящие продукты и промтовары, даже автомобили ремонтировали. Ну, и конечно, канализацией с водопроводом занимались служивые. Как вот эти двое.

— Мужики, — поинтересовался я. А вы сколько служите?

Бербазовец с фингалом кивнул, будто именно этого вопроса и ждал.

— Я – годок, Колька, вон – подгодок….

— То есть ты отслужил уже полтора года, а ты – год?

— Точно.

Я удивлённо задрал брови.

— А чего ж вы тогда сами ходили говно вычерпывать?! Молодые-то ваши где?!

Тот, кого назвали Колькой, помрачнел.

— Да мы вообще вдвоём остались! Был у нас карась один, так месяц назад его от нас в Гаджиево забрали!

— Чего?! – не поверил я. – Вы ещё скажите, что на бербазе других карасей нет!

Теперь настала очередь удивляться «лешим».

— А при чём тут бербаза?! Нас на сегодняшний день всего три человека. Мы с Колькой, да ещё сундук наш.

— И где вы базируетесь?

— Возле котельной, рядом со штабом! Видел там, домик одноэтажный, с такой… крышей зелёной?

— Не обращал внимания, — пробормотал я, втайне завидуя этим двум «трубочистам».

«Фига себе! Живут же люди! Отдельное помещение, где, что хочешь, то и делай, куча халтур в посёлке, следовательно – куча бухла, и всего два года службы! Не, не всегда бербаза – отстой. Есть там и светлые моменты!».

— А чего вас с трубой-то свинтили?!

— А с чем нас должны были свинчивать?! – поразился сухопутный матрос – водопроводчик. – С ящиком портвейна?! Мы шли магаз ремонтировать.

— Со старой трубой?

— Нормальная труба! – обиделся Колька. – Не течёт же. Она у одного капраза в гальюне десять лет стояла, никто не жаловался!

Я хохотнул.

— Так вы эту трубу у капраза скоммуниздили?!

— Почему ж скоммуниздили?! На новую поменяли. Он ремонт у себя делал, ну и договорился с нами. За литр шила.

— Понятно.

 

2.

 

«Водопроводчики» и вправду, сидели в камере недолго.

Где-то через час из «дежурки» послышался шум, чьи-то начальственные матюги, затем дежурный мичман, сопровождаемый явно нетрезвым капитаном второго ранга, открыл двери и выпустил «леших» на свободу. Вместе с трубой.

А я опять остался один.

Ещё раз перекурил и посмотрел на лавку, прикидывая – уж ни лечь мне спать? А что тут  такого? Военнослужащий от гражданского тем и отличается, что спать может в любое время, в любых обстоятельствах, и любое количество минут, часов и дней.

Тут же, к месту, вспомнилось, наверное, самое жуткое испытание в моей быстротекущей, а именно – пытка сном. В Гаджиево. По карасёвке.

Причём, когда я говорю «пытка», то вовсе не преувеличиваю. Читал я, конечно, про подобные издевательства одних людей над другими, удивлялся, но всё-таки думал – преувеличивают.

А вот ни фига! Скорее преуменьшают.

Я нарвался на подобное, будучи прикомандированным на три месяца в Гаджиево, в экипаж капитана первого ранга Потапенко, на «Азуху». То есть на лодку 667а – проекта. И как Гена радовался переводу на наши «кальмары», так же я был в ужасе, попав на борт сей древней посудины.

Во-первых, никакого пятого-бис отсека там не существовало. Каюты были раскиданы по всему кораблю, как попало, и укомплектованы соответственно. Моя койка, например, располагалась в выгородке четвёртого, ракетного (!) отсека, где, почему-то базировались и «трюмные помпы» (то есть моряки из БЧ-5), и акустики, и много кто ещё.

Во-вторых, спустившись по трапу, ты сразу попадал в Центральный пост, чуть ли не наступая на ноги сидящему в кресле командиру. А следовательно, любое твоё несоответствие «уставным стандартам», тут же фиксировалось и пресекалось. Особенно, если кэп был не в настроении. А не в настроении он был всегда.

Удивительно, но Потапенко, хотя мы и торчали безвылазно в Гаджиево, постоянно присутствовал на корабле. На нашем пароходе, когда тот стоял у пирса, в центральном тусовались только дежурный по кораблю с помощниками, да случайно забредшие в третий отсек приятели вахтенных. К тому же на БДР ГКП (главный командный пункт) был отделён от трапа хотя бы дверью!

В-третьих, вахты на АЗ-проекте показались мне весьма странными. Так, едва я туда попал, меня тут же назначили дневальным… всё в тот же четвёртый отсек! Хотя какое отношение я имел к «китайцам», до сих пор не пойму!

В-четвёртых, в экипаже катастрофически не хватало карасей, годки же, не в пример нашим, являлись полностью недоговороспособными имбицилами и делать ничего не хотели в принципе. Какие на фиг вахты?!

Моё счастье, что пребывание там у меня надолго не затянулось, и ни в автономку, ни на какие-либо учения, я с ними не пошёл.

Хотя выпускать этих ребят в моря, кажется, никто и не собирался. Себе дороже!

Как только я появился на лодке, меня тут же поставили дневалить возле ракетных шахт, и на верхнюю вахту.

То есть сутки у меня проходили следующим образом. Я четыре часа стоял на пирсе с автоматом, затем спускался и занимал место дневального в центральном проходе четвёртого. Где чёрта с два пофилонишь, поскольку мимо шастают все, кому не лень.

После «китайского» поста, вместо того, что бы идти отдыхать – я отправлялся куда-нибудь драить палубы, переборки, гальюны, и прочее, прочее. Затем снова заступал «верхним», снова дневальным, и так – по кругу. Поначалу спал часа два в сутки, потом – час, потом – минут пятнадцать – двадцать.

В конце концов, я стал вырубаться стоя, что твоя полковая лошадь. Открывал книжку «Боевой номер» (якобы учу), становился лицом к ракетной шахте и засыпал. Тут же стукался лбом о шахту, просыпался, переворачивал страницу, снова засыпал, снова стукался….

В конце концов, на лбу у меня появился нехилый синяк, что дало повод замполиту (когда я тащил мимо центрального поста к трапу дуковский мешок с мусором) строго поинтересоваться – уж не годки ли меня бьют?

— Никак нет, — вяло откликнулся я, опуская мешок на палубу и касаясь рукой своей бедной головы. – Я сам ударился.

— Это, каким же образом?

— О ракетную шахту стукнулся.

— Ты, что, шахту не заметил?

— Заметил.

— И чего?

— Не успел увернуться.

До сих пор помню (и, наверное, всю жизнь буду помнить!), когда, к исходу первого месяца, я, на подгибающихся от усталости ногах шёл в каюту, понимая, что на сон, до следующей вахты, мне осталось всего лишь десять минут.

Десять!

Минут!

За сутки!

При этом никакого отчаянья я не испытывал, поскольку слишком отупел. Просто констатировал. Минус шестьдесят секунд личного времени, ещё минус шестьдесят, и ещё….

В голове ревели шторма, завывали сирены, звенела аварийная сигнализация и играли полковые оркестры.

Лица окружающих сделались плоскими, какими-то одинаковыми, да и вообще – нарисованными. Если кто-то, что-то говорил, хотелось посоветовать ему вынырнуть из воды и повторить ещё раз.

Воздух пах то дерьмом, то одеколоном «Шипр», то кубинскими сигарами. Даже наверху, на пирсе.

Папиросы курились то слишком быстро – в течении двух секунд, то слишком долго – не менее полутора часов.

Вокруг постоянно чувствовалось какое-то мельтешение. Словно тебя постоянно окружает рой пчёл. Или небольших летучих мышей. Я их хорошо слышал, ощущал, но не видел.

«Наверное, это хорошо» — тупо размышлял я. «Поскольку б, если б видел, то стал бы отмахиваться. И меня бы не поняли».

Когда, к исходу второго месяца я стал путать право и лево, верх с низом, а автомат с ИДАшкой, командование, очевидно, решило, что с меня хватит. В противном случае, почти уже превратившийся в недееспособного идиота, молодой матрос, может однажды передёрнуть затвор и начать расстреливать экипаж, приняв его за американских оккупантов.

Меня поймал (буквально – поймал, за рукав – на оклики я уже не реагировал) помощник командира и распорядился:

— Сегодня заступаешь на вахту в санпропускник. Понял?

— Так точно, — промямлил я. Мне уже было всё равно куда заступать – хоть дневальным в ядерный реактор – следить за делением частиц.

— Всё. Иди – собирайся.

И только тогда до меня дошло, куда меня посылают.

Так называемый «санпропускник» располагался чуть ли не в центре Гаджиевской «Зоны», и представлял из себя пятиэтажное серое здание, в котором, по идее, офицеры и сундуки, следующие из посёлка на корабль, должны были переодеваться в форму РБ. На самом деле, этого никто не делал, но по инструкции, в каждом таком помещении со шкафчиками, дежурил матросик из экипажа, обязанный следить за порядком. Целые сутки он там сидел один, а, следовательно – мог хоть немного выспаться и придти в себя. Вот в санпропускник и отправляли карасей, доведённых до крайней степени психофизического истощения.

После развода, один из капитанов третьего ранга, следующий по каким-то своим надобностям в штаб дивизии, довёл меня до заветного здания, приказал подниматься на третий этаж и подменить карася из нашего же экипажа, уже остоявшего (отлежавшего) своё.

Я добрёл до нужного места, вяло поздоровался с собратом по несчастью и поинтересовался, что мне предстоит тут делать. Драить палубу? Стены? А может мыть оконные стёкла?

— Вон, — собрат кивнул на некое сооружение в центре помещения. Оно представляло из себя несколько положенных на пол шкафчиков, заваленных целой кучей ватников и старых шинелей. – Можешь хрючить.

— А? – не понял я. – Чего?

— Спать ложись, говорю!

— Сколько спать? – ещё не веря собственным ушам, уточнил я. – Час? Полтора?

Мой одногодок вздохнул.

— Спи, пока не проснёшься. Здесь никого не бывает. Кроме, — он неожиданно подмигнул, — крыс. Крыс не боишься?

Но я уже ничего не боялся. Поэтому, проводив сменщика, зарылся в ватники с шинелями, закрыл глаза и наконец-то («наконец-то! наконец-то!») уснул.

И спал, не просыпаясь… восемнадцать часов. Уже ближе к рассвету, сквозь сон почувствовал, как по мне проскакали две здоровенные крысы (без всяких подлых намерений, очевидно, просто, решили срезать дорогу), но всё равно шевелиться не стал. Это было волшебно – не шевелиться!

Когда же всё-таки проснулся и сбегал в жуткий гальюн на первом этаже, испугался. Реально – испугался. Ибо последние полтора месяца помнил примерно так же, как дремучий алкаш последние дни запоя. Какими-то мутными урывками, где бред путался с явью, а сны – с галлюцинациями. Сам я не дремучий алкаш, конечно, но предок мой закладывал за воротник весьма основательно. И много чего рассказывал.

Возвращение в родной экипаж я воспринял, чуть ли ни как возвращение домой. И самый вредный наш годок – кок Рашид, показался мне интеллигентнейшим, глубоко порядочным человеком, зануда Антипорович – весёлым и остроумным мужиком, а уж наш БДР  667 проекта — верхом инженерной и творческой мысли. Придумали же пятый-бис отсек! Позаботились о личном составе! Могут же, если захотят!

Примерно года назад, всё в том же Гаджиево, мы ходили на дизельную лодку. Непонятно, каким уж ветром к нам её занесло, но старпом Аюмов, узнав о прибытии на соседний пирс этого железа, решил организовать для всех желающих экскурсию. Благо, с командиром дизелюхи они когда-то вместе учились, и ни одну бутылку портвейна вместе выпили!

Мы дошли до соседей, перебрались на борт и спустились вниз.

И только тогда я понял, что всё познаётся в сравнении. И жуткая «азуха», оставшаяся в моей памяти, как нечто совершенно невыносимое, древнее и опасное, показалась рядом с этой дизельной лодкой, вполне себе симпатичным корабликом.

Нет, там не было измазанных переработанным машинным маслом стен, брызжущих со всех сторон струй кипятка, вони солярки и голых по пояс, чёрных от мазута матросиков, непрерывно машущих кувалдами. Всё казалось вполне пристойным, более или менее чистым, и местами даже современным.

Только вот сам дух корабля…. Трудно описать в чём тут дело, но эти стальные, закруглённые стены давили, не давали распрямится, и дело тут вовсе не в высоте отсеков, если вы понимаете о чём я.

Ну, как, если бы вас из светлой трёхкомнатной квартиры вдруг переселили в кладбищенскую сторожку с маленьким окошком, колченогим столом и удобствами во дворе.

В общем, обратно мы вернулись с перекошенными мордами, и с такими же мордами вылезали на пирс, после ответной экскурсии по нашему «кальмару», моряки с дизелюхи. Какое-то время они нервно курили, не в силах выдавить из себя хоть слово, а потом начали материться.

Я их тогда очень хорошо понял.

«Вот уж, действительно – всё относительно, всё, всё! Всё» — вспомнил я Высоцкого, устраиваясь, так сказать, «на ночлег» в холодной, сырой камере.

«Главное, что бы никому из комендантских не пришло в голову выгнать меня на плац – заниматься строевой подготовкой!».

Подложив под голову шапку, поплотнее запахнул шинель и принял горизонтальное положение.

«Но, кажется, они меня испугались. Вернее – не меня самого, а моего таинственного появления из пустоты. Ха! Смотрите все на старшину второй статьи Мазаева, которого испугался сам комендант Кожухаро! Небывалый случай в истории дивизии! Да что там дивизии?! Флотилии!».

С этими приятными мыслями, я уже начал было задрёмывать, как вдруг что-то меня насторожило.

Слишком стало тихо.

Смолкли звуки, доносящиеся из «дежурки», смолк шум посёлка, смолкли работающие дизеля рядом со штабом, и в «Зоне», смолкло всё.

Я медленно приподнялся на локте и посмотрел на стальную дверь.

«Мы опять провалились в иномир? Хм! А почему тогда комендатура на месте осталась? По идее, я сейчас должен был очнуться в руинах, в сугробе, и не на шконке».

Тут послышались шаги, загремели засовы, и дверь открылась.

На пороге стоял старший мичман Карыкин. Физиономия его, и без того не особо похожая на лицо нормального человека, сейчас и вовсе напоминало маску. Пластмассовую.

Мёртвые глаза уставились на меня без какого-либо выражения.

— Следуйте за мной! – скрипучим голосом приказал он.

Я встал, поправил шапку, опустил воротник шинели и прошёл следом за помощником Кожухаро в «дежурку».

— Ваши документы, — Карыкин протянул мне военный билет. – Свободны.

«Дядя шутит?» — удивлённо подумал я, разглядывая старшего мичмана, который так и застыл – с протянутой рукой, сжимающей документы.

А ещё через несколько секунд до меня дошло.

— Маска, а я тебя знаю! – пробормотал я, пристально вглядываясь в стеклянные глаза помощника коменданта. – Привет, Пилигрим!

Тот на мои слова никак не среагировал. Только повторил, всё тем же мёртвым голосом:

— Ваши документы. Свободны.

Я обвёл взглядом помещение. Никого. Место дежурного пустовало, не было ни патрульных, ни задержанных, ни матросиков из комендантского взвода.

«Ладно. Будем действовать, согласно обстановке».

С этой мыслью я быстро вернулся в камеру, подобрав очки, сунул их в карман шинели, после чего, особо не церемонясь, выдернул из руки застывшего Карыкина свой «военник» и покинул комендатуру.

Во дворе тоже никого не было.

На шоссе я выходить не стал и двинулся к УБЦ напрямую – через сопку. Взлетел на крыльцо, быстро миновал предбанник и рванул на себя дверь рубки.

И тут же, будто кто-то щёлкнул огромным выключателем – на меня обрушился звук – заголосила музыка из включённого приёмника, на улице по шоссе проехала машина, фырча раздолбанным двигателем, послышались далёкие голоса, чей-то смех, чьи-то метерные вопли, заскрипел снег под ногами идущих мимо ОСНАЗа людей.

— Сундуки на развилку пошли, — доложил, смотревший в окно, Юрка. – Опять, наверное, на свой «скотовоз» опоздали.

«Скотовозами» у нас называли крытые брезентом грузовики, которые возили офицеров и мичманов в Гаджиево. Обычно, машина стартовала от штаба, те же, кто на неё опаздывал – добирался сам. На попутках.

Цыганов перевёл взгляд на меня.

— Ты чего такой растрёпанный?

Я выдохнул сквозь зубы воздух, не раздеваясь шагнул к столу, налил себе шила, выпил, потом отнял у Юрки папиросу и сделал глубокую затяжку.

— Ты чего? – удивился Генка. – Вспомнил какую-нибудь гадость из карасёвки? И что так долго?

— Сколько меня не было?

Мои собутыльники переглянулись.

— Ну, мы время не засекали, — осторожно произнёс Цыганов. – Но где-то около часу. Или даже дольше….

Неожиданно до него дошло.

— Ты опять Пилигрима видел?

Я стащил шинель, повесил её на вешалку, снял шапку, потом стёр со лба пот и снова себе налил.

— Нет, Ген, — сказал я, поворачиваясь к рыжему. – Соседние миры, они вполне материальны. И лучше нам туда не соваться! Там летающие горы, вращающиеся кубы, и полное отсутствие людей.

Я опрокинул стопку, вытер рот рукавом, продолжил:

— Ещё — скульптуры, изображающие демонов, башни без дверей, вместо же Большой Земли – океан. Холодный и спокойный. Равнодушный.

 

3.

 

Притопал в казарму я около четырёх часов утра, пьяный в дымину и неожиданно – в хорошем настроении.

Вернее, в таком… злобно – весёлом.

— Где доклад старшему по дивизии?! – прорычал я, обращаясь к перепуганному дневальному – карасю Лёве Фёдорову из первого дивизиона БЧ-5, то есть из турбогруппы. – А так же хлеб-соль и стопочка шила?!

— А… — протянул Лёва, — э-э….

— Да ладно! – я хохотнул, убрал с лица зверское выражение и похлопал его по плечу. – Расслабься, товарищ подводник! Кто сейчас в казарме из начальства?

— Никого. Только дежурный по экипажу у себя дрыхнет. И вообще, многие на лодке остались.

— Есесссенно! – согласился я, расстёгивая шинель и пристраивая её на вешалку. – Выпить ничего нет?

Фёдоров замотал головой, потом подумал и показал глазами в сторону каптёрки.

— Там ваши сидят. Может у них есть?

— О! Точно! – обрадовался я, вспомнив, что ещё на лодке мы все (годки в смысле) скидывались на бухло  — отметить приёмку железа. – Сейчас и проверим.

Сказано – сделано. Подойдя к каптёрке, я побарабанил в дверь условным стуком – тире, две точки, тире, четыре точки. По азбуке Морзе – Д6. Или, если вспомнить звуковую (словесную) расшифровку: «до-ми-ки, по-шес-ти-бе-ри». Изнутри щёлкнули замком, после чего в дверном проёме возникла пьяная физиономия Лёхи Орлова.

— Здорово! – сказал он, пропуская меня внутрь. – Где тебя носило-то?

— Служба, — фыркнул я, оглядывая стол. Там ещё была водка и даже «спирт этиловый питьевой» из магазина. – Фига себе, вы даёте! Как добыли-то?

— Уметь надо! – Орлов самодовольно усмехнулся и налил мне в стакан шила. – Давай. Штрафную!

Я выпил, занюхал рукавом, потом потянулся к закуске – к колбасе с сыром.

— Вообще, я думал – вы давно уже всё выжрали и спать завалились.

— Ага, завалишься тут! – мрачно произнёс Кононенко. – Этот придурок зам, на ночь глядя устроил представление с танцами….

— Какими ещё танцами? – не понял я.

— Новогодними! – скривился Андрюха Соломин. – Скоро ведь Новый год, и Полищук решил устроить представление. Будем… вернее наши караси будут стихи читать, песни петь и пляски плясать.

— Что, серьёзно – пляски?!

— По-крайней мере, зам так это видит.

— А если мы уже в автономке будем?

— И чего? – Соломин пожал плечами. – Какая разница – где?! В казарме или в кают-компании?!

— Короче, — включился в беседу москвич Василенко, — до отбоя все пели – танцевали, но это ещё ладно! Полищук ведь и после отбоя здесь остался! Ходил, мозг дежурному проедал. Старлей чуть не повесился!

— А кто у нас сегодня дежурный?

— Краснов.

— А-а, понятно.

Старший лейтенант Краснов, как и капитан-лейтенант Дорохин, был из тех, кто за языком не следит и за словом в карман не лезет. Потому и не сделал карьеру, хотя и с Аюмовым был на ты, матчасть знал очень хорошо, и давно уже сдал все их (то есть офицерские) зачёты «на самостоятельное управление». Но вот однажды начал отстаивать собственное мнение перед проверяющим из штаба флота, а тот оказался весьма злопамятной скотиной. Краснову очередное звание не то, что задержали, а как он сам говорил «отменили с концами».

— В общем, — продолжил Василенко, — зам смотался, буквально, минут сорок назад. Мы только начали. И какими будем завтра с утра – ещё очень большой вопрос!

— Прорвёмся! – махнул я рукой. – Наливай!

Мы разлили бухло, выпили. Соломин протянул мне гитару.

— Давай, Гриш, сбацай! А то магнитофон уже надоел.

— А я, значит, проигрыватель, — проворчал я, тем не мене, гитару взял, проверил строй. – Чего спеть-то?

— Свою, — потребовал Андрей. – Про ДМБ.

«Ха! Ну, понятно. Про что же ещё?!».

Я взял первый аккорд и запел:

…С  водою  талою

Выходит мой  приказ.

И  вот  на  палубе

Стою    в  последний  раз…

Уезжаю, уезжаю  я  домой,

Оставляя  за  спиной  три  долгих  года,

И  беру  на  память  добрую  с  собой

Нашу  дружбу, вахты  дальнего  похода…

Прощайте,  корабли,

И  сотни  долгих дней,

Я —  сын  своей  земли,

Я  возвращаюсь  к  ней…

Отслужили…

Я  вернусь  в  свой  отчий  дом,

С  глубиной, со  льдом  и  бурями  поспоря…

Но однажды,  далеко,  в  краю  родном,

Нас  с  тобою, брат, опять  потянет  в  море.

— Эх! – Кононенко взволнованно потянулся к «спирту этиловому, питьевому». Он, при всей своей тупости, был весьма синтементальным товарищем. – Ещё по одной?

Возражений не последовало.

Потом я снова взялся за гитару, потом мы выпили ещё, и ещё, и ещё, потом всё-таки потопали спать. Часа на полтора. Именно столько оставалось до подъёма.

Не удивительно, что утром все старослужащие выглядели весьма помятыми, да и чувствовали себя ужасно.

Сразу после камбуза, не заходя в казарму, мы двинулись в «Зону».

— Сейчас приду на пароход, — размечтался Соломин, кривясь и поминутно сплёвывая, залезу в выгородку, и буду хрючить. И хрен кто меня до вечера найдёт!

— Интересно, а на лодке есть такое место, куда стопроцентно ни один офицер и ни один сундук не сунется? – поинтересовался полторашник Орлов, которому, кажется, было хуже всех. Зелёная физиономия, опухшие веки, неверная походка….

— Есть, — проворчал я. – Ядерный реактор. Залезаешь туда и спишь.

— Там радиация,- неуверенно пробормотал Лёшка.

— Радиации там даже меньше, чем вот тут, — я показал на будку КДП возле ворот, через которые мы в этот момент проходили. Если, конечно, всё путём с защитой.

— А с ней всё путём?

— А вот это широкой общественности неизвестно. Так что лучше залезай в трюм десятого.

— Почему именно – десятого?

— Он от центрального поста дальше всех.

Хорошо хоть развод был на пирсе, а не в казарме. На свежем воздухе перегар от матросов срочной службы мгновенно уносило сильным ветром куда-то в сторону Баренцева моря, и командование в лице Аюмова, Полищука и Антипоровича, ничего не почувствовало.

(развод в казарме или на пирсе – построение экипажа с определением тех или иных задач на текущие сутки. Сейчас говорят, разводы устраивают и перед заступлениями на вахту, но в те времена ничего подобного не было. Хотя иногда, по личной инициативе либо старпома, либо помощника командира, либо дежурного по кораблю, вахтенных всё-таки строили в отсеке и минут десять трепали им нервы. Такое случалось либо после больших залётов, либо перед прибытием проверяющих. Может, конечно, и были экипажи, где это происходило в обязательном порядке – не знаю).

— Значит так, — начал Аюмов, сразу после поднятия флага. – Готовьтесь, товарищи шланги, к тяжёлой и срочной работе! Обещаю: многие сегодня до вечера просто не доживут. Умрут здесь же, на пирсе. Обессиленные и обезвоженные. Это всех касается. В том числе и наших годков сраных.

(шланги, шланг – военнослужащий, норовящий куда-нибудь спрятаться и ничего не делать. Короче – лентяй).

Все насторожились и начали переглядываться. Особенно – офицеры. Вроде ничего экстремального на сегодняшний день не ожидалось, да и вообще, многие со службы отпросились. Под теми или иными предлогами.

Старпом  зловеще ухмыльнулся.

— Не поняли ещё?

Он повернулся к помощнику командира.

— Александр Андреевич, объясните этим недоделанным подводникам, чем именно им придётся сегодня заниматься.

Антипорович, втянув голову в плечи, тут же начал бредить в своей привычной манере:

— Значит, товарищи офицеры, мичманы и матросы. Сегодня мы прекращаем бесцельное перемещение по кораблю, поскольку хватит уже! Задача стоит очень ответственная, и все должны быть в ней задействованы. Особенно это касается командиров боевых частей и старших по отсекам. Вы знаете прекрасно, где у вас что и куда можно всё спрятать!

Все опять переглянулись.

— И ничего мне тут переглядываться! Времени у нас кот наплакал, скоро проверка из штаба приедет, а они переглядываются! Допереглядываетсь! Вон, наш параллельный экипаж уже допереглядывался! И что теперь? Сидят на базе, а вместо отпуска поедут неизвестно куда! Если вообще поедут! Вы тоже этого хотите?!

Антипорович гневным взглядом окинул строй, и выдал, наконец, необходимую информацию.

— В одиннадцать часов приедут машины и мы начинаем погрузку продуктов!

Экипаж выдохнул, годки (те, что не страдали сильным похмельем) весело переглянулись, офицеры резко помрачнели, сундуки одними губами выматерились.

— Под строгим контролем и учётом! – повысил голос помощник командира. – За каждым матросом должен следовать старший по званию и внимательно следить, что бы продукты, особенно – вино, икра, балык и шоколад с таранькой, строго следовали по траектории грузовик – продовольственные цистерны в пятом – бис отсеке! Без сворачиваний в укромные углы и злостного разворовывания! Не говоря уж о сгущённом молоке и прочих консервах! Всем всё понятно? Ответственный – старший мичман Семченко. Олег Михайлович, вы хотите что-нибудь добавить?

Полищук кивнул и выступил вперёд.

— Итак, у нас сегодня очень ответственный день. Подготовка к автономному плаванью. Мы все помним, как на прошлой погрузке продуктов, вредитель чуть не уничтожил нехорошей инфекцией экипаж атомного ракетного крейсера стратегического назначения! Вылез, запищал, а все остальные завизжали. Чуть разрыв мозга не получили! Стыдно, товарищи!

Караси, те, что пришли в экипаж совсем недавно, выпучили от удивления глаза, а мы захрюкали от сдерживаемого смеха.

— Что там ещё за хрюканье?! – возмутился Полищук. – Я где? Я на пирсе краснознамённого Северного флота или на свиноферме?! Старшина второй статьи Мазаев, выйти из строя!

Я вышел.

— Что вам тут смешно? Тут плакать надо, а не радоваться!

— Я не радуюсь, товарищ капитан второго ранга. Это у меня насморк.

— Если насморк – идите в госпиталь лечиться! – совсем рассердился замполит. – Нечего тут всех заражать! Встать в строй!

— Есть встать в строй!

Вернувшись на место, я уткнулся носом в воротник шинели, пытаясь вспомнить что-нибудь печальное или даже страшное, поскольку меня продолжал душить смех. Да и не меня одного.

На прошлой погрузке продуктов, о которой упомянул Полищук, когда в трюм грузили свиные туши, вместе с мясом на борт корабля проникла… крыса. Огромная и страшная. Её заметил один из карасей, как положено – доложив командованию, но оно, в смысле – командование, отнеслось к грызуну весьма легкомысленно. Время было позднее, офицеры давно уже приняли на грудь шила и поэтому от сообщения молодого матроса просто отмахнулись.

А зря.

На следующий день дежурным по кораблю заступил капитан третьего ранга Ломакин, прикомандированный к нам, не помню уже откуда. Знаю только, что до этого он служил исключительно – на надводных кораблях. Человек весьма нервный и, как потом выяснилось, боящийся крыс. С мужиками тоже такое бывает.

Утром, совершая обход лодки, Ломакин добрался до пятого-бис отсека, двинулся к кают-компании и… застыл.

Перед ним, прямо в центре прохода, под ярким светом ламп, сидела крыса. Большая, серая, наглая. Она спокойно смотрела на офицера и, в принципе, ничего плохого не делала.

— Кыш! – сдавленным голосом приказал Ломакин, хотя больше всего ему хотелось развернуться и покинуть пятый-бис отсек с максимально возможной скоростью. Но он был дежурным по кораблю, капитаном третьего ранга, и ему не престало бежать с позором от какой-то там крысы!

— Пошла вон отсюда!

Крыса развернулась и принялась обнюхивать провода, всем своим видом показывая, что чихать она хотела на всяких там дежурных.

Ломакин обвёл взглядом проход, в поисках какого-нибудь предмета, коим было бы можно запустить в обнаглевшего грызуна, обнаружил, что всё вокруг привинчено, и тут вспомнил о пистолете в кобуре. Вообще-то, дежурному по кораблю оружие у нас (да и вообще – на всех остальных лодках флотилии) старались не выдавать. Мало ли – вдруг выстрелит?! Но с прикомандированным капитаном третьего ранга поступили строго по правилам, опасаясь, что товарищ, как малознакомый и непроверенный,  может настучать командованию. Дескать, в экипаже Лесенкова нарушают регламент, устав, пистолеты дежурным не выдают, а чем ему лодку оборонять, ежели что?!

Короче, был у Ломакина ствол. И даже с патронами. Боевыми. Случается на флоте и такое.

Дежурный достал оружие и помахал им в воздухе, явно собираясь произвести на крысу впечатление. Мол, гляди чего у меня есть! Сейчас вот, как выстрелю, мало не покажется!

Однако грызун на страшный предмет никак не среагировал. С интересом обнюхал попавшуюся по дороге РДУшку, несколько небольших клапанов, а потом полез куда-то под трубы.

— Стой! – заорал капитан третьего ранга, бросаясь вперёд, нагибаясь и тыча стволом вслед исчезнувшей крысе.

— Сволочь!

Ломакин поднялся, сдвинул на затылок фуражку, стёр пот со лба, затем бросился к «каштану».

— Внимание – тревога! – завопил он, вызвав центральный пост. – В пятом-бис отсеке постороннее существо!

Те, кто находился в центральном посту, после подобного сообщения, явно впали в ступор. Молчание продолжалось довольно долго, после чего, помощник командира, оказавшийся там, как позже выяснилось, совершенно случайно, осторожно поинтересовался:

— Это кто говорит?

Капитан третьего ранга поправил фуражку, затем, вновь нажал на кнопку.

— Здесь – дежурный по кораблю Ломакин! Повторяю: в пятом-бис отсеке посторонние… в смысле – животное!

— Чего-чего?! – удивился кто-то рядом с Антипоровичем. – Животное?

— Не белочка, случайно? – хохотнул ещё один голос.

— Крыса в отсеке! – вновь повысил голос Ломакин, дав петуха.

— А, понятно… — откликнулся помощник командира. – Да, бывает. Ничего страшного.

— Как это, ничего страшного?! – искренне возмутился дежурный по кораблю, хотел ещё что-то добавить, но тут проклятый грызун вновь вылез в центр прохода.

— Гад! – выдохнул Ломакин, взял крысу на прицел и твёрдым шагом двинулся прямо на неё.

Напрасно он это сделал. Как известно, грызуны сами на человека (тем более – на взрослого, полного сил мужчину) не нападают. Но могут, если их загнать в угол, сопротивляться.

Вот крыса и прыгнула,  поскольку сзади был закрытый люк, ведущий в пятый отсек, справа – какие-то приборы, слева – толстые провода, под которые спрятаться не получалось.

Подскочив, словно на пружинках вверх, метра на полтора, грызун цапнул отважного подводника за палец, после чего заметался по проходу.

Капитан третьего ранга дико взвизгнул, из повреждённой конечности брызнула кровь.

Тут открылась переборка, и в люке нарисовалась вполне довольная жизнью физиономия Васи Безручко, который возвращался с пирса, где тихо-мирно перекуривал после приборки гарсунки.

И вот представьте себе, что он увидел.

Перед ним стоит окровавленный дежурный по кораблю, с жуткой оскаленной мордой, и целится из пистолета прямо Ваське в лоб.

От неожиданности Безручко подался назад, одной ногой зацепился за другую, и плюхнулся на задницу.

И тоже завизжал.

А поди тут – не завизжи! Выстрелят ведь сейчас – и плакала ДМБ! Причём, навсегда!

Тут, к счастью, за спиной свихнувшегося капитана третьего ранга, возник наш экипажный доктор, который ходил на камбуз – снимать пробу и теперь что-то дожёвывал. Увидев Ломакина с пистолетом и вопящего Ваську, он не растерялся. Разом всё проглотив, корабельный эскулап тут же принялся действовать. А именно – произнёс ровным, спокойным и очень доброжелательным голосом:

— Ну, зачем же так нервничать?! Вполне может быть, что матрос и не виноват! Неправильно понял приказ, чуть задержался, запутался. Он же молодой ещё, неопытный! Ему надо, просто, спокойно всё объяснить, в крайнем случае – наказать, но стрелять в него вовсе не обязательно!

— А? – Ломакин развернулся вместе с пистолетом и тупо уставился на врача. Чем, разумеется, тут же воспользовался Безручко, мгновенно растворившись среди проводов и труб. Буквально – просочившись сквозь металл и пластик. Впрочем, и доктор, увидев направленный на него ствол, с не меньшей скоростью исчез за углом, и продолжил увещевания уже оттуда:

— А оружие в отсеке лучше не доставать! Мало ли! Вдруг случайно выстрелит и повредит какой-нибудь прибор! Вы бы, товарищ дежурный по кораблю, спрятали бы свой пистолет!

— Да здесь крыса бегает! Её уничтожить надо!

— У вас матрос Безручко что-то украл? – осторожно поинтересовался медик, восприняв слово «крыса», как определение – «вор». – Почему вы так думаете? Может он и не виноват?

— При чём здесь Безручко?! – снова завопил Ломакин, опускаясь на корточки и пытаясь разглядеть грызуна за переплетением проводов. – На корабль проникла крыса! Большая! Опасная! А вдруг это самка?! Беременная?! К тому же эта сука меня уже цапнула! Вон, чуть палец не откусила.

И он помахал в воздухе рукой, разбрызгивая во все стороны кровавые капли.

Тут до доктора дошло, что капитан третьего ранга охотится вовсе не на Васю, а на реальную крысу. Он с опаской выглянул из-за угла и повторил:

— Товарищ капитан третьего ранга, вы пистолет уберите! Нельзя в отсеке стрелять.

— Да знаю! – злобно произнёс Ломакин, запихивая пистолет обратно в кобуру, вытаскивая из кармана носовой платок и обматывая им повреждённую конечность. – Теперь вот неизвестно чем всё это кончится! Заражу тут всех тифом!

Именно эту фразу и услышал капитан второго ранга Полищук, который, остановившись перед открытой переборкой, заглядывал в пятый-бис отсек.

— Кто кого заразит?! – удивлённо спросил он, с опаской разглядывая стены, пол и даже потолок отсека, заляпанные кровавыми брызгами. – Что у вас тут случилось?

— Нашествие крыс! – отрапортовал дежурный по кораблю, при виде замполита вытягиваясь по стойке «смирно». – Грызуны проникли на корабль!

— Заражённые тифом? – уточнил кап-два, остающийся в пятом отсеке и явно не собирающийся перелезать в пятый-бис.

— Возможно, — мрачно кивнул Ломакин.

— Так, спокойно! – врач взял его за локоток и кивнул в сторону трапа ведущего на верхнюю палубу. – Пойдёмте, я вам обработаю рану.

Короче, вскоре в пятом-бис собрался чуть ли не весь экипаж, разглядывая кровавые следы и обсуждая несколько животрепещущих вещей: зачем, заразившийся тифом и съехавший по этой причине с катушек, дежурный по кораблю стрелял в карася Безручко и доктора, куда он потом девался, и посадят ли их всех на строгий карантин? Старпом, явившийся примерно минуту через десять разогнал всех страшными матюгами, а ещё через полчаса, с крысой было покончено.

Как? Да очень просто. Пятый-бис загерметизировали, быстро нагнали давление и так же быстро его сбросили, устроив всем своеобразную барокамеру. Приятного было, конечно, мало, но после того, как всё закончилось, всё тот же Безручко, уже немного пришедший в себя, нашёл на паёлах в трюме мёртвого грызуна. Они, оказывается, не выносят сверхрезких перепадов давления.

(паёлы – стальные панели, образующие своеобразные дорожки, по которым перемещаются в трюмах).

Ломакина спасли. Доктор обработал рану, вкатил ему лошадиную дозу лекарства от столбняка, а потом, очевидно, вспомнив о наведённом пистолете – пару витаминных уколов до кучи. Весьма и весьма болезненных. Настолько, что отважный капитан третьего ранга ещё часа два не мог самостоятельно перемещаться по кораблю, и был, естественно снят с дежурства.

Полищук, который двое суток, под разными предлогами, не заходил в пятый-бис отсек, требовал от командира срочного прибытия некоей «бригады биологической безопасности», которая, явно существовала лишь в его воображении, но потом понемногу успокоился.